Такие разные пятна

Росинант вышел из кабинета Дофламинго. Тихо щёлкнула дверь за спиной, закрываясь. Привычный широкий коридор: дорогой ковёр на полу, рельефные плотные обои со сложным растительным узором, портьеры и светильники через каждые пять шагов. Росинант ничего из этого не видел. Реальность не просто размылась или отдалилась — она перестала отличаться от пустоты. Бастионы рухнули, но призрачное, ненавистное самообладание будто бы отказывалось это признать. Если бы раны души проявлялись на теле, то в нём бы не нашли ни одной целой косточки, ни одной не отбитой мышцы, ни одной не порванной артерии. Жить с такими повреждениями просто невозможно. Росинант задыхался. Сложившись пополам, он почти допустил боль до голосовых связок, чтобы она наконец выразила себя криком. За спиной всё ещё был кабинет Дофламинго. Осознание этого факта собрало остатки разума в единое подобие воли: Росинант встал прямо и пошёл прочь. Последнее, что бы он хотел — это чтобы его старший брат начал его успокаивать. Или насмехаться. Или даже просто касаться! Быть рядом! Слышать этот сильный самоуверенный голос было невыносимо. Длинные ноги несли его в пустоте не-реальности. Если бы даже ковер не гасил звук шагов, ничего бы не достучалось до ошеломленного и сломленного осознанием тотальности своего проигрыша Росинанта. Встреченные люди, рабы, замирали в трепете, видя потемневшее лицо младшего Донкихот, но Молодой Господин проходил мимо, словно они были не заметнее пыли. Спускаться или подниматься — снова нет никакой разницы. В этом доме нет укрытия. Везде глаза и уши, везде невидимая рука Дофламинго. Великое Ничто поглотило Вечность, и он двигался сквозь них, когда вдруг что-то дернуло внимание, словно вытягивая нитку из полотна. Что-то важное и знакомое. Что-то его: теплое и смелое. Росинант вдруг понял, что находится на пятом этаже, в нескольких шагах от комнаты Ло. Медленно он повернул голову, надеясь, что не случайно здесь очутился. Что не зря ноги принесли его снова к... кому? Росинант отказался давать Ло определение в этот момент. Ничего точнее не звучало бы, кроме слов: "Моё спасение!". Мужчина решительно толкнул дверь и, не думая, вошёл. ... Когда Росинант отправился на разговор с Дофламинго Ло безумно штормило. Найти спокойную точку опоры, от чего отталкиваться, чтобы понять как себя вести было просто невозможно. Ненависть к Дофламинго достигла таких высот, что жгла тело физически не меньше бело-янтарной болезни. Каждая мысль о розовом монстре порождала желание взять нож и проткнуть тело врага столько раз, сколько потребуется, чтобы превратить его в месиво: чтобы кровь сочилась из рваных ран; чтобы на тёмно-красном фоне белели оголенные кости и сухожилия; чтобы мышцы разошлись на волокна. Ло почти с выдохом удовлетворения представлял, как тёплая жидкость покроет его руки до локтя, как окрасит в алые оттенки вечную ненавистную, навсегда застывшую в мёртвом оскале, улыбку. Сцены расправы хоть чуть-чуть успокаивали жар, который, казалось, плавил вены. Нет, это было бы не просто убийство, а воплотившаяся в действие ненависть. Но реальность такова, что шею натирал ненавистный ошейник. Ло лежал на кровати, где смешались запахи двух братьев Донкихот. За окном ночное небо безуспешно пыталось поглотить дырявой тьмой обманчиво приветливый световой купол Мари Джоа, находя отклик в настроении раба. Снова, как после гибели Флеванса, от самого факта существования мира становилось тошно. Хотелось, чтобы в реальность горькой ядовитой желчью выплеснулась его боль, ведь он точно знал: её хватит, чтобы отравить всех людей в мире. Воспоминания о Росинанте топили разум другой волной — страсти. И от неё уже хотелось не убивать, а разбиться головой о стенку. Она вклинивалась во все мысли, отравляла даже воображаемые сцены расправы над Дофламинго: посреди кровавого буйства появлялся Росинант и вовлекал Ло в поцелуй и объятия, продолжение которых юный раб просто не смел представлять. Хотя они жужжали на самом краешке осознанности, мелькая на периферии, и точно правили бал в бессознательном. Из самых глубин они хотели вырваться на поверхность, но Ло не пускал. Только не их, только не сейчас. Они казались такими противоестественными, преступными, ужасными. Росинант явно не заслуживает такого отношения. Оставшись один, юноша смог затолкать всё это буйство подальше. Голова опустела, хотя переживания давили и пытались обрушить защиту разума, сбросить в безумие. Ло чувствовал себя выпотрошенным, но эта пустота давала небольшую передышку. Он скинул на пол грязное постельное бельё, смяв ногами в уродливый мятый ком. Даже это простое действие, казалось, выпило силы, оставив усталость. Посмотрев в окно, Ло снова застыл, словно сломанный робот. Монолитная Пангея всё также высилась вдали, напоминая обо всём. Её подсветка вычерчивала каждый угол и изгиб, заставляя гигантский замок доминировать даже над Небесными Драконами. Обитель самых гадких и ядовитых змей. Даже смотреть было тошно, и Ло отвернулся. Этот нереально долгий день оставил ужасный отпечаток. Ло думал, что предательство Семьи в лице Верго сложно переплюнуть, а оказалось — ошибся. Каждый день в Мари Джоа норовил переплюнуть предыдущий по впечатлениям: то согревая теплыми лучами запретных надежд, то опуская в бездну отчаяния. Он вспомнил, как почти сутки висел на крюке, испытывая ужасную боль. Был ли тот день хуже? Нет. Прошло совсем немного времени, но ему казалось, что тот "Ло" и который стоит сейчас в этой же комнате сильно отличаются. Словно тогда он был парадоксально наивнее, проще, беззаботнее? Его проблемой была болезнь. Тогда думалось, что не будет её — исчезнут тревоги, всё наладится. Хотя больше он ожидал смерти. Ло тогда смирился со своей участью, смотря на мир отстраненно, с позиции наблюдателя: в какое ещё дерьмо Судьба его засунет? Досмотрелся... Вывел из окаменения его раб-уборщик, пришедший проверить единственную жилую комнату фаворита на этаже. Увидев раздрай, он не выразил ни единой эмоции: зашёл как тень и тихо начал убирать. Для него Ло не был кем-то заслуживающим внимания или уважения, да даже точнее — страха. Да и плевать. Запугивать невольников не входило в его планы, но находиться с кем-то в одном помещении ему не нравилось. Словно кто-то проводит наждачкой по и без того воспалённому сердцу. Сбегая в одиночество, Ло решил принять холодный душ. Комната встретила его идеальной чистотой. Уборщик, как всегда, справился быстро и исчез. Ло боязливо сделал глубокий вдох, но даже запах оргии испарился. В этот момент стало проще поверить, что это был лишь сон, сладкий кошмар. Разум продолжал отрицать и прятать воспоминания. Ло подошёл и рухнул на диван, смотря невидящим взором в сторону. Не было ответа на вопрос: что теперь делать? Он так и не смог найти точку опоры, чтобы понять, как поступать. Парадигма существования не просто поменялась, а разорвалась на куски и развеялась, как дым от пороха — оставив едкое удушливое послевкусие. Послышался шорох открывающейся двери, который заставил Ло резко подняться. В дверях снова стоял Росинант. Даже не отдавая себе отчёт, Ло подскочил и бросился к нему, уже по ходу понимая, что что-то не так. Росинант не улыбался, взгляд замерший, словно мёртвый. Мужчина даже не дёрнулся к нему навстречу. Ло с невыразимой болью и сочувствием заглянул снизу вверх в лицо своего Коразона. Он застыл, глядя в слёзы на светлых ресницах, не смея обнять или просто прикоснуться, словно весь Росинант теперь состоял из хрупкого хрусталя. И вдруг он разбился. Росинант рухнул перед ним на колени, вцепившись руками в отворот банного халата и рыдал. Беззастенчиво, громко, отчаянно. Ло никогда не был в такой ситуации, он не знал, как успокаивать людей. Руки неуверенно поднялись, и он медленно обнял голову Росинанта, прижимая его к себе. Неторопливо начал успокаивающе поглаживать пряди. Каждый звук рыданий отдавался в нём. Он вслушивался в то, как долгие крики отчаяния перерастают в задыхающиеся короткие выдохи. Как странные звуки, словно Росинант хотел сложить их в слова, но не мог, обрываются и перерастают в стоны. Как отчаяние оборачивается мычанием, когда пытаешься сомкнуть губы и сжать челюсть. Как сильно и громко вырывается звук из широко открытого рта. Ло стоял и принимал чужую боль ближе, чем свою. Он плакал молча, бессознательно продолжая успокаивать нежными едва ощутимыми поглаживаниями. Пару раз губы размыкались в неуверенной попытке сказать что-то, но Росинант так отчаянно цеплялся за него, вжимался лбом в плоскую грудь, что было ясно: это просто нужно пережить, дать этому вытечь вместе со слезами. Нельзя прерывать, не стоит ничего говорить. Сейчас слова бесполезны. Заметив движение, Ло повернул голову и увидел в незакрытом дверном проёме Моне. Лицо юного раба мгновенно исказилось, потому что он всем видом говорил: только попробуй прервать горе Молодого Господина — ты будешь мертва. Руки сильнее обняли Росинанта, который не видел ничего вокруг. Но Моне выглядела опечаленной и шокированной. Она переводила виноватый взгляд с затылка Росинанта на лицо Ло, читая ситуацию между строк. Неуверенно девушка закрыла за собой дверь, оставив их наедине. Росинант ничего из этого не заметил. Его оглушил собственный голос. Ло с облегчением выдохнул, снова прижимая Росинанта к себе, но уже мягче и нежнее, а не отчаянно, как было при Моне. В этот момент силы оставили Молодого Господина окончательно. Он опал с колен вниз, утягивая Ло за собой. Они сидели на полу в обнимку на плече друг у друга и просто плакали.