***
— Только когда ты шёл ко мне, в твоих глазах было столько боли и так мало надежды, Ло. Юноша напряг плечи и вздрогнул, но крепкие руки Росинанта удержали его на месте. — По-настоящему больно не мне, а тебе сейчас, — прошептал мужчина.***
— И это замечательно. — Что? — Что ты жив, — Росинант погладил Ло по чёрным прядям. — Я уверен, что смогу спасти тебя, Ло. Обещаю. Просто дай мне шанс. Ло тяжко вздохнул, но потом всё же чуть-чуть улыбнулся.***
Он позволил себе поверить... Будь Ло взрослее, он бы не пошёл на поводу у Росинанта. Дофламинго не имел бы возможности гонять его по доске как вздумается, словно пешку своего цвета. Ло жил взаймы так давно, но слабовольно хотел ещё немного. Словно азартный игрок, что занимает деньги и вместо того, чтобы погасить хотя бы часть уже имеющегося обязательства, делает ещё одну ставку. Судьба такой наглости не любит. Принять боль Росинанта, так откровенно проливающуюся слезами, оказалось для Ло тяжелее, чем опыт первого убийства. Оно как раз далось ему поразительно легко в десять — целых шесть лет назад. Возможно, потому что было совершенно неважно, умер очередной человек на его пути от руки маленького обречённого мальчика, от болезни или от огня зачистки. Смертей он видел так много, равно как и покалеченных судеб, что сбился со счёта. Только сейчас это было другое, разрывающее на части изнутри, а не очередное... Все эти жестокие размышления о самом себе сделали Ло неожиданно спокойным. Он тщательно контролировал свои движения, стараясь не делать ничего лишнего. Ничего, что могло напугать человека, подвергшегося насилию. Тихие всхлипы стали совсем редкими. — Кора-сан, — тихо позвал он, сидя на полу и прижимая к себе голову Росинанта. Росинант медленно осознавал, что стало легче. Так легко не было с тех пор, как слегла мама. Словно прошёл майский ливень, опустошительным потоком воды очистивший сердце. Мужчина, конечно, помнил, как вошёл в комнаты Ло, как упал на колени, не сдержавшись и начав рыдать, но казалось, словно это сделал кто-то другой, а он только что пришёл в себя, только-только ощутил возможность отвечать за свои действия. Сердце привело его к нужной двери, заставило толкнуть её и абсолютно искренне, не задумываясь, излить свои чувства вовне. Словно смылась чёрная пелена боли, страхов и отчаяния. Росинант думал, что ему будет стыдно: бессильные, но кровожадные, как гнус, мысли о том, что нельзя так поступать, что это противоречит его образу сильного лидера, что это подорвёт веру Ло в светлое будущее, — остались лежать мертвыми хитиновыми воспоминаниями на дне разума. Благодарность согревала изнутри. Росинант чувствовал, как маленькие крепкие ладони гладили его по волосам, как Ло прижимался щекой или подбородком, как напрягался от любого громкого неконтролируемого рыдания. Ощущение, что с ним кто-то рядом, кто-то понимает и принимает, постепенно успокоило Росинанта. — Кора-сан... — снова тихо позвал Ло, словно доставая душу из глубины. Росинант, в очередной раз громко всхлипнув, замолчал. Дыхание оставалось рваным и громким, дышать через нос пока не удавалось, но это было неважно. Мужчина сел ровнее и посмотрел на Ло красными воспаленными глазами. Ему только предстояло найти слова для оправдания своей слабости. — Коразон, я не буду врать, что всё теперь в порядке... — Ло, взяв лицо Росинанта в ладони, пристально смотрел золотыми глазами в тёмно-медовые. Зрачки метались, чутко подмечая малейшую мимику, дрожание мышц. Невольно вспомнилось, что этот же жест ощущался от старшего брата совсем иначе. Руки Ло передавали тепло его сердца. — Всё хорошо, я в порядке... Росинант осёкся, потому что Ло отдернул руки, словно от углей. Лицо юного раба потемнело в мгновение ока, выражая весь спектр эмоций, которые порождала такая глупая ложь. — Ваш разговор настолько плохо прошёл? — Ло осторожно ступил на опасную территорию, но он словно чувствовал, что Росинанту жизненно необходимо высказаться. — Его не было по сути, — тихо признался Росинант, подбирая ноги и садясь более естественно. — Мне просто сказали, что золотая клетка захлопнулась, теперь я лишён даже иллюзии свободы. Словно уже проиграл суд, а брата назначили моим опекуном. — На что ты вообще рассчитывал?! — яростно обвинил его Ло, скрипнув зубами от душевной боли. Росинант осторожно поддевал пальцем капли, всё ещё льющиеся из глаз, стряхивая их на пол. Поняв, что из носа тоже беззастенчиво течёт, он, не вставая, сдёрнул плед с дивана и вытер лицо, продолжая промакивать влагу по мере необходимости. Ситуацию всплеск эмоций никак не решил. Зато этот вопрос застал его врасплох: на что он рассчитывал? Ответ уже был в нём внутри, осталось только осознать его и озвучить, сделав фактом, но стало вдруг очень стыдно. — Я хотел услышать и понять. Быть услышанным и понятым в ответ... а ещё... наверное... не знаю... — Росинант обнял себя за плечи, не желая озвучивать правду. Ло осторожно протянул руку, чтобы погладить его по напряженным пальцам. — Что между вами произошло? — прошептал он едва слышно. Ло хмурился, оттого казался намного старше своих лет. Он не думал, что Росинант вдруг скажет о самом страшном поразительно равнодушным тоном: — Ну, то, что меня изнасиловали, ты понял, полагаю... Лицо Росинанта исказило страдание, но он взял себя под контроль. Голос внезапно сорвался. Снова попыталась возникнуть улыбка, но один жест отвращения от Ло, и она исчезла. Жестокая правда, с которой, как думалось, мужчина уже смирился, больно резанула через язык собственное сердце. Свою историю Росинант рассказывал осторожно, взвешивая слова. Изливать душу Ло оказалось поразительно просто и естественно, и постепенно голос стал звучать так, словно вёлся разговор о пустяках: — Это случилось около шести недель назад. После смерти матери я грустил, был растерян, всё читал и думал, что мне теперь делать. Иногда плакал, но не скажу, что я не понимал — всякая жизнь кончается. Родители уходят раньше детей. Мама без того многое ради нас перенесла, стойко перетерпев невзгоды. Я просто хотел, чтобы у меня было время запомнить эту грусть светлой. Потому что мама навсегда останется в моем сердце: я люблю её не в прошлом, а до сих пор. Доффи уже давно не общался с ней, но я подумать не мог, что он даже не придёт на её похороны. Я обиделся, напрочь отказавшись с ним говорить. Впрочем, были отменены все звонки, да и встречи сведены к минимуму. Спустя месяц после похорон на имя семьи Донкихот поступила неофициальная нота протеста от семьи Лагардер. Я решил нарушить молчание, ведь Доффи вёл себя... тут сложно полноценно описать, но "гнусно" — пожалуй, достаточно точно. Он кутил, развлекался, ездил в гости, много убивал — это в то время, когда я решил ненадолго самоустраниться. Словно сигнализировал мне о чём-то, привлекал внимание. Я решительно пошёл к нему, чтобы поговорить с глазу на глаз, расставить все точки. В общем, ничего не вышло. Мы подрались. Очень сильно, как никогда. Вот тогда...***
Росинант с протяжным стоном очнулся от боли. Он сел поудобнее, оперевшись спиной о стену. Голова пульсировала, один глаз залила кровь, и он открывался с трудом. Каждая мышца болела, недалеко уйдя от судьбы отбивной: они с Дофламинго знатно помахали кулаками. Выбитое правое плечо протяжно завывало по растянутым нервам внутренней симфонией физического страдания. Дофламинго стоял напротив, пошатываясь, лицом к столу, пытаясь открыть вино. Он услышал шевеление и повернулся к младшему брату. Из разбитого носа текла кровь, нижнюю челюсть изукрашивала расплывающаяся палитра синяков. Росинант подумал, что сам выглядит ещё хуже — всё же старший бил яростнее. При попытке что-то сказать мышцы лица отправили мозгу звонкую ноту протеста. — Братишка, — улыбнулся Дофламинго, — ты стал намного сильнее. Как же давно мы не тренировались вместе! Восхитительно! Росинант лишь закашлялся в ответ. — Мама... матушка бы огорчилась, если бы увидела тебя таким, — задумчиво протянул Дофламинго, зубами достав пробку и выплёвывая её прямо на пол. — Хотя куда там: ненавидеть меня ещё больше она уже не могла. — Она думала, что ты убил отца, и, кха, что ты убьешь меня, кха-кха, — проговорил Росинант, сплевывая накопившуюся кровь. — Тебя? Фу-фу-фу-фу, вот же глупая женщина, фу-фу-фу-фу. Тебя я никому не дам обидеть! Повода убивать тебя у меня нет, фу-фу, — смех звучал немного неестественно, нервно. Глаза Росинанта расширились оттого, что именно он прочёл между строк. — Ты действительно убил нашего отца? — прошептал он, сам не веря. — Да, — просто пожал плечами Дофламинго, будто признавал, что в руках у него вино. Росинант отказывался осознавать. Не хотел верить. Его лицо исказилось от сердечной боли и непонимания. — Какой же ты добрый, братишка, — задумчиво протянул Дофламинго с любовью в голосе. Он видел, что Росинант больше не способен оказать серьезное сопротивление, но не спешил. — Ты помнишь день нашего прощания? На пристани города рядом с той помойкой, где мы жили, остановился шикарный корабль. Слабак-отец вывел нас, детей и маму, к кораблю. Когда сотрудники CP-0 сошли на берег забрать нас, он упал на колени, со слезами благодарности целовал их руки. Они с таким отвращением смотрели на это отребье, считающее себя нашим отцом, что я чувствовал это даже сквозь чёрные стекла очков. Один пнул отца в лицо ногой, презрительно выплюнув: "Ты уже не Небесный Дракон, просто сдохни!" А отец лишь улыбался, плакал и благодарил. Терезий даже не спустился с палубы к нам. Когда отец попрощался с нами, мы поднялись на палубу, а потом маму увели. Знаешь, я тогда понял: в нашем "спасении" никогда не было его заслуги. Мать купили за бесценок, а нас в довесок. Мы были нужны, чтобы Терезий и дальше спокойно жил в нашем поместье; чтобы унаследовал все богатства основной ветви семьи Донкихот как наш опекун; чтобы отпали все претензии более знатных семей. Знаешь, раньше те отбросы внизу ненавидели нас, потому что мы были падшими богами. Нижние всегда хотят отомстить, а пытаемые — стать палачом. Это естественное положение вещей, неприятный пример понятных закономерностей, которые мы испытали на собственной шкуре. Но из-за договора папеньки мы пали ещё ниже: нас просто купили. Отец сделал это возможным, торговал нами! Из-за этого ублюдка мы стали не просто мусором — рабами! Дофламинго почувствовал, что от яростной речи у него пересохло горло, потому щедро смочил его прямо из бутылки. Росинант внимательно слушал. Его пристальный взгляд и слегка приоткрытый рот с яркими разбитыми губами неизменно притягивали внимание Дофламинго. Младший не задавал вопросов, словно поощряя: говори, я хочу тебя понять! — Мы с тобой остались на палубе, как никому не нужные щенки элитной суки. Мимо бегали люди, не обращая на нас внимания, не выказывая уважения. Что эти часы Терезий обсуждал с мамой и на каком языке? Может, проверял лояльность? На что она готова ради нас? — у Дофламинго заплясали пальцы свободной руки, словно ища шею, которую можно свернуть. — Ты заснул. Безмятежно, устало, как всегда, не думая о плохом: папа договорился, всё наладится! Да. Да, конечно. Ты так мило и безмятежно улыбался! Малыш Роси, маленький наивный Роси. Отец ушёл в свою хибару, оставив нас. Его, как настоящий отброс, на борт не пустили. А меня терзали вопросы. Я смотрел в сторону холмов этой помойки и думал об отце, который продал нас. Помню, как гневно прожигали мысли мой разум. Что он чувствовал? Что думал? Неужели простил себя? Как он смеет дальше жить, зная, что виновен? Виновен во всех наших страданиях!!! Зная, что его глупость смела как минимум три жизни, как он сегодня заснет? Тут ты перевернулся во сне и обнял мою ногу. Такой нежный, наивный, невинный, вынужденный спать на грязной палубе, пока вокруг носятся моряки, готовя позолоченное корыто к отплытию. Я отнял у тебя ногу и бросился на берег. Я бежал к отцу, чтобы последний раз посмотреть этой дрожащей твари в глаза. Меня никто не остановил. Никому не было до меня дела. Дофламинго снова прихлебнул из горла, смотря вдаль, словно пронзая взглядом ткань времени и видя всё происходящее "там" и "тогда". — Знаешь, каким я его нашёл? Трясущимся и жалким, как всегда, приставившим к виску пистолет. Он отвратительно плакал, всхлипывая, а потом уронил оружие, не в силах даже прекратить свою глупую никчёмную жизнь! Слабак!!! Идиот. Трус. Вот каким на самом деле был наш отец. Я уже передумал что-то спрашивать, для меня и так всё было очевидно. Внезапно он обернулся и увидел сквозь щель мой пристальный взгляд. Вот уж эту отвратную радостную улыбку я в жизни не забуду. Он позвал меня внутрь, поближе к себе. Я подумал, что он хочет меня обнять напоследок или ещё какую глупость выкинет. Конечно, я не подошёл, послав его. Но наш отец, наш слабак отец, протянул в мою сторону пистолет, сказав: "Ты же давно мечтал это сделать, сынок?" Росинант молча слушал, в то время как кровь словно превращалась в ледяные кристаллы и ранила изнутри. С каждым новым словом брата первобытный ужас заползал под кожу. Он смотрел на Дофламинго широко открытыми глазами, ловя не просто слова — каждую интонацию. — Фу-фу-фу, конечно, я мечтал! Я взял пистолет. Слов больше не было, они были не нужны, равно как и вопросы. Отброс должен был стать частью свалки, сгинуть среди других отбросов. Отец отвернулся. Само собой, он отвернулся. Он был слаб, потому не смог встретить Смерть лицом к лицу. Я приложил дуло к его затылку. Отец вздрогнул. Может, он думал, что я его пожалею? Не знаю. Да не важно, что этот трус хотел. Я выстрелил. Повисла тишина. Дофламинго словно ждал, что Росинант среагирует, но младший брат просто оцепенел. Ни одна мысль не смела в этот момент всколыхнуть штиль внутреннего потрясения. Так и не дождавшись реакции, поизучав пару секунд братишку, Дофламинго продолжил: — Кровь попала мне на лицо, ошмётки мозгов — на волосы. Я почувствовал облегчение: мир стал чище на одного идиота. Бросил пистолет там же: наш отец сделал так, что до его смерти никому не было дела. Её даже расследовать не стали бы. Я вернулся на корабль. Он уже готов был к отплытию, но мама стояла на палубе и просила задержаться, не уплывать. Она единственная, кто волновался обо мне тогда. Мостки поднимали, когда я их ещё не прошёл. Такое неуважение! Но я их убил. Я нашёл всех, кто относился ко мне высокомерно, и стёр их с лица земли! Впрочем, дело не в этом. Я забыл, что капельки крови остались на моём лице. Мама замерла. Её платье трепал ветер с помойки, приносивший противный запах гнили. Вдруг лицо нашей матери исказилось, словно она увидела перед собой монстра. Фу-фу-фу, прям как ты сказал, братишка! Монстра! Именно его! Только я не сейчас им стал. Да. Дофламинго допил вино и с грохотом разбил бутылку. Осколки разлетелись, теряясь среди бардака, который устроили двое дерущихся мужчин. Дофламинго тяжело выдохнул и замер, посмотрев наверх, словно мог подставить лицо под лучи солнца в зените. — Она тогда присела и вытерла мне лицо своим подолом. Осторожно выкинула за борт куски плоти с моих волос. Только её выражение. Братишка, я никогда его не забуду. Пальцы мамы дрожали. Губы белые, бескровные. Она ни разу не посмотрела мне в глаза. С тех пор почти никогда. Когда пришло известие, что Хоминг, наш глупый отец, мёртв, она же ни капельки не удивилась, помнишь? Она уже тогда знала, чья это кровь. Тем не менее родной сын для неё был презреннее идиота мужа. Росинант молчал, уставив взгляд в пол. То, что случилось между мамой и старшим братом, не укладывалось в голове, хотя было на поверхности... Он видел это. Каждый раз, как мама слегка отдергивала руку, случайно погладив по голове подошедшего Доффи; каждый раз, когда она старалась не смотреть на старшего; каждый раз, когда в её глазах мелькали "неожиданные" слёзы, как теперь очевидно, рождённые из тоски по мужу, — маленький Росинант помнил эти моменты, замечал, но не мог понять, не мог увидеть причину, а затем привык. Повзрослев, он не стал думать об этом, воспринимая как неизменную часть мира. Равно как не задумывался над тем, почему брат постоянно ходит, словно виноват. Словно на шее у него тяжеленный камень, но он раз за разом сжимал кулаки, с вызовом всему свету делая вид, что это — часть его личности. Почему первый год после возвращения бойкий и яркий Доффи был молчалив и нелюдим. Почему постоянно лез обниматься, словно тепло Роси — единственное человеческое тепло в его жизни. Стало больно, словно резанули прямо по сердцу. Ответа не было. Набрав воздуха в грудь, пытаясь контролировать болезненные ощущения, Росинант открыл было рот, чтобы попытаться донести свои чувства, сожаление и грусть, до старшего, но его прервали: — Ты тогда был единственным, кто не отвернулся от меня. Братишка, я так благодарен тебе, что был рядом, — на пошатывающихся ногах Доффи подошёл к нему, присаживаясь на корточки. Росинант взглядом попытался дать понять, что даже сейчас, узнав правду, он не ненавидит старшего. — Удивительно. Я так долго боялся того, что ты узнаешь. Фу-фу-фу. Я обнимал тебя почти каждую ночь и думал, что стоит тебе понять, с каким монстром ты лежишь в одной постели, и ты уйдёшь от меня, братишка. А потом я понял, что мои желания — не желания монстра. Я хотел достичь вершины, хотел отомстить, хотел... и имел право реализовать свои желания! Это просто наш отец отравил всю семью, дав неверную искаженную мораль. Ты и мама были не виноваты, что слишком слабы, чтобы противостоять его соблазнительным гнилостно-сладким речам. Небесные Драконы не должны подчиняться ничему земному. Они свободны и могут жить так, как захотят. Такова правда мира. Росинант задохнулся от такого искажения. Он понимал, откуда родилась такая философия, но был с ней категорически не согласен. Дофламинго весело усмехнулся, увидев, как в мгновение ока маленький братишка из детских воспоминаний, нежный и понимающий, резко превратился в раздражающего соперника, способного оспаривать любое твое слово. Он снова поймал его на глубоком вдохе, приложив палец к чужим губам. — Тсссс, тише. Старший братик ещё не договорил. Фу-фу-фу, — вместе со смехом Росинанта настиг густой запах дорогого вина. Дофламинго хищно облизал губы, глаза нехорошо блеснули в темноте. — Раз уж я оголяю перед тобой душу, то у меня есть ещё один маленький секретик, от которого я тебя ревностно оберегал. Только теперь ясно вижу, что ты достаточно взрослый, чтобы его принять. Роси, братишка, я люблю тебя. Дофламинго встал на четвереньки и подался вперёд, приближая к лицу Росинанта своё. Младший брат смотрел на него наивными медового цвета глазами, явно не понимая. Он наконец прочистил горло и грубым охрипшим голосом сказал: — Я тоже люблю тебя, Доффи. Мне жаль. Я... не знаю, как все исправить. Это развеселило Дофламинго: — Исправить? Ты жалеешь о том, что считал меня монстром? Фу-фу-фу, как же быстро меняется мир! Исправить то, что ты отстранился от меня? Заполнить ту бездну одиночества, что породил во мне своим игнором и молчанием? Я знаю, как. Я так давно этого хотел. Хотел тебя, братишка. Росинант замер, не в силах понять и переварить это. — Фу-фу-фу, как же мило и растерянно ты выглядишь! Я осознал, что хочу тебя, лет в тринадцать, но сдержался. Подумал, что ты слишком наивен и чист для этого. Я переселился в другое крыло, чтобы не досаждать тебе и маме. И страдал. В одиночестве, без тебя. Это была такая бессмысленная пытка. Ты рос и отдалялся. Всё больше походил на отца. Все больше начинал противостоять мне. А я дурел от одного твоего запаха, — словно подтверждая слова, Доффи наклонился, с шумом втягивая запах крови и пота рядом с кожей Роси. — Постоянно медлил. Не решался. Стоял на месте. Отказывал себе в том, что умею лучше всего — действовать активно. Только всё. Хватит. Я не могу больше считать тебя ребенком. Не могу стоять на месте. Я должен вернуть себе себя и начать действовать как хочу. Я буду действовать активно. — Доффи, нет... — слабо прошептал Росинант, когда брат схватил его за кофту и приподнял, как раба. — Ты и без того считаешь меня монстром, даже если любимым монстром. Какая мне разница? В этом мире мне уже нечего терять...***
— Когда Доффи рассказал подробности убийства отца, он признался что любит меня и давно, с детства, испытывает сексуальное влечение. Он не слушал возражений, но я и не сильно сопротивлялся. Был придавлен тем, что узнал. Своей виной перед ним. А когда понял, что это не кончается, что всё превратилось в кошмар, я словно умер. Он сказал моим людям, что я уехал. Теперь я предполагаю, что Моне помогала ему скрывать правду. После драки я чувствовал себя не очень хорошо. Хотя чего уж там, мне нужна была медицинская помощь. Плюс Доффи всё же был слишком пьян для первого раза, — Росинант смочил пересохшее горло, — я не знаю, как это описать. В итоге он меня приковал наручниками к кровати. Протрезвев на второй день, Доффи вызвал нашего семейного врача, Джозефа. После осмотра он был в ужасе, хотя не сказал ни слова. Назначил лечение и ушёл. Предполагаю, он хотел тайно обратиться к горосей или другим влиятельным семьям, за что поплатился жизнью. Больше я его не встречал. Все рабы, которые видели меня в том состоянии, израненного и привязанного к кровати, были убиты. Даже те, что ухаживали за мной, в итоге расплатились своими жизнями. Некоторые — на моих глазах. Впрочем, даже если я не видел расправы, моей вины за смерть этих людей это не отменяет. Я молчал. Стоны, думаю, не считаются за разговор, — шутка получилась пугающей, и Ло смотрел на Росинанта, в ужасе раскрыв широко глаза. — Доффи бесился ещё больше, но я просто не мог найти в себе силы, чтобы сказать ему хоть что-то. Не было нужных слов. Их нет и сейчас, как я теперь понимаю. Помню, я хотел откусить себе язык, но подвернулся более надежный вариант. Когда рабыня забыла убрать стеклянный стакан, я разбил его и проглотил осколки. Такое сложно было вылечить. Пусть в течение нескольких дней и в страшных мучениях, я должен был умереть от внутреннего кровоизлияния. Я не мог знать, что у Доффи есть доступ к доктору Бруту. Опе-Опе — единственное, что могло меня реально спасти. И спасло. Опустилась тишина, звенящая невыраженным ужасом. Ло не знал, как реагировать. Внутри всё опустошал огонь ярости, облизывая языками пламени лишь стойкое желание убить Дофламинго. Росинант сидел перед ним спокойно. Рассказанная правда, озвученная его глубоким голосом, стала тихой гаванью, словно подтверждая: это было в прошлом, сейчас уже не так, это не повторится. Казалось, рассказанная история скорее придавила Ло, а его освободила. В глазах Росинанта ещё плескались, как блики на поверхности воды, отблески отчаянья, но было видно, что в глубине всё стало стабильно. Это гасило внутренний огонь ярости Ло, который тот старался держать под контролем, чтобы снова ненароком не обжечь. — Почему ты не сбежал? — Куда? Мой отец пытался, но в итоге его лишили всего. Плюс не так уж легко отказаться от того, что построил собственными руками. Тут мой дом. И пусть я слыву чудаковатым, но всё же что-то поменялось. Ты разве не видел на Вечере Просвещения? Они уже готовы если не к быстрым переменам, то хотя бы открыть глаза и обсудить. Это моя заслуга, как бы нескромно это ни звучало. Сбежав, я перечеркну всё. Словно ничего не делал со своих шестнадцати лет. Ло нервно покачал головой. Он понимал величие целей и задач, но стоило ли это того? Для Росинанта — наверное, да. Для Ло — нет, не стоило. Но он никогда и не боролся за что-то настолько масштабное. — Я хотел уйти в Дозор. Это не сбегание, а прокладывание нового пути. Я не хотел исчезать с радаров, наоборот — быть на виду, сотрясать газеты великими новостями и нести справедливость. Жаль, что этот проект умер, не начавшись. Не сказать, что Ло лишен амбиций, но установленный Смертью потолок не давал смотреть так далеко вперёд и вверх. Герой Дозора? Звучит неплохо. Не приятнее, чем "Свобода", но очень даже масштабно. Ло подсел ближе и упал вперёд головой, уткнувшись лбом в Росинанта. — Мир не заслуживает такого, как ты. Никто не заслуживает, — сказал он очень грустно. — Но всё же, неужели ты не понимал, что Дофламинго не даст тебе это реализовать? Этот монстр ни за что не потерпит такого. Росинант гладил Ло по голове, долго молчаливо смотрел на сиреневое небо в проёме окна. — Не понимал, — хрипло нарушил он тишину, словно очередная волна слёз снова душила его. — Вернее, не хотел видеть. Он же мой брат. Я люблю его... до сих пор. Мы живём в таком мире, что у каждого чудовища в человеческой форме есть свои мотивы, оправдания, причины поступать именно так, а не иначе. Я самоуверенно думал, что справлюсь. Что достаточно хорошо понимаю чужую боль, готов её встретить, принять и преобразовать. А когда ему сорвало крышу, я понял, насколько был самонадеян и слаб. — Это не оправдывает его. Твоя "вина" никак не умаляет того, что он монстр. Что ему явно нравится владеть людьми и унижать их! Даже своего брата! — Ло... — Нет, — Ло сел ровно, отстраняясь и с вызовом поднимая голову. — То, что он сделал — непростительно. Точка. Никаких обсуждений и оправданий! Я бы на твоём месте сбежал куда угодно! Даже если это означает смерть! Уже произнеся эти слова, Ло пожалел о них. Смерть Росинанта не пугала, даже наоборот — обладала определенной привлекательностью. И напоминать об этом было большой ошибкой. Тень этих переживаний мелькнула в глазах Коразона, а Ло замер, словно резко оказался на канате и вспомнил, что нужно очень тонко балансировать. — Я... — голос Росинанта звучал жалко, словно он оправдывался. — После того, как я наглотался стекла, он сказал, что всё понял. Что не тронет меня, пока я сам не захочу. Я подумал, что этого никогда не случится. Иногда мне казалось, что он жалеет об этом. Что понимает всю глубину... своего морального падения. Подсознательно я надеялся, что на самом деле он извинится... Наверное, я на это надеялся даже во время последнего нашего разговора. После всего, что он совершил. После смерти Виктора... я до сих пор не верю, отказываюсь понимать. — И? — рыкнул Ло, прерывая этот раздражающий жалкий скулёж. Вернее, он не мог иначе воспринимать эту наивную веру в собственного брата. Раздражение жалило изнутри сотней муравьев. — И что бы изменилось, если бы он извинился? Это бы как-то искупило его преступления? Изменило то, что он чудовищно жесток? Неужели ты бы простил его? — Я... уже простил его. Сердце Ло пронзило, словно гарпуном. Росинант смотрел в пол. Пушистые ресницы придавали ему хрупкость, словно принадлежали маленькому ребенку. Ло слышал искренность в его тоне и отказывался понимать. — Я пытался его возненавидеть и не мог. Я был в ярости, злился, но... я так и не смог его возненавидеть. Это на самом деле ничего не значит. Я не принимаю ту роль, что он мне отводит. Не хочу участвовать в построении его мира на принципах хищнических законов и манипулятивной логики. Не смогу просто так сдаться, буду бороться до последнего, — эта запинка оказалась особенно болезненной. Когда наступит это самое "последнее"? Когда Росинант сдастся? Ло не хотел знать ответы. Лучше было бы задать вопрос: когда и как он сможет победить? Но надежды на это не существовало. По крайней мере, не в этот момент, когда они сидели друг напротив друга после пожара в лаборатории, суда, секса и неуёмных рыданий. Вот уж действительно: день как вечность. Ло сжал кулаки. Он не посмел озвучить свои мысли, смотря на разбитого и несчастного Коразона: "В таком случае я буду ненавидеть его за двоих."