Farewell my love We'll be together soon I'm resting with the angels They'll carry me to you
Сложно упомнить, сколько за эти две недели было скандалов. Ни Степан, ни Георг Бэрроу не хотели уступать друг другу. Как только новость о смертельной болезни наследника престола распространилась, Журавлёву приказали вернуться во дворец, а вместе с ним засобиралась и Софья. Однако просто так отпускать ее не собирались. Отец не желал отправлять дочь в рассадник болезни, Степан же, который не хотел принимать вообще чью-либо сторону, на этот раз молчал. Что ему сказать? Он догадывался о причинах происходящего. Да и сама Софья тоже. Тем не менее, если что-то и передалось ей по наследству от генерала Бэрроу, так это настойчивость. Помешать отъезду княгини было практически невозможно, но вот оттянуть — вполне. И именно поэтому лишь только через две недели, без Степана, уехавшего раньше, ей было разрешено покинуть поместье. Изначально она взывала к воле отца, даже пыталась упоминать императрицу. Но, по правде говоря, ей самой казалось, что Елизавете Петровне было лучше, если бы Софья не присутствовала при дворе. Бэрроу был того же мнения. Сейчас же, когда медикус Карамальди был мёртв, а консилиум поспешно собран, она находилась в стенах дворца в ожидании. Степан — все еще помощник медикуса — ощущал какое-то противоречивое желание: событие, стремительно меняющее его жизнь, развивалось при таких мрачных обстоятельствах. Находясь около покоев цесаревича, двое камергеров и Степан несколько настороженно смотрели на Софью. Каждый из них гораздо лучше неё знал происходящее, поэтому даже язвительный и саркастичный Журавлёв не мог просто отшутиться. Дело было не в последствиях болезни. Положение было очень… деликатное. — Я прекрасно понимаю, как чувствуют себя люди после болезни, — злобно посмотрела на Степана Софья, — что ты можешь мне сказать удивительного? — Дело не в самочувствии, — Журавлёв покосился на присутствующих, очень жестоко добавляя: — он полноценный урод. Серьёзно… Отступил на почтительное расстояние от Брокдорфа, чтобы сказанная далее информация не сподвигла камергера к чему-то радикальному. — …после такого любой захочет умереть. Это страшное преображение, последствия которого не пройдут никогда. И хуже всего то, что именно сейчас он выглядит точно так же, как та крыса на столе. — Он живой, — парировала Софья. Медикус взаправду никогда особо не церемонился с эпитетами в сторону Петра, но сейчас это звучало действительно… напрягающе, — что ты предлагаешь? Просто взять и развернуться? Салтыков, которому не нравился поворот разговора, влез в их диалог. — Я из-звиняюсь, — Соня поёжилась, ей всегда не нравилось заикание князя, — но, думаю, единственный выход из этой ситуации — быть выше эмоций. Великий князь сам прекрасно осознаёт, чем стал. Сравнение Петра с предметом заставило Брокдорфа нахмуриться. Ему совершенно не нравилось, как цинично ведётся диалог о здоровье его лучшего друга. Много ли чести людям, которые лишь из-за одной внешности могут отнести наследника в список неугодных? Софья уловила его взгляд. Кристиан поспешно моргнул и отвернулся. Ей стало стыдно, она прекрасно понимала, о чём думает камергер. Потупив свой взгляд, княгиня коснулась рукава Степана. — Сергей Васильевич прав, — показывая свою серьезность, отметила Софья, — нужно просто быть более человечными. Журавлёв в жизни не слышал более очевидной вещи. Все его речи были не о том, что он не считает Петра достойным адекватного обращения. Подозрения медикуса заключались в том, что его подруга слишком очевидно выкажет жалость или отвращение, когда увидит новоявленную внешность супруга. Уж слишком живописное лицо у неё в столь важные моменты. Покачав головой, Степан решил, что с него достаточно. — Прекрасная мысль, — съязвил он, — я тебя предупреждал. Крайне нетактично похлопал её по плечу, развалился на кресле в гостиной, провожая взглядом заходящую в покои Софью. Краем глаза заметил взволнованный взгляд Брокдорфа, очевидно переживающего за Петра. Степан фыркнул. Они продолжали игнорировать друг друга. В покоях был спертый воздух. По ощущениям, комнату не проветривали достаточно долго. Все окна были крепко зашторены. Софья поморщилась от темноты. Не нужно быть всевидящим, чтобы знать — за это ответственны далеко не слуги. Она поморгала пару секунд, привыкая к полумраку. Казалось, что никого нет в помещении, кроме неё. Но будь это так, то целой компании снаружи не было. Некое запустение будто легло на покои, Софья испуганно вздрогнула, когда из осторожного осмотра её вырвал кашель. Она повернулась на звук и заметила силуэт, устроившийся на кровати. Приблизилась, силясь рассмотреть получше. Пётр находился в сидячем положении, несколько подушек было подложено ему под спину. Софья опустилась на край кровати, решила нарушить тишину. Её-то заметили практически сразу, как она вошла. — Я слишком поздно получила известие о болезни, — тихо произнесла она, — и я чрезвычайно счастлива, что ты жив. — Мне нехорошо, — без приветствий ответили ей, — тебе стоит уйти. Она поджала губы, поднялась с места. Можно было подумать, будто Соня правда собирается уйти, но та лишь несколько приоткрыла шторы, впуская солнечный свет. — И зачем? — раздражённо послышалось за её спиной, затем уже более злобно: — я сказал, что тебе стоит уйти. Софья повернулась, желая взглянуть на происходящее в дневном свете. Замерла. В полумраке комнаты было совершенно не видно то, что безжалостно обнажали яркие лучи.Good night, my dear Bestill your worried heart Keep me in your prayers We'll never be apart!
Пётр выглядел действительно отвратительно: все его лицо было покрыто язвами, кожа пришла в ужасное состояние, губы потрескались. Некогда прекрасная кудрявая шевелюра была безжалостно и неровно сострижена так, что оставшиеся волосы выглядели куцыми. Сначала Софья не поняла, для чего это было сделано, пока не догадалась, что, видимо, язвы не только на лице, а на всём теле. В том числе и на голове. Хоть болезнь и отступила, но глаза оставались мучительно красноватыми. — Неприятное зрелище, — выразил всю гамму эмоций жены Пётр, — верно? Больше всего на свете Соня боялась, что когда зайдёт, то ей станет дурно от увиденного. Но её муж всё ещё выглядел лучше той распятой на столе крысы. Его научные труды завели в свою же ловушку. Вот ирония! Впрочем, Софья почувствовала, как упал камень с души. Ничего чрезмерно уродливого она не заметила (а Соня жила со Степаном достаточно долго для такой оценки). — В болезнях мало красоты, — пожала плечами Софья, — хватит отворачиваться от меня! Она взобралась на кровать, на ходу скидывая туфли. Расселась так, чтобы не помешать супругу. Тот все ещё недоверчиво смотрел на неё, но, не получив негативной реакции, расслабился. Соня коснулась его запястья. — Я сожалею, что не была рядом с тобой, — нахмурилась она, — но сейчас я здесь. И, мне кажется, это несуразно — прятаться в четырёх стенах. Так ты здоровее не станешь! — Ты не видела, как на меня смотрели, — холодно сказал Пётр, — это ужасно. За всей напускной враждебностью Софья чувствовала смущение и, в большей степени, отвращение к самому себе. Она насупилась, думая, как же аккуратно подобрать слова. Почему он не понимает, что это всё — пустяк? — Когда Псинка линяла, ты не считал её страшной! — напомнила Соня, — когда я перегрелась на солнце и меня тошнило два дня подряд, ты не говорил мне, что я отвратительна. Пётр взглянул на неё и покачал головой. — Всё приходило потом в норму. — Ты тоже придёшь в норму! — Останется… — он жестом махнул на своё лицо, — это. — Я не разлюблю тебя, даже если волосы не отрастут, — фыркнула Софья, увидела испуганный взгляд Петра, быстро пояснила: — но, разумеется, они обязательно отрастут. Он неловко ссутулился на горе своих подушек. Сцепил руки перед собой и уставился на них. Соня понимала его состояние, но ей не хотелось оставлять супруга в пучине саморазрушения. Ей удалось с превеликим трудом хоть сейчас как-то его раскачать, да и то не было уверенности, что он не пропустил слова мимо ушей. — Я очень голодна, — соврала Софья, — считаю, нужно отобедать. Это не было приглашением. Было совершенно очевидно, что она решила так побудить Петра поесть что-нибудь. К сожалению, княгиня не была любительницей супов. Но чего не сделаешь, чтобы не сбить эти робкие шаги на пути к восстановлению. Они сидели за его письменным столом, разговаривая о чём-то неважном, просто чтобы забить пустоту. Софье искренне казалось, что это действовало как-то магически. Если Пётр и не вернул оптимизм, то значительно приободрился просто от приятного диалога. На удивление, вместо служанки в покои ворвался Брокдорф с едой. Соня скептически посмотрела на него. Смирившись, что камергер решил крайне своеобразно проконтролировать ситуацию, она крайне многозначительно посмотрела на него, чтобы он убрался. Кристиан скользнул взглядом по цесаревичу и, не заметив каких-либо предпосылок к тому, что после разговора с женой он захотел наложить на себя руки, вышел. Княгиня подавила желание скривиться. Будет тут ещё контролировать! Но, впрочем, это слишком жестоко. Брокдорф просто хотел убедиться в том, что с другом всё хорошо. Аппетита, по правде говоря, у Петра не было. Он ел неохотно, через силу. Не осилив и половины тарелки, он смирился с тем, что, если съест больше, его будет тошнить ближайшие несколько часов. Софья, впрочем, была рада этой маленькой победе. — Ты хочешь чаю? — Может быть, позже, — неуверенно ответил цесаревич. Один раз заглянул и Степан, чтобы справиться о самочувствии выздоравливающего. Софья не пропустила его дальше порога, напоминая об их сложных отношениях. — Почему не может прийти кто-нибудь ещё? — Все члены консилиума разъехались! — Степан как всегда был раздражен, — мне нужно обработать язвины. — Это могу сделать я? Журавлёв аж впал в ступор от такого предложения. Софья и лечение? Ну уж увольте! Впрочем, с этими махинациями справилась бы даже она. Помедлил, взвесил за и против. — Ладно, только запомни, — приготовился читать нотации медикус, — не дави сильно, мази не жалей, полностью покрой площадь поврежденной кожи… — Да, я поняла, — оборвала на полуслове Софья, чувствуя, как это превращается в полный абсурд, — у меня есть ещё своя голова на плечах. — Если что — зови, — окружённый сомнениями ответил Степан. Он ушёл. Софья пару секунд повертела его советы в голове. Вздохнула. Стоит всё сделать аккуратно и действенно. Княгиня вернулась. Пётр искусно делал вид, что читал книгу, а не подслушивал разговор жены и медикуса. Софья посмотрела на перевёрнутую книжку, движением руки вернула в нужное положение. — Неправильно читаешь, — отшутилась она, заставляя Петра растеряться. — О чём вы разговаривали? — Передал мазь, — маленькая круглая коробочка перекочевала на тумбочку, без того забитую всевозможными микстурами, — нужно обработать кожу. Пётр с сомнением уставился на неё. Решил, что не хочет видеть (или не хотел, чтобы его видели) кого-то ещё в покоях. Согласно кивнул, разрешая ей помочь. Софья довольно улыбнулась, подцепляя пальцами ужасно пахнущую неоднородную субстанцию. Пётр закрыл глаза от резкого запаха, когда жена поднесла руку к нему. Удержался от того, чтобы закашляться, пока та едва ощутимо размазывала её по коже. Привыкнув к злосчастному аромату, цесаревич взглянул на Софью и заметил, как сильно дрожат её руки. — Что такое? — Ничего, — отмахнулась Соня, — просто боюсь, что сделаю больно. — Всё в порядке! — резко сказал он, будто опасаясь, что это спугнёт её, — если будет больно, то я скажу. Они посмеиваясь взглянули друг на друга. Софья откинула одеяло и коснулась краёв рубашки Петра. Положила коробочку на простынь, чтобы далеко не тянуться, и сняла с супруга ночную одежду, прикасаясь холодными от мази пальцами к спине.***
Весь день они провели в покоях. Пётр не решался высунуть лицо из своей норы. Так, перебиваясь лекарствами, чаем и остатками бульона, они провели большую часть дня и вечер. Час или два с ними пробыл камергер, который, ровно как и цесаревич, были в прекрасном расположении духа. Да, Пётр ещё не скоро будет готов к тому, чтобы выйти в свет. Да, он все ещё опирался на чужое мнение. Но это все блекло перед тем, что Софья и Кристиан общими усилиями создали комфортную обстановку хотя бы здесь. Ему было по-настоящему удобно, и тоска постепенно отступала. Конечно, в некоторые моменты он менялся в настроении, и Софье казалось, что приходится начинать с самого начала. Все это — пустяковая жертва для того, чтобы в один-единственный момент услышать мелодию скрипки. Нервную, неловкую, но мелодию. Софья ощутила, словно воспрянула ото сна, когда услышала звук инструмента. Ей нужно было чертовски много усилий, чтобы не расплакаться. Ночь заполнила собою всё пространство. Пётр беспокойно посмотрел на жену, раздумывая уйдёт она в другие покои или нет. Она перехватила его взгляд, удивлённо посмотрела и в излюбленной манере сострила: — Я, между прочим, тоже имею право находиться здесь! Он довольно улыбнулся, приглашающе сдвигаясь с середины кровати. Софья переоделась в сорочку, укутываясь в одеяло. — Почему здесь нет собак? — Считают, что они могут ухудшить моё самочувствие, — хмыкнул Пётр. Соня понятия не имела, каким образом это должно произойти. Это из-за шерсти? Глупость какая-то. Всё-таки без мохнатых борзых кровать казалась такой огромной. И… одинокой? Софья, не раздумывая, предпочла заполнить эту пустоту. Она обняла мужа со спины, располагая свои руки так, чтобы не причинить его ранам дискомфорт. Уткнулась в плечо и над самым ухом произнесла то же, что и днём: — Всё обязательно придёт в норму. Пётр ничего не ответил. Но через мгновение Соня ощутила, как её руку, приобнимающую живот, мягко сжали.Oh! I hear them say The angels call to me! And when their trumpets play The angels will carry me back home!