Look for the bare necessities Those simple bare necessities Forget about your worries and your strife (I mean those) bare necessities
Георг никогда не мог подумать, что простой человек может вызывать настолько негативные эмоции, граничащие с настоящей ненавистью. Казалось, это такое сложное чувство, которое бывает лишь в определённых, критических ситуациях, проявляющееся по отношению к врагу. Генерал Бэрроу участвовал в войнах: бывал в сражениях, ощущал себя постоянно в центре происходящего конфликта — всё это оставляло на душе неизгладимый след. Он чувствовал к своему противнику презрение, отвращение и, порою удивляясь самому себе, болезненное сочувствие заведомо проигравшей стороне. Его нельзя было считать самонадеянным, скорее наоборот — расчётливость, интуиция и предусмотрительность гарантировали успех в миссиях. Он не был талантливым стратегом или выдающимся полководцем, зенит его успеха приходился на должность генерал-кригскомиссара. Подразумевалось, что Георг Бэрроу не должен был находиться в горячих точках, поскольку его деятельность включала в себя финансовый расчёт и снабжение военных. Тем не менее, до получения должности — и, к сожалению, после, — ему довелось не раз побывать в сражениях. Подозрительность и неверие, свойственное людям, часто рисковавших получить удар в спину, столь сильно укоренились в нём, что всех, кроме своей семьи, он подозревал в неискренности и лицемерии, искал заговорщиков, шпионов и мятежников. Быть может, именно поэтому генерал столь сильно сошёлся во взглядах с начальником тайной канцелярии, Александром Шуваловым. Обретение союзников и образование прочного фундамента стало потребностью для Георга, гарантией того, что завтрашний день обязательно будет благополучным. Иными словами — уверенность в своём будущем. И так оно и было: его единственная дочь прибыла ко двору, получила шанс на жизнь лучшую, нежели судьбу дочери обычного британского офицера. Но был один нюанс. Окружение. Он не волновался в том, что вокруг неё могли бы появиться легкомысленные подружки или разгорячённые молодые повесы, поскольку наличие настоящего сторожевого пса в лице Степана Журавлёва давало некоторый контроль за его дочерью. В конце концов, случилось что-то, что смогло переплюнуть всё вышеперечисленное по масштабу своего ужаса. Юная Соня полюбила самого отвратительного бездаря на всём белом свете. Это было неочевидно, а, быть может, он сам выпал из жизни настолько долго, что не заметил явных предпосылок. Но в один день Георг Бэрроу получил письмо, содержащее доклад во всех тонкостях. Портрет Петра Фёдоровича был прекрасно известен каждому: неприятный молодой человек, донельзя легкомысленный и непослушный, ветреный и юродивый. Впрочем, положительное, обратное мнение, Георг даже слушать не захотел, предпочитая сделать выводы на основе той информации, в которую ему верилось больше. Надежды на мимолётную привязанность, глупую интрижку (и страх, как бы это не превратилось в то, что его дочь опорочат) и просто дружескую привязанность были безвозвратно потеряны. Софья смотрела на несмышлёного, как и его щенки, цесаревича с такой робкой влюблённостью, что это резало самолюбие Георга. Ещё сильнее ударило, когда взгляд стал туманным, грустно-любовным. Было очевидно, что она неподходящая невеста, кандидатура для наследника престола. Это играло на руку Бэрроу, но вместе с этим он и корил себя за то, что довольствуется нынешним положением, когда его дочь опечалена произошедшим. Ему пришлось переступить через себя, чтобы на аудиенции с Елизаветой Петровной, столь могущественной императрицей, внушающей трепет и страх любому, встать на сторону Софьи. Он помнит благодарность в глазах дочери, ровно как и ощущение ненависти. Вероятно, это была поначалу отеческая ревность, неприязнь к тому, кто посмел украсть сердце и спокойный сон его молодой дочери. Он искренне радовался за Софью на свадьбе, не переставая чувствовать во вкусе вина горечь, заставляющую морщиться и превращать вежливые, холодные улыбки в натянутые и кривые. Он верил, что Пётр погубит её. Ждал подвоха: любовниц, пренебрежения, охлаждения или рукоприкладства. Не желал, но готовился к тому, чтобы утешить в любой момент свою дочь и выплеснуть на её избранника всё своё негодование. И страдал, сознавая, что ничего из этого не происходит. Ему не верилось, как будущий император столь умело играл роль хорошего супруга, якобы так яростно любящего его маленькую Соню. Когда ему стало известно о положении дочери, столь радостном событии для царского двора, ожидающего пополнения великокняжеской четы, он напряжённо подмечал любые детали. Что-то, что мог бы неосознанно сделать этот инфантильный мальчишка, любую оплошность, являя свою гнилую натуру. Захлёбываясь в нелюбви к зятю, он вынужден был принять, что тепло в его глазах и чуткость к жене не изменили ни физические, ни моральные метаморфозы в Софье. Вероятно, недостаточно осознающий всю серьёзность ситуации и предопределенность будущего, Пётр всё равно поддерживал свою супругу, тем самым раздражая Георга. Какого черта! Даже роды, на которые его непременно бы притащила самодержица, притворщик сумел обставить так, будто это была его инициатива — присутствовать и поддерживать. Бэрроу видел этот жалкий трюк и негодовал, как этого не замечают другие. После смерти императрицы, видимо, он побоялся получить осуждение народа и подвергнуться разоблачению, поэтому-то и пребывал на рождении своего среднего ребенка, Лены.Old Mother Nature's recipes That brings the bare necessities of life
Вот, снова двуличный лжец склоняется над Софьей, чтобы прошептать что-то на ухо, получая смешок в ответ. Георг уверен, что эта озабоченность пройдёт сразу же, как его дочь будет сама готова к внукам. Прежде всего, известно каждому, увядает красота, а лишь потом — душа. Как это, наверное, подло, таить надежду на любовь столько лет, чтобы разбить сердце его дочери молодой любовницей! Георг щурится, наблюдая за этой картиной. Ещё не подходит, выжидает момент, предпочитая оставаться какое-то время зрителем. Медикус Журавлёв выныривает откуда-то слева, поспешно приближаясь к Софье. Они коротко беседуют, но до генерала доходят лишь обрывки фраз. — …правда? — меняется в лице дочь, шокировано смотря на Петра. — К сожалению, — Степан игнорирует присутствие супруга, вызывая мрачное довольство в душе Георга, — …это было очевидно. Переживешь. Журавлёв мимолётно смотрит на императора, когда тот что-то говорит, и кривится. Георг слаб зрением, да и глаз видит у него лишь один, но нервное хлопанье ресниц, надломленный тон и разбитое состояние могло указать лишь на одно — Софья расплакалась. Разумеется! Степан наверняка сказал что-то мерзкое про Петра, раскрывая его неприятную личность, нашёл изъян, который мог бы погубить его дочь. И подозрения Георга увеличились, когда Пётр с какой-то грустью и виной взглянул на супругу, отходя от неё. Генерал Бэрроу выждал пару мгновений и поспешно пошёл за ним, чтобы узнать что он такое сотворил. Идей было много: измена, оскорбление или необдуманность его решений, приведшая к прискорбному случаю. Что именно за случай и вариант его решения варьировались в зависимости от ситуаций и лиц, участвующих в них. Иными словами… интуиция Георга явно не врет, и виноват точно Пётр. Глаза — зеркало души. — Что?! — вздрогнул император, не ожидая появления отца жены, — у вас любовь подкрадываться к людям? — Армейская походка, столь тихая, — довольно осклабился Георг, — помогает выследить врага. — Врага? — удивился Пётр, — где ж вы врагов-то видите? — Что сказал Журавлёв? — Вы следили? — оторопел он, нервно моргнув, — вам не кажется это нетактичным? Георг прищурился, смерив собеседника одним из пренебрежительных взглядов. Совершенно очевидно, что Петру не хотелось делиться происходящим. Побоялся ответственности за совершённые злодеяния? — Я видел, что ты обидел Соню, — угрожающе тихо сказал Георг, хоть и было понятно, что старый генерал мало мог причинить вреда, — это совершенно неудивительно. Пётр приоткрыл рот, завис на пару секунд, а потом, мотнув головой, вспылил: — Что за бред вы говорите! Вы пьяны, что ли? Откуда в вас манера подглядывать в коридорах за людьми? Я вовсе отлучился, чтобы приказать налить чай, если интересно! Он сложил руки на груди, нахмурился, облокотившись на стену. Петру было совершенно неприятно, что каждая встреча с отцом жены сопровождалась снисходительными тонами, оскорблениями и упрёками. Он знал, что времена его юности, когда цесаревич не мог ответить оппоненту, прошли. Вероятно, сейчас самое время показать независимость. Пётр собрался с духом. — Что сказал Журавлёв? — наседал Георг. — …ну, что Соне запрещена верховая езда, — растерялся от вопроса император. Он-то рассчитывал ответить на претензии. Мысль о том, что он не обязан отчитываться перед генералом, пришла как-то запоздало. Пётр фыркнул. Ладно, когда-нибудь… в другой раз, в общем. — Хочешь сказать, что она расплакалась из-за лошади? — Я обещал ей прогулку, — терпеливо пояснил Пётр, — ей нравится езда, а тут зря обнадёжили. Он смутился, как бы раздумывая, стоит ли продолжать тему. — В последнее время её мало что интересует, — раздосадовано поделился император, — а что интересует — запрещено Степаном. — И ты виноват, не так ли? — снова прижал Георг, — я видел вину. — Нет, не виноват! — отрезал бессмысленные обвинения Пётр, — просто чувствую вину в её незаинтересованности. Хватит переносить свои фантазии на меня! Искать в каждом углу врага глупо — ведёте себя, как помешанный старик. Они уставились друг на друга с неприязнью. Георг, сдерживаясь, разъяснил: — Я всегда её поддерживал. Не моя вина, что она поддалась твоим льстивым речам. Она молода и наивна, а ты этим пользуешься. — Чокнутый старый дурак! — скривился Пётр, — Она-то наивна? Вы лучше бы о правнуках думали, а не лезли к своей практически сорокалетней дочери, не в силах решить: недруг она сегодня или нет. В конце концов, император, чувствуя незнакомую доселе злость, добавил: — …всё же, чего стоит ожидать от отца, который бежит жаловаться на дочь в письмах? Это сильно ударило по ней. Вдруг, будто вспомнив о своих планах, Пётр моргнул и встрепенулся. Очевидно, желание раздобыть чай жене было более превалирующим делом, нежели ссора с её отцом. Он развернулся, порываясь уйти, но Георг окликнул его. — Она была очень зла? Пётр оторопел, не ожидая такого вопроса. В голосе генерала Бэрроу скользила определённая озабоченность, которую можно было легко истолковать, как сожаление. Всё же, какие у них бы ни были сложные отношения, он все ещё отец. — Разочарована. Георг колебался, ему хотелось уточнить детали, задать побольше вопросов. В последнее время их диалог и правда получался натянутым, а откровения, принесённые кригскомиссаром, явно не спасли ситуацию до конца. Решая прицепиться к чему-то нейтральному, тот поинтересовался: — Раз ты не виноват, почему рванул так яростно утешать? Подозрительность уколола Петра. Уточняя больше, то кололо тут абсолютно всё. Императору казалось, что над ним насмехаются. Мысли метались между «он правда не понимает?» и «у меня правда такая плохая репутация?» — Иногда люди заботятся о других, — не удержался от язвительности Пётр, продолжая дальше более примирительно: — Я не пытаюсь ей навредить или загладить несуществующую вину. Просто забочусь. И быстро ретировался, не желая портить себе настроение дальше, оставив отца Софьи в одиночестве. Сомнение зародилось в душе генерала. В принципе, насчёт всего. Порою ему неприятна была даже минута обычного вежливого разговора с зятем, а сейчас он не ощущал отвращения вовсе. Георг действительно воспринял его слова как-то по-своему, как мотивацию к дальнейшему сглаживанию углов в их отношениях с Софьей. Но поступил бы он так, если бы знал, что их конфликт как раз из-за нетерпимости Бэрроу к Петру? Георг тряхнул головой, приосанился и снова стал похож на самого себя: сдержанного и собранного генерала, немногословного и отчуждённого. Он до сих пор считает Петра человеком небольшого ума с провальной политикой, недостаточно хорошего для управления империей. Но, возможно, и правда хорошим мужем? Бэрроу поджал губы в молчаливой задумчивости. Пусть Пётр и самый настоящий олух, но генерал осознал, что готов наконец-то принять его как часть семьи. Он чувствовал, что это может повлиять на отношение Софьи к своему отцу. Решимость наполнила Георга. «И, может, потом она примет меня тоже.»When you look under the rocks and plants And take a glance at the fancy ants And maybe try a few The bare necessities of life will come to you