***
Разумеется что-то пошло не так на том моменте, когда Лена не смогла выговорить слово консилиум и заменила на канцелярию. Благо, Софья предпочла поинтересоваться у Степана напрямую, иначе пойди что-то не так, ей было интересно, как отреагировал бы Шувалов. Сейчас она стояла перед Степаном, всё ещё не скрывая своей обиды на него. Но бросить в данной ситуации не могла. — Я не буду лечить его самостоятельно, — оборвал он, — зови остальных медикусов. Я не справлюсь. У тебя же вроде был британец? Как там его? Уильямс? — Роджерсон, — недовольно поправила его Софья, — Уильямс — посол, который когда-то служил при дворе. — Насрать, — пытаясь сделать вид, что напряжение совершенно не чувствуется, Степан отталкивал Софью всё дальше, — консилиум созвать надо, говорю. — Степан, — гневно обратилась к нему Софья, — ты послал их всех к чертям, когда их не устраивал твой план лечения. Если ты хочешь, чтобы твой племянник был в здравии, то вылечишь его сам. Ты осуждаешь и презираешь каждого из них, а теперь считаешь компетентными? Степан моргнул, ошеломлённо глядя на подругу. Она положила ему руку на плечо. — Ты справишься. Отдёрнула так, словно обожглась. Все ещё раздраженно взглянула на него и покинула его каморку, не оборачиваясь и не удостаивая его лишним взглядом. Степан поборол желание швырнуть ей что-то вслед. Нашла время быть злопамятной. Впрочем, её логика не лишена смысла. Лена вопрошающе смотрела на Степана, который ходил из угла в угол, пытаясь продумать свои дальнейшие действия. Решил, что времени тратить нельзя. Подозвал служанку и попросил отыскать ему маковую настойку. Практически силой влил в племянника и вытурил Лену с глаз долой. Оставалось найти чистое помещение, где можно было разрезать плоть. Наверное, если бы Софья узнала, что его взгляд пойдёт на ванную комнату, где она коротала часы, то императрица бы предпочла никогда больше не мыться. Но, опуская подробности для её чувственной натуры, он попросил Брокдорфу солгать императорской чете. Брокдорф подчинился. Какая ему, камергеру, разница? Через пару часов они всё равно сами узнают. Поэтому сейчас, стоя над вырубленным телом племянника, Степан пытался применить весь свой немногочисленный опыт разрезания человека с умыслом, чтобы тот остался в живых. Вдохнул-выдохнул. И спасовал. У него пару дней назад человек умер, он что, идиот? Оглянулся на Роджерсона, которого убедил, что он будет лишь помогать. Кивком головы указал ему, мол, режь вместо меня. Британский медикус уставился на него. Помедлил, но подчинился. Степан слабо понимал, сколько времени прошло: часов нигде не было. Только чем дольше Роджерсон пытался что-то сделать, тем больше Журавлёв понимал, что если он британец, то никакой родственной роли с английским медикусом, который делал первую аппендэктомию, он не имеет. Но что если это сам Степан ничего не понимает? Спустя минут десять они зашли в тупик. Британец ошалело взглянул на Журавлёва, а после, говоря с ужасным акцентом, донёс информацию: — Я не знаю, что делать дальше. Я видел это лишь раз в жизни... Сердце ухнуло куда-то вниз. Степан на него уставился. — А как из мамки вылезти знал? — ощерился он, — быстро положи инструменты, я сам продолжу, кусок говна. А затем он подробно объяснил, почему с такими знаниями, как у Роджерсона, последний проведёт остаток жизни в нищете. Ведь он совершенно не умеет учиться чему-то новому, понимает человеческий язык ещё хуже, чем собака, а ловкость рук у него чуть более развита, чем у безрукого инвалида. Видимо только страх перед императрицей остановил британца от того, чтобы кинуть все инструменты на пол и уйти, хлопнув дверью так, что стены дворца дрогнут. Степан глубоко вздохнул и принялся оперировать уже в одиночку.***
— Не спишь? — прерывая затянувшуюся молчанку, поинтересовался Журавлёв. Софья даже не повернула голову в его сторону, оставаясь сидеть в кресле гостиной и поглаживать Фридриха, уснувшего на её коленях. Степан вежливо кашлянул, и императрица подняла на него свой взгляд. Медикус сел на диван подле неё. — Жду своего мужа-полудурка с охоты, — злобно ответила она, чрезвычайно точно цитируя оскорбление медикуса. — Будешь? — протянул стащенную невесть откуда ириску. — Ты хочешь загладить вину конфетой? — скривилась Софья, не пытаясь даже спрятать презрение, — у нищих отнял? Я не хочу умереть от оспы. — Ну и правильно, — раздражённо отреагировал Степан, — зубы выдирать тебе больные не придётся. Нормальную еду ешь. Они замолчали. Журавлёву даже совестно стало, что всё пошло не так, как он ожидал. Кажется, Софье вообще было всё равно на его присутствие. Именно в этот момент Степан пожалел, что не обучен такому же навыку подлизывания, как у супруга императрицы. Может дело бы пошло изрядно лучше. — Хорошо, выражу общую мысль — я сученыш, — откинулся на спинку дивана тот, — я не должен был говорить тебе те слова. И твой муж не полудурок, даже если мне он не нравится. — У меня такое ощущение, — равнодушно произнесла Софья, — что если ты скажешь что-то хорошее, то сдохнешь. — Твой отец уехал надолго, — пожал плечами Степан, — я пообещал держать Петра в тонусе, чтобы он не забыл в каком обществе находится. Она молчала, а Журавлёв продолжал пилить её взглядом. Неприятная вещь стала грызть его изнутри. Медикус посчитал бы, что это глисты, если бы совесть не существовала. Он тяжко вздохнул. Почесал нос. Понадеялся, что вселенная не схлопнется от его фразы. — Сонь, — обратился Степан к ней, — я не со зла. Мне было хреново, так ещё ты со своим цинизмом навязалась, говоря, что у всех случаются ошибки, будто я кляксу на бумаге поставил, а не человека убил. — Я бы назвала в честь тебя ребёнка, если бы ты умер, — поморщилась Софья, словно сказала что-то, что не хотела говорить, — а ты такие слова мне говоришь... Журавлёв вздохнул. Какая же у его подруги тонкая душевная организация. Была бы беременна, то вообще, наверное, он бы не в лицо ей говорил, а из казематов письмо писал. Степан цокнул языком. — Если б я сдох, то отдал Егора тебе. — Какого чёрта... Это даже не равноценный обмен, — Софья таки подняла на него взгляд, — это как если бы я умерла и отдала тебе всех собак Петра. Сравнил — наследие и непрошенных щенков на пороге. — Но я же доверяю его тебе, прямо как себе, — удивляясь внутренне, как он ещё не умер от отсутствия сарказма, обронил Степан. — Да уж, — вздохнула Софья, — но это не значит, что от этого разговора мне станет менее обидно. Журавлёв скептично на неё посмотрел. Мол, а чего ты ещё хочешь? — Извинись перед Петром, прекрати паясничать, — стала перечислять императрица, — сделаешь мне массаж и сваришь мне в своих волшебных котлах лекарство от боли в пояснице. — У тебя что, поясница так и не проходит после родов? — Анечка была очень травмоопасной... И вообще! Я привыкла. Да и для перестраховки не помешает. К Петру я уж не лезу с этим, ну так, изредка. А вот тебя поэксплуатировать можно, — пожала плечами Софья. — Хорошо, — фыркнул Степан, — помогу с поясницей. А остальные пункты я что-то уже забыл, увы. Нисколько не забыл, просто он предпочтёт сожрать кактус, чем сказать Петру хоть что-то, что подняло бы самооценку императору. — Егор, как я понимаю, здоров, — вернулась к более актуальной теме императрица, — ты смог перебороть себя? — Да уж, чуть в Бога не уверовал, — криво усмехнулся он, — я планировал следующую неделю беспробудно пить, пока не окочурюсь. — Никто не смог бы сделать это лучше, чем ты. — Никто не оперирует своих родственников, — возник Журавлёв. — Что поделать, если вокруг одни идиоты, — пожала плечами Софья, — будет тебе повод найти замену на своём поприще. — Аню возьму, — просто ответил он, — она самая умная из твоего выводка. — Не испытывай моё ангельское терпение, — предупредила она, — мои дети не будут резать лягушек и ставить опыты на людях. Знаю я, чем такие как вы занимаетесь. Ищете философские камни, пытаетесь сделать из камней золото... Степан даже не поправил её в том, что этим занимаются алхимики и масоны. Просто промолчал, проявив этим самым, наверное, верх своей тактичности. Хотя лицо вышло живописным. Послышался шум в коридоре, стремительно нарастающий и неизбежный. — Проваливай отсюда, — всё же улыбнулась Софья, — я не хочу, чтобы ты попался на глаза Петру. У кого-то из нас двоих должно остаться хорошее настроение. — Ухожу, — недовольный от того, что прогнали с мягкого дивана, он поднялся. Высокомерно отряхнул свой уродливый красный камзол. — Журавлёв, — позвала Софья. — А? Она кинула ему засаленную мерзкую ириску в лоб. Удивлённо вскинула брови вверх, видимо не ожидала попасть точно в цель. — Люблю тебя, — ухмыльнулась она, — так и быть, прощаю твой скотский характер. — А я Петру расскажу, что ты мне в любви признаёшься. — Пошёл отсюда. Софья осталась сидеть в одиночестве, которое должно было скоро закончиться. Уж слишком сильным стал лай собак в коридорах. В предвкушении встречи она чуть прикрыла глаза, совершенно не беспокоясь теперь о своей проблеме со Степаном.