Яблоки и шоколад

Бекки была права, у них и вправду завязалась отличная дружба, если это безобразие можно было так назвать. Если сходить вместе в кино, но весь вечер потом краснеть, вспоминая случайные касания, по-прежнему зовется дружбой. Если друзьям позволено задерживать пристальный взгляд, выбивающий из-под ног землю, и заразительно смеяться. Адриан чувствовал себя глупо, но вполне счастливо, а потому не сильно задавался вопросом, кем они друг другу приходятся. Они решили ходить к Бекки в больницу вместе, и она заметно веселела, когда те появлялись вдвоем. Если Лука приносил игрушки, Адриан решил носить девочке угощения, предпочитая фрукты или сладости. — Апельсины, серьезно? — спрашивал Лука. Смех его хрипло хрустел в такт шагам, — какое непозволительное клише. Агрест только скривился на это заявление, отвесив Куффену подзатыльник. * — Я давно её знаю, она вечно чудит, — безразлично сказал Лука, когда они бродили по коридору и искали место, куда могла деться девочка. Они играли в прятки. Сквозь панорамные окна в больницу лилось последнее теплое солнце, играло желтыми оттенками листвы, кружащей в воздухе. — А как вы познакомились? — спросил Адриан между прочим. Вдруг случилось непонятное: расслабленную улыбку словно стерли с лица Луки, он замялся. Агрест тактично сделал вид, что ничего не заметил, когда тот снова переменился в лице. — Проходил практику в этой больнице. Лука имел право хранить секреты, но неприятный налет подозрения никак не отлипал от сознания. Адриан не припоминал, что давал повод в себе усомниться. Он успокоил себя мыслью, что возможно, Куффену нужно больше времени, чтобы начать откровенничать. Многолетняя работа моделью, общение с отцом и многое многое другое воспитали в нём то ли дурацкую, то ли наоборот полезную привычку — терпение. И хоть такая слабохарактерность отзывалась внутри отвращением, ради Луки он мог и подождать. * Лука играл красиво. И это не только касалось музыки — когда Куффен играл, Адриан видел то самое выражение на его лице, ту самую музыку, которую не услышишь, но точно почувствуешь. — Когда я играю, я живу, — загадочно говорил тот. Он и сам превращался в своеобразную музыку. Ставшей Адриану любимой мелодией. Скрипка терзала комнату печальными переливами. Агрест гулял взглядом по захламленной комнате Куффена — в основном тут были какие-то книжки, склянки с лекарствами, угол, заваленный древесной стружкой, где этот одержимый строгал свои ненаглядные гитары и другие инструменты. Адриан вспоминал свой чисто-начисто вылизанный дом и понимал, как ему нравится эта комната. Но самым главным здесь было то, что он мог смотреть за тонкой дрожью закрытых век, изучать острые скулы, тонкие пальцы, вольно бродящие по грифу, и слушать. Но еще какое-то мгновение — и мелодия потухла. Примерно в тот же момент, когда он сорвал поцелуй с губ музыканта. Луки хотелось касаться даже несмотря на худощавый торс и жёсткие высветленные пакли. Возможно, Адриан тут был моделью, но истинная, по его мнению, красота никогда не появится на обложке журнала. По той причине, что Лука не любил фотографироваться. Он пропустил осветленные волосы сквозь пальцы, прошелся по линии спины ладонью, углубив поцелуй. — Красиво играешь, — подметил он, отстранившись. — Ты прервал меня, — упреждающе задрал тот бровь. — Не удержался. Куффен вместо ответа прищурил взгляд и поймал его лицо в кольцо рук. Прикрыв глаза, Адриан прислушался к тонкому ощущению чужих ладоней на щеках, до самых шероховатых подушечек пальцев. — Хватит уже меня кадрить, Агрест, — категорично послышалось за стеной ощущений. Адриан издал довольный смешок. Наконец, Куффен подарил ему такое желанное внимание, с боем отвоеванное у скрипки. Странность: Лука с музыкой в руках — произведение искусства, но едва он начинает играть, хочется эту самую скрипку у него забрать и завладеть его касаниями. Влажный прибрежный воздух бился в окна, безрезультатно ища приюта, а красное солнце гасло в море. На улице было сыро и серо. — Может, я сегодня останусь тут? — спросил у Адриан, лукаво склонив голову. Лука хмыкнул, растолковав это заявление по-видимому с той самой многозначительностью, коей и наградил его Агрест. — Нет уж. — Неужели я тебе уже надоел? — Адриан игрался кошачьими нотками голоса. Лука улыбнулся — но как-то странно. Стыло, лишь блеклой копией радости. Но Агрест ничего не сказал. — Конечно нет, но я не хочу чтобы завтра здесь была делегация во главе с твоим отцом, разыскивающая тебя. Не то чтобы он остался доволен ответом, но это было досадно логично. * — В этот раз я взял яблоки, — с улыбкой сказал Адриан вместо приветствия, — И горький шоколад. Говорят, он поднимает настроение. Но Лука даже не усмехнулся. Они встретились у больничного корпуса стылым утром, чтобы вновь навестить Бекки. — Мне нужно кое-что сказать, — бросил Куффен отстраненно. Будь его голос еще тише — показалось бы что ветер играет с воображением, подкидывая слова. Неприятное предчувствие скрутило желудок болью, но Адриан не подал вида. — Без проблем, — спокойно произнес он, давя преждевременную тревогу. Лука взглянул на него с хмурой уверенностью. — Я совершил ошибку, — начал он, потупив взгляд. — Думаю ничего не выйдет. — Не понял, — тупо сказал Адриан часто моргая, — ты про яблоки?.. — У нас с тобой, — Лука спешно достал пачку сигарет из кармана, но, поглядев на неё с секунду, с кислым выражением лица запихнул обратно. А ведь Агрест даже и не знал, что Куффен курит. И, по видимому, ещё о многом не имел ни малейшего понятия. — Что-то случилось? — всё происходящее казалось сюрреалистическим бредом, но Адриан отчаянно пытался сдержать негодование. — И к чему такие жестокие шутки? — Не шутки, — Лука по прежнему сохранял это дурацкое серьезное выражение лица и скупился на обьяснения. — Прости Адриан, но нам лучше перестать общаться. Куффен спрятал взгляд, а Адриан просто не мог понять причину такой бессмысленной и совсем не похожей на Луку жестокости. Он так и оставил его посреди тротуара, погруженный в мысли, с пакетом этих дрянных яблок в руках. Бекки наверняка расстроится, но сегодня Адриан к ней точно не пойдёт. Путь домой превратился в бесконечность суетных вопросов, которые было больше некому задать. Лука спешил убраться из его жизни так же стремительно, как в ней и появился. Этот факт злил в частности из-за его собственного бессилия относительно сложившейся ситуации. Казалось, им просто воспользовались. Стыд окрасил щёки. А за тем всё опустилось в вязкую тоску. * — А где Адриан? — вместо приветствия спросила Бекки. — Сегодня он наверно не придет, — бесцветным тоном отозвался Лука. По мнению девочки он был сам не свой. Он положил новую игрушку на тумбу, но та осталась без внимания. — Вы поругались? — проницательно поинтересовалась Бекки. — Что-то вроде того. Лука был печален, но девочка же заметно приободрилась. — Ну тогда вы помиритесь. Вот увидишь! Адриан очень хороший, — она держала в руках любимого одноглазого медведя, поглаживая место заклеенное пластырем на плюшевой шерсти. Куффен усмехнулся, садясь рядом. — Да, но это я поступил нечестно по отношению к нему. Бекки нахмурилась. — Тогда тебе и стоит извиниться, — категорично сказала она. Лука горько прикрыл глаза и обнял девочку. Он положил подбородок ей на макушку. Он часто так делал, когда ему было грустно. — Не все так просто, Ребекка. Ее так звали врачи, поэтому это имя ей не нравилось. Но она ничего не сказала. Отстранилась и взглянула очень серьезно. — Но ты расстроен, — тонким голосом произнесла она. — Почему взрослые любят всё усложнять? Я не видела тебя таким, с тех пор как уехал отсюда, поругавшись с месье Корнелом, — подметила она обеспокоено и продолжала участливо смотреть. — Наверно потому что сейчас я расстроен даже больше. Я ему ничего не рассказал. — Не сказал? — Нет. Бекки притихла и бряканье старых настенных часов заполнило палату. Девочка снова взглянула на своего медведя, обмозговывая сказанное Лукой. — А разве… разве это важно? — спустя время тихо спросила она, не поднимая глаз. Он ничего не ответил, но коснулся её руки в приободрении. — Тебе бояться нечего, Адриан же любит тебя, — спокойно сказал он, убирая темную прядь девочке за ухо и целуя в лоб. Но поцелуй отозвался на коже упреждающим холодом. — А тогда почему ты не сказал ему? — Её голос сквозил упрёком, — раз он любит меня несмотря на то, что я болею, разве он разлюбит тебя, если узнает? — Нет, не разлюбит, — Лука согласился, но отстранённость его не ушла, не рассеялась. Он уткнулся взглядом куда-то в окно: ветер вбивал в помутневшие стекла жухлую листву. Осень растратила всё золото, приближалась зима. Разговор был явно закончен. А Бекки так ничего и не поняла.