Аморфинизм

Ван Ибо лежит на боку, физическая боль перекрывается растерянностью, недоумением и незнанием того, как ему быть. У него слишком много версий, которые рождаются одна за другой, но больше всего он хочет верить в то, что Сяо Чжань наврал. Нет у него никакой запрещённой литературы, равно как и проигрывателя, чтобы слушать пластинки. Откуда вообще могли взяться в Дамэне переводные книги? Ещё и с иллюстрациями! Но в эту идиллическую версию тут же врываются неоспоримые факты: это был вовсе не первый раз, когда Ван Ибо слышал от своего соседа странные вещи или неконвенциональную интерпретацию Устава. А ещё у Сяо Чжаня были ответы на проверочную работу; стало быть, нельзя исключать тот факт, что они были добыты каким-то обманным путём. К тому же Сяо Чжань постоянно докучал ему, пел песню не из патриотического сборника. Про чувства! И Ван Ибо точно знал, насколько опасным может быть действие запрещённых материалов: он пытался выкинуть слова песни из головы, но чем больше он прокручивал их в голове, пытаясь избавиться о них, тем отчётливее они отпечатывались на сетчатке. Этот товарищ Сяо, прикрывающийся благонравием и дружеским простодушием, всё это время лишь пытался расшатать чужую лояльность и законопослушание, подставить под сомнение все идеалы, с которыми Ван Ибо рос и которых придерживался. Такие субъекты, злится Ван Ибо, — самые опасные. Они, как пауки, оплетают сетью лжи наивных провинциальных дурачков. Единственное, что следует сделать Ван Ибо прямо сейчас, — написать в управление. Рассказать в подробностях события последних дней. И если его арестуют вместе с Сяо Чжанем, значит, так тому и быть. Ван Ибо ведь в самом деле не был в последнее время образцовым гражданином; он ступил на скользкую дорожку двойных стандартов и тоже должен быть наказан. Он полностью осознаёт, что несколько раз нарушил моральные постулаты, утверждённые Собранием. Ван Ибо уже стоит у своего рабочего терминала и заносит руку, чтобы нажать на кнопку включения, когда «Собрание» начинает тревожным эхом отдаваться в его и без того воспалённом мозге. Вот они — последствия болезни, которая куда опаснее, чем спазмы и судороги, к которым он уже почти привык. Это именно то, что всегда хотят изменники режима, — ужалить инакомыслием как можно больше людей. Неужели Ван Ибо показался Сяо Чжаню настолько слабым и беспомощным, что тот решил, что будет легко посеять в нём это зерно сомнения и превратить его в такого же отступника, как и он сам? Возможно, он и в самом деле был слаб. С какой лёгкостью Ван Ибо поддавался всем эмоциям, которые неприемлемы для процветающего цивилизованного общества, — гнев, раздражение, агрессия. И какой же силой тогда обладал Сяо Чжань, который смог за столько короткий срок заставить его испытывать подобное? А сколько таких «Сяо Чжаней» скрываются вокруг — под личинами праведных граждан? Если у Сяо Чжаня и вправду были все те запрещённые материалы, о которых он обмолвился, собрать их явно можно было, только заручившись помощью других людей. Более того, нельзя исключать, что кто-то из них мог занимать вполне приличные должности. Что ж, в таком случае моральный долг Ван Ибо отплатить Собранию за ту размеренную жизнь, которую он вёл ещё до недавних пор. Жизнь, в которой — он абсолютно в этом уверен — не место государственной измене. Жизнь, в которой Сяо Чжань и его единомышленники обязательно будут наказаны. И если для этого надо будет вытерпеть ещё несколько дней или недель в обществе вероломного Сяо Чжаня — так тому и быть. Ван Ибо теперь знает, с кем имеет дело, — значит, не только предупреждён, но и вооружён против тех сетей, что пытается оплести вокруг него этот паук. В этом есть определённое преимущество — ведь Сяо Чжань только думает, что знает что-то о Ван Ибо. Именно это непременно поможет погубить изменника в ближайшем будущем. Кажется, в этот момент растерянность сменяется решимостью действовать и жертвовать собой ради общего блага. Все за каждого, каждый за всех — разве не таков один из постулатов Устава? И Ван Ибо точно намерен доказать Сяо Чжаню, как следует интерпретировать эти строки. С решимостью ощущается бегущий по венам адреналин; он притупляет болевые ощущения и дарит чувство всесильности и эйфории. Спустя некоторое время, когда эффект гормонов сходит на нет, Ван Ибо чувствует, как все мышцы сводит ужасной судорогой. И в этот раз с ним нет никого рядом, кто бы позволил отвлечься от этой боли хотя бы на секунду.

⦵

Философия стоиков гласит, что в мире не так-то много вещей, которые подвластны человеку. Сяо Чжань решил думать именно в таком ключе и после частично сорванных покровов решил наконец расслабиться, потому что дальнейшее зависело совершенно не от него. А если у Сяо Чжаня нет контроля над будущим, то какой смысл переживать? Очевидно, он разыграл имевшиеся у него карты, способные повлиять на решения Ван Ибо. Чжу Цзаньцзинь, конечно, сказал бы, что сделано это было как-то слишком топорно, торопливо и на эмоциях — без должного зондирования почвы, подготовительных работ, дозирования информации и всего прочего. У них давно уже был выработан алгоритм, который не давал сбоев, и что делает Сяо Чжань? Пренебрегает всеми правилами безопасности и сжимает весь процесс до нескольких основных шагов, без которых играть было бы просто невозможно. Причём решительно переворачивает их порядок с ног на голову. Но самое главное, у Сяо Чжаня, видимо, отказал инстинкт самосохранения. Иначе нельзя объяснить тот факт, что он вот так просто подставил под удар, как минимум, самого себя. Как максимум, его излишняя эмоциональность в сложившейся ситуации рикошетом отлетит и во всех остальных. Имеет ли он право так безответственно относиться к судьбам и здоровью близких людей и соратников? Тот ещё вопрос. Сяо Чжань, вопреки сказанному Ван Ибо, отправляется к старшему по дому; тот оказывается на месте и, похоже, понимает всё без слов. Оба они относятся к подобным обстоятельствам спокойно. Нет смысла повторять «я же тебе говорил», и Сяо Чжань очень ему за это благодарен. Они просто молчат, слушают, как немного колышутся занавески из-за открытого окна, вдыхают приятный весенний воздух. В этом и заключается жизнь — умение увидеть красоту в таких маленьких и незначительных в масштабах вселенной деталях, даже когда твоё будущее под угрозой. Быть способным отвлечься от других дел, которые лишь на первый взгляд кажутся куда более важными, сделать глубокий вдох и подумать о том, насколько несущественными являются все твои проблемы. Проблемы, которые приходят и уходят, но никак не могут повлиять на физику окружающего мира. Солнечные лучи подсвечивают летающую в воздухе пыль — мелкие ворсинки и волоски, которые кружатся в своём уникальном и никогда не повторяющемся танце. В остальном, к квартире товарища Чжу не придраться, и это, как обычно, удивляет Сяо Чжаня — как можно сохранять такой идеальный, неживой порядок и ни разу не хотеть положить на видное место предметы, которые согревают сердце и радуют взор? Как можно не хотеть прикоснуться к ним после долгого рабочего дня и утомительного масочного шоу, на которое они обрекли себя с полным осознанием того, что приобретают и чего лишаются, ступая на такой путь? У старшего по дому невероятная выдержка, которой Сяо Чжань завидует. У него такой не имеется. Возможно, как раз тот факт, что он не был способен совладать с собой даже в таких банальных мелочах, надеясь неизвестно на что, должен был навести всех на мысль, что когда-нибудь именно он поставит под удар всё их дело. — Думаешь, напишет? — устало произносит Чжу Цзаньцзинь, подпирая щёку рукой и не отводя глаз от трепыхающегося в какой-то невидимой западне тюля. — Понятия не имею, — честно отвечает Сяо Чжань. Он сидит в углу, с другой стороны окна, прикрыв глаза и положив ногу на ногу. — А я имею. Если бы ты думал… верил, что он может донести на нас сейчас, ты бы вряд ли во всё это ввязался. Раньше ты никогда не ошибался насчёт тех, кто может понять. Но в этот раз… Мне кажется, ты выдаешь желаемое за действительное. — Наверное, ты прав, — едва шевелит губами Сяо Чжань. Его руки покоятся на подлокотниках, кажется, что он в полнейшей безмятежности. Такое вот строгое следование стоическим идеалам. Прав старший по общежитию или нет, уже не имеет никакого значения. Разговор после этого сходит на нет. Сяо Чжань дремлет, наслаждаясь минутами покоя и непоколебимой уверенностью в правильности принятых решений. На заднем фоне, где-то на границе между сном и явью, к звукам с улицы примешивается стук клавиш. Чжу Цзаньцзинь, должно быть, заполняет личные дела жильцов бессмысленной информацией, вносит отметки о заказах, подводит статистику. — Сегодня, кстати, звонили из управления, — произносит старший по дому, когда Сяо Чжань приоткрывает глаза и потягивается. В ответ на это известие он лишь кивает. — Я сказал, что у нас инфекция бушует, поэтому даже звать к телефону не стал. Тяжело сказать, поверили ли они. Но Мэн Цзыи вроде оформила всё официально, так что, если им нужны будут доказательства моих слов, они их без труда обнаружат в медицинской информационной системе. — Спасибо. Чжу Цзаньцзинь возвращается к работе и глядит на Сяо Чжаня поверх терминала. — Жаль, если мы совсем не успеем разгрузить твою квартиру. Грустно терять столько прекрасных вещей. Их наверняка опишут, а потом под видом утилизации растащат по частным коллекциям. Чёртовы лицемеры. — Можешь забрать себе что-нибудь на память, — Сяо Чжань поднимается и направляется к выходу. В глазах Чжу Цзаньцзиня от озвученного предложения мелькает азарт, он расплывается в мечтательной улыбке, обнажающей ямочки на его щеках. — Но ты можешь выбрать только что-то одно, — Сяо Чжань не отказывает себе в удовольствии немного спустить друга с небес на землю. — Так что подумай хорошенько. — Чем займёшься? — Писаниной, откладывать уже нельзя. Поставлю Вагнера и сочиню свой лучший опус. Если они требуют чёрных коней, они их получат. — Звучит воинственно. — Послушай, товарищ, могу я попросить тебя об услуге? — Если ты за это разрешишь мне взять те балетные записи… Сяо Чжань улыбается: — Они твои. — Что ты хочешь? — Загляни к нему. — Ни за что. — Прошу тебя. Не могу же я туда вернуться. — Ты предлагаешь мне пойти к товарищу Вану и любезно спрашивать, как он себя чувствует, зная, что мы все в опасности из-за него? — Ему просто необходимо немного человеческого участия и сочувствия. — Со мной никто не сидел. Ни с кем из нас никто не сидел. И мы прекрасно справились. Он должен пройти через это сам. — Я знаю. Он пройдёт. Но думаю, если мы немного поможем ему, есть шанс… — Ты безнадёжен, друг. — Всё так. Мне стыдно, что тебе придётся это сделать. Но я сказал ему, что ты зайдёшь проведать его. — Не в твоём стиле так беспечно распоряжаться чужим временем. — Нам всем требуется немного сочувствия и тепла. Ты же знаешь. Разве мы делаем это всё не по этой причине? — Ладно, я загляну к нему. На пару минут. Хватит, чтобы перерезать провод от внутренней сети. Изоляция от Собрания ему не помешает. — Спасибо. Я ценю. А потом загляни ко мне выбрать что-нибудь на память. — Признайся, что ты заманиваешь меня под предлогом этой щедрой благодарности только затем, чтобы узнать свежие новости о товарище Ване. — Что ж… Ранил, убил. — Ты даже не отрицаешь! — Бесполезно отрицать, что единственное, что меня волнует, — на какой он сейчас стадии. До встречи, товарищ Чжу.

⦵

— Судя по вашему лицу, товарищ Ван, вы ожидали увидеть кого-то ещё. Хотя о чём это я! Все же сейчас трудятся, — старший по дому приподнимает одну бровь, издаёт какой-то непонятный звук, отдалённо напоминающий «хо-хо», и застывает в дверях. От такого приветствия в голову Ван Ибо приходит лишь одна мысль: нормальные товарищи так себя не ведут. Затем в режиме перемотки событий и их предыдущих встреч перед глазами всплывают прочие эпизоды — слишком улыбчивый, слишком доброжелательный, уделяющий слишком много внимания своему внешнему виду и умолчавший про нерадивое поведение Ван Ибо. Чжу. Цзаньцзинь. — Проходите, товарищ Чжу, — Ван Ибо отступает вглубь прихожей, а потом ковыляет до кухни и садится на стул. Хотя садится — это сильно сказано, потому что он тут же наклоняется вперёд и обхватывает ноги под коленями. — Я ненадолго. Зашёл узнать, как ваше самочувствие. Вижу, что не очень. Ван Ибо вместо ответа морщится, прикрывая глаза. — Может быть, товарищ Мэн могла бы выписать мне какое-нибудь болеутоляющее? — К сожалению, — доносится вкрадчивый голос Чжу Цзаньцзинь, — не думаю, что это возможно. Но если хотите, позвоню врачу и узнаю, может ли она вам чем-то помочь. Вы ели? Ван Ибо вспоминает о чае. И делает это с какой-то необъяснимой грустью, потому что после того, как Ван Ибо остался один, ухаживать за собой у него не было никакого желания, так что, кроме воды, он за эти прошедшие часы ничего не пил и, естественно, не ел. — Аппетита у меня нет, и вообще мутит от одной мысли о еде. — Понятно. Ну, крепитесь, товарищ Ван. Тогда я точно пришлю к вам доктора Мэн с витаминами, а то вам неоткуда будет силы взять, чтобы поправиться. Ван Ибо пытается улыбнуться, но вряд ли это кому-то заметно — он практически лежит головой на своих коленях, уткнувшись носом в царапины. — О больничном уже сообщили в столовую, ваш обед привезут сюда же. В остальные дни на неделе — тоже. Сейчас у вас нет аппетита, но когда-то же он появится, правильно? Может быть, у вас есть какие-то особые пожелания? — Чжу Цзаньцзинь хмурится и выставляет указательный палец перед собой: — Хотите, занесу новый каталог товаров? Как раз сегодня доставили. Отвлечётесь. — Да, было бы хорошо. Спасибо, товарищ Чжу. — И матрас старый вам бы выставить на обмен… Да, тот самый матрас, который стал свидетелем его нападения на несчастные часы. Тот самый, на котором ночевал изменник. — В общем, не прощаюсь, через десять минут вернусь. Держитесь, товарищ Ван. Ван Ибо не утруждает себя ответом, в голове у него витают мысли о том, что Цжу Цзаньцзинь вполне может быть сообщником, но думать о том, как бы это проверить, Ван Ибо не торопится. У него в целом нет сил куда-либо спешить. Впрочем, сил на то, чтобы дойти до постели, тоже нет. Ван Ибо остаётся сидеть в кухне, только теперь выпрямляется и откидывается на спинку, подтягивает ноги, упираясь ступнями в обивку, и прислоняется затылком к стене, прикрывая глаза. Известие про отсутствие лечения удручает, но, возможно, у него получится выпросить какие-нибудь спазмолитики, когда Мэн Цзыи придёт к нему лично. Жаль, что вчера вечером он был в такой прострации, что не догадался попросить об этом сразу. Чжу Цзаньцзинь действительно вновь стучит к нему немного позднее, в этот раз Ван Ибо уже не тешит себя никакими идеями относительно личности гостя. В конце концов интересующий его человек стучаться, кажется, просто не умеет, предпочитая весьма странный способ дать знать о своём приходе. В руках у старшего по блоку увесистый каталог товаров, доступных для заказа по почте и телефону. На нём контейнер с обедом. Всё, как и было обещано; ноль процентов непредсказуемости. Отчего-то это полное соответствие тому, что было обещано ранее, Ван Ибо совершенно не радует. Да и мысль об экскурсии, которая ему предстоит по бесконечному перечню товаров, тоже не наполняет былой радостью. Неужели отныне всё его дальнейшее существование будет отравлено этими фоновыми гнетущими мыслями и сравнениями, которых раньше у него никогда не возникало даже отдалённо? Чжу Цзаньцзинь рассказывает ещё несколько новостей, в частности о том, что товарищ Мэн готова навестить Ван Ибо по окончании дежурства и захватить что-нибудь для облегчения участи больного. Разговоры отвлекают. Причём сразу от двух вещей. Во-первых, от неприятных физических ощущений, которые от осознания, что до прихода Мэн Цзыи его отделяют ещё, как минимум, несколько часов, только усиливаются. Во-вторых, от настолько же болезненных мыслей, что придётся хорошенько окунуться в ложь самому — чтобы выведать, какой на самом деле контрабандой располагает Сяо Чжань. Именно этим ему предстоит заняться после того, как он прощается с Чжу Цзаньцзинем. Принесённая старшим по дому еда отправляется в холодильник самым небрежным движением, потому что от одного взгляда на неё Ван Ибо и вправду начинает мутить. Поэтому он старается лишний раз не смотреть на упаковку, открывая створку, и забрасывает контейнер на полку так резко, словно ещё чуть-чуть и обожжётся. В постель он так и не ложится, а решает для начала проверить свои догадки. Включив свой рабочий терминал, он заходит в администрирование системой, насколько ему позволяют выданные права, и смотрит логи за последние дни, пытаясь обнаружить что-нибудь из ряда вон выходящее. Потому что в нём только крепнет идея того, что Сяо Чжань не просто так не единожды оставался здесь на ночь. Безусловно, система запаролена, но в его глазах у Сяо Чжаня в распоряжении уже чуть ли не сверхъестественные силы, поэтому Ван Ибо на полном серьёзе начинает верить, что тому ничего не стоило бы взломать его пользователя. Но в логах системы нет никаких лишних действий и следов авторизации в те ночи, когда Ван Ибо ночевал не один. Удивительно, но, не обнаружив доказательств взлома, Ван Ибо даже расстраивается. После утреннего разговора он страстно хотел верить в то, что всё это какое-то недопонимание. Но теперь ему не терпится наделить Сяо Чжаня всеми пороками мира, отгородиться от него, попытаться всё-таки отнести его к тем классам, которые хорошо известны и привычны, — есть белое, а есть чёрное, третьего быть не должно. Но этот ловкий и совершенно не вписывающийся в имеющуюся картину мира персонаж никак не хочет занимать один из существующих полюсов.

⦵

Разумеется, после известия домоправителя о том, что ему звонили из управления, старшему инспектору не остаётся ничего, кроме как добраться до своего рабочего профиля. Там он находит отправленные по его запросам документы, но в силу своего состояния, которое никак не способствует внимательному чтению подобной информации, пестрящей витиеватыми канцеляризмами, СИ3726 даже не открывает их — лишь небрежно пролистывает файлы, откладывая в долгий ящик. К нему уже пришло некоторое смирение относительно ситуации с мифическими препаратами — за три недели не появилось никакой версии. В этом, правда, старший инспектор корит себя, упрекая в некомпетентности — прежняя бумажная работа в управлении никак не помогла ему приобрести нужные навыки для полевой работы. Да, он был ответственным и порядочным сотрудником, но порядочности мало; более того, в таких делах, в какое он втянул себя собственными руками, порядочность эта скорее недостаток, нежели благодетель. Не мог же он в самом деле ходить после отбоя по улицам и выискивать притоны. А расставленные ловушки привлекли совершенно другое внимание. Выгрузив документы, старший инспектор по диагонали вглядывается в тело письма — в управлении отсутствие отчёта связывают напрямую с отсутствием какого-либо продвижения в расследовании. Вероятно, благодаря беглому чтению становится сразу заметным общее настроение письма, которое можно было пропустить, если вчитываться в каждое светящее на терминале слово. Уважаемый товарищ инспектор, мы, безусловно, оценили ваш энтузиазм и инициативность, но, возможно, нет никакого незаконного оборота запрещёнными медицинскими препаратами в Хуаньци, а вы будете более эффективны, вернувшись в управление. Старший инспектор некоторое время поражённо всматривается в письмо. Вернуться в управление? Сейчас? Ни в коем случае. Открыв письмо, пришедшее ему буквально полтора часа назад, старший инспектор немного выдыхает — в управлении получили информацию о его болезни и рады слышать, что это всего лишь врéменное недомогание, и интересуются, есть ли какие-нибудь отработанные версии. Что ж, версии действительно есть. Правда, не те, которые ожидают в управлении. С пустыми руками старший инспектор возвращаться не планирует, и лучше его коллегам из управления присесть, когда они будут читать отчёт.

⦵

Сяо Чжань использует внезапно образовавшийся выходной не совсем так, как планировал, когда упрашивал Мэн Цзыи совершить лёгкий подлог, если выражаться чужими словами, и зарегистрировать его в системе в качестве больного. И что он теперь имеет? Сидит за рабочим терминалом и видит даже меньше, чем фигу. Дырку от бублика, вот что. Ладно, корить себя нет сил и желания, Сяо Чжань почему-то уверен, что всё ещё образуется; не мог же он так ошибиться по поводу красноволосого молодого человека? Чжу Цзаньцзинь ведь прав: никогда ещё Сяо Чжань не ошибался относительно тех, кого можно очеловечить, а кого — нет! Скольких они уже вычислили, скольких «обработали» — и ведь добрую половину кандидатур предлагал Сяо Чжань. Всегда все спрашивали его мнения, стоит ли связываться с конкретным случаем. Даже шутили, что у него радар на потенциальных «отступников». Но со временем это, наверное, как-то приелось. Говорят, что артист, который не боится выйти на сцену, неискренний и ненастоящий. Сяо Чжань уже не мог вспомнить, когда во время последних операций его действительно посещало что-то сродни захватывающему волнению, которое было его неизменным спутником, когда всё только начиналось. Может, за эти несколько лет он просто стал слишком уверен в своих навыках и предчувствии, и мироздание, подсунув ему персонажа, обманувшего его радар, решило щёлкнуть его по носу и напомнить, где его место? Не хочется казаться чрезмерно самоуверенным, но неужели совсем жизни не видавший Ван Ибо, воспитанный на заветах Собрания, и правда станет камнем для косы Сяо Чжаня? Верится с трудом, но вдруг именно тот факт, что он недооценил противника, выйдет в скором времени ему боком? Пока что, очевидно, свои угрозы Ван Ибо осуществлять не планировал — Сяо Чжань полдня мониторит информационную систему, и там полная тишина. Если бы кто-нибудь отправил донесение на Сяо Чжаня, то точно пошла бы волна, да такая, что никому мало бы не показалось. Но в базе обращений из Хуаньци по нулям. Это, конечно, приводит к двум потенциальным веткам развития событий. Либо Ван Ибо поверил, что Сяо Чжань даже не попытается бежать (вот же наивный!), и считает, что можно спокойно оформить записку по всем правилам, когда он будет чувствовать себя лучше. Либо хоть что-то из того, что Сяо Чжань нагородил на эмоциях, отозвалось в пустой — но теперь хотя бы имеющейся — душонке Ван Ибо. Если всё-таки второе — а Сяо Чжаню очень хочется, чтобы свершился именно сей вариант — то пустоту они заполнят очень быстро и настолько незаметно, что Ван Ибо останется лишь удивляться тому, как сильно отличаются окружающий мир и люди от того, что он себе воображал до этих пор. Или, вернее сказать, от того, что он впитал из пропаганды Собрания. Конечно, одёргивает себя Сяо Чжань, возможны и прочие исходы событий, но пока что в какие-то более замысловатые варианты верится с трудом. Поэтому, оставляя рабочий терминал включенным с выведенными на главном дисплее обновляющимися в реальном времени обращениями, Сяо Чжань идёт в спальню и приподнимает плед, который полностью скрывает стену, что находится напротив двери. Вслед за этим он вынимает один из сегментов деревянного плинтуса и хватается за шнурок. В оставшееся время вплоть до самого ужина он успевает прочитать две книги, которые ему товарищ Цюй и товарищ Чэнь передали в подарок за всё, что он для них сделал и, учитывая новые обстоятельства, ещё сделает.

⦵

Доктор Мэн приходит со всем необходимым, чтобы поставить Ван Ибо капельницу. Пакет с раствором не содержит никакой маркировки, и врач отказывается раскрывать содержимое, но при этом просит подписать согласие на проведение процедуры, практически открыто заявляя: либо Ван Ибо верит ей на слово и становится огурцом в рекордные сроки, либо остаётся один на один со своей гусиной кожей и ломкой, вновь невозможно потеющий, реагирующий на яркий свет и раздражающийся на любое внешнее воздействие. Единственное объяснение, которое даёт врач, — она не сможет достать такие препараты, не оформив заказ на чьё-то имя. Пропажа обнаружится в первую же инвентаризацию; терять работу из-за Ван Ибо, который сам же попросил о помощи, товарищ Мэн не планирует. Кроме того, в личной карте пациента она пишет о том, как протекает «ангина», выдумывая попутно предлоги, почему ему может пригодиться именно такая капельница, и опять же требует поставить подпись. Детективный гений Ван Ибо просыпается второй раз за сутки: он абсолютно точно уверен, Мэн Цзыи входит в шайку Сяо Чжаня, так что её он тоже планирует внести в донесение, которое обязательно заполнит в ближайшее время, как только поднакопит фактов. После капельницы становится значительно лучше; Ван Ибо наконец лежит на спине в абсолютно расслабленной позе, может по собственной воле шевелить пальцами на ногах без того, чтобы немедленно свело все мышцы на пути этого маленького импульса, глаза перестают слезиться, а звуки почти не давят на мозг. Даже по окончании процедуры Мэн Цзыи стоит на своём — не выдаёт ни одного компонента, лишь спрашивает, собирается ли Ван Ибо пройти весь курс или ограничиться одним сеансом. Разумеется, он немедленно соглашается на то, что, как минимум, завтра процедуру надо повторить, и интересуется по поводу длительности эффекта. Врач и тут оказывается довольно скупа на информацию — сначала его ждёт чувство лёгкости, которая будет особенно ощутима по сравнению с его состоянием в течение последних суток, а затем она сойдёт на нет и должна помочь заснуть.

⦵

Кажется, что ожили все его органы чувств — в самом положительном смысле. Он открывает окно и наслаждается прохладным вечерним ветром и вглядывается в треугольники купола, поблескивающие в сизой дымке опускающихся на город сумерек. На улице никого уже нет, царит спокойствие и пустота, работники вернулись домой, сейчас время ужина. В ответ на эту мысль желудок наконец отзывается восторженной трелью и Ван Ибо — не в силах отделаться от дурацкой улыбки — отправляется на кухню. Еда, которая вообще-то мало чем отличается от обычной, заставляет его в крайнем удивлении приподнять брови — на его языке взрываются самые разные вкусы и фактуры. Например, солёные битые огурцы, которые оказываются одновременно мягкими и хрустящими. Осознание такого странного и, казалось бы, невозможного сочетания заставляет Ван Ибо в восторге рассмеяться. Чёрт возьми, он столько раз ел эту закуску, но никогда не обращал внимания на эту удивительную комбинацию! Следом он мнёт языком пряный рис, стараясь распробовать специи, и только после того, как различает по меньшей мере три отличных друг от друга вкусовых оттенка, начинает жевать. В какой-то момент он подцепляет палочками симпатичный кусок варёной моркови и с интересом юного исследователя отправляет его в рот, а затем, едва тронув языком, выплёвывает. Морковь… морковь отвратительна! Она мягкая и как будто даже склизкая, а на вкус отдаёт сладостью, которая ей не идёт — эта новость выбивает Ван Ибо из колеи настолько, что он готов написать ещё одно донесение. Да, написать донос на гадкую морковку, которая только что пыталась испортить ему его кулинарное путешествие. От мысли, сколько этого ужасного корнеплода он съел в своей жизни, аппетит мгновенно пропадает. Ван Ибо недовольно смотрит на виновницу, которая яркими оранжевыми пятнами мелькает среди слегка жёлтого от специй риса, и не удерживается от того, чтобы пригрозить ей палочками. Кажется, у Ван Ибо только что появилась первая и пока что единственная гастрономическая причуда: никогда, слышите, никогда не вздумайте просить его отведать моркови. После ужина гиперактивность не заканчивается. Более того, он ощущает, как у него руки чешутся заняться чем-то полезным. Он набирает черновик своего донесения, фиксируя даже самые незначительные детали и реплики. Разумеется, он не будет включать в своё обращение всё, что он сейчас пишет, бешено стуча пальцами по клавишам, но пока он в таком состоянии, пока в памяти ещё свежи все эти воспоминания, лучше излить это всё на «бумагу». Имя Сяо Чжаня появляется в черновике так часто, что в какой-то момент бубнящему текст себе под нос Ван Ибо начинает казаться, что эти несколько слогов звучат как-то странно, и он принимается повторять чужие имя и фамилию на разный лад, произнося их с каждым разом всё громче и громче, пока не перестаёт понимать, чтó это вообще за странный набор звуков, совершенно не складывающихся воедино. Возможно, такого сочетания просто не существует? Ван Ибо отнимает руки от клавиатуры, хлопает себя по лбу и начинает непонятно смеяться, а потом решает, что лучший способ убедиться в существовании такого сочетания имени и фамилии — нанести визит их владельцу. Он даже не успевает опомниться — ноги сами несут его по потемневшему коридору; оказалось, что пока он пытался выплеснуть в документ все свои приключения за последнюю неделю в мельчайших подробностях, наступил отбой. Осознание, что он творит полную несуразицу, приходит лишь у двери Сяо Чжаня, в которую он… нет, не стучится, а скребётся. И испытывает при этом какое-то невероятное воодушевление и предвкушение от предстоящей встречи. Объект, напоминает он себе, проводя ногтями по древесной поверхности, крайне опасен, следует проявить осторожность. О, Ван Ибо будет очень-очень осторожен. Когда он видит Сяо Чжаня в очках в аккуратной металлической оправе и со слегка недовольным выражением лица, которое сменяется мимолётной тёплой улыбкой, мысли о предусмотрительности из головы Ван Ибо немедленно сдувает порывом открывшегося сквозняка. Чёрт возьми, как же прекрасно пахнет весна, думает Ван Ибо, когда шагает в полумрак чужой квартиры. И почему он раньше этого не замечал?