⨸
Оказывается, в зависимости от вида чая температура воды должна быть различной. С этим напрямую связано раскрытие вкуса чайных листов. Конечно, рассказывает Сяо Чжань, когда они стоят рядом и зачем-то гипнотизируют чайник, стоящий на огне, бегать с термометром не нужно, это дело опыта, внимательности и в определённой степени интуиции. Если научиться слышать и видеть воду, то необходимость в каких-то прочих подручных средствах отпадёт сама собой. — Выключай, когда поймёшь, что вода скоро закипит на полную катушку. — А она может кипеть не на полную? Как я должен это понять? Ван Ибо не произносит вслух то, что он вообще-то не подрабатывает на досуге предсказателем, но Сяо Чжань, видимо, замечает его растерянность: — Вода начнёт немного белеть, а количество пузырьков резко увеличится — они практически непрерывными жемчужными нитями потянутся вверх. Иногда белый цвет не очень заметен, вода может оставаться практически прозрачной, тогда ориентируйся на количество и скорость появления и движения пузырьков, они не обманут. У кипения есть несколько стадий, нам нужна та, которая называется «шум ветра в соснах», потому что лопающиеся на поверхности воды пузырьки создают характерный шум. Вечер обрастает всё большим абсурдом; у Ван Ибо отсутствует ответ на вопрос, почему и зачем он прямо сейчас следит в оба глаза за прозрачной водой, которая в некотором обозримом будущем должна закипеть. Но это ещё ладно, наиболее странным оказывается осознание, что, несмотря на эту абсурдность и бесполезность знаний, которыми с ним делится Сяо Чжань, Ван Ибо ужасно страшно опростоволоситься. Неужели так сложно уследить за водой и вовремя повернуть ручку? — Если передержать, — продолжает Сяо Чжань; Ван Ибо краем глаза замечает, как он наклоняется к плите и упирается руками в колени, — вода будет мёртвой и совершенно не раскроет вкус чая, — после этих слов Ван Ибо чувствует на себе пристальный взгляд: — В общем, довести до нужного состояния и не переусердствовать, тогда эффект будет максимальный. Смекаешь, о чём я? Разумеется, Ван Ибо не смекает ничего — все эти слова о кипении, мёртвой воде и вкусе чая кажутся ему сплошным розыгрышем ввиду неприменимости данной информации к жизни нормального человека. Наверное, через минуту Сяо Чжань хлопнет его по спине и скажет, что шутка затянулась. Ван Ибо, отвлёкшись от чайника, разглядывает сосредоточенного и внимательного Сяо Чжаня. Тот совершенно не спешит рассказать о розыгрыше и вместо этого предупреждает: — Будь на низком старте, — Сяо Чжань стреляет в него глазами и кивает в сторону ручки на плите, Ван Ибо немедленно хватается за неё. — Ты же заметил, что пузырьки стали значительно больше? Вот-вот закипит. Ван Ибо вновь сконцентрирован на воде, он в самом деле пытается следить за размерами пузырьков, которые пока ещё неспешно облизывают стенки чайника и неминуемо взрываются, достигая поверхности воды. Однако, периферийным зрением он замечает, как Сяо Чжань очень медленно подносит руку к ручке, словно боится спугнуть неведомую добычу. Вместо того, чтобы думать о том, что вода вот-вот закипит и ему надо успеть отреагировать, Ван Ибо зачем-то представляет, что с секунды на секунду случится другое событие — пальцы Сяо Чжаня накроют его собственные, и не понимает, какие чувства он на этот счёт испытывает. Но прежде, чем ему удаётся почувствовать тепло чужой руки, Сяо Чжань выдыхает под начавшееся высокое завывание чайника: — Выключай же, — и Ван Ибо на каком-то автомате выкручивает ручку, даже не успев осознать или заметить тонкости этой стадии кипения воды. — Кажется, передержали, но для первого раза неплохо. Возможно, из-за чувства, что все объяснения Сяо Чжаня прошли мимо, и он так и не смог сам определить нужную стадию кипения, или по какой-то другой причине, в которой он пока не может дать себе отчёт, где-то в глубине души Ван Ибо ощущает лёгкий укол разочарования. Сразу залить чайные листья кипятком не разрешается, Сяо Чжань сообщает о новом витке ожидания: кипятку нужно дать пару минут отдохнуть — для данного сорта чая идеальная температура заваривания составляет порядка 60–70°С. За это время из ковша, куда была слита вода из первого неудачного захода, Сяо Чжань достаёт заварочник и протягивает его Ван Ибо. Чайник совсем крохотный, и, не рассчитав габариты, Ван Ибо случайно прикасается кончиками своих пальцев к чужим. На секунду ему мерещится, что он, как и Сяо Чжань, получил какую-то особенную способность замечать самые тонкие нюансы — от пальцев по всему телу растекается тягучее, обволакивающее тепло. Должно быть, думает он следом, виной тому нагретые пузатые бока заварочного чайника, который он сжимает в ладонях. Возможно, есть что-то приятное в этом странном чайном ритуале. Ван Ибо всё ещё держит заварочник в руках, когда Сяо Чжань открывает металлизированный пакет внутри коробки с чаем и резкими движениями отправляет несколько ложек листьев в чайник. — Потряси его, — просит Сяо Чжань, упаковывая чай обратно и закрывая крышкой, при этом посматривая то на заварочник, то на Ван Ибо. — Ага, вот так. А теперь послушай аромат. Ван Ибо подносит чайник к носу и втягивает воздух, наслаждаясь усилившимся, но по-прежнему нежным фруктово-цветочным запахом, который он слышал ранее. — Ставь на стол, можно заливать водой, — каким-то образом между строк Ван Ибо понимает, что заливать придётся ему же. Ну, всё самое сложное позади, с уверенностью рассуждает он, когда тянется к чайнику с «отдохнувшим» кипятком, подходит к столу, где стоит заварочник, и начинает лить воду. Но и тут всё оказывается не так-то просто, как он рассчитывал — Сяо Чжань резко накрывает его руку своей и возвращает чайник в изначальное положение: — Куда ты спешишь? Медленнее, Ибо, раз в пять медленнее. Руку Ван Ибо Сяо Чжань не отпускает — держит некрепко, но уверенно, направляет, выдерживая определённую размеренность в подаче воды и совершая круговые движения: — Так все чаинки будут раскрываться одновременно, — доносится до Ван Ибо, но слышно так плохо, что ему приходит в голову дурацкая мысль, что кипятком сейчас заливают его, и голосу Сяо Чжаня приходится странствовать сквозь воду, чтобы достигнуть чужих ушей. Он плохо осознаёт, сколько проходит времени, прежде чем Сяо Чжань объявляет, что чай можно разливать; вслед за этим комментарием Ван Ибо получает кружку со своей порцией и следит за тем, как Сяо Чжань делает первый глоток, прикрывает глаза и облизывает губы: — Идеально. Ван Ибо не решается попробовать чай, пока не сталкивается с требовательным взглядом чужих глаз. Он повторяет за Сяо Чжанем — тоже делает глоток, прикрыв глаза, и пытается прислушаться к себе. Удивительно, но у него это почти получается — «Бай Мудань» раскрывается на языке терпким вкусом недавно заваренного чая с нотками чего-то ещё, что пока что идентифицировать не удаётся. Затем он отчётливо различает весь путь, который проделывает чай внутри него, скользя по стенкам его горла, согревая грудь и оседая где-то в животе. Не открывая глаз, Ван Ибо чувствует на себе пристальный взгляд, но не осмеливается встретиться с ним. Скорее всего, эффект капельницы совсем сошёл на нет — в противовес прошлой лёгкости и воздушности Ван Ибо физически ощущает, словно все его тело резко тяжелеет, а внутри разрастается клубок каких-то неизведанных и запутанных чувств. Эта физическая и душевная тяжесть ничем не напоминает ту боль, которую он испытывал ранее этим же днём, но есть в ней что-то настолько же неконтролируемое и первобытное.⨸
Во время чаепития наступает неловкая тишина; Сяо Чжань сидит на стуле за рабочим столом, Ван Ибо — на уже известном его телу диване, но вряд ли у него остались воспоминания о «клубничном желе». Невольно в голове возникают мысли о том, как следует поступить дальше. Конечно, о том, чтобы дать Ван Ибо прикоснуться к его, выражаясь чужими словами, сокровищам, речи даже не идёт; вопрос скорее заключается в следующем: стоит ли Сяо Чжаню, учитывая их шаткое перемирие, выгнать гостя или всё же оставить его ночевать здесь и заодно проследить за его физическим состоянием? Неизбежным образом пробуждаются в сознании воспоминания о минувшей ночи, сотканной из мельчайших ощущений, которые были усилены царившим полумраком. Немного жёсткие на ощупь и влажные от выступившего пота ярко-красные волосы, которые его руками были сплетены в не самую аккуратную косичку, сделавшую Ван Ибо на вид ещё моложе, чем он есть. Напряжённые мышцы спины под его пальцами и их постепенное расслабление, когда он начал петь первое, что пришло в голову. Выступающие шейные позвонки и покрытая мурашками кожа — то ли из-за ломки, то ли от чужих прикосновений и шёпота о том, что всё обязательно будет хорошо. Всё это слишком отчётливо видится ему прямо сейчас. Сяо Чжань не сразу замечает растерянность и недоумение по тому, как Ван Ибо прячет глаза, но считает неправильным и неуместным играть на чужой только-только начавшей возвращаться способности испытывать разные чувства. Ван Ибо сейчас, безусловно, привязаться мог к любому, кто проявил бы к нему заботу. Может, он, конечно, пока что сопротивляется или не совсем осознаёт, что происходит внутри него, но из-за новизны Ван Ибо первое время будет слишком ведом эмоциями, которые, очевидно, лавинообразно уже хлынули на него. Определённо. Ван Ибо следует отправить восвояси, особенно на случай, если по каким-то причинам состояние больного утром решит проверить кто-то не из «своих». Из соображений элементарной безопасности, так сказать, но отчего-то Сяо Чжань не уверен, что сможет отказать Ван Ибо в ночёвке, если тот, скажем, начнёт засыпать прямо на диване. Надо обставить дело так, чтобы Ван Ибо сам захотел уйти, несмотря на одержимость контрабандой. Сяо Чжань решает, что самым действенным будет напугать Ван Ибо — чтобы ему было некомфортно оставаться здесь самому, чтобы ему захотелось сбежать. И заодно уже избавиться от этой гнетущей тишины на двоих. Как назло, из всего, что Сяо Чжань когда-либо учил наизусть, в голове всплывают лишь строки поэтессы Си Мужун, которая родилась в том же городе, что и он, хотя в текущий момент проживает в другой части Республики. Это стихотворение он выучил к тому дню, когда они все вместе приняли решение относительно судьбы Лю Шаоци. Противиться строкам нет сил, но первые из них Сяо Чжань произносит совсем тихо, как будто не до конца уверенный в том, что ему действительно стоит это делать: И раньше бывало случаться Историям старым, как мир. Сяо Чжань не знает точно, какой ожидать реакции от Ван Ибо; в нём борются страх и предвкушение. К тому же он изрядно смущается — и потому устремляет свой взор куда-то в стену. Но боковым зрением всё равно замечает, как Ван Ибо отрывается от созерцания чашки с чаем и поднимает на него глаза. Сяо Чжань начинает стихотворение заново, в этот раз громче и увереннее: И раньше бывало случаться Историям старым, как мир. Неужели шестнадцать лет девушке, Касающейся арфы¹ струны́; Или сегодняшним вечером Девушка эта — я? В течение прозвучавших шести строк не удаётся уловить никакого движения со стороны сидящего на диване гостя, любопытство Сяо Чжаня перевешивает страх, он поворачивается к Ван Ибо и смотрит тому прямо глаза, переходя к следующей строфе. Тысячи лет прождавшая, Щипая струны кунхоу¹, Девушка с нежной душой. Та самая скромная девушка, Что дни проживала впустую и плакала, Когда распускались цветы. Не смейся над слабостью слёзною Не первая я, не последняя, Кто стоя под нежной магнолией, Рассталась с любовью своей И песню поёт о прощании В весеннем полночном тепле². После того, как в немного душном пространстве полутёмной гостиной растворяется последняя строка, вновь воцаряется тишина. Она оказывается ещё более тягостной и неестественной, чем прежде. Не совсем оказывается понятен эффект, который произвела поэзия на Ван Ибо. Вместо того, чтобы немедленно обвинить Сяо Чжаня в том, что из-за услышанного стихотворения он и сам стал нарушителем, Ван Ибо продолжает сидеть на месте и напоминает мраморное изваяние — особенно с учётом, что природная бледность лишь усилилась из-за недомогания. Если бы Сяо Чжань не видел, как тяжело поднимается и опускается чужая грудь, и вовсе можно было бы подумать, что его гость испустил дух. Сяо Чжань отодвигает стул и уходит на кухню, споласкивает чашку и слышит шаги за спиной. Он протягивает руку, ожидая, что Ван Ибо допил чай и отдаст ему свою пиалу. Но вместо этого он слышит: — Узнать, чтó здесь происходит, я, по-твоему, тоже не готов?⨸
Ван Ибо надеется, что сейчас наконец-то ему разложат всё по полочкам. Он, надо сказать, чувствует себя окончательно запутавшимся. — Тебе не кажется, что уже поздно? Ты пойдёшь к себе или останешься здесь? Сяо Чжань продолжает держать вытянутую руку и даже не поворачивается. — Ты можешь ответить хотя бы на один вопрос нормально? — Ван Ибо никогда не повышал голос на старшего, но сейчас это выходит само собой, многое из того, что случается, когда рядом Сяо Чжань, ощущается в высшей степени неправильным. — Могу. — И? — И не готов это сделать сейчас. — Да ты и впрямь издеваешься! — Ван Ибо вновь разочарован; эта эмоция распознаётся им безошибочно, потому что возникает она не в первый раз за этот короткий вечер. Вместе с разочарованием накатывает и какая-то усталость — от загадочности Сяо Чжаня, от необходимости ждать объяснений, хотя сроки не выставлены точно и максимально размыты, от неожиданных чувств, которые он никогда прежде не имел внутри. Должно быть, именно усталость и разочарование говорят в нём, когда он резко опускает пиалу на раскрытую ладонь Сяо Чжаню, и тот не успевает её подхватить. Коснувшись пола, чашка немедленно рассыпается разнокалиберными осколками. Ван Ибо извиняется, а потом присаживается на корточки и уже собирается поднять самую крупную отколовшуюся часть, когда Сяо Чжань ловит его кисть и заставляет выпрямиться. — Я не хотел, — повторяет Ван Ибо, перехватывая чужие пальцы и немного сжимая их. — Я понял, Ибо. Я не злюсь, это всего лишь чайная пиала. Пусть и красивая. Несмотря на заверения в том, что Сяо Чжань не злится, от тона, которым они произнесены, Ван Ибо не по себе, он предпринимает ещё одну попытку исправить ситуацию: — Может, просто заказать тебе новую вместо разбитой? Я, кажется, видел что-то подобное в новом каталоге, мне товарищ Чжу сегодня принёс. Чужие пальцы тут же выскальзывают из плена, а сам Сяо Чжань одаривает Ван Ибо таким взглядом, что он запоздало думает, что ему вообще не следовало раскрывать рот. Включая тот момент, когда он решил задать настолько волнующий его вопрос сразу после того, как впервые в жизни услышал целое стихотворение от начала и до конца. Можно подумать, что, осмелившись спросить про происходящее, он был напуган возможным наказанием Комиссии по этичности знаний за то, что не остановил Сяо Чжаня, когда тот начал читать стихотворение. На самом же деле, ситуация была совершенно другой: Ван Ибо испугался того, что происходило внутри него и нарастало девятым валом, обещая погрести его без остатка. — Ты не отойдёшь? — внезапно слышит увлечённый своими мыслями Ван Ибо; Сяо Чжань собирает осколки небольшой метёлкой и несколько раз задевает ступни Ван Ибо. На секунду он сомневается, правильно ли услышал вопрос, и решает переспросить: — Мне уйти? — Кажется, я сказал «отойдёшь», а не «уйдёшь», — не отрываясь от дела, произносит Сяо Чжань и поднимает глаза: — Но если ты хочешь уйти, держать тебя я не стану. Хочет ли Ван Ибо уйти? Он не знает; возможно, ему стоит уйти, потому что, прежде чем появиться на пороге комнаты Сяо Чжаня, он чётко обозначил себе цель, но она словно бы завалилась за горизонт, стоило ему переступить порог и очутиться в полумраке чужой квартиры. Как будто это место вообще не принадлежало объективной реальности. Разве это не то, о чём не раз предупреждали во всех сводках, — необратимость процесса познания и тлетворное влияние низменных чувств, способных заставить пренебречь постулатами, в основе которых стоит равенство, справедливость и общее благо? Он не боялся наказания, он боялся, чтó всё это неизведанное, но захватывающее его с невероятной силой, может сотворить с ним в будущем, лишив твёрдой почвы под ногами и отрезав путь назад. Ван Ибо на секунду даже думает, что, возможно, он просто до сих пор галлюцинирует и всё происходящее не что иное, как продолжение вчерашнего бреда. Сяо Чжань опирается на метлу: — Итак, твой ответ?⨸
Сяо Чжань проявляет себя как радушный хозяин и предлагает на выбор кровать или диван, и Ван Ибо, не думая дважды, выбирает кровать. И теперь сожалеет уже об этом необдуманном решении — даже для Ван Ибо диван был бы коротковат, а Сяо Чжань ещё выше; должно быть, спать на нём, мягко говоря, неудобно. Подтверждение этой догадке он получает практически сразу: в гостиной то и дело скрипят диванные пружины, а Сяо Чжань кряхтит, вероятно, в попытках как-то уместить свои ноги. Хотя может же так быть, Сяо Чжань всегда долго засыпает? Вчера Ван Ибо был не слишком в себе, чтобы обратить на это внимание. Он решает досчитать до тысячи — если эта возня не связана с чужими привычками и не прекратится, он предложит поменяться. Не то чтобы ему сильно хотелось спать на неудобной софе, но, наверное, Ван Ибо поступил некрасиво, сначала оставшись в чужой квартире без надобности, а затем ещё и захватив хозяйскую кровать. Наверное, сказывается отсутствие сна в предыдущую ночь, щедро сдобренную — пока что это осознание даётся с трудом — чувствами и ощущениями, но где-то в районе пятой сотни ритм подсчёта начинает замедляться, а порядок цифр, которые Ван Ибо озвучивает в своей голове, не шибко соответствует общепринятому. До пятисот он так и не доходит. Во сне он видит большую часть произошедших с ним событий; они перепутались между собой, Ван Ибо даже не уверен, что это всё и вправду с ним происходило, а не придумано его уставшим мозгом. Он видит предыдущую ночь, но как бы со стороны: Ван Ибо парит по комнате бесплотным духом, подглядывая за двумя фигурами, тесно прижатыми друг к другу, в которых безошибочно узнаются и Сяо Чжань, и сам Ван Ибо. Он наблюдает, как Сяо Чжань гладит его двойника по спине и голове, а затем заплетает его разметавшиеся, спутанные волосы в косу, и, несмотря на то что он сторонний наблюдатель, Ван Ибо чувствует это прикосновение чужих тёплых пальцев, как если бы это он сам лежал сейчас в постели рядом с Сяо Чжанем, а не витал где-то под потолком. Сяо Чжань напевом читает какое-то стихотворение или, может, не совсем стихотворение — фразы про заваривание чая и температуру кипятка переплетаются с фрагментами песни и незнакомыми строками, во всяком случае Ван Ибо уверен, что слышит их впервые. Должно быть, второй Ван Ибо чувствует, что то, чем делится с ним Сяо Чжань, и ощущения от чужих прикосновений уже не принадлежат ему одному, что существует ещё один Ван Ибо, который наблюдает за всем со стороны. И тогда двойник начинает свой маленький саботаж: скользит рукой вверх по рёбрам Сяо Чжаня, которые Ван Ибо не видит, но как будто перебирает собственными пальцами. Секундой позже он отстраняется от Сяо Чжаня и приподнимается, упираясь ладонью в чужую грудь, чтобы затем развернуться к Ван Ибо, глядя исподлобья и криво улыбаясь. Сяо Чжань из сна, должно быть, замечает это движение и тоже поднимает глаза на вторгнувшегося без разрешения в чужую вселенную Ван Ибо. Последний готовится к тому, что его сейчас отругают, и даже зажмуривается от нарастающего страха, но к нему так никто не обращается. Стоит полная тишина, кажется, что ничего не происходит, но это ощущение оказывается обманчивым. Когда Ван Ибо медленно открывает глаза во сне, он по-прежнему парит под потолком и видит — или скорее чувствует — как его собственные губы накрывают чужие. Когда Ван Ибо резко открывает глаза в реальности, он по-прежнему лежит один в чужой постели и ничего не видит в непроглядной темноте, но чувствует — его губы горят поцелуем, которого, однако, никогда не случалось.