⎊
Когда Сяо Чжань предлагает путешествие, он впадает в лёгкую панику — кто дёрнул его за язык? Только он наметил план — появиться в Квартире во время собрания, как тут же сам и спутал себе все карты. После всего вчерашнего и в особенности после того, как он полночи промучился, пытаясь выкинуть Ван Ибо из головы, следовало, увидев, что с Ван Ибо всё в порядке, немедленно взять себя в руки и ретироваться из этой квартиры. И желательно таким образом, чтобы этот внезапно приободрившийся Ван Ибо даже не посмел двинуться за ним. А он? А он вместо того, чтобы проявить благоразумие, решил ещё больше усугубить их положение, потому что, если судить по улыбкам и ухмылкам, которые то и дело расцветают на некогда безэмоциональном лице товарища Вана, верного поборника Устава и всех постулатов Собрания, положение их точно усугубится. Единственным здравым выводом, который удаётся вынести из всего происходящего, является следующий: самый главный враг Сяо Чжаня — он сам, потому что именно он выкопал себе эту глубокую яму и трудился над ней несколько недель, да так основательно, что это уже далеко не яма, а самый настоящий колодец. Но хуже всего то, что если ещё чуть-чуть Ван Ибо будет тренировать на нём свой пристальный взгляд — Сяо Чжань сам же в неё и прыгнет, попросит сверху присыпать землёй и поминай, как звали. Никогда прежде — даже когда они предпринимали опасные вылазки, когда планировали доносы или начинали обработку выбранных товарищей — Сяо Чжань не испытывал такой паники вплоть до помутившегося сознания, дрожащих рук и совершенно нечленораздельной речи. Потому что когда Ван Ибо спрашивает, всё ли с ним в порядке, Сяо Чжаню не удаётся выдавить из себя ничего путного, это какой-то странный набор звуков. Он чувствует себя паяцем, у которого в разгаре представления резко закончились все шутки, и в одно мгновение стало несмешно. Ему, по крайней мере, точно. С мыслями в итоге кое-как удаётся собраться; даже хватает сил оповестить, что ему надо собрать кое-какие вещи в дорогу, и сразу после этого Сяо Чжань сбегает. Охватившая ни с того ни с сего паника — несвоевременная, надо сказать, потому что паниковать стоило вчера, а сегодня уже поздно — так сильна, что он едва не забывает проверить, есть ли кто-то в коридоре или на лестнице, настолько страстно он жаждет остаться один — в своей мрачной, завешенной пледами квартире — и попытаться понять, чтó здесь творится и как это может отразиться на всех остальных. И на нём самом, конечно. Оказавшись в своей комнате, Сяо Чжань прислоняется лбом к стене и, отматывая всё происшедшее за последние полчаса, начинает смеяться. Он уверен, если бы хоть кто-то увидел его сейчас — изобретательного и утончённого Сяо Чжаня на грани нервного срыва — все решили бы, что он сошёл с ума, что его подменили. Да, подменили — действительно изумительно подходящее последним событиям определение. Пока он обрабатывал Ван Ибо, Сяо Чжань упорно не замечал ничего странного за самим собой, но теперь становится понятным, что главной жертвой, похоже, станет он. Но, думает Сяо Чжань, пытаясь вернуть себе привычное самообладание, надо видеть в этом хорошее — при таком исходе Ван Ибо вряд ли донесёт на них. А если Сяо Чжань всё сделает правильно и доведёт привычный алгоритм до конца, Ван Ибо в целом будет устранён с их дороги. И без визита в их штаб-квартиру — завершить дело будет невозможно. Их путешествие неотвратимо, как ни посмотри, он его планировал в любом случае. Более того, переложить его сейчас на чужие плечи было бы неприемлемо — Сяо Чжань сам начал это, ему же и заканчивать. В общем, он решает постараться ради общего блага. Ради него же он спускается к Чжу Цзаньцзиню, чтобы предупредить, что в Квартиру они с Ван Ибо наведаются сегодня, а не во время собрания.⎊
Старший инспектор сидит за терминалом. Он смотрит на то, что было написано в его автономном дневнике за всё это время. Именно в этот момент СИ3726 накрывает осознанием, что теперь он сам — самый настоящий изменник. Это его имя следует вписать в поле «объект донесения». Это он собирается нарушить целый ряд предписаний в течение последующего дня и не только. Если он всё правильно понимает, сегодня его отведут в святая святых, и старший инспектор сможет этим же вечером написать подробный рассказ о том, где находится это место и что в нём хранится. Он вряд ли сможет предоставить много имён. Но именно этими руками, что сейчас неподвижно лежат перед терминалом, можно сотворить невероятные — с точки зрения их пользы для Собрания — дела. В этой связи назревает вопрос, который бы ценители сложной терминологии назвали отчасти экзистенциальным: можно ли усидеть сразу на двух стульях? Старший инспектор не считает себя достаточно находчивым и хитрым для подобного, более того, он не верит, что сможет долгое время толковым образом кого-то обманывать. Нет, он в целом не отличается какой-то витиеватостью подходов и мышления, предпочитая действовать по возможности в лоб и не особенно скрываясь. Поэтому на озвученный вопрос ответ весьма определённый — старший инспектор центрального управления, табельный номер 3726, должен выбрать сторону, чьи интересы он будет защищать. И в этот момент он уже не уверен, что его внутренний компас безоговорочно склоняется к чаше весов, где располагается Собрание.⎊
Проходит несколько долгих часов. В окно, если задаться такой целью, можно увидеть идущих на работу жителей округа Хуаньци. С высокого этажа тяжело различить людей — они отсюда кажутся маленькими оловянными солдатиками, выплавленными по одной и той же форме. Они не спешат и не медлят, размеренность их шага абсолютно такая же, как вчера, позавчера и ещё тысячи дней, которые, подобно серой массе надетых костюмов, были потрясающе единообразно прожиты до этих пор. Ван Ибо позволяет тюлю выскользнуть из его пальцев; он сидит в ожидании на стуле за рабочим столом, терминал уже успел перейти в режим сна от бездействия. Указательным и средним пальцами Ван Ибо придерживает раскрытый перед собой сборник стихов. Но строк он больше не видит — некоторое время назад ему стало казаться, что Сяо Чжань убежал, не только из его квартиры, но из Сяоюаня и Дамэна в целом. Скрылся, оставив на память только эти двести сорок семь страниц чужих переживаний, и теперь у Ван Ибо не будет никакого шанса спросить его о том, сколько из описанного поэтами Сяо Чжань успел испытать в своей жизни. И вообще разобраться в происходящем и понять, что там не так с памятками Собрания. Эта нарастающая тревога заставляет сомневаться в принятых ранее решениях, но он достаточно категорично настроен и собирается дождаться каких-то подтверждений своим догадкам, а не действовать необдуманно на основе ничем не подкреплённых суждений. Сяо Чжань всё-таки появляется к тому времени, когда рабочий день уже начался во всех бюро, конторах и ведомствах, а до обеда остаётся буквально пара часов. На плече у него небольшая дорожная сумка, и от взгляда Ван Ибо не укрывается, что руки гостя немного дрожат. Сам Ван Ибо с собой ничего не берёт, полностью полагаясь на Сяо Чжаня. Выходят они через заднюю дверь и теряются в низких пристройках между общежитиями, петляя среди закоулков. Купол то приближается, то отдаляется; они несколько раз проходят настолько похожие здания, что Ван Ибо начинает подозревать, что Сяо Чжань водит его кругами — специально пытается запутать следы. Но не от кого-то ещё, а от самого Ван Ибо, чтобы он при случае не имел возможности никого сдать. Возможно, другой на его месте разозлился бы, осознав факт такого недоверия, но Ван Ибо не сердится. Во-первых, потому что помнит, какие файлы хранятся у него в терминале. Во-вторых, потому что и сам бы не верил себе с учётом всех вводных. Подозрение подтверждается, когда, остановившись среди плотно приткнувшихся друг к другу двухэтажных зданий неясного предназначения, Сяо Чжань просит Ван Ибо повязать на глаза ленту, которую он извлекает из своей сумки. Просьбе, разумеется, приходится повиноваться, потому что Сяо Чжань, должно быть, уверен, что он сейчас единственный, кто рискует, предпринимая эту вылазку с неожиданным напарником. Ван Ибо чувствует, как Сяо Чжань пальцами проверяет повязку, а потом берёт его за руку и ведёт за собой. Кажется, они заходят в какое-то помещение — звучит лёгкое эхо их мягкой поступи в спортивных тапочках. Ван Ибо не видит сейчас ничего, но знает — это первое, что приходит ему в голову, когда зрение отсутствует — на некогда белоснежном мыске его правой тапочки безнравственно чёрный след от чужой подошвы. Он так и не замыл его, хотя такое попустительство совершенно не в его духе. Они совершенно точно спускаются, счёт преодолённым пролётам теряется — даже голова начинает кружиться. Лестница хоть и не винтовая, но они постоянно поворачивают при спуске, и из-за отсутствующего зрения Ван Ибо кажется, что он попал в какой-то водоворот — начинает немного подташнивать. Остаётся только надеяться, что это происходит из-за множества коротких лестничных пролётов и спёртого воздуха, а не в качестве признака того, что ему скоро станет плохо. В этих мыслях он не сразу замечает, что они вновь идут по ровной поверхности; эхо шагов сопровождается лязганьем металлических площадок под их ногами. И даже воздух вокруг как будто изменился, пропитанный каким-то неповторимым, немного едким запахом. Ван Ибо не знает, доводилось ли ему слышать подобное раньше или нет, и потому абсолютно не представляет, где они могут находиться, пока вдалеке не раздаётся гудок, после чего начинает нарастать специфический гул; Сяо Чжань дёргает его в сторону и закрывает собой, но Ван Ибо всё равно вздрагивает и чувствует, как покрывается мурашками, когда его обдаёт волной тёплого воздуха от проходящего мимо скоростного поезда. Путь вдоль железной дороги занимает неприлично много времени, но такое восприятие длины пути может быть связано с тем, что звуки, запах и в целом ощущения пространства не меняются довольно долго. Ван Ибо сам не замечает, как начинает отставать. — Мы почти пришли. Ван Ибо уверен, что это произнесено, чтобы приободрить его, потому что куда они могут прийти — до ближайшего купола несколько десятков километров. Это просто невозможно. Тем не менее, Сяо Чжань вновь направляет его в какую-то нишу, только в этот раз Ван Ибо не чувствует за своей спиной стены, оступается и чуть не падает, но его подхватывают за талию чужие руки, помогают восстановить равновесие и следом вновь берут за руку. Ван Ибо считает шаги — они проходят ещё метров пятьдесят, преодолевая несколько дверей, оставляя позади мерное гудение электричества на железнодорожных путях. В тишине отчётливо слышно позвякивание ключей, их у его проводника должна быть целая связка, которой позавидует сам товарищ Чжу. После очередного поворота и открывшейся двери Сяо Чжань не спешит взять его за руку, Ван Ибо остаётся один в неизвестном пространстве и слышит, как щёлкает за спиной дверной язычок. Воцаряется полная тишина, пока Сяо Чжань — наверное, это он — не проходится по выключателям. Ван Ибо понимает, что это были именно они по тому, как снизу в повязку начинает бить свет. — Можешь снимать, — голос Сяо Чжаня доносится из глубины помещения и как будто тонет по дороге к Ван Ибо. — Только лучше закрой глаза, после темноты будет слишком ярко, может ослепить. Сказать, что Ван Ибо ослеплён, когда стаскивает повязку, — не сказать ничего. Его глаза пытаются зацепиться хоть за что-то, но перед ним — бушующее море всех цветов, которые вообще может воспринять человек. Бесконечное количество полок завалены книгами, статуэтками и скульптурами. На стенах тоже мало живого места — практически всё пространство занимают картины, афиши и плакаты. Всё это удивительным образом сочетается с обоями какого-то сумасшедшего цвета, многочисленными драпировками в виде покрывал и пледов на мягкой мебели и тяжёлых штор, создающих иллюзию, что где-то за ними могли бы быть окна. Могли бы, если бы они не находились под землёй. Это Ван Ибо понимает более или менее отчётливо — они петляли коридорами, но ведь так и не поднялись обратно, по крайней мере по лестнице. Хотя если наклон был незначительный, то он мог и не заметить. — Надеюсь, ты не страдаешь аллергией на книжную пыль. Да и в целом на пыль, с вентиляцией в гостиной туго. Сяо Чжань курсирует по помещению. Он снимает пиджак, неаккуратно бросает его на одно из кресел, мимо которого проходит. Чувствуется, что ему в этом удивительном пространстве очень комфортно. А вот у Ван Ибо ощущения полярные. От полнейшего беспорядка и хаоса он ощущает панику — некоторые книги стоят вертикально, другие лежат горизонтально, они разные по высоте… да что там, на стеллажах вообще отсутствует какое бы то ни было логическое распределение. Пледы разбросаны так, словно только что здесь было полно людей, но они резко сорвались куда-то, побросав всё как есть. Ван Ибо то осматривает пространство, то следит за перемещениями Сяо Чжаня. Последний расстёгивает несколько пуговиц, оттягивает ворот рубашки и с облегчением выдыхает, подходит ближе и заглядывает Ван Ибо в глаза. — Ты, кажется, разучился дышать, — говорит Сяо Чжань, и Ван Ибо немедленно делает вдох, словно ждал именно этих слов. Воздух пахнет книгами, совсем немного какой-то химией вроде лака или краски и приятным терпким ароматом. Этот запах ему привычен и хорошо знаком. Именно так пахнут вещи Сяо Чжаня — он помнит это с той ночи, когда лежал, уткнувшись носом в чужой бок. Чтобы как-то справиться с навалившимися ощущениями, которыми его с лихвой одаряют органы чувств, Ван Ибо пытается опереться рукой о стену, но натыкается на что-то рельефное и очень странное на ощупь. Повернувшись к находке, он понимает, что стены обклеены упаковками для яиц, и отдёргивает руку не столько в отвращении, сколько в смятении — не отвалятся ли они, если он перенесёт на них свой вес? — Испугался? — Сяо Чжань всё ещё стоит рядом и разглядывает Ван Ибо. Он выглядит строго и звучит серьёзно, хотя эта серьёзность как-то отличается от той, с которой Ван Ибо пришлось познакомиться в самом начале. — Нет, — не обдумав толком, отвечает Ван Ибо и тут же меняет показания: — Да. В смысле, я не уверен. Сяо Чжань, видимо, убедившись, что Ван Ибо наконец подаёт признаки жизни, вновь отправляется бороздить пространство, которое, по-хорошему, следовало бы немедленно опечатать и передать приставам из управления. В нём, Ван Ибо уверен, нет ничего законного. Как и в самом Сяо Чжане, который явно как-то связан с этой квартирой — или что это вообще такое — и сейчас плавно скользит меж кресел и диванов, пробегая пальцами по спинкам и складкам наброшенных поверх пледов. Ван Ибо решает следовать за Сяо Чжанем, потому что, даже несмотря на небрежно расстёгнутую рубашку и взъерошенные волосы, в Сяо Чжане, в его уверенной походке, в строгом спокойствии безошибочно угадывается человек, властвующий над всем этим хаосом. Кажется, Ван Ибо ни разу не видел Сяо Чжаня настолько собранным и одновременно расслабленным в своей безмятежности; тот, кроме самого первого собрания, всегда производил впечатление энергичного и немного беспокойного, но сейчас это словно другой человек — с плавными, размеренными движениями. Ван Ибо обращает внимание на чужие руки, изящные тонкие пальцы — они совершенно не подходят инженеру, работающему в опытно-конструкторском бюро, выдавая в Сяо Чжане скорее человека искусства или его ценителя. Как этого можно было не заметить раньше? Именно эти руки столько раз обнимали его, спасая от болезненных ощущений, эти самые пальцы гладили вчера его волосы и шею, а он только сейчас обнаружил их ошеломляющую внешнюю красоту. Сяо Чжань зацепляет по дороге огромный квадратный конверт, следует вместе с ним по направлению к дальнему углу и останавливается у небольшого стола, на котором в полном одиночестве лежит аккуратный дипломат. Ван Ибо тоже замедляется и замирает в метре от Сяо Чжаня, соблюдая одному ему ведомую дистанцию. Внутри чемодана оказывается причудливое устройство, от которого вверх по стыку двух стен убегают провода; это заметно, лишь когда находишься так близко, издалека этих тонких чёрных змей видно не было. Ван Ибо поднимает взгляд, пытаясь проследить, куда они ведут, и видит краем глаза, как Сяо Чжань поднимает конверт перед собой и аккуратно вытряхивает оттуда чёрную, бликующую на свету пластинку. Ван Ибо однажды встречал такие, когда ещё жил в другом куполе и почти случайно наткнулся в системе на отчёт, где были фотографии множества таких же дисков, не всегда, кстати, чёрных. Любопытство относительно пластинки, которую он впервые видит не на фотографии, заставляет его отвлечься от созерцания проводов. Сяо Чжань, руками придерживая по краям блестящий винил, размещает пластинку в центре устройства, щёлкает какими-то переключателями и опускает иглу на дорожку, отчего в помещении раздается треск, потом щелчок и следом где-то издалека нарастает музыка. Мелодия мало походит на патриотические песни, которые используют для побудки или в рамках радиоконцертов на день учреждения Собрания и годовщину строительства Дамэна. Сяо Чжань поворачивается к Ван Ибо: — Подумал, что тебе могло быть любопытно, как звучит эта песня, когда её поют как следует. В самом деле полминуты спустя женский голос запевает знакомые слова, однако Ван Ибо осознаёт, что для него оригинальным исполнением так и останется та версия, что пел Сяо Чжань в, пожалуй, самый тяжёлый и болезненный вечер за всю короткую жизнь Ван Ибо. Хотя песня, безусловно, красивая, и женщина поёт объективно хорошо. От знакомых слов, пусть и в исполнении не того голоса, который бы он предпочёл услышать для этой песни, Ван Ибо чувствует успокоение и наконец расслабляется, отправляясь исследовать пространство самостоятельно. Он борется с самим собой в желании придать порядка залежам книг, но, с другой стороны, не может не отметить, что какой-то шарм в этом имеется — мятеж против дисциплины имени Сяо Чжаня. Ван Ибо не замечает, как начинает подпевать, пока поглаживает указательным пальцем один за другим корешки, невольно обращая внимание на то, как с каждым поглаживаем подушечки становятся грязнее. Обложки разные не только по цвету, но и на ощупь — какие-то более жёсткие, другие совсем мягкие, как будто их настолько потрепала жизнь, что они потеряли всякую стойкость к невзгодам; у некоторых книг и вовсе корешки надорвались, обнажая неприглядные книжные внутренности — прошитые ниткой блоки листов или кусочки клея. Он подсознательно отмечает, что известная ему песня, к сожалению, заканчивается и сменяется на другую. Но, кажется, поёт та же женщина. Ван Ибо слишком увлечён книгами, чтобы вслушиваться в текст. Отличаются не только обложки, но и то, как выглядят названия — некоторые как будто не отпечатаны, а написаны кистью, но разбирать такие названия даётся так же тяжело, как продираться сквозь быстрое письмо Сяо Чжаня. На некоторых корешках обнаруживается латинский алфавит, в этом Ван Ибо смыслит мало и даже не может определить язык, на котором написаны названия. Такие книги он не трогает, но те, что названы на китайском, время от времени достаёт и пролистывает, проглядывая текст по диагонали. Ему попадаются какие-то мифы и легенды, исторические хроники и околофилософские сочинения, настолько витиеватые в своих измышлениях, что их он захлопывает тут же, в наказание за непонятность возвращая томики на полку. Вообще, большинство сюжетов выглядит для него диковатым, потому что из прозы в его доступе до этого момента были лишь Устав да цитатник Собрания. Ван Ибо так увлекается своим книжным путешествием, что теряет из виду Сяо Чжаня. Осознание наступает на третьем стеллаже, когда он подмечает, что пластинка закончила играть, а Сяо Чжань не спешит заполнить тишину разговором или новой порцией музыки. К собственному ужасу, когда Ван Ибо оглядывается, он обнаруживает, что находится в этой огромной зале один, если только Сяо Чжань не затерялся где-то за стеллажами. Ван Ибо петляет между шкафами, упирается в стену, тоже отделанную яичными контейнерами, но Сяо Чжаня так и не находит. Когда он возвращается в зал и проходится между диванов, Ван Ибо видит за одной из штор в обрамлении традиционной китайской живописи проход куда-то дальше и хочет позвать Сяо Чжаня, но вдруг понимает, что не знает, как к нему теперь обращаться. Отчего-то «товарищ Сяо» или «гражданин Сяо» больше не кажутся уместными, но ничего лучше в голову ему не приходит, поэтому он отодвигает тяжёлую портьеру и негромко зовёт в открывшийся его взору коридор: — Товарищ? — Вторая дверь налево, — голос Сяо Чжаня слышится приглушённо, Ван Ибо следует инструкции — нужная дверь оказывается приоткрыта. Комнату, в которую он попадает, можно назвать спальней, но она совершенно не напоминает спальню в том спартанском виде, к которому привык Ван Ибо. Тут тоже слишком много ткани и цветов — хотя, возможно, так только кажется, потому что после серых или бледных, лишённых жизни оттенков даже обложка поэтического сборника показалась ему чересчур яркой. Предназначение места, где Ван Ибо оказался по какому-то неведомому до сих пор стечению обстоятельств, остаётся неясным. Сначала можно было подумать, что это какой-то салон, но теперь — после обнаружения полноценной спальни — следует ли прийти к заключению, что это настоящая квартира, где кто-то проживает? Правда, под землёй, но почему бы и нет? Ван Ибо собственным мыслям уже не удивляется. За последнее время случилось достаточно вещей, после которых он открывает в себе способность выдавать самые дикие предположения и быстро смиряться с ними же. Одной из таких гипотез является возникающая в его голове прямо сейчас — может ли это пространство каким-то образом принадлежать Сяо Чжаню? В конце концов, его личность по-прежнему остаётся за гранью понимания Ван Ибо. К тому же уж больно по-хозяйски он себя здесь ведёт — разложив сумку на кровати, Сяо Чжань вытаскивает какие-то вещи, закидывает их в комод и, наоборот, какие-то вещи берёт оттуда и укладывает в сумку. Делает он это так же стихийно, как и всё остальное; Ван Ибо сдерживается, чтобы не броситься помогать, потому что смотреть на эти хаотические сборы — или разборы? — практически больно, Сяо Чжань явно не имеет никакого понятия о таком концепте, как «порядок». Во всех смыслах этого слова. Но, с другой стороны, он действует чётко и явно понимает, что он делает и зачем. — Есть будешь? — Сяо Чжань машет рукой в сторону комода. — Я забрал у Чжу Цзаньцзиня наши обеды. Ещё есть консервы. — Что это за место? — озвучивает интересующие его мысли Ван Ибо, бросив мимолётный взгляд на комод, но так и оставшись стоять в дверях. — У кого ты научился отвечать вопросом на вопрос? — О, у меня чудесный учитель. Товарищ, если ты привёл меня сюда, — Ван Ибо поднимает брови и позволяет себе лёгкую улыбку, — ты же понимал, что будут вопросы. Итак? — Тогда добавь, пожалуйста, конкретики. Что ты хочешь узнать в первую очередь? Где мы находимся? Кому принадлежит эта квартира? Почему у меня есть от неё ключи? Откуда в ней все эти вещи? Выбери одно или спроси что-нибудь ещё, а я подумаю, могу ли ответить на твой вопрос, — Сяо Чжань садится в изножье кровати и пристально смотрит на Ван Ибо. — У тебя какая-то особая страсть к загадочности? Теперь фыркает Сяо Чжань: — Кто бы говорил. Ван Ибо не совсем понимает, что за камень только что прилетел в его огород, слегка теряется, но Сяо Чжань не даёт ему возможности развить тему: — Один вопрос. Испытай удачу, Ибо, и, быть может, ты узнаешь что-нибудь, о чём не смог бы догадаться сам. — Это такой прозрачный намёк, что какие-то из выводов очевидны? Зная тебя, всё наверняка выглядит не так, как есть на самом деле. Пожалуй, я выберу не вопрос, а просьбу — здесь предусмотрены экскурсии? А потом я скажу тебе свои заключения. — Кто тебе сказал, что мне это интересно? — Сяо Чжань смеётся. — Единственное помещение, которое я готов тебе показать, помимо зала и этой спальни, — ванная. Из функциональных соображений, скажем так. Вдруг тебе станет плохо. И пальцы твои совсем чёрные! Ну, может, ещё готов показать кухню. Всё, — Сяо Чжань показательно разводит руками. Скорее всего, прежний Ван Ибо повёлся бы на это выступление, но сейчас у него стойкое ощущение, что Сяо Чжань слишком показательно пытается контролировать ситуацию. Его подозрения подтверждаются, когда он делает несколько шагов и останавливается в метре от Сяо Чжаня — тот замирает и практически перестаёт дышать. Только вот это совершенно не походит, скажем, на тот приступ паники, который чуть не случился с Ван Ибо ранее при виде этого творческого беспорядка. Не укрывается от его взгляда и то, как Сяо Чжань впивается пальцами в покрывало. Очень любопытно, думает Ван Ибо и следом решает, что надо побольше понаблюдать за реакциями Сяо Чжаня. Потому что, может, Ван Ибо и неизвестны чужие цели, но он точно знает свои. Да, за последние несколько недель они поменялись, но так уж вышло, что сейчас он находится в этом странном месте наедине с Сяо Чжанем и намерен выжать из происходящего максимум ответов на имеющиеся вопросы. Особенно его интересует один. Потому что, может, он не самый смышлёный во многих делах, но после вчерашнего обсуждения поэзии и того, что случилось позднее, у него внутри крепнут некоторого рода подозрения. Можно даже сказать, что несмотря на сомнения, которые его обуревали утром, и побег Сяо Чжаня, подозрения касательно чувств последнего прямо сейчас переходят в разряд уверенности. Более того, накрывает Ван Ибо ещё и тем осознанием, что его собственные чувства по отношению к Сяо Чжаню — возможно, первая вещь за 24 года, не продиктованная волей Собрания или какими-то другими внешними факторами. По крайней мере, именно так ему кажется сейчас, когда он смотрит на Сяо Чжаня сверху вниз и не может не задуматься — как же полярно отличается это от ситуации, когда они были в подобных позициях в истории с нарушением комендантского часа. Тогда, хотя Ван Ибо и нависал так же над Сяо Чжанем, он отчётливо понимал, как зависит от чужого решения. Сейчас всё было с точностью до наоборот. — Итак, давай начнём ещё раз: если бы тебе не было интересно, чтó я думаю, ты бы меня сюда не притащил. — Возможно, но могу я сначала пообедать? — Сяо Чжань кашляет, поднимается и забирает контейнеры. — Потому что вообще-то я ещё не завтракал. Ван Ибо понимает, что переоценил свои способности, решив, что вот так просто сможет додавить Сяо Чжаня прямо здесь и сейчас. Но вечно сбегать не получится, думает он, когда отходит в сторону, чтобы пропустить Сяо Чжаня, а потом плетётся за ним следом.