Аморфинизм

Сяо Чжань оставляет Ван Ибо одного, чтобы на цыпочках добежать до телефонного аппарата, спрятанного в самой дальней комнате, которая обычно закрыта на ключ. Словно в этой квартире есть, что скрывать от Ван Ибо, — с учётом-то всех тайн, что они делят теперь на двоих. Но на деле оказывается, что есть — в этой комнате много того, что особенно мило сердцу Сяо Чжаня. Здесь же хранятся фотографии с каждой встречи — одного снимка достаточно, чтобы составить обращение, перечислив по именам всех отступников. Ван Ибо снова мучится от ломки, которая обрушилась чересчур внезапно после того, как ранее объявила перемирие почти на целые сутки. Абстинентный синдром не прошёл — думать так было, прежде всего, слишком наивно; яд всё ещё отравлял чужую сущность. Но, с другой стороны, было очень соблазнительно поверить в то, что Ван Ибо совершенно особенный по всем параметрам — по тому, как реагировал на всё, чему его мог научить Сяо Чжань, по тому, как охотно он предавался любому чувственному опыту. Но, увы, в физическом смысле он всё ещё оставался человеком, какими бы сверхъестественными качествами ни спешил его наделить Сяо Чжань, явно подрастерявший связь с реальностью в результате всего произошедшего. Зато теперь не надо искать причины, почему они останутся подальше от всего мира и вернутся домой лишь послезавтра на рассвете. Конечно, Сяо Чжань потратил бы это время на что-то более полезное — в Квартире необъятный простор с точки зрения доступа к знанию. Но теперь Ван Ибо придётся пережить тяжёлую ночь, если, конечно, не поможет принятая немногим ранее таблетка из запасов Мэн Цзыи, что она снарядила им с собой перед поездкой. Пичкать очередными таблетками, когда кто-то пытается отвыкнуть от старых, это всё равно что менять шило на мыло и своего рода медвежья услуга, но оставить Ван Ибо мучиться, когда с собой есть лекарства, Сяо Чжань просто не смог. Но несмотря на прекрасные зарождающиеся чувства, Сяо Чжань старается не терять бдительность — он воровато озирается, когда скрывается в «тайной» комнате и закрывается изнутри. От этой подозрительности не спасает его и понимание того, что Ван Ибо сейчас не может следить за ним в целях собрать информацию, которую потом, возможно, внесёт в свой злосчастный документ. От этих мыслей Сяо Чжань чувствует себя неуютно, но ничего не поделаешь. Дёрнув дверную ручку для вящей уверенности, он подходит к письменному столу и, стоя спиной к двери, поднимает телефонную трубку уродливого болотного цвета, обматывая нижнюю часть плотным носовым платком. Он крутит диск по инерции, толком не глядя, полагаясь на свою механическую память. Естественно, Сяо Чжань звонит Чжу Цзаньцзиню, потому что так у них принято — всегда оповестить, если что-то неожиданное случается в Квартире. Не совсем неожиданное для Сяо Чжаня, но неожиданное для всех остальных. Не предупредить он не может. Трубку поднимают после первого гудка: — Сяоюань, десятое общежитие округа Хуаньци, консьерж Бао, говорите, — раздаётся знакомый голос, который несмотря на щелчки и помехи на фоне звучит чрезвычайно бодро. — Здравствуйте, товарищ Бао, будьте так добры, пригласите к аппарату старшего по дому Чжу, — Сяо Чжань старается говорить тем самым голосом, который он всегда использует, когда звонит из Квартиры в блок. Консьерж молчит несколько секунд, а затем спрашивает: — Товарищ Ли? — Верно, товарищ Бао. Не могли бы вы поторопиться? Дело срочное, — просит Сяо Чжань, оглядываясь на дверь. — Немедленно будет выполнено, — рапортует консьерж; мгновение спустя слышен стук трубки, которую кладут на стол. Щелчки смешиваются со звуками шаркающей походки консьержа, пока шаги совсем не стихают вдалеке; Сяо Чжань нетерпеливо накручивает спираль телефонного провода на палец. Через минуту, когда палец оказывается в нераспутываемом — на первый взгляд — коконе, тишина на другом конце сменяется стуком каблуков. Сяо Чжань невольно представляет себе, как Чжу Цзаньцзинь своей пружинистой, уверенной походкой появляется в маленькой кабинке консьержа. Он наверняка немного взвинчен звонком от «товарища Ли». В звонках в целом редко бывает что-то хорошее, потому что обычно звонят, чтобы сообщить дурные известия. Этот случай почти что из таких — по крайней мере, для Чжу Цзаньцзиня и всех остальных. — Старший по дому Чжу, слушаю вас, товарищ Ли. — Товары «Фэнхуан» уже на месте, — без всякого приветствия говорит Сяо Чжань, сам удивляясь внезапно возникшему шифру в его голове. На это собеседник долго и информативно молчит, Сяо Чжань не может винить старшего по дому в крепнущем напряжении, которое, наверное, смог бы считать любой человек, которому доведётся слушать этот разговор. Даже помехи теперь воспринимаются по-другому — шелест и щелчки отсчитывают мгновения, пока Чжу Цзаньцзинь наказывает Сяо Чжаня молчанием. Это ощущается куда неприятнее, чем если бы на него, скажем, накричали. Конечно, разговаривай они наедине, Чжу Цзаньцзинь немедленно высказал бы ему всё, что думает. На фоне слышится шарканье, значит, консьерж Бао находится где-то неподалёку, готовый вновь заступить на вахту. Сяо Чжань убеждается в этом, когда Чжу Цзаньцзинь прекращает свою бессловесную пытку: — Я вас услышал, товарищ Ли, стало быть, поставки мы ждём ранним утром? — Послезавтра, — Сяо Чжань притворно закашливается. — Не расслышал, завтра? — в голосе Чжу Цзаньцзиня лёд, который товарищу Бао, наверное, кажется обыкновенной строгостью старшего по дому, заботящегося о делах вверенного ему общежития поздним вечером. Сяо Чжань кашляет ещё раз и съедает начало первого слова, хотя знает по чужой реакции — старший по общежитию и в первый раз всё понял верно: — Послезавтра. До начала рабочего дня мы привезём все товары. — Что ж, я очень рад это слышать. Сяо Чжань позволяет себе улыбку, когда представляет, сколько усилий прилагает Чжу Цзаньцзинь, чтобы не сказать ему пару ласковых. В каком-то смысле он даже благодарен консьержу за то, что тот, вероятно, самым бесстыжим образом греет уши, стоя где-то рядом. — Передам остальным тогда. Что-нибудь ещё, товарищ Ли? — Да, товарищ Чжу, мы готовы при обмене забрать жидкие вещества в мягкой упаковке, если такие имеются на продажу у жителей вашего дома. — Я… проверю. Это всё? — Всё, спасибо. До встречи завтра. Доброй ночи.

●

Сяо Чжань запирает комнату, стараясь не греметь ключами, и отправляется в кухню, чтобы намешать там питья для Ван Ибо. Пока он помешивает мёд длинной ложкой, поскрёбывая изнутри стенки уродливого термоса, оформленного плёнкой с безвкусной фотографией роз, Сяо Чжань пытается выгнать из своей головы того, кому предназначается чай, чтобы хоть как-то сохранить способность рассуждать относительно здраво. Он не первый раз остаётся на ночь в Квартире, но это всегда риск. Хотя в его конкретном случае меньше, чем если бы здесь остался кто-то ещё, ведь, как он и говорил ранее Ван Ибо, никто не посмеет сунуться к нему с обыском в общежитие. Единственный, в ком они на текущий момент недостаточно уверены и кто обладает всеми средствами, чтобы потопить их корабль, лежит сейчас в его спальне, явно вознамерившись пропитать своей сущностью все кровати, что есть в распоряжении Сяо Чжаня. Куда большей проблемой является тот факт, что завтра сразу после заседания райкома у них встреча, и она в самом деле одна из самых важных — по весьма воодушевляющей причине, как кажется Сяо Чжаню. Сейчас, когда он сам наконец начал переходить от многолетней теории к практике, Сяо Чжань понимает важность подобного мероприятия куда лучше, потому что смотрит на всё немного другими глазами. Хотя можно ли сравнивать то, что связывает товарищей Цюй и Чэнь, с тем, что связывает его и Ван Ибо? Наверное, нет. Потому что, в отличие от них, его друзья познакомились, находясь на равных позициях и полностью отдавая себе отчёт, кем являются они сами и кем является потенциальный партнёр. На лице Сяо Чжаня возникает мечтательная улыбка, спровоцированная приятными воспоминаниями относительно чужого романа — каждый, кто участвовал во встречах в Квартире, был свидетелем того, как зарождаются чувства между двумя молодыми людьми, Сяо Чжань — не исключение. К тому моменту и товарищ Чэнь, и товарищ Цюй уже несколько месяцев как освоились с положением дел и со своим статусом врага режима. Возможно, окружающие поняли гораздо быстрее, к чему всё идёт. Взгляды украдкой, которые бросала Цюй Сисянь, когда Чэнь Лифу появлялся в их гостиной, переполненной людьми. То, как она смущалась и теряла нить разговора, если товарищ Чэнь проходил мимо, едва ли взглянув на неё. Настолько же очевидной — но только не для гражданки Цюй, которая преисполнилась в своей уверенности, что её не существует в картине мира товарища Чэнь, — была показная бравада Чэнь Лифу, который откровенно рисовался, когда садился в кресло в стороне от всех, выбирал какую-нибудь особенно заумную прозу из хранящихся на полках, чуть приспустив очки на носу, и иногда задумчиво кивал в ответ философским идеям, что густо населяют страницы подобных произведений. Увы, гражданка Цюй долгое время даже не подозревала, что товарищ Чэнь вёл себя так, исключительно если она была в обозримом радиусе. А уж какие стихотворения они стали подбирать… И ведь оба думали, что их влюблённость ну просто никак не могла быть взаимной, потому что каждый считал, что где-то там существует соперник, которому и посвящены тоскливые строки. А потом, пару месяцев назад что-то произошло, и недопонимание разрешилось, возможно, не без помощи добрых людей, которые устали смотреть на эти томные взгляды. На всех последующих встречах товарищи Цюй и Чэнь уже были в статусе пары, включая тот момент, когда попались ночному патрулю. Теперь же, учитывая положение Цюй Сисянь, им следовало отправить их на перекладных за купол, и сделать это следовало завтра, после того как они проведут небольшую гражданскую церемонию в Квартире. И Сяо Чжань — хотя со стороны может показаться, будто он совсем потерял голову — отдавал себе полный отчёт в том, зачем ему нужно обставить всё так, чтобы и Ван Ибо присутствовал на этой встрече. В правильности плана он убедился немногим ранее — когда час назад глядел в тёмную бездну карих глаз Ван Ибо, перешедшего в наступление. Потому что увидеть воочию празднество во имя любви будет лучшим закреплением материала, который он мог предоставить своему ученику. Конечно, был шанс того, что как только Чжу Цзаньцзинь оповестит всех, что Сяо Чжань собирается добавить в повестку представление постороннего, встречу отменят. И хотя Сяо Чжань готов к такому решению, заранее принимая его без неуместной обиды, будет несколько досадно лишаться такого шанса для Ван Ибо. Досадно ещё и потому, что, с другой стороны, разве это не происходило постоянно? Всегда всё заканчивалось тем, что человек, которого они выбирали и которого поддерживали на нелёгком пути переосмысления, в итоге оказывался в Квартире. И ни разу не было такого, чтобы после этого кто-то смалодушничал, струсил, сбежал и, как следствие, донёс на них. Нет, всякий человек, что попадал в Квартиру, становился частью их большой семьи, где не из-за страха или следуя уставу, а по велению сердца каждый действительно был за всех, а все — за каждого. Даже те, кого они успешно перебросили на относительно независимые острова за куполом, до которых не смогут дотянуться руки Собрания, продолжали поддерживать связь, становясь внешними звеньями их большой сети, и по возможности помогали с циркуляцией знания из других стран. Но, сколько бы ни убеждал себя Сяо Чжань, что все должны поддержать кандидатуру Ван Ибо и принять его в семью, он понимал, что кто-то в глубине души может расстроиться — в частности тем, как он злоупотребил доверием и пренебрёг важностью их мнения, потому что в последнее время Сяо Чжань не советовался, а просто всех ставил перед фактом — Ван Ибо в обработке, Ван Ибо отказался от таблеток, Ван Ибо допущен до знания. И вот несколько минут назад последнее известие — Ван Ибо в Квартире. Сколько времени у него на это ушло? Настолько мало, что, если бы он услышал это от кого-нибудь ещё, рассмеялся бы и сказал, что так не бывает. А потом пригрозил бы, обратив внимание на опасность подобных экспериментов, — так же, как сделал это ранее Чжу Цзаньцзинь. Имел ли он право надеяться на поддержку остальных? Неужели он, который столько лет рисковал ради других, устраивая чужое счастье, являясь буфером между сообществом и Собранием, не мог рассчитывать хоть на какое-то послабление, когда дело коснулось его самого? Под послаблением он отнюдь не имеет в виду, что ждёт, что его сразу погладят по голове, оценив то, насколько оперативно — молниеносно — он получил такие результаты. Нет, конечно, нет, Сяо Чжань и сам понимает, что хвалить его не за что — слишком много примешано в этой истории личного, что явно не может быть выведено в алгоритм. Но имеет же Сяо Чжань право помечтать, что все примут Ван Ибо просто из уважения к нему самому? Конечно, имеет — именно этим он и промышляет, с душой и размахом, до тех пор, пока не понимает, что задержался в кухне слишком долго. В спальне оказывается включён свет — маленькая лампа в зеленоватом абажуре в противовес своим скромным размерам бьёт чересчур ярким светом, стоит зайти в комнату из неосвещённого коридора. Ван Ибо лежит, уткнувшись в подушку, продолжая сжимать в левой руке провод от светильника, наверное, не в силах разжать пальцы. Сяо Чжань аккуратно двигает лампу, устраивает термос и осторожно присаживается рядом с Ван Ибо, соблюдая дистанцию — чтобы не разбудить, если тот уже успел заснуть. Он несмело опирается правой рукой о матрас, переносит вес и, едва касаясь, накрывает свободной рукой чужие скрюченные пальцы. Сяо Чжань прикасается плавно, легко скользит от тыльной стороны ладони по узловатым фалангам до самых ногтей и чувствует, как Ван Ибо перестаёт сжимать провод — вместо этого растопыривает пальцы, раскрываясь навстречу успокаивающей незамысловатой ласке, а следом немного смещает кисть в сторону и переплетается пальцами с Сяо Чжанем. — Ты как? Ван Ибо отлепляется от подушки, приподнимается на локте, не отпуская руку Сяо Чжаня, и хрипло сообщает: — Паршиво. Но после обезболивающего, — Ван Ибо сжимает пальцы Сяо Чжаня, — значительно лучше. Может, почитаешь мне что-нибудь? — Тогда ложись нормально, под одеяло. — А ты? — И я. Сможешь снять рубашку сам? Ван Ибо кивает, нехотя отпускает пальцы Сяо Чжаня и, перевернувшись на спину, начинает расстёгивать одежду. — Я пока схожу за книгой. Есть пожелания? — Что угодно, лишь бы отвлекало. Как назло, с полок на него смотрят рассказы и романы, в которых запечатлены реальные истории чужого горя, безысходности, болезней, войн. Сяо Чжаню очень хочется найти что-нибудь забавное, ироничное и смешное, но отыскать подобное среди современных авторов, которые осмеливаются писать и самоиздаваться в подполье, тяжело. Ирония в них есть, но истеричная, пропитанная такой безнадёгой, что остаётся горьким послевкусием ещё длительное время после прочтения. Он оглядывается и скользит взглядом по полкам, приходя в удивление: неужели все эти богатства собрали они? Раньше он об этом не задумывался, но сейчас, глядя на забитые книгами стеллажи, Сяо Чжань чувствует прилив гордости за то, чем занимается в последние годы. А ведь некоторые книги, что стоят на этих полках, они переводили сами, благо талантливых людей, кто готов был им помочь, хватало. И самоотверженность их была близка по размеру к переводческим талантам. Хотя легко быть самоотверженным, когда живёшь не на материке. Думая о переводной литературе, Сяо Чжань понимает, чтó они будут читать сегодня.

●

Ван Ибо понимает, что спокойного отдыха не предвидится, минут через двадцать после того, как Сяо Чжань возвращается в комнату. На скрип двери и приближающиеся шаги Ван Ибо не без труда открывает глаза, оборачивается через плечо — мельком мажет взглядом по картине, висящей напротив кровати — и замечает в руках тоненькую книжку, которой Сяо Чжань машет перед собой с задором, которого Ван Ибо никогда не видел у него раньше при чтении поэзии. На обложке изображено уродливое человекоподобное существо. Сяо Чжань просит Ван Ибо немного подвинуться, но так и не раздевается и даже не ложится под одеяло в одежде. Он усаживается, опираясь об изголовье, подложив себе под поясницу несколько подушек. — «Нет вестей от Гурба»¹, — торжественно объявляет Сяо Чжань, на что Ван Ибо никак не реагирует, потому что название ему мало о чём способно сказать, да и реагировать сейчас тяжеловато. Что ещё за Гурб? Почему на обложке таинственный инопланетный гуманоид? Зачем Сяо Чжань выбрал именно эту книгу? В принципе, столь неоднозначный выбор книги для расслабляющего чтения точно в духе Сяо Чжаня. Ван Ибо лежит смирно, стараясь отвлечься от болезненных спазмов, которые постепенно затихают, и внимательно — насколько может сейчас себе позволить — вслушивается в то, что читает Сяо Чжань. До определённого момента вслушиваться удаётся очень хорошо. Произведение такое загадочное, что Ван Ибо без какого бы то ни было труда переключает своё внимание, испытывая странную смесь негодования, заинтересованности и растерянности. Повествование начинается с девятого дня, и Ван Ибо невольно задаётся вопросами: что герои делали предыдущие дни? Почему автор решил, что нужно пропустить именно такое количество времени? Есть ли в этом какой-то подтекст? Через несколько глав — они оказываются совсем небольшими — Ван Ибо приходит к промежуточному выводу: время, видимо, очень важно, поскольку с некой периодичностью Сяо Чжань озвучивает часы и минуты случающихся событий. Ван Ибо сам не замечает, как вытягивает ноги, немного приподнимает собственную подушку и незаметно заглядывает в текст — каждый абзац начинается с проставленной временнóй отметки. Даже если в абзаце всего пара слов. Даже если между событиями прошла всего-то минута. Впрочем, оформление — это не единственное, что смущает Ван Ибо. Содержание не напоминает ничего из того, что он читал, хотя, разумеется, его послужной список язык не повернётся назвать внушительным. Действие происходит в иностранном городе, о котором Ван Ибо не слышал, а главным героем, видимо, и является гуманоидное существо. Правда, зовут его не Гурб. Ван Ибо вообще не понимает, как его зовут. И зовут ли. По-прежнему вытянувшись и забыв про свою боль, Ван Ибо хмурится, весьма озадаченный — в равной степени как авторским решением по оформлению текста, так и желанием Сяо Чжаня поделиться с ним именно этой историей. Но чего он ожидал от Сяо Чжаня-то? Наверное, если бы тот выбрал что-то нормальное, тогда бы стоило беспокоиться. Ван Ибо решает дать шанс роману — или чему бы то ни было, что сейчас находится у Сяо Чжаня в руках. Но воспользоваться столь великодушным шансом на его полное внимание к тексту Сяо Чжань не спешит — сперва отвлекает своей улыбкой, которая становится только шире по мере продвижения сюжета, а затем начинает подхихикивать над какими-то глупостями. Именно что глупостями, потому что чтó там может быть смешного, если инопланетянин, совершая миссию, потерял своего компаньона, который, похоже, предал родную планету и не собирается никуда возвращаться, решив остаться на Земле. А несчастный напарник теперь тщетно пытается его разыскать, принимая форму человека и пытаясь влиться в жизнь мегаполиса. Ван Ибо продолжает хмуриться до тех пор, пока Сяо Чжань, поглощённый откровенной чушью, происходящей в книге, — это сейчас объективное мнение со стороны — не начинает хохотать, одновременно теряя способность внятно выговаривать звуки. Ван Ибо уже давно не смотрит в книгу, а теперь ещё и слушает вполуха, потому что лежит, подперев щёку кулаком, и в оба глаза наблюдает за Сяо Чжанем. В этих наблюдениях он в последнее время особенно хорош, но такого Сяо Чжаня видит впервые, и этот новый беззаботно смеющийся вариант товарища Сяо ему очень нравится. Да и следить за ним одно удовольствие, даже если из наблюдений рождается небезосновательное подозрение, что чтец даже не прилагает усилий, чтобы прекратить смеяться и продолжить нормально зачитывать текст. Наравне с этим подозрением появляется на свет и очередной вопрос, но на этот раз, впрочем, иного характера: как Сяо Чжань может что-то разглядеть в тексте, если глаза у него закрыты почти полностью, превратившись в полумесяцы, состоящие сплошь из тёмных ресниц? Настолько длиннющих, надо сказать, ресниц, что Ван Ибо невольно думает, а законно ли это и не стоит ли включить их в список для донесения. В голове он даже набрасывает небольшой черновик кляузы, в которой радикальнейшим образом собирается высказать всё, что он думает относительно расцветающего перед его глазами непотребства. Причём, помимо ресниц, странным образом его внезапно открывшийся сочинительский талант вписывает в предварительный текст документа убийственную — разумеется, для нормального функционирования человечества — улыбку, от которой он, Ван Ибо, абсолютно не подготовленный к такому представлению, пал невинной жертвой. Далее в не менее опасные преступники вносятся очаровательно сморщенный нос в сочетании с сеточкой забавных морщин, что солнечными лучами тянутся от прикрытых глаз. Наверное, именно прикрытые глаза Сяо Чжаня берегут его от того, чтобы заметить, что Ван Ибо находится, мягко говоря, не в себе. Чтобы отвлечься, он смотрит по сторонам и это, разумеется, не приводит ни к чему хорошему. По известным причинам, потому что о чём думал человек, который размещал подобную картину напротив кровати? В общем, от осмотра достопримечательностей на стенах — на самом деле, одной единственной — легче Ван Ибо не становится. Напряжение внутри скапливается в районе солнечного сплетения, постепенно превращаясь в пылающий огнём шар, из-за которого хочется немедленно сбросить с себя одеяло. Краем глаза Ван Ибо видит, как Сяо Чжань запрокидывает голову ввиду особенно весёлого момента. Правда ли в тексте было что-то настолько смешное, Ван Ибо разбираться не собирается, потому что нецензурно оголённая шея с проявившейся от напряжения веной и подрагивающим от смеха кадыком — картина, на которую Ван Ибо натыкается взглядом, повернувшись обратно к Сяо Чжаню, — становится последней каплей для его и без того истончившегося терпения. Он продолжает наблюдать за ничего не подозревающим Сяо Чжанем, когда медленно поднимает до этих пор покоившуюся поверх одеяла левую руку и бесцеремонно утыкается указательным пальцем прямо в центр лба несчастного инопланетянина на обложке. Сяо Чжань от этого движения спохватывается и резко прекращает смеяться: — Прости, я что-то разошёлся, но главный герой — такая… — начинает он, вытирая выступившие от смеха слезы той рукой, что не держит книгу, а затем смотрит на Ван Ибо и так не заканчивает фразу, вместо этого интересуясь стандартным: — Ты как? — Довольно приемлемо, — привычно сообщает Ван Ибо, уверенно надавливая пальцем на книгу, вынуждая Сяо Чжаня убрать большой палец, которым он зажимал открытый разворот, чтобы не потерять в приступе смеха. Перехватив роман, Ван Ибо приподнимается на локте, перевешивается через Сяо Чжаня и откладывает книгу на тумбочку с другой стороны кровати. Продолжая нависать над Сяо Чжанем, Ван Ибо сам не верит своим ушам, когда понимает, что это с его губ срывается реплика, которую прежний он однозначно записал бы в недопустимые: — Но знаю, как от «приемлемо» перейти к «превосходно». Справедливости ради надо всё же сказать, что ничего Ван Ибо не знает, но планирует разобраться по ходу дела. Не без помощи Сяо Чжаня, разумеется.

●

26 дней спустя Время завтрака проходит мимо них. На обед Сяо Чжань, встав на стул, достаёт с верхних полок в кухне сухпайки и осматривает их с некоторым недоверием — сам уже не помнит, как давно принёс их в Квартиру и насколько они вообще могут быть употреблены в пищу. Ван Ибо, напротив, совершенно не выражает никакой брезгливости на этот счёт — наверняка по старой инерции уверен, что Собрание не может подпихнуть в качестве сухпайка какую-то гадость. Он сонно интересуется, какие ингредиенты присутствуют в быстрорастворимой лапше, и позёвывая слушает, когда Сяо Чжань принимается с выражением зачитывать — разнообразия ради, не поэзией единой жив человек — состав шуршащих пакетиков со специями и заправками. Декламация составов превращается в спектакль — Ван Ибо приободряется, начинает посвистывать в такт и отстукивать ритм пальцами по небольшому квадратному столу. И смотрит пристально, время от времени растягивая губы в улыбке — свистеть ему в такие моменты уже не удаётся. Сяо Чжань очень пытается сдерживаться, не глядеть на улыбку Ван Ибо, чтобы не разулыбаться самому раньше времени, но выходит откровенно плохо. Сяо Чжань ощущает себя полнейшим дураком, но это не раздражает, а веселит — он начинает смеяться и кренится в сторону, чуть не валится со стула, на котором продолжал стоять, пока перебирал пачки на полке. Ван Ибо подскакивает на стуле, но Сяо Чжань вовремя хватается свободной рукой за раскрытый шкафчик. Утерев кое-как слезы, он в итоге выбирает лапшу наугад — пока театрально читал, не понял ровным счётом ни единого слова. Пока Ван Ибо занят лапшой, которую пришлось разбавить водой — вышло слишком остро, Сяо Чжань собирается с мыслями и произносит: — Сегодня будет встреча. Хочешь принять участие? — Ты про заседание? — палочки с лапшой застывают на полпути. — Нет, встреча здесь. Со всеми. Возможно, — исправляется Сяо Чжань, думая о том, что как было бы хорошо позвонить старшему по дому Чжу, но звонить так часто опасно. Придётся просто ждать. — Возможно? — На самом деле, я не знаю, состоится она или нет. — Что за «все»? — Ван Ибо выглядит обеспокоенно и сосредоточенно одновременно, а у Сяо Чжаня нет никаких сил отбрыкиваться и скрываться за загадочностью — театральные навыки ушли на декламацию состава ингредиентов сухпайков. — Все, кто собирал эту библиотеку, — он неопределённо машет рукой за спину, подразумевая залу. А затем пытается объяснить так, чтобы было понятно в условиях системы координат, к которой привык Ван Ибо: — Другие нарушители режима ознакомления. — А, — как-то слишком кратко комментирует Ван Ибо и громко втягивает лапшу. Сяо Чжань зеркалит это действие в ожидании какой-то ещё реакции — должна же она быть, вопрос про участие ведь так и остался неотвеченным. Молчание становится неприятно напряжённым, когда Ван Ибо возвращается к разговору: — И много вас… нас таких? — Достаточно. — Разве больничный не заканчивается сегодня? Если мы останемся, когда мы вернёмся в общежитие? — В течение ночи. Точное время пока сказать не могу, зависит от точного количества участников. — А патрули? Сяо Чжань секунду раздумывает, сколько он готов рассказать Ван Ибо, но решает, что в этой информации нет ничего такого, до чего невозможно догадаться собственными силами: — У нас есть приблизительное расписание и схемы маршрутов, которыми обычно ходят группы в зависимости от старшины в наряде, — он не может не улыбнуться, когда произносит следующую реплику: — Некоторые люди слишком полагаются на контроль и стабильность. Ван Ибо строит кислую мину от этого упрёка и переводит тему: — Почему встреча может не состояться? Сяо Чжань поднимает брови, поджимает губы и ничего не отвечает. — Из-за меня, я понял. — Каждый примет решение самостоятельно — приходить или нет. Важно, чтобы это место оставалось синонимом безопасности. Некоторое время они едят молча, Ван Ибо вновь заканчивает первым, моет тарелку, наливает себе стакан воды и садится напротив: — Получается, все знают, что я здесь? — Получается. — И что я теперь нарушитель, им тоже известно? — Конечно. — Конечно, — эхом тянет Ван Ибо. — При этом я даже не знаю, кто эти люди. Немного несправедливый расклад, ты не находишь? — Ты знаешь про меня, этого достаточно. Если ты думаешь, что на тебя может донести кто-то из этих людей, ты ошибаешься. Подобное вправе сделать только ты сам, если решишь, что нам не по пути. Мы никого не держим силой или обманом, — уточнение «обычно» Сяо Чжань так и не произносит. В конце концов, разве именно наличие исключения в виде случая Ван Ибо не подтверждает существование правил? Тех самых, которые они никогда не пытались фиксировать на бумаге и которые продиктованы исключительно человечностью и социальной ответственностью.

●

В течение дня Ван Ибо понимает, что ожидание встречи у него и у Сяо Чжаня провоцирует разные реакции. Сначала они всё пытаются дочитать вчерашнюю книгу, хотя слово «дочитать» к ситуации Ван Ибо, разумеется, относится весьма косвенно. Вчера он пропустил практически всю завязку сюжета, сегодня тоже не шибко может продвинуться в понимании перипетий на пути несчастного инопланетянина. Вина в этом лежит и на нём самом отчасти — он не то чтобы пытается сосредоточиться на романе. Сяо Чжань первое время смеётся безмятежно и заразительно, постоянно заваливаясь в сторону в очередном припадке. В отличие от вчера, Ван Ибо, находясь на безопасном удалении, замечает, что смех у Сяо Чжаня высокий и какой-то неподходяще дурацкий. Хотя Ван Ибо не уверен, что сам звучит лучше, — он ощущает себя несмазанной телегой, которую слишком долго не сдвигали с места, только грузили поверх и грузили, и теперь она натужно скрипит и едет толчками по колдобинам. Да, как-то так и звучит его смех, если прислушаться. Он только надеется, что Сяо Чжань за своим задорным хохотом его не слышит. Пусть прислушивается когда-нибудь в будущем, когда Ван Ибо после множества тренировок научится смеяться плавно и складно. Хотя и то не факт — сам Сяо Чжань, похоже, упражнялся регулярно и усердно, но, видать, не помогло. Есть, разумеется, шанс, что раньше Сяо Чжань смеялся ещё хуже, но про такое, наверное, лучше не спрашивать, думает Ван Ибо. Сяо Чжань же, по всей видимости, более чем уверен, что Ван Ибо разделяет его восторг от прочитанного, и периодически делает паузы, чтобы поднять глаза на Ван Ибо и радостно прокомментировать: — Вот умора, а! Ты понял, да? Ван Ибо каждый раз в ответ кивает — нагло и беспринципно врёт, разумеется, но кивает — по умолчанию полностью соглашаясь со всеми мудрыми замечаниями Сяо Чжаня. И смеётся от души, заражаясь чужим смехом и весельем. В общем, по целому ряду уважительных причин текст книги проходит мимо его ушей; какие-то отрывки, отдельные слова долетают, разумеется, но толком не складываются в единую картину, потому что процессы в его мозге явно занимаются обработкой какой-то ещё информации, и Ван Ибо не собирается с этим бороться, в конце концов любоваться издалека ему никто не запрещал. Ближе к вечеру Сяо Чжань начинает нервничать, Ван Ибо это понимает по тому, как Сяо Чжань то и дело посматривает на часы на стене — ходят они, кстати, совсем бесшумно, поэтому Ван Ибо до этих пор их особым вниманием не удостаивал, а теперь невольно повторяет за чужим взглядом и начинает раздражаться — чем чаще Сяо Чжань смотрит на них, тем больше отвлекается от книги и реже смеётся. Ван Ибо наконец-то может нормально разобрать всё, что ему читают, потому что голос Сяо Чжаня звучит строго и отчётливо, словно они опять на лектории выходного дня. К половине десятого в качестве напоминания об улыбке Сяо Чжаня остаётся разве что слегка сморщенный нос — но в сочетании со сведёнными к переносице бровями такое выражение лица заставляет сомневаться, мог ли Сяо Чжань заливаться озорным смехом пару часов назад. Ван Ибо раздражает тот факт, что Сяо Чжань переживает из-за того, придёт ли сегодня кто-то или нет, но не осмеливается делиться резкими комментариями на этот счёт. В конце концов он не чувствует себя вправе делать какие-либо замечания по поводу чужих знакомых, когда не располагает достаточной информацией. Ван Ибо не знает, как помочь Сяо Чжаню; сначала он думает пересесть ближе, но сразу же сбрасывает такой вариант со счетов — Сяо Чжань выглядит холодным и сосредоточенным на своих мыслях, Ван Ибо не уверен, как он отреагирует и не хочет рисковать. Может быть, поставить музыку? Ему кажется, это чудесная идея, но когда он поднимается и берёт первую попавшуюся на пути пластинку, Сяо Чжань вскидывает руку: — Нет, — Ван Ибо поворачивается к нему в недоумении, и Сяо Чжань в ответ на этот взгляд всё-таки поясняет: — Мы не услышим, как кто-то придёт. — Понял. — Если в десять никто не придёт, то мы… Прежде чем Сяо Чжань успевает сказать «отправимся домой», Ван Ибо перебивает: — Можем остаться здесь до утра, разве нет? Ему не нравится тень сомнения, которая пробегает по лицу Сяо Чжаня, но обсудить это не выходит — они оба замирают, когда слышат, как в дверь сначала стучат, а потом в замочную скважину вставляют ключ. У Ван Ибо невольно рождается вопрос — почему нельзя было включить музыку, если открывать никому не надо, но ответ в его голове появляется сам собой, когда Сяо Чжань резко встаёт с дивана и машет рукой: — Побудь, пожалуйста, в спальне. Я приду за тобой. Когда Ван Ибо закрывает за собой дверь, он видит, как Сяо Чжань задёргивает портьеры, словно Ван Ибо надо скрыть, как какую-то постыдную контрабанду перед приходом конвоя. Разве Сяо Чжань не говорил, что все предупреждены о том, что он будет присутствовать на этой «встрече»? По мере того, как он сидит в одиноком вакууме спальни, из гостиной нарастает равномерный гул голосов. Сначала Ван Ибо отчётливо различает, когда говорит Сяо Чжань, хотя точные слова разобрать невозможно — он улавливает интонационную мелодию заданного тона и тембра, к которым привык за эти дни. Вскоре гостей становится слишком много, и надо бы радоваться — значит, никто не против его присутствия здесь сегодня, и скоро за ним придёт Сяо Чжань, как и обещал, не оставит же он его здесь сидеть до скончания веков. Но радостные голоса, которые постепенно крадут узнаваемые интонации Сяо Чжаня, не вызывают ничего, кроме раздражения.

●

— Товарищ Хань! Добрый вечер, — Сяо Чжань сжимает пальцами обивку дивана перед собой, за спиной — вновь неподвижная портьера. — Товарищ Сяо! Рад видеть. Сяо Чжань делает несколько шагов, принимает плащ, как радушный хозяин, и двумя руками сжимает протянутую гостем ладонь. — Спасибо, что пришли. Товарищ Хань, видимо, не сразу понимает, о чём речь, а потом хмыкает: — Мы все наслышаны об успехах в деле товарища Вана и вашем личном вкладе, товарищ Сяо. Не терпится увидеть плоды ваших усердных трудов. Гражданин Чжу сказал, что случай воистину беспрецедентный. Сяо Чжань чувствует, как к щекам приливает кровь, и вместо ответа он молчит, стараясь выглядеть загадочно, как это делали некоторые торговцы краденым, когда блефовали, словно у них есть что-то уникальное. Ключевое — блефовали. Ему кажется, что хвалёная «беспрецедентность» — лишь побочный результат его внезапной неспособности разделить профессиональное и личное. Более того, он оказался настолько некомпетентен, что не сможет точно сказать, когда исследовательский интерес перерос в откровенно романтический. Наверное, Сяо Чжань всё-таки краснеет, потому что в присутствии не самого близкого знакомого ему впервые оказывается стыдно подумать о том, каким образом он достиг успеха. Или, возможно, дело не в другом человеке, а в том, что он всё-таки не смог устоять перед чарами Ван Ибо и не слишком-то пытается исправить положение. Наверное, именно по этой причине его первым — и абсолютно бессознательным решением — было спрятать Ван Ибо. Вырвать его из этого мира, запечатлеть это мгновение, когда только они двое знают, что значат друг для друга, отдалить момент, когда все остальные начнут приглядываться к нему. К ним. Одно дело — признаться в своих чувствах Ван Ибо, пусть не словесно, но всеми действиями показать, насколько это далеко от обычной дружеской привязанности или покровительственного отношения. Он также не постеснялся бы рассказать Мэн Цзыи или Чжу Цзаньцзиню, но от одной мысли, что когда-нибудь придётся обсуждать это с кем-то ещё, Сяо Чжань испытывал некоторое разочарование в самом себе. Словно будучи одним из тех, кто всё это затеял, совершенно не имеет никакого права отдаваться на волю чувств и низменных желаний. Дальше разговор становится праздным, товарищ Хань не проявляет любопытства и не задаёт нетактичных вопросов по поводу отсутствия Ван Ибо, потому что, вообще говоря, всем известна некоторая склонность Сяо Чжаня к театральности. Следом приходят ещё несколько человек. Сяо Чжань в глубине души безумно благодарен каждому, словно появление этих людей — новая ступень в их доверии друг к другу. Конечно, он в равной степени осознаёт, что многие придут главным образом поздравить и попрощаться с Цюй Сисянь и Чэнь Лифу. В перерыве между беседами, в которых ни слова о Собрании — лишь обмен новостями о жизни на островах, вопросы о том, что именно пришло Сяо Чжаню в последней поставке знаний, попытки выяснить, что сегодня заготовлено для празднования. Постепенно интерес смещается, присутствующие рассаживаются, вступая в пустые беседы и споры об экзистенциальном, кто-то теряется среди стеллажей, третьи развешивают аккуратные белые растяжки с написанными тушью поздравлениями. Ткань по краям кощунственно зажимают картинами. Сяо Чжань, как и положено хозяину, отступает на второй план и наблюдает за суетой со стороны. Скоро должны появиться старшие по дому и сами виновники торжества, которых, видимо, в сегодняшнем расписании прибытия решили оставить на десерт. Он выжидает момент, спрашивает, не созрел ли кто для чая, а потом с неизменной дежурной улыбкой прячется за портьерой. У кухни он даже не останавливается — идёт сразу в спальню. Ван Ибо сидит на кровати и смотрит волком, и Сяо Чжань на секунду теряется. Он закрывает за собой дверь, прислоняется к ней, пряча руки за спиной, и бессознательно поглаживает кончиками пальцем прохладное дверное полотно. Представшая перед его глазами картина мысленно отбрасывает в прошлое — таким нелюдимым оборонительным взглядом Сяо Чжаня встречали и провожали пару недель назад. Ладно, справедливости ради, Ван Ибо, кажется, вообще не знал другого взгляда и смотрел из-под нахмуренных бровей на каждого мимо проходящего, словно подозревал всех без исключения. — Ты как? — не отходя от традиции, интересуется Сяо Чжань. — Приемлемо, — стандартный ответ, но дан он таким холодным тоном, что верится с трудом. Сяо Чжань сжимает дверную ручку за своей спиной и как можно мягче улыбается: — Тогда пойдём? Ван Ибо отчего-то выглядит удивлённым, но поднимается, подходит ближе и смотрит вопросительно. Сяо Чжань, продолжая улыбаться, произносит то, что ему очень не хотелось говорить, но не предупредить он не мог.

●

«Постарайся не сказать чего лишнего». Фраза продолжает эхом отдаваться в голове Ван Ибо, когда они выходят в тёмный коридор, и Сяо Чжань будничным тоном просит помочь в кухне — помощью оказывается достать два десятка кружек для чая. Пока на столешнице по несколько штук за раз выстраиваются аккуратными рядами разномастные пиалы, Ван Ибо никак не может отключить голову — что такого он мог сказать, что бы оказалось неприемлемым для остальных? Будет клеветой заявить, что он не умеет держать себя в обществе, да и разве не следовало остальным следить за тем, о чём они могут проговориться при малознакомце? Ван Ибо не успевает поинтересоваться, чтобы точно понять, что ему разрешается говорить, а что — нет, потому что Сяо Чжань торопливо рассказывает про то, что сегодняшняя встреча особенная, что они долго работали над ней, и ему особенно важно, чтобы Ван Ибо присутствовал. Поправка: присутствовал и желательно держал язык за зубами. Вообще, эта встреча Ван Ибо уже не нравится, потому что она украла у них время наедине, а все эти разговоры только усиливают не пойми откуда взявшуюся неловкость между ними. В гостиной Ван Ибо появляется нагруженный кружками в каждой руке и ароматным чаем, который Сяо Чжань чересчур любовно заваривал для кого-то ещё — и плевать, что это «любовное» заваривание состояло из сверхмеханического действия — одним махом рассовать чайные пакетики по шести кружкам, залить кипятком, подержать минуту и перетащить пакетики на второй круг. Занятые руки помогают избежать лишних рукопожатий и позволяют почувствовать собственную полезность. Ван Ибо принимает такой вид, словно он выполняет очень важное дело — благо научился такой театральщине в промышленном районе. Это помогает не раствориться окончательно в растущем градусе неловкости и растерянности — он ощущает на себе пристальные взгляды. Но и этого жалкого прикрытия его пытаются лишить: к нему пробирается какой-то товарищ — Ван Ибо, увы, не помнит его точного имени, только табельный номер. — Благодарю, товарищ Ван, как же хорошо, что вы теперь с нами, — безымянный товарищ пытается забрать свою кружку, и Ван Ибо не удерживается, дёргает её на себя, не желая лишаться «прикрытия», и получает в ответ взгляд, полный недоумения. Полминуты спустя ему приходится расстаться и со второй пиалой. Ван Ибо надеется, что можно вернуться за другими кружками и побыть с Сяо Чжанем ещё немного только вдвоём, но, к сожалению, остальные любители чая отправились на кухню почти самостоятельно — сопровождает их Сяо Чжань с широкой улыбкой. Ван Ибо грустно провожает взглядом чужую спину, скрывающуюся за портьерой, бросающего его одного среди знакомых незнакомцев. Он некоторое время стоит прямо в проходе, на том же самом месте, где у него из рук забрали вторую пиалу, и теперь чувствует себя совершенно лишним и беспомощным. Одним словом, полнейшая фрустрация — новая обстановка пугает, ни контроля, ни стабильности. Он не был к этому готов и потому старается создать для себя привычный безопасный формат бытия — дышит глубже, отходит к стеллажам, берёт для прикрытия какую-то книгу, садится в кресло и занимает наблюдательную позицию, не забывая перелистывать страницы. Привычное разглядывание людей в естественной обстановке успокаивает. Пока Сяо Чжань распределяет чай между страждущими — разве это можно делать так долго? — Ван Ибо заканчивает фиксировать в голове всех присутствующих, не без некоторого уважения — ни одного из них никогда он не замечал за чем-то безнравственным, что могло бы навести на подозрения о том, чем они промышляли на досуге. Он ловит себя на мысли, что со своим орлиным взором, сидя одиноко в углу, он и сам, должно быть, выглядит более чем подозрительно. Невольно в голове появляется сравнение: Ван Ибо — тот самый пришелец, наблюдающий за землянами, как в том романе, что читал — пытался читать — Сяо Чжань. Чтобы не привлекать ненужное внимание, Ван Ибо утыкается носом в книгу, и — кто бы мог подумать — даже от не самого вдумчивого чтения чувствует себя как будто в большей безопасности, чем минуту назад. Книга, видимо, спасает от ненужного внимания — Ван Ибо даже не поднимает глаза от текста, чтобы не столкнуться ни с кем взглядом и не спровоцировать кого-либо заговорить с ним. Если кто-то и планировал к нему подойти, в итоге этого никто так и не делает. К сожалению, уткнувшись в листы, он совершенно не может следить за тем, чем занимаются остальные и вернулся ли Сяо Чжань в помещение. Поднять голову, не волнуясь о привлечении лишнего внимания, удаётся только после того, как в очередной раз хлопает входная дверь — все присутствующие поднимают такой гомон, что волей-неволей оторваться от чтения всё-таки приходится. Ван Ибо не сразу удаётся идентифицировать вошедших — все участники встречи плотным кольцом облепляют гостей. Зато он замечает Сяо Чжаня — его, честно сказать, сложно не заметить, из-за роста он возвышается над всеми на голову, а то и на две, и легко находится среди этой толпы. Ван Ибо понимает, что пришедшие гости — должно быть, те самые люди, которых все ждали. Гул не смолкает, даже когда гостей доводят до портьеры; люди замирают там же и продолжают что-то бурно обсуждать. Ван Ибо оглядывается по сторонам и с радостью обнаруживает, что он всё же не единственный, кто несмотря на царящий ажиотаж остаётся сидеть с книгой в руках. Сяо Чжань с улыбкой разгоняет всех от портьеры, машет руками, Ван Ибо отчётливо различает: — Давайте освободим пространство. Сдвиньте пока диваны, я принесу ещё стульев. Ван Ибо поднимается, чтобы поучаствовать, но вокруг столько помощников, которые сразу подрываются передвигать мебель, что от этой идеи приходится отказаться. Все действуют слаженно, притом совершенно не сговариваясь, — видимо, не в первый раз перекраивают пространство подобным образом. Ван Ибо неловко мнётся у своего кресла, держа в правой руке книгу и заложив указательным пальцем страницы, на которых он остановился. Центр помещения меняется практически до неузнаваемости — вместо размещённых диванов и кресел вокруг кофейного стола, за которым они с Сяо Чжанем обедали вчера, теперь получаются ряды сидений, «смотрящих» в одну сторону, с воздушными пространствами между — обладая определённой ловкостью, можно пересечь гостиную тысячей замысловатых способов. Некоторые кресла и стулья остаются нетронутыми — они теперь являются крайними местами в каждом ряду. Сяо Чжань и ещё несколько человек выносят из-за портьеры деревянные поддоны и ставят их недалеко от входной двери; Ван Ибо понимает, что это, вероятно, будет какая-то импровизированная сцена, и немного поворачивает своё кресло с учётом новой детали интерьера. Среди носильщиков он замечает своего коллегу, чьё имя до сих пор загадка — товарищ Жуань-Юань улыбается и переговаривается с Сяо Чжанем, который держит поддон с противоположной стороны. Должно быть, он пришёл вместе с последней партией гостей. Присутствующие, по-прежнему болтая без умолку, начинают рассаживаться; Ван Ибо тоже занимает уже облюбованное кресло — маленький уголок безопасности, стабильности и контроля. Его место далековато от сцены, но на зрение жалоб у него никогда не было, равно как и на рост — он без труда сможет увидеть всё и отсюда. Сяо Чжань ставит какую-то пластинку; на фоне нестройного шума разных голосов набирает силу незамысловатая мелодия, беззаботная и воздушная — такие ассоциации она провоцирует у Ван Ибо. — Друзья, — Ван Ибо вздрагивает от неожиданного обращения. Сяо Чжань доходит до импровизированной сцены, но не поднимается — он и так прекрасно всем виден и слышен. — Пока мы ждём, я просто хотел напомнить, как и всегда, — если кто-то прольёт чай на обивку… Сяо Чжань не продолжает угрозу, лишь с улыбкой разводит руками, мол, если казус случится — пеняйте на себя. Все смеются, а потом входная дверь в нескольких метрах от сцены и стоящего там Сяо Чжаня открывается — Ван Ибо без какого-то бы то ни было удивления видит товарища Мэн и старшего по их блоку Чжу. За ними оказывается ещё несколько домоправителей из Хуаньци. Чжу Цзаньцзинь, за которым наблюдает Ван Ибо, моментально сканирует пространство, встречается с ним взглядом, хмурится и подходит к Сяо Чжаню, к ним присоединяется Мэн Цзыи. А затем эти двое, оставив Сяо Чжаня встречать остальных гостей, практически напрямую — насколько это возможно — идут к Ван Ибо. — Товарищ Ван, пройдёмте, — строго роняет старший по общежитию и, не дожидаясь ответа, направляется в коридор. Ван Ибо встраивается в их шеренгу следом за товарищем Мэн и позволяет увести себя в спальню, где врач кладёт сумку на кровать и заявляет: — Ложимся.

●

Спустя минут сорок Ван Ибо отпускают на волю — он пропустил некоторую вступительную часть мероприятия, которое, вероятно, уже началось — периодически было слышно нечто похожее на аплодисменты. Не сказать, что у него был выбор отказаться от капельницы — Мэн Цзыи выглядела настолько строго и гордо, что спорить с ней было бесполезно, да Ван Ибо и не планировал. Особенно после того, как товарищ Чжу, словно коршун контролировавший весь процесс, заявил, что принести витамины попросил Сяо Чжань и разбираться придётся с ним, если Ван Ибо будет артачиться. Когда они втроём появляются в гостиной, звучат очередные аплодисменты. Его место в углу и несколько стульев недалеко от него всё ещё свободны. Чжу Цзаньцзинь легонько подталкивает Ван Ибо в спину в то же кресло, из которого они его подняли; сам он и Мэн Цзыи садятся рядом. На сцене происходит смена «караула» — уходит один выступающий, поднимается новый, вернее даже два; у второго в руках гитара. Это в какой-то степени напоминает происходящее на патриотических концертах; по роду службы Ван Ибо не раз в таких принимал участие и как зритель, и как член ансамбля, только размах здесь меньше. Сосредоточиться на том, что поёт со сцены дуэт, у Ван Ибо не получается — он то и дело проходится взглядом по головам сидящих перед ним людей, пытаясь обнаружить Сяо Чжаня. Но преступно возвышающейся над остальными макушки так и не видать. Ван Ибо чуть наклоняется вперёд и смотрит налево — может, Сяо Чжань сидит в его ряду? Но и там его нет. Замечает он только Чжу Цзаньцзиня, который ловит его взгляд и ухмыляется настолько едко, что незамедлительно обнаруживает издевательские ямочки на щеках. Больше Ван Ибо головой не крутит, чтобы не ставить никого — себя, прежде всего — в неловкое положение. Но это не особо помогает повысить его внимательность, с которой он наблюдает за выступлениями творческих натур, сменяющих друг друга. Перед его глазами проходит три-четыре номера прежде, чем сцена пустеет, а в зале никто не поднимается, чтобы продолжить программу. Товарищ Ло — Ван Ибо несколько раз видел его на выходе из столовой — выступавший последним, возвращается на своё место, по дороге получая одобрительные похлопывания по предплечьям и спине. Все продолжают сидеть, гул голосов начинает вновь нарастать, периодически кто-нибудь нет-нет да оглянется за спину — Ван Ибо понимает, что это ещё не конец и что продолжение следует ждать оттуда, куда все смотрят. Он немного разворачивается в кресле, чтобы взять в поле зрения портьеру и коридор. Позиция оказывается выигрышной — он одним из первых замечает за шторой движение. — Друзья, — громко произносит отбросивший тяжёлую ткань Сяо Чжань, затем улыбается и молчит секунд десять, оглядывая каждого сидящего в гостиной человека. Умение выдерживать загадочные паузы, как всегда, выше всяких похвал. Ван Ибо думает, что в какой-нибудь другой жизни — другой стране, возможно — Сяо Чжань мог стать талантливым лицедеем. — Вы все знаете, что мы стараемся придерживаться определённой регулярности в наших встречах. Внеочередные собрания всегда ассоциируются с бедой и форс-мажорами, но не в этот раз, хотя в каком-то смысле причина для нашего присутствия в первый момент была неожиданностью. Приятной, конечно. Сяо Чжань отходит в сторону, но продолжает придерживать портьеру: — Товарищи, позвольте представить вам гражданку Цюй Сисянь и её соратника, друга и будущего мужа — гражданина Чэнь. Ван Ибо от подобного объявления давится слюной и закашливается, но его кашель теряется в громогласных аплодисментах, которые раздаются, как только в гостиной появляются объявленные товарищи. Гражданка Цюй выглядит маргинальнее некуда — если бы Ван Ибо увидел её в таком наряде на улице, немедленно внёс бы в список подозрительных личностей. На ней контрабандное ципао вопиюще красного цвета — стойка воротника подчёркивает изящную шею; чёрные как смоль волосы собраны в высокий пучок, в который вставлено блестящее украшение. Товарищ Чэнь выглядит чуть более уставно — хотя Ван Ибо не знает, где можно достать строгий костюм чёрного цвета и настолько белоснежную рубашку, но почему-то не сомневается, что подобными данными располагает, скажем, Сяо Чжань. Будущие муж и жена — если только Ван Ибо расслышал правильно — вновь оказываются окружены подорвавшимися со своих мест другими гостями. Они наперебой выкрикивают поздравления и пожелания, обнимают товарища Цюй, жмут руку и хлопают по спине гражданина Чэнь, постепенно оттесняя пару к сцене. Сяо Чжань остаётся стоять один — Ван Ибо продолжает отслеживать его положение периферийным взглядом, потому что оторвать взгляд от кровавого ципао невозможно, красный цвет забирает практически всё его внимание. — Друзья, вынужден попросить вас занять свои места, — повышает голос Сяо Чжань и дожидается, когда поток схлынет от сцены и вновь все рассядутся по креслам и стульям. Ван Ибо не может не думать, что мебель в ужасном беспорядке; ровные прежде ряды превратились в сущий сумбур после появления будущих — такое разве возможно? — молодожёнов. — Спасибо, друзья, спасибо, — Сяо Чжань проходится между рядами и становится справа от сцены. — Итак, прежде чем мы перейдём непосредственно к тому, ради чего мы все сегодня собрались, я бы хотел злоупотребить своим положением и вашим вниманием и сказать ещё пару слов. Если вы мне, конечно, позволите. Ван Ибо осматривает пространство в поисках недовольных, но таких не обнаруживается; Сяо Чжань улыбается в ответ на одобрительные выкрики и кивки. — Я знаю, что вы не дадите мне соврать: несколько недель назад, когда мы приняли с вами решение, которое всем нам далось нелегко, мы также говорили с вами о том, что ввиду этих обстоятельств вновь готовы рассмотреть новые кандидатуры для вступления в наше маленькое семейное сообщество. Краем глаза Ван Ибо видит, как несколько человек оборачиваются в его сторону и улыбаются — ему. — Обычно этот процесс занимает гораздо больше времени, но благодаря поддержке товарища Чжу, — слева от Ван Ибо негромко фыркает старший по их общежитию, — огромной помощи со стороны терапевта Мэн, — Ван Ибо повернувшись замечает, как врач закатывает глаза, — присмотру товарища Жуаня, — его Ван Ибо не удаётся обнаружить так же проворно, чтобы рассмотреть реакцию, — мы управились как никогда быстро. Я очень рад, что первой встречей для нашего нового члена семьи станет именно такое жизнеутверждающее — во всех смыслах! — мероприятие, на котором мы все присутствуем сегодня, — Сяо Чжань делает паузу и смеётся, — товарищ Ван, прекратите крутить головой, я про вас говорю, — теперь уже смеются все остальные и поворачиваются к Ван Ибо. Застигнутому врасплох Ван Ибо не приходит в голову ничего лучше, чем резко вскочить с места и отчеканить: — Здравствуйте, товарищи, — следом в связи с совершенно необъяснимым порывом правая рука его дёргается, чтобы отдать честь, но он останавливается на полпути, замирает и неловко машет. — Последствия ускоренного посвящения, — вновь смеётся Сяо Чжань со сцены. В этот момент Ван Ибо, если бы мог, с удовольствием провалился бы сквозь землю, но остальные, кажется, настроены благосклонно — кто-то хлопает, кто-то улюлюкает, несколько человек здороваются и машут руками в ответ, а кто-то и вовсе выкрикивает: — Отличная причёска, товарищ Ван, давно хотел сказать! — Да, причёска и в самом деле сыграла не последнюю роль. Несмотря на то, что товарищ Ван присоединился к нам сегодня, ему, как и всем, предстоит ещё долгий путь. Потому что самопознание и социальная рефлексия никогда не заканчиваются, но я надеюсь, товарищ Ван будет помнить о том, что мы всегда готовы помочь ему так же, как помогали каждому, кто в этом нуждался. Давайте ещё раз похлопаем товарищу Вану за его решительность и смелость.

●

Ещё некоторое время после того, как Сяо Чжань уходит со сцены, чтобы поставить пластинку в противоположном от Ван Ибо углу и скрыться за портьерой, люди продолжают оглядываться назад и отыскивать глазами Ван Ибо, словно каждый в этом зале задался целью поймать его взгляд сегодня и отсалютовать маленькой — и давно пустой, как подозревал Ван Ибо — кружкой или просто помахать рукой. Но постепенно внимание переключается на сцену — там под нарастающую музыку товарищи Чэнь и Цюй произносят замысловатые монологи. И чем больше Ван Ибо вслушивается в слова, тем отчётливее осознаёт, что присутствует на каком-то странном подобии свадьбы и, похоже, является единственным, кого это смущает. Потому что все остальные слушают насыщенные метафорами клятвы в вечной любви, затаив дыхание — ни дать ни взять собрание фанатиков. Ван Ибо даже видит, как несколько человек смахивают время от времени слёзы. Всех, кажется, не интересует, каким образом эти двое собираются выполнить свои обещания, потому что для Ван Ибо, например, совершенно очевидно, что товарищам никто не позволит оформить этот брак легальным образом. Ван Ибо решительно не понимает, какое назначение у этой странной церемонии и как вообще такое возможно в их куполе? Но ещё меньше он понимает, с какой такой стати он сидит и улыбается, когда представляет Сяо Чжаня и себя в качестве главных героев всех этих несбыточных сюжетов про «идти по жизни рука об руку», о которых говорит эта странная парочка на сцене. Чудовищно нереалистичные сценарии в его голове играют новыми красками, когда на его плечо опускается ладонь — она задерживается там достаточно, чтобы сквозь ткань рубашки проникло обжигающее тепло чужого прикосновения. Ван Ибо слегка поворачивает голову, чтобы убедиться, что это Сяо Чжань, и по чистой случайности задевает чужие костяшки подбородком. На секунду ему кажется, что хватка ослабевает, потому что Сяо Чжань недоволен такой вольностью в присутствии других людей и собирается убрать руку, но этого не случается — Сяо Чжань лишь приподнимает пальцы, оставляя саму ладонь на плече, и невыносимо нежно прикасается фалангами к чужой коже, медленно проводит пальцами от шеи до подбородка. Прежняя неловкость бесплотно растворяется в этой безыскусной ласке, она заставляет почувствовать себя так, словно в гостиной только они вдвоём — возможно, потому что Ван Ибо сидит с закрытыми глазами. Ощущение усиливается, когда Сяо Чжань, прежде чем убрать руку, едва ощутимо зажимает нежную кожу ближе к подбородку между пальцами, а потом садится на подлокотник и кладёт руку на спинку кресла, прижимаясь рёбрами к плечу Ван Ибо. Последний невольно откидывается в кресле назад, расслабляется и осторожно пристраивает голову в ковшике чужой ладони, стыковка получается идеальной. Ван Ибо наблюдает из-под ресниц немного размытые картинки происходящего на сцене — Чэнь Лифу, когда он произносит последние слова своей клятвы, передают из зала гитару. По округлившемуся рту товарища Цюй Ван Ибо понимает, что началась незапланированная часть, в народе — сюрприз. Пока товарищ Чэнь поёт романс — естественно, про любовь, Ван Ибо уже смирился с зашкаливающим количеством этого слова в его жизни — кто-то неравнодушный передаёт товарищу Цюй носовой платок, она промокает глаза — даже Ван Ибо понимает, что Цюй Сисянь сдерживается из последних сил, чтобы не дать волю слезам здесь и сейчас. После романса её жениха оказывается, что у неё тоже есть ответный подарок, о котором, в свою очередь, никак не подозревал товарищ Чэнь, но приходится взять перерыв, в течение которого товарищ Цюй в сопровождении нескольких женщин скрывается за портьерой — наверное, отлучается в уборную, чтобы успокоиться. Сяо Чжань, как только случается этот неожиданный антракт, садится прямо, а потом — к вящему неудовольствию Ван Ибо — и вовсе встаёт, потому что кто-то — крайне невоспитанный, именно такую характеристику сразу же выдаёт этому человеку Ван Ибо — заикается о том, чтобы ввиду такого невероятного события, свидетелями которого они стали, было бы неплохо плеснуть чего-нибудь покрепче. Перерыв затягивается на добрых двадцать минут, за это время у туалета успевает появиться и исчезнуть очередь. По крайней мере, Ван Ибо прикидывает в уме, что люди стоят именно туда, потому что в кухне делать определённо нечего — Сяо Чжань возвращается с двумя бутылками вина и отдаёт их всем желающим. Кто-то за это время успевает обновить чай — в их руках всё те же кру́жки, только теперь от них вверх причудливо вьётся густой пар. Несколько человек подходят к Ван Ибо — в основном, чтобы поздравить, спросить, как его ощущения, и пожелать успехов на нелёгком поприще восприятия реальности такой, какая она есть. Ван Ибо на всё кивает, отвечает односложными предложениями, но собеседникам этого оказывается более, чем достаточно, — они улыбаются и тепло хлопают его по плечу. Первое время Ван Ибо пытается от похлопываний увернуться, словно уж на сковороде, но в итоге смиряется с участью и даже улыбается в ответ на последующие дружеские жесты. Некоторое время спустя в зале снова мелькает ярко-красное ципао Цюй Сисянь, она обсуждает какой-то вопрос с Сяо Чжанем и идёт к сцене. Музыка на фоне меняется на что-то очень нежно-инструментальное. Постепенно все возвращаются на свои места, в том числе товарищ Чэнь, который садится на стул рядом с гражданкой Цюй. Сяо Чжань вновь присаживается на подлокотник кресла, в котором сидит Ван Ибо. Увы, объявление, которое делает товарищ Цюй, полностью проходит мимо внимания Ван Ибо — он с сожалением сосредоточен лишь на одном факте: Сяо Чжань хоть и сидит рядом, но не предпринимает никаких попыток прикоснуться к Ван Ибо. Со сцены начинают звучать стихи; текст прямо с первой строчки напоминает об их диалоге с Сяо Чжанем. Я прошу невозможного: люби меня вечно. Даже когда исчезнет всякое желание — люби меня. Люби меня с неистовой одержимостью монаха: когда весь окружающий мир и все, кого ты ценишь, будут настраивать тебя против этой любви — люби меня ещё сильнее. Когда тебя ослепит страшный беспричинный гнев: люби меня. Когда каждый шаг от дома до работы будет невыносимым… люби меня; и каждый шаг от работы до дома — люби меня, люби меня. Паузы с каждой строкой увеличиваются, голос Цюй Сисянь начинает едва заметно дрожать. Ван Ибо внимательно слушает, пытается дополнить свои знания о любви звучащими данными. Люби меня, когда надоест абсолютно всё — когда очередная женщина на твоём пути будет красивее предыдущей или более жалкой — люби меня, как любил всегда: не как пылкий поклонник или строгий судья, а с состраданием, которое хранишь для самого себя в минуты одиночества. Ван Ибо вновь примеряет все звучащие со сцены слова на свои отношения с Сяо Чжанем и делает это настолько самозабвенно, что незаметно для самого себя кладёт руку на подлокотник, упирается тыльной стороной ладони в ногу Сяо Чжаня и сам же сначала пугается, на секунду отвлекаясь от стихотворения, но тут же находится и начинает поглаживать пальцами чужое бедро, оставаясь безнаказанным до тех пор, пока Сяо Чжань не перехватывает его руку и не переплетает свои пальцы с его, надёжно предотвращая любую диверсию. Люби меня так, как наслаждаешься тишиной, как ожидаешь смерти, как упиваешься болью и голодом плоти. Люби меня как самое ценное воспоминание детства… А если нет такого в твоей памяти, придумай и позволь разделить его с тобой. Люби меня увядшей, как любил цветущей. Люби меня так, словно я с тобой навсегда. И тогда я тоже буду стремиться к невозможному, но такому простому действию — любить тебя, любить тебя, как сейчас люблю². Когда стихотворение заканчивается, Ван Ибо задумывается — если любовь это болезнь, то у этих двоих, что бросаются в объятья друг друга прямо на сцене под одобрительный свист кого-то из присутствующих, явно терминальная стадия. Но самое ужасное не это — скоро он сам, похоже, будет среди тех, в ком это чудовищное психическое расстройство не поддаётся никакому лечению. Что ж, в таком случае у Ван Ибо имеется просьба: было бы очень хорошо, если бы Сяо Чжань составил ему компанию в этом списке безнадёжно болеющих.