∞
Сяо Чжань ощущает по-детски искреннюю радость при виде ошарашенного Ван Ибо, которого он без каких бы то ни было угрызений совести приносит в жертву неугомонному Чжу Цзаньцзиню. Что ж, такова цена освобождения от этой ужасной танцевальной поруки. Но ошарашенным Ван Ибо выглядит недолго; так же быстро тает на лице Чжу Цзаньцзиня счастье от сотворённой гадости. Уже в начале следующей песни всем становится понятно, что у них на глазах переживает рождение новая звезда их маленькой танцплощадки. Ван Ибо с лёгкостью подхватывает ритм, отбрасывает стеснение и двигается так энергично и пластично, что у Сяо Чжаня захватывает дух. Нет, однозначно, стихия Ван Ибо — не поэзия. И уж тем более не живопись. Спустя несколько песен Ван Ибо оказывается практически в центре двигающихся в такт — и не очень — людей; Сяо Чжань, успевший пересесть в кресло нормальным образом, думает, что их пребывание в квартире проходит даже лучше, чем он мог надеяться. Мэн Цзыи, всё это время простоявшая в молчании слева от него, присвистывает и наконец выносит свой вердикт: — Не знала, что в управлении теперь и такому учат. Сяо Чжань от этой реплики напрягается, выпрямляется и упирается руками в колени: — Не здесь. — Так все в курсе, в чём смысл? — Мэн Цзыи приподнимает одну бровь и выразительно смотрит на Сяо Чжаня. — Серьёзно? Сяо Чжань вместо ответа отводит взгляд и отыскивает глазами Ван Ибо. — Надеюсь, остальных ты тоже предупредил. — Он особо ни с кем не контактировал, я следил. — Угу, постоянно бросая его в гостиной, следить тебе, наверное, было очень удобно. — Товарищ Жуань был на подхвате. А потом… — Потом ты сбагрил его нам с Цзаньцзинем. Удобно устроился. — Давай мы не будем это сейчас обсуждать. Мэн Цзыи фыркает: — Да мне-то что? Мне ни жарко, ни холодно от твоего вранья. А вот… — Хватит, — Сяо Чжань поворачивается к Мэн Цзыи. — Я разберусь сам, ладно? — Пожалуйста-пожалуйста, — Мэн Цзыи поднимает руки и с улыбкой садится в кресло, не отказывая себе в финальном штрихе: — Ты, несомненно, лучше всех знаешь, когда следует остановиться. Даже в полумраке её лицо светится неприкрытым торжеством и уверенностью в собственной правоте.∞
Музыка сейчас, когда Ван Ибо с ней практически слился, стал одной с нею частью, ощущается совершенно по-другому, нежели когда он слушал её, сидя в кресле. Люди вокруг смазываются и становятся одним пятном; оно по большей части серого цвета, но иногда — нет-нет да мелькнёт алая вспышка. Единственное, на что отвлекается Ван Ибо, — на то, чтобы время от времени сфокусироваться на лице Сяо Чжаня, которого Чжу Цзаньцзинь, видимо, решил оставить в покое. Ван Ибо с особым удовольствием подмечает, что и Сяо Чжань из всех танцующих людей смотрит именно на него. Может быть, дело в несколько однообразной музыке, может быть, это то, что называют талантом, но если дать волю своему телу, оказывается, можно предугадывать то, как поведёт себя мелодия. Ван Ибо начинает казаться, что это он управляет музыкой, а не она им. Это, может, и звучит, как полная несуразица, но у него в самом деле неплохо получается, и эта внезапно обнаружившаяся способность опережать действительность приносит особое удовольствие. Когда музыка сменяется на более медленную, Ван Ибо тоже замедляется, невольно задумываясь — как долго копилось в нём это движение, о котором он даже не подозревал? Он снова отыскивает глазами Сяо Чжаня и не может не размышлять о том, что было бы, если бы раздражающий Сяо Чжань не оказался его соседом? Неужели он так и продолжал бы жить в той же статике, что теперь кажется летаргическим оцепенением с невыносимо стерилизованными снами вместо будоражащей сознание реальности? К этим снам у него теперь нет никакого желания возвращаться. Что, если Ван Ибо в самом деле не вернётся в купол? Просто возьмёт и откажется. Что на это скажет Сяо Чжань? Могут же они, например, остаться здесь навсегда? Они бы читали книги — их тут хватит на всю оставшуюся жизнь! — и спорили по поводу того, какую идею вкладывал в произведение автор. Потом Сяо Чжань рассказывал бы ему про картины, а в благодарность Ван Ибо танцевал бы для него — так же, как делает это сейчас. Мысль о том, что завтра всё вернётся в привычную, натоптанную годами колею, впервые не радует, а скорее бьёт наотмашь, заставляя желать одного — чтобы этот вечер никогда не заканчивался. Ван Ибо грустит от одной мысли, что время нельзя остановить, и музыка, кажется, подхватывает его настроение — новая песня¹ оказывается ещё медленнее предыдущей. Танцплощадка редеет катастрофически быстро — в противовес неторопливой фортепьянной мелодии. Ван Ибо тоже невольно отступает в сторону; в центре остаются только красное ципао и чёрный пиджак — гражданка Цюй прижимается щекой к груди товарища Чэня, они медленно кружатся под музыку. Ван Ибо не глядя опирается на попавший под руку подлокотник какого-то кресла, наблюдая за происходящим. Из всех присутствующих, похоже, только он в который раз удивлён, остальные же загадочно жмутся по углам, улыбаются и заговорщически стреляют глазами друг в друга. Наконец кто-то решается и получает зелёный свет — к концу первого куплета в центре гостиной оказываются ещё несколько пар. Ван Ибо невольно переводит взгляд на Сяо Чжаня; тот по-прежнему сидит в кресле, подпирая щёку кулаком, и с улыбкой следит за танцующими. Ван Ибо переступает с ноги на ногу, смотрит на танцплощадку, прищуривается и даже немного кивает сам себе, пока мотает на ус технические детали — где находятся руки партнёров во время танца, на каком расстоянии они стоят друг от друга. Для галочки, никак не решаясь посмотреть в конкретную сторону, он мажет взглядом по периметру, не без удивления обнаруживая поднимающегося из кресла товарища Жуаня. Его коллега решительной походкой направляется к гражданке из первого блока и несколько секунд спустя оказывается с ней среди кружащихся в медленном танце гостей. Возможно, именно тот факт, что даже не проявлявший до этой песни никакого интереса к происходящему товарищ Жуань присоединился к танцующим, помогает принять окончательное решение. Хотя, может, Ван Ибо просто пугает перспектива танцевать с Чжу Цзаньцзинем, который, как ему кажется, направляется в его сторону. В итоге перед Сяо Чжанем Ван Ибо останавливается ровно в тот момент, когда из колонок звучит фраза, что немедленно напоминает о трогательных клятвах, которые полтора часа назад давали друг другу товарищи Цюй и Чэнь. Клятвы эти по-прежнему не имеют никакой юридической силы, но, видимо, чересчур впечатлили Ван Ибо — он то и дело прокручивает эти слова в голове. Его фантазия уже давно получила карт-бланш — без всякого стеснения он подставляет себя и Сяо Чжаня на места брачующихся. В общем, то ли из-за этого краткого воспоминания, то ли из-за непривычности и некой торжественности момента, то ли из-за Чжу Цзаньцзиня, который, если он сейчас не подсуетится, может опять утащить его танцевать, Ван Ибо, явно находясь не в своём уме, вместо запланированного приглашения повторяет только что прозвучавшую в колонках строчку: — Хочу всю жизнь идти за тобой, — и сам же пугается.∞
За те несколько секунд, что у Мэн Цзыи уходят на то, чтобы тактично ретироваться и оставить их вдвоём, Сяо Чжань наблюдает на лице возвышающегося над ним Ван Ибо последовательно перекрывающие друг друга эмоции: одновременно с тем, как звучит последнее слово, на чужом лице сначала расцветает удивление и осознание вырвавшегося приглашения, признания или чего бы там ни было. Затем удивление сменяется лёгкой растерянностью — губы Ван Ибо приоткрываются, словно он собирается что-то сказать, внести несколько поправок. Но в итоге Ван Ибо только вздыхает и переносит вес на другую ногу, следом задирая подбородок и приподнимая брови. Сяо Чжань считывает в этом жесте желаемое вместо действительного. «Да, всё именно так, как я и сказал». В конце концов — вместо каких-либо комментариев и исправлений — Ван Ибо протягивает руку: — Идёшь? Сяо Чжань чувствует себя ужасно из-за того, что заставляет Ван Ибо ждать, но не может отделаться от мысли, что если он сейчас согласится, то назад дороги уже не будет. Поэтому он тянет время, пока слишком неторопливо поднимается, и смотрит Ван Ибо за плечо, сталкиваясь взглядом с Чжу Цзаньцзинем. Старший по дому, конечно, наблюдает именно за ними, присев на подлокотник кресла в нескольких метрах от них, и делает это с такой мерзкой улыбкой всезнайки, какой Сяо Чжань в жизни у него не видел. Возможно, именно поэтому он принимает приглашение, и в его голосе отчётливо читается вызов и желание что-то доказать — только не очень понятно, что и кому: — Иду. Когда Ван Ибо настолько уверенно укладывает ладони ему на талию, у Сяо Чжаня появляется абсурдное в своей неправдоподобности подозрение, что это не первый его медленный танец, но затем он вспоминает, что Ван Ибо — просто чересчур одарённый юноша. Сяо Чжань не прилагает даже маломальского усилия сдержать улыбку от проплывающих в его голове глупых мыслей и послушно кладёт руки на чужие предплечья, немного сжимая пальцами ткань закатанных по локти рукавов рубашки и стараясь не прикасаться к обнажённой разгорячённой от энергичных танцев коже. — Сколько ещё талантов прячет от простых смертных загадочный товарищ Ван? Сяо Чжань улыбается ещё шире, когда видит, как кончики ушей Ван Ибо начинают пылать от этого неуклюжего комплимента. — Если товарищ Сяо планирует и дальше говорить глупости, я знаю отличный способ заставить его замолчать, — сообщает Ван Ибо, и Сяо Чжань прекрасно понимает, чем именно ему угрожают, когда Ван Ибо переводит взгляд ниже. Совершенно не думая о последствиях, под этим тяжёлым взглядом Сяо Чжань зачем-то облизывает губы и по тому, как Ван Ибо сжимает пальцы на его талии и одновременно шумно тянет воздух носом, понимает, что это инстинктивное движение было не самым правильным действием в сложившейся ситуации. — Ты не помогаешь. — Подумай о чём-нибудь неприятном, — советует Сяо Чжань. Совет срабатывает незамедлительно; Ван Ибо смотрит куда-то в сторону, медленно оглядывает помещение, вежливо кивает кому-то из танцующих, и, когда возвращается взглядом к Сяо Чжаню, на лице у него ни следа прошлого беззаботного настроения. — Тебе кто-то состроил недовольную гримасу? — не удерживается Сяо Чжань, но Ван Ибо молчит и сверлит снова этим своим волчьим взглядом. Сяо Чжань, наплевав, кажется, уже на все свои беспокойства, скользит рукой по чужому плечу, касается шеи и проходится кончиками пальцев по линии роста волос: — Ибо? — Разве в куполах можно вступать в брак? Сяо Чжань фыркает: — Ты и сам знаешь, что нет, — он проходится взглядом по танцующим, на которых пару секунд назад мог смотреть Ван Ибо. Его догадки подтверждаются, когда перед глазами предстаёт свадебный наряд гражданки Цюй. — Тогда? — Сформулируй вопрос нормально, — упрямствует Сяо Чжань, — я не понимаю, к чему ты клонишь. Справедливости ради стоит заметить, что он и правда не уверен в том, чтó конкретно интересует Ван Ибо. — Зачем они врут сами себе и всем остальным, с такой лёгкостью раздавая дурацкие обещания, если никогда не смогут их выполнить? — от раздражения Ван Ибо даже выпячивает нижнюю челюсть. — Ну, во-первых, если они кому-то и врут, то явно не себе и не нам. Во-вторых, смогут они выполнить свои обещания или нет, зависит не от того, кем их считает Собрание. В-третьих, ты уверен, что они собираются и дальше жить в куполе? Ван Ибо от последнего пункта перестаёт передвигать ногами — останавливается как вкопанный и даже не замечает этого. Сяо Чжаню приходится приложить усилия, чтобы вновь завести этот механизм. — Ты хочешь сказать, что они… — Именно это я и хочу сказать. Уже представил, как донесёшь на них? — по старой памяти смеётся Сяо Чжань, но Ван Ибо пропускает эту шутку мимо ушей. — А ты? — Я? Донести? — Нет же. Ты когда-нибудь думал о том, чтобы сбежать? — Возможно. — Тебя останавливает наказание? Сяо Чжань не отказывает себе в улыбке: — У меня здесь важная работа. — На которой тебя никто не ждёт и которую ты с лёгкостью прогуливаешь. В чём на самом деле заключается твоя работа? — Однако. Неужто товарищ Ван наконец научился задавать правильные вопросы? — Жаль, что товарищ Сяо так и не научился отвечать нормально. — Я отвечу. — Но не сегодня, верно? — Завтра, — Сяо Чжань и сам понимает, как глупо звучит такое обещание, но портить разговором сегодняшний вечер не хочется. Ван Ибо в ответ только хмыкает и вновь смотрит за спину Сяо Чжаню.∞
Прежде чем люди начинают расходиться согласно установленному расписанию, Ван Ибо удаётся пронаблюдать ещё одно удивительное событие — Сяо Чжань выносит громоздкую треногу, к которой прикручивает зеркальный фотоаппарат; Ван Ибо несколько раз имел с таким дело, когда фотографировался для личного досье, но никогда не думал, что кому-то камера может пригодиться в быту. Невозможно не подумать и о том, какая цель делать такие снимки. Лишний раз показать, что они все повязаны одной тайной? Инструмент запугивания? Доводы эти терпят моментальное сокрушительное фиаско: судя по радостным лицам, участие добровольное — люди чуть ли не вжимаются друг в друга, оказываясь в небывалой тесноте только ради того, чтобы попасть в кадр. Сяо Чжань вновь командует — расставляет людей по росту, отходит заглянуть в объектив и снова машет рукой, кому куда встать. Гости выстраиваются в несколько рядов, кому-то приходится сесть прямо на пол. В итоге построение под чутким руководством Сяо Чжаня заканчивается тем, что Ван Ибо оказывается на отшибе — стоит самым крайним, не знает, куда ему деть руки, и невольно вспоминает ограничения, с которых начался вечер. Теперь вот получается, что даже в кадр он, скорее всего, не войдёт — иначе как объяснить желание Сяо Чжаня отставить его в самый бок. Но объяснение оказывается куда проще, чем Ван Ибо успевает себе надумать. Сяо Чжань ещё раз напоследок проверяет их композицию, спрашивает, все ли готовы и может ли он ставить автоспуск, и когда все радостно сообщают о готовности и кричат ему, чтобы он срочно садился в первый ряд, Сяо Чжань, игнорируя эти приглашения, неожиданным образом подбегает к Ван Ибо, вжимается в него плечом, одновременно хватая за талию. За секунду до спуска затвора Ван Ибо отчётливо слышит шёпот Сяо Чжаня: — Добро пожаловать в семью, Ибо. Для верности они делают ещё два кадра со всеми, потом группы друзей или пары начинают эксплуатировать Сяо Чжаня с фотоаппаратом в личных целях. Остальные разбредаются кто куда. Ван Ибо понимает, что праздник — иначе это и не назвать — подходит к логическому завершению, когда кто-то начинает расставлять мебель по местам. Несколько человек относят кружки в кухню, третьи снимают растяжки с поздравлениями, возвращают книги на полки и делают это так обстоятельно, что, видимо, какая-то идея в их расстановке по стеллажам всё-таки имеется. Пока Сяо Чжань со старшими по дому сверяется с расписанием отправки людей в купол, Ван Ибо помогает с креслами — память у него хорошая, он довольно точно помнит, где что стояло, пока не случился концертный хаос. В процессе уборки на одном из стеллажей он замечает неприкаянную кружку и оглядывает пространство в поисках затаившегося ещё где-нибудь беспорядка. Только после того, как в его голове появляется мысленная пометка, что сейчас всё выглядит практически так же, как когда они пришли сюда с Сяо Чжанем вчера, Ван Ибо — в высшей мере довольный воцарившимся порядком, который при появлении в Квартире он посчитал настоящим хаосом, — отправляется в сторону кухни. Дверь оказывается закрыта, а внутри утрамбовалось столько людей, что даже дверь не получается открыть — она упирается кому-то в спину, немедленно провоцируя несерьёзное ворчание и шутки. Из приоткрытой щели тянет сигаретным дымом — это, пожалуй, единственная контрабанда, с которой Ван Ибо мириться пока не готов. Поэтому он просовывает кружку и дожидается, когда её забирают из его рук. Потоптавшись с секунду у закрытой двери, Ван Ибо решает, что будет даже лучше, если неприятно грязные пальцы после перестановки мебели он отмоет в уборной. Через вентиляционную решётку несмотря на то, что и в кухне, и в уборной шумит вода, слишком отчётливо слышны всё разговоры, усиленные акустикой крашеных каменных стен. Не то чтобы нужно нарочно прислушиваться; пока Ван Ибо в соответствии со всеми правилами обрабатывает мылом пальцы и ладони, он невольно слышит замечание, с которым всецело согласен и, подняв глаза, улыбается своему отражению в зеркале: — Товарищ Хань, прекратите дымить! — В самом деле, — подхватывает второй голос, — здесь же гражданка Цюй. — Если после всей химии, которой нас с вами баловали, гражданке Цюй удалось забеременеть, то там явно такой крепыш, что сигаретный дым ему навредить не в силах. От прозвучавшего оправдания со стороны товарища Ханя улыбка на губах Ван Ибо сначала замирает, а потом превращается в какую-то уродливую гримасу. Пока за стеной слышно, как товарищ Хань за свою дерзость, видимо, получает кухонным полотенцем и может только причитать, что это была неосторожная шутка, Ван Ибо быстрее смывает мыло и собирается выйти за дверь. Но затем вдруг — он сам не знает, как такое могло случиться — становится жертвой не пойми откуда взявшегося профессионального порыва: мокрыми пальцами берётся за дверную защёлку и дёргает её в сторону. Убедившись, что дверь надёжно закрыта, Ван Ибо поворачивается к зеркалу и вновь встречается с собственным отражением. По мере того, как разворачивается разговор за стеной, он в режиме реального времени следит за тем, как меняется выражение на его лице.∞
— Товарищ Чжу, вы случайно не видели товарища Сяо? — вежливо интересуется Ван Ибо. В ответ старший по дому навешивает ему тяжеленный деревянный поддон — последний из тех, что образовывали подобие сцены — и кивает в сторону коридора: — Последняя дверь справа. Мимо кухни Ван Ибо проходит с излишней осторожностью, стараясь не прислушиваться к происходящему внутри, — всё-таки знание, особенно то, которое тебе не предназначалось, опасно и в определённой степени… болезненно. Комната, в которую его отправил Чжу Цзаньцзинь, не числилась в списке Сяо Чжаня, куда было разрешено совершить экскурсию. Более того, до этих пор она была закрыта, в этом Ван Ибо уверен, но, когда он подходит к ней сейчас, из помещения выныривает товарищ Жуань и пугается, натыкаясь на Ван Ибо: — Давайте сюда, товарищ Ван, я поставлю, — со сбитым дыханием предлагает свою помощь товарищ Жуань и оглядывается. В дверях появляется голова Сяо Чжаня: — Всё в порядке, товарищ Жуань. Пусть заносит. Ван Ибо замечает на лице коллеги неуверенность и замешательство, но в итоге он отходит в сторону и любезно придерживает дверь, она такая узкая по сравнению с поклажей, что пройти получается только боком. В углу из ящиков уже построена целая башня, и Сяо Чжань помогает Ван Ибо поднять поддон и уложить его на самый верх; конструкция получается даже выше, чем Сяо Чжань. Комната напоминает скорее склад, чем жилое помещение. Тут же стоит тренога со всё ещё прикреплённым к нему фотоаппаратом. Оглядевшись вокруг, Ван Ибо замечает чёрно-белые фотографии, прикреплённые к стене клейкой лентой. Сяо Чжань, вероятно, замечает его интерес: — Можешь посмотреть. Фотографий очень много, но по большей части они однообразны — похожи на те кадры, что должны были получиться из сегодняшней фотосъёмки. Сами карточки не очень большие — если бы Ван Ибо накрыл по диагонали один из снимков ладонью, то остались бы видны лишь уголки по краям. Судя по виду позирующих, фотографии сделаны в разные дни, Ван Ибо пытается сосчитать, сколько встреч попало на снимки, а сколько нет — ведь наверняка кадры делаются не каждый раз. Приглядевшись внимательнее, Ван Ибо различает на некоторых фотографиях нацарапанные даты — видимо, страх вся шайка потеряла уже давно. Да и какое тут может быть стеснение и страх; в конце концов вся эта квартира — квинтэссенция всего запрещённого, по которой при желании можно восстановить множество фактов, что точно показались бы любопытными в центральном комиссариате. Люди на фотографиях, за редким исключением, фигурируют одни и те же. В глубине души Ван Ибо рад за самого себя — получается, сегодня присутствовали практически все. И за Сяо Чжаня тоже не может не радоваться — напрасно тот так волновался. Ван Ибо с каждым снимком всё меньше вглядывается в лица, пока не замечает на очередной карточке длинные и костлявые пальцы, по-паучьему обхватившие колени, — образ, который тут же находит отклик в его памяти. Ван Ибо поднимает глаза на несколько миллиметров — на лицо сидящего в первом ряду мужчины — и на секунду отводит взгляд в сторону, сверяясь по памяти с фотографией в анфас в чужом личном деле, которое он запрашивал в управлении после того необъяснимо странного заседания райкома. Ван Ибо всё ещё на взводе после подслушанного разговора, что прежде чем он осознаёт, с его губ срывается заключение, к которому он только что пришёл в своей голове: — Это же Лю Шаоци. — Феноменальная память, — Сяо Чжань встаёт рядом. — Что с ним стало сейчас? Ван Ибо поворачивается к Сяо Чжаню и вглядывается в его лицо. — По моим расчётам сейчас он должен быть в оздоровительном санатории Собрания, если ты понимаешь, что это означает, — Сяо Чжань звучит абсолютно расслабленно, когда говорит эти вещи. — По какой именно статье, ты и сам можешь догадаться. Сяо Чжань отходит к двери и оборачивается у порога: — Пойдём, первой группе пора уходить. Ван Ибо кивает. В коридоре он появляется минуту спустя; в его большой ладони, слегка вспотевшей из-за бушующих внутри него эмоций, надёжно прячется сложенный вдвое чёрно-белый снимок.