◦
— У нас есть три часа минимум; возможно, лучше лечь спать, — Сяо Чжань садится на кровать, потом и вовсе откидывается на спину и трёт глаза, которые и без того уже выглядели уставшими и покрасневшими. — Разве последняя группа не уходит через полтора часа? — Я бы хотел проводить товарищей Цюй и Чэнь. Почтовый поезд останавливается около пяти утра. Хочу своими глазами убедиться, что всё в порядке. Ван Ибо садится рядом, смотрит на комод перед собой и не может не поинтересоваться: — Куда они уезжают? — Если всё пройдёт хорошо, через неделю они будут на острове. У нас есть небольшие связи в курьерской службе, так что они отплывут под видом работников на еженедельном почтовом пароме до Тайваня. — И чем они там будут заниматься? — Не знаю, Ибо. В глобальном смысле их там никто не ждёт, они никому не нужны — ни семьи, ни работодателей, что готовы нанять их с порога. Адаптироваться будет сложно, но возможно. Жители куполов отстают от нематерикового населения во всех мыслимых и немыслимых смыслах — но, прежде всего, в гражданском и социальном. В любом случае, это их решение. Хотя и принятое не без давления ситуации. Ван Ибо поворачивается к Сяо Чжаню, опирается на руку, перенося вес, и внимательно смотрит на чужую реакцию, когда задаёт вопрос: — Потому что гражданка Цюй в положении? Сяо Чжань если и удивляется, никак этого не показывает. Поворачивается на бок и подпирает щёку рукой: — Да, в частности. Думаю, они думали об этом и раньше, просто откладывали решение. Люди, знаешь ли, очень долго могут терпеть несправедливость по отношению к себе, но не могут мириться, когда эта несправедливость случается с теми, кто им дорог. С другой стороны, очень просто думать «если вдруг что, мы сможем уехать» и при необходимости закрывать глаза на то, что не хочешь замечать; совершенно другое — столкнуться с такой ситуацией, когда тебе нужно оставить всё, что ты знал, в поисках лучшей доли. Всё-таки они всю жизнь прожили в Дамэне, а теперь им придётся начинать всё заново, даже хуже — начинать придётся из отрицательной зоны, потому что ещё долгое время они будут проигрывать по своим навыкам любому жителю острова. — Звучит не очень обнадёживающе. — Точно. На их месте я бы помер от неопределённости и тревоги… — смеётся Сяо Чжань и шлёпает по лежащей перед ним руке Ван Ибо. — Так ты будешь ложиться или нет? — А ты? — Мне нужно… — начинает Сяо Чжань, но потом внимательно смотрит на Ван Ибо и наплевательски машет рукой: — Ты прав, они сами справятся. Пойду умоюсь. Когда Сяо Чжань выходит из комнаты, Ван Ибо ещё с минуту сидит на постели, а потом, прислушавшись к еле слышным голосам то ли в гостиной, то в ли в кухне, достаёт фотографию из заднего кармана брюк и несколько секунд всматривается в интересующие его светящиеся счастьем лица, запечатлённые на снимке. Затем он подходит к своему пиджаку, без особого усилия надрывает шов под мышкой и, скрутив фотографию трубочкой, просовывает её в получившуюся прореху, после чего через подкладку расправляет фотографию пальцем. В голове его с переменным успехом ведут борьбу, словно две разные личности, два полярных по своей сути желания — остаться в квартире навсегда, игнорируя все тревожные звоночки, и поскорее вернуться к рабочему терминалу, чтобы свериться с фотографиями в автономно сохранённых личных делах.◦
27 дней спустя После нескольких часов сна Ван Ибо чувствует себя совершенно разбитым — лучше бы и вовсе не ложился; в гостиной он появляется последним и выглядит, вероятно, настолько потрёпанным, что на него с сочувствием смотрят сразу три пары глаз. По крайней мере, ему так кажется. — Если ты хочешь что-нибудь взять с собой, сейчас самое время, — предупреждает Сяо Чжань. — Поезд останавливается в километре отсюда, нам ещё надо дойти до него. Сам Сяо Чжань отходит к двери, снимает прикреплённый булавкой к яичным контейнерам листок — вероятно, это расписание выхода групп в купол — и уходит с ним за штору. Ван Ибо в это время обходит несколько стеллажей. Настроение у него понурое; об артефактах, которые можно унести с собой, хочется думать в последнюю очередь. К тому же у Сяо Чжаня наверняка припрятано множество книг дома, зачем вообще рисковать и уносить отсюда что-то? — Неужели ничего? — в чужом голосе слышится неприкрытое удивление и, возможно, толика разочарования. Сяо Чжань проводит левой рукой по слегка запылённой полке, с любопытством разворачивает ладонь к себе и кивает: — В следующий раз надо устроить субботник. Следующий раз. Состоится ли этот следующий раз? Об этом думает Ван Ибо, когда отвечает с кривой улыбкой: — Порядок вам здесь в самом деле не помешает. Спустя двадцать минут они покидают квартиру и некоторое время петляют коридорами; Ван Ибо отстаёт, позволяя Сяо Чжаню беззаботно болтать с идущим с ним рядом товарищем Чэнем, в руке у которого довольно объёмная сумка для поездок — с этой сумкой пришёл в квартиру Сяо Чжань. Гражданка Цюй практически налегке оказывается в середине их маленькой колонны, Ван Ибо — замыкающий. Несмотря на то, что в этот раз он всё видит, помощи от его зрения мало — освещение тусклое и скорее делает всё однообразным, нежели помогает отличить друг от друга развилки и повороты. Сюда они добирались явно другим путём — буквально спустя пару минут Сяо Чжань после очередной двери выводит их из здания. В нос ударяет запах железной дороги. Под ногами опять скрежещут металлические платформы, по бетонной стене тянется шнур с лампочками — колбы небрежно окрашены в красный цвет. Обстановка немного зловещая, так кажется Ван Ибо, но под тяжёлыми сводами не смолкает радостный голос Сяо Чжаня, который рассказывает о том, что долго думал о свадебном подарке и в итоге выбрал… зонт. От дождя. Ван Ибо чуть ли не фыркает — ну, действительно, какой ещё подарок можно сделать на свадьбу? Вся история, впрочем, — нелепость от начала до конца, и подарок Сяо Чжаня лишь продолжает эту линию. Ван Ибо даже не удивляется тому, как товарищ Чэнь от всей души благодарит за проявленную заботу. Наконец они упираются в пути и сворачивают направо. Если у Ван Ибо не совсем беда с ориентацией в пространстве, означает это лишь одно: от купола они удаляются. И по мере того, как они это делают, разговор стихает сам собой, оставляя из звуков только лёгкое эхо их шагов в мягких тапочках, поскрипывание металлических платформ и едва слышный гул электричества. После довольно крутого поворота Ван Ибо видит сортировочную станцию — сразу на нескольких путях стоят брошенными товарные поезда. До станции они не доходят. Сяо Чжань находит удобную для наблюдения точку и останавливается; достаёт из кармана часы, прищуривается — наверное, пытается разглядеть в скудном освещении положение стрелок. Звук приближающегося поезда заглушает безликий женский голос, сгенерированный автоматически и неизвестно кого оповещающий об остановке почтового состава на третьем пути. — Это наш. Гражданка Цюй внезапно бросается к Сяо Чжаню и обнимает его так крепко, что Ван Ибо кажется, если бы не шум поезда, они точно бы услышали, как натужно скрипят чужие рёбра. Тем не менее, столь эмоционального жеста Цюй Сисянь недостаточно — она, продолжая обнимать Сяо Чжаня, протягивает руку, цепко хватается за ладонь Ван Ибо, который стоит чуть позади, и сжимает его пальцы, хотя и не шибко крепко — видимо, все силы уходят на объятья. Ван Ибо смотрит на Сяо Чжаня, но его макушка ему мало чем может помочь, тогда он переводит взгляд на Чэнь Лифу, но тот только гладит женщину по спине и улыбается, когда замечает чужой взгляд. — Будем ждать вас в гости, — роняет Цюй Сисянь перед тем, как отпустить руку Ван Ибо и отстраниться от Сяо Чжаня. Абсурдность приглашения зашкаливает, но Ван Ибо не может не представить на секунду, как когда-нибудь он и Сяо Чжань будут дожидаться почтового состава, чтобы уехать из купола, и не сразу обнаруживает, что это провоцирует на его лице неконтролируемую улыбку. Сяо Чжань подталкивает товарища Чэнь в спину и тараторит: — Идите же. Идите. Вам в последний вагон, покажите письмо от меня. Обязательно напишите, как доберётесь. Или отправьте записку с книгами, — Сяо Чжань продолжает бубнить, хотя товарищи Цюй и Чэнь быстрым шагом идут к поезду. — Только сначала обустройтесь. Не волнуйтесь за нас. Мы тут справимся… Сяо Чжань замолкает только после того, как Ван Ибо обходит его сбоку и становится спереди, загораживая силуэты удаляющейся пары. От вида вмиг погрустневшего Сяо Чжаня Ван Ибо становится не по себе. Он не придумывает ничего лучше, как обнять Сяо Чжаня, но не слишком усердствует, потому что в его понимании шанс, что товарищ Цюй сломала ему ребро-другое, довольно велик. Стоя спиной к почтовому составу, Ван Ибо не видит, но слышит — спустя пару минут раздаётся сигнал отправления поезда, следом начинают стучать колеса, постепенно набирая обороты до тех пор, пока ритмичный стук не смолкает где-то вдалеке.◦
Поезд, который увозит от них Чэнь Лифу и Цюй Сисянь в новую — незнакомую Сяо Чжаню лично — жизнь, в последний раз мелькает сигнальными огнями и исчезает за далёким поворотом. Сяо Чжань ощущает пустоту — словно подошла к концу ещё одна глава летописи их купола, сюжет которой разворачивался несколько месяцев на их глазах, получив значительное ускорение за последние несколько недель. Хочется верить, что конец счастливый, хотя всё, что он сказал недавно Ван Ибо, до сих пор остаётся верным — отстраивать быт заново на острове будет очень тяжело. Но они не первые и, скорее всего, не последние. В ответ на забравшиеся под его пиджак, поглаживающие спину горячие широкие ладони Ван Ибо Сяо Чжань думает, не пришла ли пора и ему задуматься о том, чтó делать в будущем. О том, чтó он может предложить Ван Ибо. Помимо правды, конечно. Чем они будут заниматься дальше? Продолжат вести якобы подрывную деятельность? Она настолько микроскопическая в масштабах всеобщей оболваненности, что порой, когда Сяо Чжань переживает кризис жанра, напоминает тараканью возню. Каждый имеет право верить в то, что ему больше нравится, и если кому-то в самом деле по душе заветы Собрания — то кто он такой, чтобы приходить в чужой монастырь со своим уставом. Может, пришло время расслабиться и уехать? Но неопределённость сценария, который для себя выбрали и которому теперь следуют товарищи Цюй и Чэнь, пугает гораздо больше, чем опасность, которая таится в лице законопослушных граждан и Собрания. Опасность эта — лично для Сяо Чжаня — даже иллюзорна и на деле никакой опасностью не является, потому что он слишком хорошо знает правила игры. — У меня для тебя тоже есть подарок, — Сяо Чжань отстраняет Ван Ибо ладонью. Ван Ибо от этой новости широко улыбается — впервые за всё утро: — Припрятал ещё один зонт? — Чтобы получить от меня зонт, тебе сначала придётся подумать о браке, — приподнимает брови Сяо Чжань и не может сдержать улыбку. Ван Ибо, видимо, решает оставить этот выпад без ответа, многозначительно хмыкает и следит взглядом за руками Сяо Чжаня — он хлопает себя по карманам пиджака и, обнаружив искомое, достаёт небольшую почтовую карточку. — Не думал, что они когда-нибудь мне пригодятся, — он протягивает открытку Ван Ибо. — Хочешь, чтобы я хранил дома контрабанду? — Ван Ибо улыбается ещё шире, когда рассматривает отпечатанного на картоне «Странника». — Да, твёрдо намереваюсь сделать склад у тебя в комнате, чтобы ты не смог нас сдать. — Мне ничего не мешает написать на вас кляузу и сказать, что я изучал запрещённые материалы и размещал их у себя в комнате, чтобы войти в доверие и усыпить вашу бдительность, — улыбка пропадает с лица Ван Ибо. — Что ж, — разводит руками Сяо Чжань и не находится, что ещё может ответить на это. Исключить такой поворот событий очень хочется, но, наверное, всё же не стоит. — Тогда поспешим домой, доносы сами себя не напишут.◦
Когда вдалеке показывается лестница, ведущая на поверхность, вместе с которой вполне себе обозримо маячит прежняя жизнь с присущей ей стабильностью и контролем, Ван Ибо, старший инспектор центрального управления, табельный номер 3726, имеет в своей голове сразу несколько вариантов развития событий и того, что ему следует сделать. Для протокола: какой бы из сценариев он ни выбрал в будущем — закончатся они одинаково. Того, что он увидел и услышал — одним словом, узнал — за время пребывания в странной квартире, хватит, чтобы обогнать по количеству знаков любое донесение, которое ему доводилось читать в жизни. Их маленькое путешествие обратно — по факту первая ситуация, когда Сяо Чжань и Ван Ибо находятся не в закрытом помещении и не в окружении жителей купола, перед которыми волей-неволей приходится держать лицо. Важное дополнение: Ван Ибо, помимо всего прочего, находится в сознании и полностью отдаёт себе отчёт в происходящем. Не то чтобы натасканный Собранием инспектор имел в своём распоряжении что-то, хотя бы близко напоминающее интуицию, но зато ей — в определённой степени — теперь обладает Ван Ибо. И по ощущениям, которые диктует эта самая интуиция, он как никогда близко подобрался к тому, ради чего некий рок подтолкнул его перебраться в Сяоюань. По подсчётам, которые производит инспекторская сущность, — к вечеру он будет обладать всеми необходимыми знаниями. По привычке Ван Ибо продолжает своё наблюдение — регистрирует в голове малейшие детали поведения своего спутника, с которым впервые оказался не в помещении и пока что ещё не в куполе. Таким образом, к имевшимся до этого фактам добавляется, например, следующий: походка у Сяо Чжаня великанская. Вот до чего ты скатился, шепчет ему работник комиссариата, это же абсолютно бесполезное знание, но Ван Ибо мало что может с собой поделать, когда глядит на эти преступно длинные ноги — в который раз за последние несколько суток. Кто вообще позволил отрастить такие? Иначе как аномалией не назовёшь. В походке читается присущая Сяо Чжаню энергичность и живость, поспевать за ним тяжело. Самому Ван Ибо прежде никогда не приходило в голову жаловаться на длину собственных ног, но в текущей битве он явно проигрывает — на один размашистый шаг Сяо Чжаня приходится полтора инспекторских. На поверхность они выныривают, когда едва начинает светать — и без того безликие серые постройки сливаются в однообразную кашу, едва отличимые друг от друга. Ван Ибо, кажется, окончательно теряет чувство самосохранения и воображает себя настоящим шпионом, когда им приходится перебегать от здания к зданию. Всё произошедшее и происходящее неожиданно приятно щекочет нервы, заставляет кровь шуметь в ушах. Пока Сяо Чжань выглядывает за угол очередного барака, отделяющего их от финишной прямой до запасного выхода десятого общежития по Хуаньци, Ван Ибо поглаживает почтовую открытку в кармане; следом инспектор нащупывает в подкладке потрепанную фотографию. — Иди наверх, я должен зайти к товарищу Чжу, встретимся вечером, — шепчет Сяо Чжань прежде, чем открыть запасный выход и впустить сначала Ван Ибо, а потом войти самому. Возможно, рассудок Ван Ибо несколько помрачён из-за обратной дороги или озвученного вслух неизбежного факта, что прямо сейчас их пути расходятся. А может, всё как раз-таки наоборот, и он чересчур просветлился за то время, пока был вырван из привычной рутины. Как бы там ни было, стоит Сяо Чжаню вынуть ключ из замочной скважины и повернуться к нему, Ван Ибо решает, что в стихотворение про поцелуи нужно срочно добавить строку, а можно — даже целую строфу. Потому что наравне со всеми прочими поцелуями, очевидно, существуют такие, что дарят на прощание. В случае Ван Ибо такой поцелуй — долгий и глубокий, то ли ставящий точку, то ли начинающий новый абзац. К лестнице он подходит со сбитым дыханием, словно пробежал несколько пролётов, но на деле — не преодолел ещё ни ступеньки. Взявшись за поручень, он оглядывается через плечо на Сяо Чжаня — тот скрывается в коридоре первого этажа. Тот самый товарищ Сяо Чжань, табельный номер 82475, работник опытно-конструкторского бюро, что на поверку оказался нарушителем первого порядка и при этом по какой-то неясной причине находится под покровительством Собрания. По лестнице Ван Ибо поднимается, следуя определённому ритму и стараясь не скрипеть резиновой подошвой спортивных кед. Теперь ему следует быть предельно осторожным.◦
Сосредоточиться на работе у Сяо Чжаня впервые не выходит. Вернее так: сосредоточиться на том, чтобы делать вид, что он сосредоточен на работе, не получается. Как бы он ни старался выглядеть расслабленно, привычно встав у кульмана, засунув руки в карманы, пока нахмурившись изучает текущую разработку, на бумаге вместо фигур прыгают слова, которые сами собой собираются в целые предложения. По большей части — вопросительные. Хорошо ли себя чувствует товарищ Ван? Не стало ли ему хуже? Исключительно благодаря мышечной памяти Сяо Чжаню удаётся крепко держать механический карандаш в руке, но линии, которые выходят сегодня из-под его пера, непривычно дёрганые и неровные. Сяо Чжань смотрит по сторонам и не успевает вовремя опустить взгляд — приходится кивнуть коллеге, что возвращается от начальства. По радио передают новости промышленного района вперемешку с краткими выдержками из протоколов вчерашних заседаний. Должно быть, ответственные авторы трудились всю ночь, чтобы отшлифовать текст, добавить пропаганды, щепотку буквально — обыватель и не заметит. Если бы он сам не знал, как пишутся все эти доклады и лектории, наверное, тоже бы слушал, затаив дыхание и заходясь в восторге от звучащих достижений. Но этим сладким пропагандистским речам не отвлечь от более волнующих вещей. Как там работается товарищу Вану? Сможет ли вести себя, не вызывая подозрений? При этом сам Сяо Чжань впервые в жизни не может делать вид, что всё у него, как обычно, что он ничем не отличается от остальных. На обеде сохранять лицо становится особенно тяжело — он едва оказывается способен поддержать беседу с коллегами, которые, не выражая ровным счётом никакой эмоции на своём лице, вежливо интересуются его здоровьем и ангиной. Зацепившись за эту тему, Сяо Чжань сообщает, что уже не температурит и был официально выписан врачом, вот только продолжает испытывать лёгкое недомогание. В ответ на это его соседи понимающе кивают и говорят, что и так поняли это — по не совсем нормальному поведению. После фрустрирующего по всем статьям обеда становится понятно, что если за кого и стоило переживать из них двоих, то точно не за Ван Ибо. Когда они встречаются на выходе из столовой, товарищ Ван выглядит собранным и уверенным в себе — походка ровная, спина прямая, смотрит перед собой. Сколько Сяо Чжань ни пытается перехватить чужой взгляд, так у него ничего и не выходит. Ситуацию спасает лёгкий кивок и мягкая улыбка товарища Жуаня, которого он встречает следом. То, что Ван Ибо способен сохранять холодный рассудок, — это хорошо, убеждает себя Сяо Чжань, когда встаёт у кульмана и берёт с полочки карандаш. Тем не менее, он не может не жалеть, что не попросил у товарищей Цюй и Чэнь поделиться житейской мудростью и опытом — как им удавалось делать вид, что они не особо-то и знакомы друг с другом, в течение стольких месяцев? Ведь они постоянно пересекались по работе или на заседаниях. И ни разу он не услышал от них ни одной жалобы. После обеда день тянется бесконечно. В попытках отвлечься от стоящего перед глазами равнодушного лица Ван Ибо Сяо Чжань представляет себе их вечерний диалог. Прикидывает, с чего начнёт. Что ему стоит рассказать? Как смягчить правду? Как не стать в глазах Ван Ибо таким же бездушным игроком, каким в его собственных является Собрание? К концу рабочего дня из-под его руки рождается на свет сотня, если не тысяча концентрических окружностей, хотя округлых форм вообще не планировалось на оригинальном чертеже. Вследствие этого недоразумения Сяо Чжань задерживается под видом того, что из-за болезни боится за сроки окончания работ, а подводить никого не хочется. В момент этого признания он мигом возвращает себе звание идеального работника. Когда их этаж пустеет, Сяо Чжань ждёт ещё минут двадцать, на всякий случай прислушивается к — отсутствующим — звукам в коридоре, после чего небрежно открепляет чертёж, сворачивает его трубочкой и засовывает в правую брючину, с одной стороны фиксируя носком, а с другой — прижимая ремнём. Сначала он думает избавиться от испорченного чертежа дома, но, спустившись на первый этаж по боковой лестнице, Сяо Чжань сворачивает в туалет, запирается в кабинке и выходит оттуда только после того, как превращает плотный лист ватмана в миллион крошечных клочков, что лёгкой рукой спускает в унитаз. Решение это было правильным, понимает Сяо Чжань, когда выходит из здания. По дороге домой он замечает, что его сопровождают. К остановке под видом обычного микроавтобуса подъезжает машина Собрания. Ехать в нём, когда к ноге прижат несгибаемый ватмановский рулон, было бы — по меньшей мере — неудобно. Улицы Даюаня, как и всегда, до тошноты прилизанные. Кустарники, даже несмотря на проклюнувшуюся зелень, всё ещё сохраняют форму после обрезки, как будто заточены в невидимый глазу стеклянный параллелепипед. Анютины глазки, подобранные по цвету, высажены настолько идеальными рядами, что Сяо Чжань не сомневается — если найти длиннющую линейку, отклонение едва ли составит пару миллиметров. К стоящим на одинаковом расстоянии друг от друга опорным колоннам купола привязаны ярко-красные растяжки с лозунгами. На фонарных столбах — стилизованные под плакаты портреты председателей и заместителей Собрания. Все эти пейзажи — главная причина, почему Сяо Чжань никогда не хотел жить в Большом круге — когда вокруг столько восторга по отношению к политике, пусть даже всё это оплачено из казны Собрания, тяжело сохранять здравый рассудок. Все эти лица на плакатах волей-неволей становятся ближе любого члена семьи, а написанные талантливыми авторами изречения — единственной мудростью, освещающей твои дни. Наверное, в такой обстановке даже те, кто знает все рычаги агитационной машины, со временем начинают верить в правильность звучащих из каждого угла идеалов, становясь жертвой своей же пропаганды. Должно быть, считают, что другим странам тоже нужна помощь в установлении идеального равноправия, построенного на обменной экономике и труде. Микроавтобус останавливается у здания горкома. Сяо Чжань намётанным взглядом замечает за свежеокрашенными воротами чёрный представительский автомобиль со специальными номерами и расслабляется. Сегодня здание кажется вымершим — свет горит только в лестничных пролётах, коридоры пусты и не освещены, кабинеты закрыты. Пока Сяо Чжань — по-прежнему в сопровождении двух безлико выглядящих представителей личного аппарата председателя — проходит весь первый этаж, он интереса ради скользит взглядом по именным табличкам. Конечно, в них мало что изменилось за то время, что он существовал где-то на параллельной орбите, занимаясь своими мелкими делами. Сюда, может быть, тяжело попасть, но ещё тяжелее — уйти. Поднимаются они на отдельном лифте в окружении роскоши: на полу разложен яркий ковёр, половину стены напротив дверей занимает огромное зеркало, а на боковых стенах сверкают бра — стеклянные подвески покачиваются, когда сидящий на табуретке в углу лифтёр без особого благоговения шмякает специальной палкой по кнопке предпоследнего этажа. Сяо Чжань, как и каждый раз до этого, думает — на кого учился этот сморщенный, с сероватым лицом и ничего не выражающим взглядом человечек в смешной шапочке и белых перчатках? Есть ли такая специальность, в рамках которой готовят к тому, что оставшуюся жизнь в течение n-ого количества часов в день человек будет кивать высокопоставленным гостям, жать одну из расположенных в два ряда кнопок, поворачивать ключ, чтобы лифт пришёл в движение? Время от времени лифтёр, должно быть, протирает зеркало у себя за спиной и меняет лампочки. А может, в его должностную инструкцию подобное не входит, и для этого есть специально обученные люди. Пока они поднимаются на нужный этаж, Сяо Чжань вежливо улыбается своим попутчикам и невольно вспоминает своё знакомство с товарищем верховным председателем. Произошло это…❝
Несколько лет назад Глядя в большое зеркало, Сяо Чжань поправляет воротничок рубашки и проходится ладонями по бортам пиджака. Вот теперь идеально. Из лифта он выходит, гордо вздёрнув подбородок, как и полагается человеку, удостоенному столь высокой награды. И сразу же встречается со своими… Сяо Чжань с интересом оглядывает лица повернувшихся к нему людей и задумывается, как их следует называть. Конкуренты? Нет, они здесь, конечно, не для того, чтобы соперничать. Им ничего не надо никому доказывать. Тогда коллег? Да, наверное, следует сказать именно так. Вслух этого никто не озвучивал, но из письма, которое он получил, было понятно, что встреча с товарищем верховным председателем Собрания — особое поощрение для лучших авторов, прикреплённых к Отделу агитации. Поэтому если здесь присутствуют такие же авторы, как и он, занимались они приблизительно одним и тем же. Кратко работу Отдела можно было бы описать следующим образом: авторы должны знать Устав и его риторику как свои пять пальцев, уметь пропустить его через себя и при необходимости выдать новую интерпретацию по мотивам. Если вдаваться в подробности, то у авторов довольно широкий спектр работ: сочинение текстов и вёрстка листовок, плакатов и всего необходимого для информационного оформления городской среды, приведение в надлежащий вид текстов документов и распоряжений, вычитка и подготовка учебников по обществознанию, разработка памяток для недавно переехавших граждан, написание текстов для новостей и наконец курирование срезов знаний. Сяо Чжань отчего-то думал, что все авторы будут его возраста, но навскидку выходит, что он здесь самый молодой. И это наполняет его особой гордостью — за себя, ведь он так долго и упорно учился и трудился, чтобы оказаться здесь; за этих людей, что разделяют его взгляды и лишь по этой причине достойны его уважения и товарищеского отношения; в конце концов за Собрание, которому чужды любые предрассудки. Всё именно так, как он пишет в текстах для лекториев, — равенство для них не пустой звук. Уж он-то знает. Секретарь рассаживает их в приёмной; в помещении царит восхитительная тишина, которую прерывает лишь звук клавиш. Каждый занят тем, чем полагается: авторы молча ждут приглашения в кабинет, секретарь обрабатывает входящую корреспонденцию. Гордость и благоговение Сяо Чжаня растёт по мере того, как он проводит время в приёмной, а потом попадает в кабинет товарища верховного председателя. Ничто не отличает это помещение от других, нигде нет неприемлемой роскоши, что присуща власть держащим при любом другом режиме. Может, он немного и удивился наличию отдельного лифта, но это продиктовано мерами безопасности, разве нет? Кажется, пульс у Сяо Чжаня повышается только при виде стоящей в начале длинного стола товарища Хэ Цзянь; честь он отдаёт с таким рвением, что пальцы от напряжения выгибаются полумесяцем. — Присаживайтесь, товарищи, — верховный председатель делает приглашающий жест и устраивается сама во главе стола, сцепляет руки в замок и кладёт их перед собой. — Очень рада встрече. Для начала я бы хотела узнать о вас и ваших успехах побольше. В течение последующего получаса догадки Сяо Чжаня подтверждаются — все присутствующие являются работниками Отдела агитации. Кто-то выпустился из военного университета, кто-то планировал стать журналистом. Но все они в равной степени овладели буквой Устава и в звучащих в данную минуту самопредставлениях рьяно демонстрируют это знание, словно подтверждая звание лучших агитаторов центрального комитета и, как следствие, своё право находиться в этом помещении. Но истории их настолько похожи друг на друга, что Сяо Чжань, сидящий справа от председателя и выступающий последним в их полукруге, испытывает некоторую неловкость, оттого что тратит время уважаемого товарища Хэ Цзянь рассказом, что мало отличается от остальных. Но неловкость эта, впрочем, сменяется благодарностью — товарищ Хэ Цзянь слушает его внимательно, никак не выдавая возможной усталости. — Блестяще, — подытоживает верховный председатель и нажимает на коммутатор: — Можно подавать чай. За чаем необходимость в разговоре отпадает. Сяо Чжань периодически оглядывает присутствующих, вежливо улыбается и делает глоток горячего напитка, тянется за сладостями в середине стола. Когда чай выпит, Сяо Чжань кладёт ладони по обе стороны от кружки и позволяет себе вновь оглядеть пространство — тогда он замечает, что сама уважаемый товарищ Хэ Цзянь чай не пьёт. Одной рукой она листает перекидной календарь — должно быть, сверяется с расписанием; второй — поглаживает пальцем ободок кру́жки. Сяо Чжаню становится немного стыдно, что его коллеги слишком нерасторопны, он хочет перехватить взгляд председателя, чтобы извиниться. Это единственное объяснение, почему он так бесцеремонно долго не отводит взгляд от уважаемого товарища Хэ Цзянь и, похоже, становится единственным, кто видит, как со стола председателя планирует на пол сброшенная рукавом её пиджака небольшая афиша. По крайней мере, Сяо Чжань думает, что это афиша, потому что из-за нечёткого зрения может рассмотреть только белую рамку с каким-то текстом и тёмное изображение по центру. Когда он наклоняется, чтобы поднять упавший листок, Сяо Чжань переживает ужас вперемешку с волнением — это похоже на страницу из каталога, только в отличие от перечня товаров, к которому он привык, внизу указана цена. И даже с учётом того, что последний раз Сяо Чжань видел деньги лишь в раннем детстве, ему хватает сил понять, что указанная цифра является баснословной. — Товарищ Сяо, всё в порядке? Сяо Чжань от неожиданности подскакивает на стуле, больно ударяется ребром о стол, за которым сидит, и провоцирует ввиду своей неуклюжести позвякивание чайного сервиза. А затем случается страшное: повинуясь порыву, который он пока что не в силах объяснить, Сяо Чжань притворно стонет от боли и размашистым цельным движением смахивает лист себе под ноги. Выпрямляясь на стуле, он хватается за бок, который в самом деле болит, но вполне себе терпимо, и напускает на себя виноватый вид: — Простите, уважаемый товарищ верховный председатель. Показалось, что развязался шнурок, — и сам поражается тому, как легко слетает с его губ оправдание, пусть и довольно безыскусное. После этого инцидента он уже не в силах воспринимать разговоры и напутственную речь верховного председателя; Сяо Чжань размышляет лишь о том, как незаметно забрать недоафишу домой и стоит ли это делать. Ужасно, но идеи рождаются в его голове именно в таком порядке. Если ничего не придумается, он всегда может отшвырнуть лишивший его покоя лист под стол председателя. Но решение приходит само собой — по окончании длинной речи уважаемый товарищ Хэ Цзянь вновь нажимает на коммутатор. Всем авторам вручают подарочные наборы в обычных бумажных пакетах, после чего встреча объявляется закрытой. Сяо Чжань, проявив удивительные театральные способности, о существовании которых прежде даже не подозревал, умудряется под шумок подцепить лист ступнями, а когда приходит время подняться, он сначала наклоняется к столу, подтягивает ноги к себе и, протянув руку, нашаривает страницу странного каталога. В ту же секунду Сяо Чжань не глядя укладывает лист в пакет с подарком. Не менее удивительной оказывается и его выдержка; он доезжает до гостиницы, ни разу не заглянув в пакет, хотя сказать, что у него чесались руки, — ничего не сказать. Но эта «чесотка» заканчивается в тот же момент, как он добирается до своего гостиничного номера. Так ли хороша была идея забрать вещь — чем бы она ни была — верховного председателя себе? Как же он осмелился? В гостинице Сяо Чжань запирает дверь, сбрасывает за секунду ставший ненавистным пакет на кровать, после чего зашторивает окна и вновь возвращается к двери. Недобро посмеиваясь, он набрасывает цепочку, словно она спасёт его, если из-за похищенного листка бумаги к нему действительно будет кто-то ломиться. Сяо Чжань кружит вокруг кровати несколько минут, так и не решаясь вытащить и рассмотреть то, что так опрометчиво посчитал обыкновенной агиткой. В итоге ему не удаётся заставить себя хотя бы притронуться к проклятому пакету, что одновременно является намёком на нечто неправильное как со стороны Собрания, так и со стороны Сяо Чжаня. Ужинает он в спальне — усевшись в кресло в углу, не спуская глаз со своей добычи, белым кульком неподвижно лежащей в изножье кровати. После ужина Сяо Чжань позволяет себе небольшую прогулку — по номеру, конечно; затем выключает везде свет и замирает у окна, немного разводит пальцами занавески и нахмурившись наблюдает за безлюдной центральной улицей. За полчаса до сна он принимает душ и переодевается в пижаму. Не выходя из ванной, наливает себе стакан воды, вытряхивает на ладонь горстку витаминов и, вернувшись в комнату, неторопливо отправляет в рот по одной таблетке, сопровождая громким глотком из стакана. Запив последнюю пилюлю изрядным количеством воды и вернув стакан в ванную, Сяо Чжань вновь садится в кресле и, блуждая невидящим взглядом по гостиничному номеру, посвящает себя самой приятной части вечерней рутины — сочиняет несколько абзацев для лектория. И хотя текст понадобится ему лишь через несколько месяцев, Сяо Чжань получает особое удовольствие, когда отправляет свои работы заранее. Всякое общество должно строиться на возведении двух крепостей — крепости материальной и крепости идеологической. Первая из этих двух составляющих надёжно защищена — благодаря революционным и прославленным в остальном мире решениям, приведшим к непрерывному развитию экономики и многократному приумножению материальных богатств. Сяо Чжань переводит дыхание, и нескольких секунд оказывается достаточно, чтобы глаза сфокусировались на неприкаянно лежащем на сером покрывале белом пакете. Дальнейший кусок текстовки Сяо Чжань произносит вслух, гипнотизируя подарок и стараясь при этом звучать угрожающе, словно это поможет избавиться от инородного предмета в его врéменном обиталище. Однако же, если не уделить должного внимания идейному уровню развития граждан, хозяйственное строительство будет неминуемо заторможено. Отсюда следует: нужно воспитывать каждого человека достойным членом общества как на материальном, так и на идейном уровнях. Для этого необходимо государственными и товарищескими силами оградить человека от шагающей по миру империалистической заразы, иными словами, целенаправленно воспитывать представителей общества, постепенно наставляя их на путь истинных идей. Привычный набор вечерних действий приносит ему успокоение, хотя и меньше ожидаемого. Но всё же после этого Сяо Чжань наконец забирается под одеяло и резким толчком сбрасывает пакет ногами. Когда подарок наконец исчезает из поля зрения, Сяо Чжань на радостях хлопает в ладоши, поворачивается на бок и засыпает практически мгновенно. Радость, однако, успевает выветриться к тому моменту, когда его будит оглушительный звон будильника. Так Сяо Чжань думает сначала. Но потом осознаёт, что никакого будильника он не ставил. Звонит… гостиничный телефон. — Товарищ Сяо, — раздаётся знакомый женский голос на другом конце телефонного кабеля, но ощущение такое, словно он звучит прямо в его голове. И спрашивает этот голос нечто вопиющее: — Как вам понравился вчерашний подарок?❝
В приёмную верховного председателя Сяо Чжань возвращается тем же утром. Его вид — одежда, причёска, даже несчастный белый пакет, доставляющий ему столько тревог — ничтожно мало отличается от вчерашнего. Разве что идёт он в обратную сторону и делает это менее уверенно, чем когда бы то ни было, — будто кто-то не особо педантичный мотает карандашом кассетную плёнку по окончании лектория. Что именно вручили труженикам Отдела агитации, Сяо Чжань не знает до сих пор. Более того, если ради этого знания ему придётся вновь взглянуть на многострадальный лист — точно с запрещёнкой, предательски сообщает ему подсознание — он тогда вообще предпочтёт вернуть подарок, так и не ознакомившись с его содержимым. С лифтёром Сяо Чжань здоровается дёргано и чуть не стукает его пакетом — с запрещёнкой, ещё громче звучит в его голове — в своих нелепых трепыханиях. Во время подъёма он разглядывает ковёр у себя под ногами, попутно пытаясь придумать внятное объяснение, почему он так поступил. Под «так» подразумевается, конечно, весьма конкретное: умолчал о недопустимом и умыкнул чужое. Сяо Чжань призывает все свои знания, чтобы найти модели поведения и мышления, подходящие к той ужасной ситуации, в которой он оказался. И вовсе не по своей воле — это всё жуткое стечение не менее жутких обстоятельств. Есть ли в Уставе что-нибудь на тему того, что коли недопустимое случается в стенах кабинета товарища верховного председателя Собрания, недопустимым это считать нельзя по определению? Или на тему того, что всё, что случается в кабинете главнокомандующего, остаётся в нём? Или что-нибудь такое: уважаемый товарищ Хэ Цзянь, как путеводная звезда, ведущая за собой их общество, имеет полное право хранить запрещённые материалы на рабочем столе просто с той целью, чтобы никогда не забывать о враге, который продолжает существовать. В голове Сяо Чжаня к тому моменту, когда он делает шаг в приёмную, напоследок жалобно оборачиваясь на игнорирующего его властителя лифта, случается настоящая ядерная катастрофа, оставляющая после себя зону отчуждения — мыслей ровным счётом ноль. Впрочем, при виде пустой приёмной нулевыми также оказываются сомнения на тему того, про какой подарок говорила уважаемый товарищ Хэ Цзянь и сколько ещё счастливчиков получили такой же приятный сюрприз. Сяо Чжань садится на стул, укладывает на колени свой белый кулёк. Как прозаично, что пакет именно этого цвета — чистота и невинность в сочетании с символом старения и увядания. В эти концепты как раз и вписывается текущее состояние Сяо Чжаня. Он всегда соблюдал все без исключения правила, был самым преданным ретранслятором идей Собрания, но сейчас, с каждой минутой, пока он дожидается разрешения войти в кабинет верховного председателя, Сяо Чжань как будто сдувается, выцветает, усыхает — даже сидит сгорбившись и уставившись в треклятый пакет, лежащий на коленях. Телефонная трель заставляет его вздрогнуть и немного прийти в себя: — Товарищ верховный председатель задерживается на встрече и просит вас подождать в её кабинете, — подняв глаза, Сяо Чжань видит, что секретарь выходит из-за своего стола. Он тут же вскакивает на ноги, переживая неожиданный прилив сил. Скоро — он уверен — это досадное недоразумение разрешится. В два шага Сяо Чжань оказывается у двери, но секретарь качает головой: — Нам вниз, — и вызывает лифт, который всё это время оставался на их этаже. Лифтёр даже не меняется в лице, когда шлёпает своей указкой по нужной кнопке.❝
Если преисподняя существует, то это точно она — вот первая мысль, которая приходит Сяо Чжаню после того, как секретарь чуть ли не пинком в спину вталкивает его в это странное помещение, закрывает дверь с другой стороны и предательски чиркает ключом в замке. Ладно, с преисподней Сяо Чжань немного погорячился; в подобную чушь он вообще-то не верил — в Уставе же про неё ни слова, а значит, это автоматически отводится в категорию не представляющих никакого интереса вещей. Вторая идея, которая его осеняет и которую он расценивает как куда более реальную, — это проверка его преданности и лояльности Собранию. И её Сяо Чжань настроен пройти на «отлично». В припадке решительности он сжимает ручки своего неизменного бумажного спутника и кивает сам себе, но так и не может сдвинуться ни на шаг. Потому что он не очень уверен, в чём именно заключается эта проверка. Он должен провести здесь какое-то время и не соблазниться? В таком случае ему лучше не сходить с места. Может быть, он должен доказать свою верность более радикальным способом и, скажем… сжечь здесь всё к чёртовой матери? Сяо Чжань настолько не в себе, что даже этот вариант кажется ему приемлемым и имеющим право на существование. Он в целом сейчас готов перебирать самые сумасшедшие формулировки, если только это поможет абстрагироваться от того, что он видит перед своими глазами. Размышляя об аспектах пожарной безопасности, Сяо Чжаню удаётся сделать несколько шагов — исключительно, чтобы упасть в председательское кресло. И он тут же понимает, что это действие было непредусмотрительным. Сейчас, когда он утопает в мягком бархате обивки, помещение вокруг него сужается до крохотного пространства, из которого кто-то разом выкачал весь воздух. Сяо Чжань переводит взгляд с одной картины на другую, и ни в одной не видит спасения, и не чувствует ничего, кроме не пойми откуда взявшейся чернильной, необъятной пустоты у себя в груди. Оставшийся в лёгких воздух Сяо Чжань тратит, чтобы слитным потоком слов произнести то, что всегда оставалось твёрдым монолитом. С незыблемыми убеждениями всегда и везде жить и действовать согласно идеям и воле Собрания, ежеминутно стоять на страже принципов и вести непримиримую борьбу против чуждых идеологических течений, вносить свой вклад в достижение идейно-волевого единства. Но даже этот пассаж, вдохновенно заготовленный для следующего лектория, не способен заткнуть зияющую дыру внутри Сяо Чжаня и не помогает в борьбе против тьмы, которая его сейчас окружает. Тьмы, которая произрастает из самого сердца Собрания и вот-вот подчинит себе и его сердце тоже.