❝
Последующие дни можно назвать стабильными. Раньше это слово Сяо Чжаню очень нравилось, но теперь оно подразумевает под собой рутину, которая не приносит ему никакого удовольствия. Но хуже всего — он не представляет себе, сколько будут продолжаться приглашения верховного председателя, от которых он, конечно, не может отказаться. Хотя бы по той банальной причине, что никто не спрашивает, придёт он или нет. Правда, сама председатель больше не звонит. Будит её безымянный секретарь, сообщает время, в которое необходимо прибыть в горком, и успевает отключиться ещё до того момента, как Сяо Чжань начинает пыхтеть. А он пыхтит. Очень сильно пыхтит. Все визиты — пытки, проверки, Сяо Чжань называет их по-разному в зависимости от того, насколько сильно в нём разыгрывается кризис веры в Собрание в конкретный момент времени — неизменно начинаются на последнем этаже здания горкома. Там он появляется лишь затем, чтобы услышать: — Уважаемый товарищ верховный председатель задерживается на встрече и просит вас подождать в её кабинете. А потом секретарь вызывает лифт, в котором молчаливый властитель табуретки и указки на доли секунды поднимает на них глаза, принимает на борт посетителя и вдавливает кнопку предыдущего этажа, не перекинувшись ни единым словом с секретарём. Единственное, что меняется, — так называемый кабинет. Сяо Чжань лишь несколько недель спустя начнёт подозревать, что под этим скромным словом подразумевается сразу весь этаж. Просто он — глупый маленький человек — не сразу понял размах мысли верховного председателя. Хотя стоило бы, потому что по диапазону уготовленных пыточных проверок — или проверочных пыток — ясно, что председатель человек разносторонний и ценящий масштаб. Во второй день Сяо Чжаня запирают в маленькой комнате, где из мебели лишь стул да стол, ровно по центру которого лежит книга, правее — лист бумаги и ручка. Испытание это могло бы считаться простым, если бы стена перед столом не была из прозрачного пластика. За ней — бесконечные, утопающие во мраке библиотечные ряды книгопечатных изданий с ужасающе пёстрыми обложками. Сяо Чжань — за неимением лучших идей — решает переставить стул и садится спиной к прозрачной перегородке, отделяющей его от выставленных напоказ запрещённых богатств. Книгу, лежащую на столе, он даже не открывает, не смотрит на обложку. Чем бы это ни было, считает Сяо Чжань, он не собирается поддаваться. И у него получается — когда его выпускают из комнаты, книга не сдвинута ни на миллиметр. В гостиницу он возвращается с гордо поднятой головой и с чувством выполненного долга. Если это была проверка — он справился. Если это была пытка — он даже не заметил! После ужина и новостей настроение выравнивается окончательно; перед сном даже удаётся немного развить записанную вчера идею. Перерождение человека и его нравственное восхождение начинается с изменения концептуального базиса, на который он опирается день ото дня. Последовательное вооружение народных масс здоровым идеологическим аппаратом позволяет развивать и укреплять общество и товарищество. Прочная теоретическая база надёжно защищает нас от свирепых бурь — опасностей, надвигающихся извне. Отстоишь идеи — победишь; утратишь идеи — всё погибнет. На третий день Сяо Чжань вновь в той же комнате, только стул в этот раз привинчен стальными уголками к полу. Ну и ладно, таким его не напугать, думает Сяо Чжань, но всё же первое время испытывает дискомфорт, когда взгляд случайно фокусируется на библиотечных стеллажах. Тем не менее, неправильного интереса и любопытства они в нём не вызывают. Ему удаётся убедить себя, что отделённые прозрачным пластиком книги не представляют никакой угрозы. Пока он сам не изъявит желание познакомиться с ними, накинуться они на него не смогут. Вроде бы. Секретарь заглядывает между делом, смотрит на Сяо Чжаня, выразительно переводит взгляд на стол, где всё в том же непочатом состоянии лежит книга, делает какое-то сложное лицо и уходит. В этот день обедом его так и не кормят, но голодный желудок не мешает этому ударнику агитационного труда продолжить свои филологические изыскания — сидя в комнатушке, он занят исключительно придумыванием изящных формулировок для своего любимого Отдела пропаганды. Вечером Сяо Чжаня освобождают в обычное время. По выходе из горкома он сразу же забывает о досадном времяпрепровождении и держит путь в гостиничную столовую. Вероятно, председатель оценила его рвение и решила усложнить проверку. К такому выводу Сяо Чжань приходит, когда на следующее утро обнаруживает, что книга на его столе открыта. Но при виде этого Сяо Чжань только фыркает — если кто-то в самом деле считает, что подобное может соблазнить и пошатнуть его веру в постулаты Собрания, то крупно ошибается. Более того, Сяо Чжань решает, что ему необходимо тоже как-то проявить себя и подготовить достойный ответ. В конце концов, на каждое действие существует противодействие. Вопрос лишь в том, каким оно должно быть? Что именно от него ждёт Собрание в лице достопочтенного председателя? Увы, никакого подручного инструментария для достойного ответа у него нет. Поэтому Сяо Чжань краем глаза изучает лист бумаги, по-прежнему лежащий на столе. Взгляда по диагонали достаточно, чтобы понять: это тест. Причём на знание текста книги. План приходит ему в голову немедленно. Когда вечером его отпускают на волю — обеда, к слову, опять не случилось — невозможно прочитать ни одного вопроса из среза знаний. Всё имеющееся пространство на листе с двух сторон испещрено крупными и жирными иероглифами, выведенными твёрдой рукой одного из лучших сотрудников Отдела агитации. Какой бы ни была деятельность человека, первоочередную роль в ней играют идеи, к которым он обращается осознанно, активно преобразует и использует их для решения предстающих перед ним задач и проблем. Только тот член общества, чьё сознание пропитано постулатами Собрания, чьи действия преследуют исключительно интересы народных масс, может сопротивляться и выйти победителем в борьбе, где враги социализма путём дезинформации и подмены фактов пытаются распространить свои буржуазные идейки, переманить на путь индивидуализма и насадить власть золотого мешка. Сяо Чжань доволен своим протестом настолько, что по возвращении в гостиницу не замечает, что администратор зовёт его. Настроение ощутимо портится, когда товарищ догоняет его, чтобы сказать: — В вашей комнате размещён рабочий терминал. Как это понимать? Конечно, Сяо Чжань, как и полагается, готов трудиться на благо Собрания из любой точки Республики и в любое время, но разве это не означает, что его пребывание в Дамэне как-то уж слишком затягивается? Стараясь не думать об этом и не делая никаких прогнозов, Сяо Чжань пользуется терминалом по назначению: перенабирает свои черновики, что появились за эти дни, и заодно по памяти записывает то, что придумалось сегодня. От осознания, что ни одно из прекрасных слов, возвеличивающих идеологию Собрания, не пропадёт даром, он чувствует себя по-настоящему полезным — настолько, что даже засыпает с довольной улыбкой на устах. Очевидно, противодействие тоже рождает противопротиводействие. Или как назвать то, что в следующий свой визит в горком Сяо Чжаня ждёт не только заменённый лист с тестированием, но и резкая эскалация книжного конфликта: как только его закрывают в комнате, откуда-то проливным дождём на его бедную голову начинает литься непрекращающийся поток слов. И, увы, это не лекторий выходного дня, не выступление председателя перед студентами педагогического института, не обращение заместителей. Сяо Чжань решает, что в такой ситуации у него не остаётся иного выхода: он скользит взглядом по первой странице книги и в ту же секунду получает подтверждение своим догадкам — да, ему читают именно это произведение. С самого начала. И, вероятно, будут читать до самого конца. Он оглядывается в надежде найти источник звука, но в явном виде громкоговорителей нигде нет. Тогда Сяо Чжань забирается на стол — одарив перед этим грустным взором приколоченный к полу стул — и надавливает на потолочные панели, благо рост позволяет ему такие экзерсисы. Времени на то, чтобы, перемещая стол с места на место, приподнять все панели, уходит прилично. Он настолько увлечён, что ему удаётся не вслушиваться в слова, но, когда все его усилия терпят крах и не приводят ни к какому результату, Сяо Чжань возвращает стол на первоначальное место, садится за него и волей-неволей улавливает отдельные фразы диктора. Он даже не пытается держать осанку — беспомощно растекается на стуле, вытянув ноги и бессильно опустив плетьми руки, и смотрит невидящим взором в пластиковую перегородку. Единственное, на что хватает его сил, — стараться заглушить звучащий голос диктора. Сяо Чжань на полнейшем автомате генерирует текст и даже толком не даёт себе отчёта в том, чтó именно у него получается — только бы не слышать то, что доносится из колонок, только бы не дать этим мерзким словам достичь его ушей. Несколько часов кряду он отчётливо произносит агитационные речёвки — из-за царящего безумия в комнатке Сяо Чжаню начинает казаться, что всё это происходит не с ним. В сей ужасный день секретарь не то что не приносит обед, а вовсе не заглядывает к нему — лишь приходит глубоким вечером, позже обычного, чтобы отпустить домой. К этому времени Сяо Чжань лежит щекой на столе и едва слышно одними губами по инерции чеканит разрозненные реплики; в них смешивается всё подряд — фрагменты Устава с его собственными сочинениями, лозунги с агитационных плакатов, что он видел в родном куполе и успел прочитать на улицах Дамэна, фразы, написанные коллегами, и куски речей, прозвучавших из уст уважаемых трибунов режима. Голос Сяо Чжаня сел ещё до обеда и к концу дня напоминает шелест осенних листьев, горло саднит. В гостинице он поднимается в свой номер и идёт сразу в ванную. Там Сяо Чжань включает ледяную воду и, подставившись ртом под струю, долго пьёт прямо из-под крана, но никак не может напиться. На ужине он так и не появляется; умывшись и поставив стакан воды на переделанный под рабочий стол в гостиной, Сяо Чжань некоторое время записывает раздробленные мысли в терминал, а потом мёртвым грузом валится на кровать и засыпает как есть. Несколько часов непрерывного говорения с чрезмерным усилием делают своё дело — Сяо Чжань просыпается без голоса, но это, очевидно, не может считаться достойным оправданием не явиться в горком. В течение последующих пыточных дней, пока диктор нарочито медленно и с выражением зачитывает продолжение истории, Сяо Чжань просто лежит лбом на столе, заткнув уши и стараясь абстрагироваться. Раз он не может проговаривать вслух свои праведные мысли, он заставит их так громко звучать в своей голове, что ни одно омерзительное слово извне не сможет пробраться в его сознание. Сяо Чжань оказывается настолько продуктивным в этом методе, что каждым вечером ещё по паре часов сидит за терминалом, записывая все пришедшие к нему в голову идеи. Таким образом, меньше чем за неделю — с учётом прошлых наработок — он успевает закончить текст для полноформатного лектория выходного дня. Ему бы очень хотелось, чтобы именно это сочинение взяли для завтрашнего лектория. Сейчас ему вполне обоснованно кажется, что это его самая красноречивая работа. Очевидно, то, что происходит в стенах горкома, действует на его талант в высшей степени положительно. Но, увы, он сможет прослушать свой текст не раньше, чем через пару месяцев. Порядок важно соблюдать. Уже в полудрёме Сяо Чжаню приходит в голову страшная мысль: что если его вызовут в горком и в выходной день?❝
— Товарищ Сяо, чем мы здесь, по-вашему, занимаемся? — несмотря на то, что после лектория он вновь получил неприятный звонок от секретаря, встречает его лично верховный председатель на первом этаже опустевшего в выходной день горкома. Табуретка в лифте пустует — теперь Сяо Чжань может увидеть, что на сиденье лежит сложенный пёстрый шерстяной плед, видимо, призванный облегчить участь лифтёра. — Не смею рассуждать о великих планах верховного председателя, — отвечает Сяо Чжань и краем глаза наблюдает, как уважаемый товарищ поворачивает ключ и приводит лифт в движение. Едут они прямиком на предпоследний этаж. Верховный председатель Хэ Цзянь вздыхает так, что Сяо Чжань немедленно чувствует вину; он неправильно проходит испытания? Был недостаточно убедителен в выказанной лояльности? Могли ли за ним следить и увидеть, что он прочитал вчера часть первой страницы? Возможно, Собрание в курсе этой оплошности, и достопочтенный председатель недовольна именно поэтому? Молчание затягивается — они успевают доехать до нужного этажа и даже пройти часть коридора. Уважаемый товарищ Хэ Цзянь открывает дверь набившей оскомину комнаты и запускает туда Сяо Чжаня прежде, чем зайти самой. — Что ж, тогда я наведу вас на некоторые соображения. Откуда в здании Собрания могут быть книги? — верховный председатель, как экскурсовод, показывает рукой в сторону пластиковой перегородки. Сяо Чжань чувствует, как горит его лицо, видимо, не ускользает это и от внимания уважаемого товарища Хэ Цзянь: — Я была о вас лучшего мнения. Значит, вы в самом деле дерзнули подумать, что они здесь оказались незаконным путём? — Никак нет, уважаемый товарищ. Я посчитал, что это проверка. Что вы готовите меня к чему-то… особенному. — Как нескромно, товарищ Сяо. Но, не буду скрывать, в какой-то степени вы правы. Это действительно проверка, — верховный председатель подходит к столу и с нечитаемым выражением на лице касается пальцами обложки книги. Жест этот выглядит несколько странно и неуместно, но Сяо Чжань не слишком обращает на него внимание, так как председатель продолжает: — И всё же я перефразирую свой вопрос, чтобы облегчить вам понимание происходящего, потому что, очевидно, вы не совсем осознаёте ситуацию. Напрягитесь и подумайте, за каким отделом закреплён этот этаж и почему на него не может попасть рядовой посетитель или абы какой сотрудник? Сяо Чжаня осеняет так внезапно, и ответ кажется настолько логичным, что ему стыдно перед верховным председателем и самим собой. Как он не дошёл до этого раньше? Как посмел надумать себе несусветной чуши? — Это хранилище изъятых Комиссией по этичности знаний улик и вещественных доказательств, — каждое слово в этой реплике наполняет Сяо Чжаня радостью и спокойствием. На лице уважаемого товарища Хэ Цзянь не отражается никакой эмоции, она не подтверждает и не отвергает идею Сяо Чжаня, лишь направляется к выходу и у самой двери оборачивается: — Теперь вы понимаете, зачем оказались здесь? Не подведите меня. Вам ещё со многим предстоит ознакомиться, а сроки поджимают. Сяо Чжань чуть ли не подпрыгивает на месте, когда отдаёт честь: — Рад стараться на благо Собрания, уважаемый товарищ верховный председатель! Несколько секунд спустя он слышит, как в замке поворачивается ключ. Оставшись один, Сяо Чжань с досадой думает о том, что верховный председатель, должно быть, считает его полным дураком — как же он мог сразу не догадаться, что его готовят к работе в Комиссии по этичности знаний? Да, от собственной недалёкости в самом деле досадно; но от одной мысли, что в течение недели время от времени он позволял себе думать, что все эти вещи принадлежат лично верховному председателю, обжигающе стыдно. Однако длится этот стыд недолго, потому что на смену ему приходит гордость, что он показал себя достаточно безжалостным в отношении «соблазниться». Теперь пришла пора от холодной войны перейти к более решительным действиям — познакомиться лично с изъятой контрабандой и выйти победителем. В последнем Сяо Чжань не сомневается ни на секунду. Он присаживается за стол, поправляет брюки на коленях, засучивает рукава и смотрит на «объект», словно впервые видит. Сяо Чжань открывает последнюю страницу — от первого триумфа на пути к работе цензором его отделяет всего-то несколько сотен листов, плотно заполненных текстом. Прежде чем приступить к чтению, Сяо Чжань позволяет себе самодовольную улыбку. Потому что… может ли быть что-то ответственнее службы в Комиссии? Конечно, нет. Он уверен: только те члены их общества, что отчётливо понимают фундамент, на котором зиждется их беззаботная жизнь, могут ежедневно сталкиваться с происками врага и не поддаться соблазну ступить на кривую капиталистическую дорожку. Иными словами, в мир цензоров могут попасть только лучшие и самые преданные товарищи, зарекомендовавшие себя в глазах начальства. Сяо Чжань в себе не сомневается ни на секунду — он точно из таких — и собирается начать доказывать это прямо сейчас.❝
Продираться сквозь художественный текст оказывается сложнее, чем читать цитатник Собрания или постигать истины Устава. Это он понимает в конце того же дня и в течение последующей недели убеждается в этом всё больше. К моменту, когда секретарь открывает по вечерам дверь, Сяо Чжань успевает проштудировать катастрофически малое количество страниц, на которое у него обычно ушёл бы час, максимум — два. Вместо привычной лёгкости и состояния окрылённости, которое он испытывает, когда имеет дело с вышеозначенными произведениями ораторов Собрания, Сяо Чжань, закрывая вечером художественную книгу, ощущает на своих плечах неподъёмный груз из неприемлемых знаний, которые открываются ему одно за другим — по мере того, как позади остаётся очередная прочитанная глава. С каждым прошедшим днём темп чтения только уменьшается, хотя текста на страницах не всегда много — порой друг за другом идут стихотворения. Они-то Сяо Чжаню даются особенно тяжело. Он совершенно не понимает, как их интерпретировать, и подолгу гипнотизирует поэтические строки. Сложности, с которыми сталкиваются герои, также становятся всё более витиеватыми, равно как и хитросплетённые отношения между ними; порой Сяо Чжань спохватывается, что уже забыл того или иного персонажа или подробности происходивших ранее событий. Посему прилично времени тратится на то, чтобы вернуться назад и освежить в памяти предыдущие эпизоды. Возможно, если бы на его месте находился другой человек, он бы не стал так зацикливаться, но Сяо Чжань привык в совершенстве владеть изучаемым вопросом. Кроме того, не на последнем пункте в его мотивационном списке стоит идея, что именно въедливости от него и ожидают. В конце каждого дня, когда он оказывается в гостинице, номер в которой воспринимается уже как постоянное жильё, Сяо Чжань чувствует себя уставшим и разбитым. Этой усталости хватает, чтобы закрыть глаза на то, что пока он отсутствует, кто-то посещает его номер — в нём ежедневно появляется по одной-две вещи из тех, что оставались в его родном куполе. Да и те предметы, которые он собственноручно разместил по приезде — страшно подумать, было это несколько недель назад — иногда обнаруживаются лежащими на другом месте. Вечерами, чтобы как-то приободриться, Сяо Чжань больше обычного проводит за рабочим терминалом и не ложится спать, пока тот текст, который он пишет для агиток Собрания, не вытесняет из его головы тревожные мысли, спровоцированные тем, что он читает в течение рабочего дня. Сначала ему достаточно написать пару абзацев, чтобы заглушить эти голоса, но в день, когда в книге случается что-то вроде сюжетной кульминации, Сяо Чжань сидит за рабочим столом несколько часов кряду, пока его переживания по поводу судьбы героев не отходят на второй план. Тем не менее, они моментально возвращаются, стоит ему выключить терминал и пойти умываться. Перед сном, уже лёжа в постели, он думает о том, что недооценил работу цензоров. Возможно, она куда более сложная, чем Сяо Чжань мог себе представить, потому что враг-змееуст, очевидно, знает толк во владении письменным словом. На несколько минут, которые он может назвать действительно жуткими, Сяо Чжань думает, что он недостаточно компетентен, чтобы получить постоянную должность в Комиссии. От этих мыслей у него дыбом встают волоски на руках, которыми Сяо Чжань беспомощно сжимает пододеяльник. Но потом он решает не отчаиваться раньше времени — возможно, ему так тяжело даётся чтение, потому что это его первая запрещённая книга, которую он пока что даже не закончил. И к тому же — разве не логично испытывать особого вида трепет, раз уж на нём теперь лежит гораздо больше ответственности? Очень логично, отвечает сам себе Сяо Чжань, когда поворачивается на бок и забывается относительно безмятежным сном. На следующий день книга заканчивается. И хотя это было ожидаемо — при перелистывании страниц оставалось всего ничего — момент, когда глаза Сяо Чжаня вместо продолжения приключения натыкаются на выходные данные печатного издания, оказывается для него… болезненным. В растерянности, которую в своей повседневной жизни он назвал бы чрезмерной и неуместной, Сяо Чжань некоторое время шуршит последней страницей — туда-сюда перелистывает её, вчитывается в попадающиеся на глаза строки и не верит собственным глазам. Действительно закончилось? Переварить этот факт ему не удаётся даже тогда, когда он, совершая над собой практически акт насилия, закрывает книгу и отодвигает её прочь, пытаясь таким образом поставить точку и в собственном сознании. Сцепив руки в замок, Сяо Чжань начинает постукивать пяткой по полу, не совсем понимая, как ему теперь быть. К счастью, когда ему удаётся отвести взгляд от несчастной книги, он вспоминает про опросник и не присущим ему дёрганым движением хватается за этот лист бумаги, словно за спасительную соломинку. Отвечая на первые вопросы, которые требуют от него пересказать те или иные фрагменты книги, Сяо Чжань, не отдавая себе в этом отчёта, ощущает непостижимое благоговение и возможность отдалить тот факт, что история, поведанная автором книги, уже в прошлом. Понимание, что то, что с ним происходит, не совсем правильно, настигает, только когда он вчитывается в очередной вопрос. Зачем Линь Дайюй хоронит опавшие лепестки цветов персикового дерева? Вопрос вызывает зудящее раздражение, которое Сяо Чжаня уже постигало, когда он читал про странную черту героини. У Линь Дайюй обнаруживаются признаки расшатанной психики, которой она абсолютно не стесняется, твёрдой рукой выводит на листке Сяо Чжань и переходит к следующему вопросу. Чем Линь Дайюй привлекает Цзя Баоюя? Сяо Чжань краснеет, но всё-таки отвечает. У Цзя Баоюя похожее расстройство, на почве чего герои и сближаются. От каждого последующего вопроса он пыхтит ещё больше, но всё-таки заполняет опросник полностью. Оставшееся время до прихода секретаря Сяо Чжань проводит в праздном безделье — оно, однако, ему совершенно неприятно, но проблема в том, что в голове у него, словно спелые ягоды в плотном сиропе, плавают фразы и сюжеты из прочитанной книги. После ужина, расположившись перед терминалом, Сяо Чжань открывает документ с агитками и несколько минут тратит на то, чтобы прочитать написанное ранее и поймать настроение. Строки, в которых прослеживаются родные идеалы Собрания, вызывают счастливую улыбку, пока он скользит по ним глазами, но как только ставит курсор на новой строке и заносит пальцы над клавиатурой, Сяо Чжань понимает, что в его голове нет ни одной новой мысли. Тогда он отматывает больше текста, читает то, что писал три дня назад, и возвращается к белому листу. И снова — ничего. Ни одной — хотя бы самой малюсенькой идеи, которую можно было бы впоследствии раскрутить, — не рождается в его голове. Сяо Чжань не сдаётся — идёт в самое начало документа и читает текст вслух, с выражением и отмахивая, как дирижёр, ритм той рукой, что не занята прокруткой текста. На подобную деятельность, направленную исключительно на то, чтобы собраться с духом, у Сяо Чжаня уходит почти два часа. За это время за окном предательски воцаряется ночь, по внутреннему радио сообщается о наступлении комендантского часа. Но Сяо Чжань, неготовый смириться с неожиданной неспособностью создавать текст, выключает лампу и остаётся один на один с рабочим терминалом. В воцарившейся темноте лишь голубой свет пузатого экрана озаряет невообразимо мученическую гримасу на лице Сяо Чжаня, который не спускает глаз с курсора в начале новой строки. Он то появляется, то исчезает, насмешливо ожидая хоть каких-нибудь действий от самого талантливого автора Отдела агитации.❝
Сяо Чжань так и не получает никакой обратной связи на предмет правильности ответов на тест. Каждый раз, стоит заполнить лист с проверкой прочитанного, на следующее утро на столе его ждёт новая книга. Сей до абсурдности примитивный алгоритм остаётся неизменным, пока очередная неделя не начинается со встречи с верховным председателем. В какой-нибудь иной ситуации Сяо Чжань, обнаружив уважаемого товарища Хэ Цзянь, сидящую на том стуле, который занимал он сам по несколько часов в день прошедшие пару недель, мог бы удивиться. Испугаться. Обрадоваться. Сяо Чжань не нащупывает внутри себя на этот счёт ни одной эмоции — он вымотан необходимостью проводить ночи перед терминалом и засыпать перед ним же, так и не написав ни строчки. Что-то в нём безвозвратно сломалось, а он даже не понял, как и когда это произошло, но пожинает горькие плоды этой поломки: белый лист, который он гипнотизирует по несколько часов в кромешной темноте до тех пор, пока не начинают слезиться глаза, приводит его в такой ужас, что при виде верховного председателя он лишь вялым движением руки отдаёт честь. — Товарищ Сяо, — говорит верховный председатель и замолкает; на Сяо Чжаня эта драматическая пауза не производит никакого впечатления. — Позвольте поинтересоваться, как вы себя чувствуете? — Я… — Сяо Чжань пытается оценить, сколько он должен поведать уважаемому товарищу. И решает не говорить ничего. Это всего лишь начало долгого пути, ему надо адаптироваться, навык придёт. Если он будет жаловаться, ему точно не видать место цензора. — Я немного устал. — Я вас услышала, — сообщает председатель, проходится взглядом по Сяо Чжаню с головы до пят и поднимается. — Секретарь сопроводит вас на медицинский осмотр. От этой новости у Сяо Чжаня немедленно потеют руки: — Вам не о чем беспокоиться!.. Эта слабая попытка заверить председателя, что всё не так, как могло показаться, больше похожа на беспомощное блеяние барашка, которого отправляют на заклание. Перед тем, как покинуть кабинет, уважаемый товарищ Хэ Цзянь вместо прощания бросает: — Пока не стало слишком поздно, верно? В том, что это «поздно» ещё не настало, уверенность Сяо Чжаня тает по мере того, как врач проводит стандартный осмотр. Каждая манипуляция заставляет его думать о том, что надо вести себя нормально, но нащупать эту нормальность никак не выходит — голос вероломно дрожит, когда он отвечает на вопросы, над которыми прежде никогда не задумывался. Вдобавок Сяо Чжань зверски потеет и почти задыхается, стоит врачу сказать о том, что они переходят к функциональной диагностике. Поймут ли по его электрокардиограмме, что он больше не может писать агитационные, социально значимые тексты? Что не может говорить на языке Устава? Или что несколько дней назад ему удалось выцедить из себя несколько страниц, но они были настолько неприемлемыми по своему содержанию и похожи на художественную чертовщину, что Сяо Чжань, когда осознал, чтó он только что написал, удалил весь документ без возможности восстановления? Нет, конечно, пресловутые синусоиды не в силах рассказать о нём такие гадости, Сяо Чжань это понимает. Но понимание не приносит никакого успокоения — потому что, как бы ни пытался забыть те строки, он помнит каждое проклятое слово, что в необъяснимом дурмане было набрано его собственными пальцами. Врач, водрузив на нос очки, внимательно всматривается в цифры, которые они получают в результате краткого обследования. — Ваша схема лечения перестала работать, — эта фраза звучит как приговор. Затем врач пускается в запутанные объяснения, которые наталкивают Сяо Чжаня на мысль, что его владение китайским языком оставляет желать лучшего, потому что в объяснениях он понимает от силы процентов пять. По окончании переполненной медицинскими терминами тирады врач протягивает Сяо Чжаню флакон новых таблеток, но отпускает его только после того, как одаряет пространным напутствием: — Должна предупредить, что вы можете столкнуться с некоторыми… побочными эффектами, но, уверяю вас, товарищ Сяо, это абсолютно нормально. Не хворайте! — на этой ноте Сяо Чжань понимает, что приём окончен. Раздражающая трель телефона слышна ещё в коридоре и, хотя Сяо Чжаню никто и никогда не звонил в дневное время, он отчего-то уверен, что это по его душу, и припускает к номеру, сжимая в правой руке тубу с таблетками. Делает он это не зря; телефон звонит в его номере, в трубке раздаётся голос секретаря: — Товарищ Сяо, верховный председатель желает вам скорейшего выздоровления и даёт время прийти в себя. Сяо Чжань даже не успевает раскрыть рта, чтобы убедить секретаря в том, что ему не нужен никакой отдых, как в трубке раздаются короткие гудки. Когда телефон звонит в следующий раз спустя несколько дней, Сяо Чжань настолько занят борьбой с побочными эффектами новой схемы витаминной терапии, что даже не в силах дотянуться до телефонной трубки.