❝
Через несколько дней — по крайней мере, так можно судить по приходящей на смену светлому времени суток темноте, хотя не факт, что Сяо Чжань застаёт всё это в нужном порядке — после появления на тумбочке подарка ему становится ощутимо легче. Неким утром — счёт дням недели уже давно потерян и не может быть восстановлен без посторонней помощи — он просыпается в относительно бодром расположении духа и предпринимает вылазку в душ. После данной процедуры Сяо Чжань ещё продолжительное время всматривается в собственное отражение в маленьком зеркале в ванной, случайно зацепившись взглядом за собственную внешность, которая кажется чужой: глаза из-за синяков занимают чуть ли не пол-лица, скулы и подбородок агрессивно торчат острыми углами, губы приобрели нездоровый землистый оттенок, а щёки впали настолько, что Сяо Чжаню даже не за что ухватиться, чтобы легонько ущипнуть и попытаться придать им молодецкого румянца. Из-за этих неприятных глазу изменений новые флаконы, которые стоят на полочке под зеркалом, принимать во внимание не хочется, но приходится; совершив небольшое насилие над собой — одним больше, одним меньше, какая уже, впрочем, разница — Сяо Чжань выпивает положенное количество таблеток, возвращается в комнату и задумывается о том, что ему теперь делать. Для начала он решает позвонить администратору и попросить новое постельное бельё, а затем, справившись с непосильной задачей смены пододеяльника, окончательно смелеет: снимает с плечиков рубашку, удивительно твёрдыми пальцами методично вставляет одну за другой пуговицы в петельки и получает от этого неописуемое, граничащее с сумасшествием удовольствие. Не менее обстоятельно Сяо Чжань облачается в брюки, с должной аккуратностью заправляет в них рубашку, продевает ремень в шлёвки и застёгивает его, правда, проталкивая металлический язычок на несколько отверстий дальше обычного. В дверях столовой Сяо Чжань появляется в высшей степени довольный собой и, заслышав чудесные запахи, тут же ведёт носом с таким остервенением, словно только сейчас понимает, как ужасно он оголодал. Увы, тётушке на выдаче это неизвестно, поэтому довольствоваться приходится одной-единственной порцией. — Давненько вас не было видно, товарищ Сяо, уезжали куда-то? — безымянный компаньон по гостиничным трапезам — усатый мужчина лет тридцати — машет ему рукой. — Можно и так сказать, — таинственно улыбается Сяо Чжань и садится напротив своего приятеля. — Очень рад видеть вас в добром здравии, — откликается на это усач, но очень скоро ему приходится забрать свои слова назад: не далее, как через девяноста две секунды, на его левой щеке оказывается обслюнявленный и любезно пожёванный Сяо Чжанем кусок… баклажана. Вместо извинений и попытки исправить неприятность, Сяо Чжань выдаёт синонимический ряд эпитетов, более чем достойный безупречно владеющего словом сотрудника Отдела агитации: — Гадкий, мерзкий, отвратительный, тошнотворный, противный, вонючий… Но вот что именно является таковым, по какой-то причине добавить он не спешит; Сяо Чжань — ноздри его в гневе раздуваются, как у потревоженного красной тряпицей на горизонте быка — с раздражением взирает на ровно разложенные, напитавшиеся маслом дольки жареного баклажана в тарелке. Этого овоща там ровно столько граммов, сколько предписывает технологическая карта данного блюда, но всё равно это больше, чем Сяо Чжань готов стерпеть — по крайней мере, сейчас, когда его настигло это невероятное гастрономическое прозрение. — Простите? — наконец нарушает воцарившуюся тишину усач и хочет сказать что-то ещё, но осекается, когда Сяо Чжань, который, должно быть, выглядит сейчас чрезмерно свирепо, поднимает на него глаза. Кажется, только тогда сам Сяо Чжань замечает результат своих жевательных трудов на щеке своего усатого приятеля, приходит в ужас и громко сглатывает, прежде чем получается выговорить: — Ох, как же неудобно-то вышло, — и бросается к салфеткам, заставляя всю посуду подпрыгнуть и весело звякнуть, что только добавляет абсурдности сложившейся ситуации. Когда единственное физическое доказательство досадного недоразумения наконец надёжно спрятано в белой мягкой бумаге, оставшись лишь неприятным воспоминанием в головах двух сотрапезников, за обеденным столом воцаряется неловкая тишина, которую никто не осмеливается нарушить вплоть до самого окончания приёма пищи.❝
Если бы не телефонный звонок, который противной трелью бьёт прямиком по мозгам, Сяо Чжань вполне вероятно провёл бы остаток вечера в тяжёлых думах относительно столового казуса. Собственное поведение никак не укладывается в его картину мира, равно как не может он и осознать то, почему пища имела сегодня такой странный вкус. Не только баклажаны, но и рис, и водянистый суп, и кусочек рыбы. Буквально за минуту до звонка, Сяо Чжань в своём мыслительном процессе упёрся в небольшую преграду — отчаянно пытался вспомнить, какой вкус имели продукты до смены терапии, и… не смог. Звонок является для него спасением от самого себя — словно получив разрешение больше не мучаться своими тяжёлыми думами, Сяо Чжань кидается к тумбочке с излишним рвением и опрокидывает локтем пакет с подарком верховного председателя. — Товарищ Сяо, — в трубке безошибочно угадывается голос секретаря. — Вы отдохнули? Сяо Чжань — больше занятый созерцанием пакета у своих ног, нежели телефонным звонком — хотел было ответить что-то и поблагодарить за беспокойство на его скромный счёт, но реакции от него, как обычно, никому не требуется: — Ждём вас на этаже через полчаса. Мы и так выбиваемся из сроков, — вслед за этой безжалостной репликой секретарь одаряет Сяо Чжаня короткими гудками, не принимая никаких возражений. Сяо Чжань намерен смиренно исполнить предписание, но решает немного задержаться, когда водружает пластиковую трубку на место. Затем он наклоняется к полу, опираясь одной рукой на тумбу, и брезгливо подцепляет пакет, ставит его на кровать, осторожно заглядывая внутрь. Помимо украденного листка, который, очевидно, является учебным материалом в курсе для будущих работников Комиссии, в пакете лишь коробка, занимающая, впрочем, практически всё пространство. На то, чтобы открыть коробку цивилизованным образом, терпения не хватает. Сейчас, когда Сяо Чжань наконец-то набрался решимости, медлить кажется преступным деянием. Так что он вскрывает её небрежно, надрывая уголки, — в руки ему падает увесистый том в красной обложке из непонятного материала, но очень уж приятного на ощупь. «Хрестоматия золотых сочинений Собрания». Ещё несколько раз хаотично проведя пальцами по обложке — матовому и словно бархатистому, но явно не тканевому — Сяо Чжань возвращается к потрошению коробки. Однако там обнаруживается только похвальный лист на плотной бумаге размера А5. За добросовестное отношение к труду и за высокие нравственные показатели, достигнутые в социалистическом соревновании, тов. Сяо Чжаню вручается почётная грамота. Прикоснувшись указательным пальцем и проследив аккуратную подпись верховного председателя и её заместителя, награждённый товарищ разражается смехом — ну конечно же, не может быть никакой крамолы в деятельности Собрания. Откуда только такая богатая-пребогатая фантазия у глупого-преглупого Сяо Чжаня! Спустя несколько секунд подарки остаются в гостиничном номере брошенными в одиночестве. Небольшая грамота с красными лентами и чёрными иероглифами, выведенными перьевой ручкой, лежит поверх хрестоматии на кровати. Едва заметное на ощупь тиснение в центре грамоты смиренно ждёт своего часа и возвращения одного-единственного зрителя, кому оно предназначалось. По мере того, как на купол опускается ночь, тиснение начинает гореть набравшейся света люминесцентной краской чуть зеленоватого оттенка.❝
— Но я уже ознакомился с этой книгой, — с недоумением произносит Сяо Чжань, заметив знакомый переплёт и подойдя поближе, чтобы вчитаться в название и убедиться, что это самая первая книга, с которой началось его знакомство с запрещённой литературой в рамках тренировки для работы цензором. Обернувшись в наивной надежде на разъяснения, Сяо Чжань созерцает, конечно, пустое пространство. Но… разве замок закрывали? Он делает несколько неуверенных шагов, берётся за ручку и очень мягко надавливает, словно она может рассыпаться от бóльших усилий. Щёлкает язычок; когда Сяо Чжань тянет дверь на себя, она в самом деле открывается. Должно быть, секретарь так занят своими делами, что забыл закрыть. Именно такое объяснение придумывает для успокоения собственной души Сяо Чжань, закрывает дверь и садится за стол. Прежде чем придвинуть к себе книгу, он всматривается в срез. В нём только один вопрос. О чём этот роман? Глубоко вздохнув, он открывает книгу на самой первой странице и принимается за чтение. В конце первой главы Сяо Чжаня посещает чуднóе ощущение, что с того момента, как он впервые столкнулся с этим произведением, прошла вечность, или что он вообще читал что-то другое, потому что как иначе объяснить тот факт, что сейчас каждая строка воспринимается им как-то по-новому? За чтением Сяо Чжань не сразу понимает, что секретарь так и не приходит. Увлёкшись текстом и всё больше проникаясь переживаниями главных героев, чтение заканчивается затемно — это он понимает, когда выходит на разведку до туалетной комнаты, которую прежде Сяо Чжань посещал исключительно в компании секретаря, что всегда ждал за дверью уборной. В окне в конце коридора непроглядная темень. Подойдя ближе, Сяо Чжань прислоняется лбом к холодному стеклу, пересчитывает тускло мерцающие фонари на главной улице и вглядывается в тёмные здания — в них не горит ни одного окна. Очевидно, комендантский час в самом разгаре. Конечно, именно этот факт, а не слишком увлекательная история, на которую он смотрит новыми глазами, заставляет его отказаться от идеи вернуться в гостиницу. Секретарь если и появляется, то явно не в тот момент, когда Сяо Чжань бодрствует. Ближе к утру он крепко спит, устроив поверх открытой книги руку и примостившись на ней щекой. Проснувшись, он проверяет, открыта ли дверь или нет; умывается и возвращается к чтению, отлистнув несколько страниц назад, потому что читал уже в полубессознательном состоянии и не проявляя должного внимания — после этого чтения он как будто бы не помнит ни слова. К вечеру после Сяо Чжаня на столе остаётся книга, в которой страницы в одном месте неплотно прилегают друг к другу — кажется, что кто-то пролил на них воду, отчего после высыхания они деформировались. На этих страницах Линь Дайюй умирает от тоски и любовной печали, тонкая душа её не в силах пережить разлуку с любимым. Чуть правее лежит потрёпанный лист опросника с одним единственным словом по центру страницы; если бы это умозаключение увидел Сяо Чжань образца двухмесячной давности, он бы немедленно заполнил форму донесения на потенциальную девиацию в идеологическом мышлении. В зеркале лифта в течение всей поездки лучший сотрудник Отдела агитации вглядывается в свои покрасневшие глаза — то ли от многочасового чтения, то ли от пролитых слёз, которые он никак не мог унять, — в компании ещё более выразительных синяков под глазами. Сидящий рядом властитель указки не говорит ни слова, не здоровается, даже не кивает — молча везёт их на первый этаж. Как только Сяо Чжань выходит из лифта, то сразу же срывается на бег и, когда показывается на пороге гостиницы, едва дышит — но не от бега, как можно было подумать. Тем не менее, возвращение домой не приносит ожидаемого облегчения. В тёмном номере Сяо Чжань с удивлением глядит на горящий в темноте потусторонним свечением иероглиф, которого он, конечно, не видел при свете дня на грамоте перед тем, как уйти в горком вчера. Он вновь готов поверить в существование мистики и оккультизма, потому что иероглиф совпадает с его ответом на тест. 愛. Без малого тысячу раз пройдясь глазами по иероглифу, Сяо Чжаню начинает казаться, что и сам шрифт, который использован в тиснении, напоминает его почерк. Если бы не маленькое отличие в самом центре иероглифа — он сам привык писать «любовь» на новый манер, в тиснении же использована традиционная запись, ещё не потерявшая «сердце» — он бы в самом деле поверил, что иероглиф перекочевал по воздуху с бланка ответов на почётную грамоту. Он трясёт головой и с целью отвлечься от странных мыслей лезет в пакет, где лежит тот самый листок, с которого, вероятно, его жизнь пошла под откос. Пальцы несмело ощупывают плотную глянцевую бумагу — из-за выступившего пота на подушечках создаётся дополнительное трение, отчего периодически раздаётся специфический звук. Сяо Чжань продолжает бесцельно водить пальцем по листку ещё несколько минут, пока не решает, что готов встретиться лицом к лицу с чем бы то ни было. Для этого он идёт в ванную, включает свет, закрывается изнутри на защёлку и медленно — сантиметр за сантиметром — скользит взглядом по репродукции картины, уменьшенная копия которой в скудном освещении больше напоминает тёмное пятно. Сяо Чжань поднимает лист выше, к самому свету и, не отвлекаясь от листка и наплевав на правила безопасности, свободной рукой посильнее вкручивает лампу. Возможно, это действительно имеет нужный эффект, а может, он просто слишком усердно вглядывался, но в итоге содержимое картины Сяо Чжань различает в малейших деталях. На фоне алого зарева женщина с туловищем зверя и когтистыми лапами заключила упавшего перед ней на колени простого человека в смертоносные объятья. Губы их встретились в губительном поцелуе, но мужчина, судя по беспомощно вскинутым рукам, не в силах сопротивляться этому искушению, которое — в этом нет никаких сомнений — обернётся для него погибелью. Сяо Чжань не мигая всматривается в репродукцию продолжительное время — как и мужчина на картине, он не может совладать с силой притяжения изображённого сюжета. Когда он наконец поднимает глаза и в зеркале встречается взглядом с самим собой, Сяо Чжань замечает стоящие в глазах слёзы, готовые вот-вот сорваться и проложить самые настоящие реки по его щекам.❝
— Кажется, ваше обучение можно считать завершённым, — следующим утром уважаемый товарищ Хэ Цзянь не проявляет маломальских свидетельств вежливости и этикета — даже не поднимает головы, когда гость появляется на пороге её кабинета. Перед ней, с правой стороны и спиной к вошедшему Сяо Чжаню, сидит мужчина в строгом сером костюме. — Как скажет уважаемый товарищ верховный председатель, — безлико реагирует Сяо Чжань, отдавая честь. — За последние три месяца вы проделали долгий путь, но я вижу, вы готовы приступить к самой важной работе, которая может быть вам поручена от лица Собрания. Сяо Чжань горестно усмехается про себя — кажется, с такими же словами к ним в институт приезжал сотрудник Собрания несколько лет назад и агитировал попробовать себя на поприще пропаганды и агитации. Интересно, будет ли внесён в его личное дело факт работы цензором или, как и сотрудничество с Отделом агитации, это будет оставаться секретом исключительно между ним и Собранием? В этот момент Сяо Чжань впервые задумывается: в тот знаменательный день его жизни, поделивший существование юного агитатора на «до» и «после», появившиеся в приёмной верховного председателя остальные участники награждения были реальными сотрудниками Отдела агитации из других куполов? С учётом всех вводных… скорее нет, чем да. Кажется, уважаемый товарищ Хэ Цзянь даже не замечает хмурой мины на лице Сяо Чжаня. — Вы удивитесь, дорогой товарищ Сяо, но есть некоторые граждане, — верховный председатель берёт вынужденную паузу, слюнявит большой палец, перелистывает страницу и проглядывает текст, когда повторяет: — Есть граждане, которые сомневаются в том, что путь, по которому их ведёт Собрание, является истинным и имеет своей целью создать здоровое и счастливое сообщество. Они, — уважаемый товарищ Хэ Цзянь отвлекается от чтения документа, поднимает глаза и снисходительно улыбается, — считают, что мы лишаем их выбора, навязывая собственные идеалы и конструкты. И это действительно было бы так, если бы мы немедленно бросались искоренять инакомыслие. Но разве само существование таких людей не говорит о том, что у каждого в нашей Республике есть собственная голова на плечах, чтобы сделать выбор, а мы — готовы принять его, каким бы он ни был. Верно я говорю, товарищ Лю? Гражданин в сером костюме кивает — это не укрывается от взгляда Сяо Чжаня, хотя незнакомец продолжает смотреть исключительно на верховного председателя, которая запоздало предлагает: — Позвольте я представлю вас друг другу, — на это гражданин в сером вновь кивает и встаёт из-за стола. — Товарищ Сяо — один из лучших работников Отдела агитации и пропаганды, зарекомендовавший себя многолетним честным трудом. Товарищ Лю станет вашим куратором в новаторской программе, цель которой обеспечить гармоничный симбиоз с теми, чьи взгляды разнятся с концептологической базой большинства. Именно к этому мы готовили вас всё это время. Сяо Чжань отдаёт честь, стараясь не шибко рассматривать мужчину, но не может не отметить про себя — товарищ Лю нескладный и слишком высокий, руки у него длинные с чересчур костлявыми запястьями и настолько же худыми узловатыми пальцами. Одновременно с этим он пытается осмыслить сказанное — формулировки слишком размыты, чтобы понять, к чему ведёт верховный председатель. — У вас есть вопросы, товарищ Сяо? — словно читает его мысли уважаемый товарищ Хэ Цзянь. — Программа, о которой вы говорите, — это труд во благо Комиссии по этичности знаний? — Не совсем. Буду с вами откровенна… В процессе вашего обучения мы поняли, что вы — идеальный кандидат для программы, о которой я только что сообщила, и несколько сменили траекторию подготовки. Работа, которая вам предстоит, так же важна, как деятельность Комиссии или Отдела. Но она куда более опасна и сложна; тем не менее, я уверена, что в вас есть необходимые качества, чтобы справиться с ней. Товарищ Лю, не могли бы вы добавить пару слов о том, чем предстоит заниматься товарищу Сяо? Худощавый мужчина вперяет в Сяо Чжаня немигающий взгляд и монотонно произносит: — Уважаемый товарищ верховный председатель говорит об экспериментальной программе, в рамках которой мы хотим посмотреть, может ли меньшинство при условии, что оно ведёт себя достойно, сосуществовать с теми, кто придерживается догм Собрания. — Под меньшинством вы имеете в виду… нарушителей режима? — Да, — вместо товарища Лю отвечает верховный председатель, — хотя мы не называем их так, поскольку пытаемся проявить сочувствие, которое, как они считают, у нас отсутствует. Уважаемый товарищ Хэ Цзянь как-то по-странному улыбается — Сяо Чжань не понимает, чтó должна означать улыбка в текущем контексте, — и продолжает вкрадчивым тоном, резко контрастирующим с её обычно жёсткими интонациями: — Знаете, дорогой товарищ Сяо, это прозвучит странно в наших реалиях, но я ко всем гражданам нашей Республики отношусь как понимающий родитель — не все дети способны осознать, что сбились с пути. Но мы, как ответственные взрослые, не должны делать из них изгоев, нам нужно твёрдой рукой направить их, подтолкнуть, а если не получится — постараться сдержать рост этой опухоли. Ведь просто закрыть глаза и попустительствовать означает оказать им медвежью услугу, позволив болезни прогрессировать, а этого, как родитель, я вынести не смогу. Верховный председатель вздыхает и кивает сама себе, прежде чем продолжить свою речь: — Товарищ Лю — а теперь и вы вместе с ним — является особой мягкой силой, что взаимодействует с теми, кто не хочет быть частью нашего здорового общества. Мы ведь не настолько жестоки, чтобы отталкивать их от себя. Но всепрощением заниматься не стоит; меньшинство не должно забываться — нас не интересует, чем нарушители занимаются за закрытыми дверями, пусть держат себя в руках. А если они с этим не справляются, то тогда держать их придётся вам. Любезный товарищ Сяо, надеюсь, вы сможете понять и оценить всю ответственность, которая теперь лежит на ваших плечах. Сяо Чжань, может, и хотел бы оценить эту ответственность, но уже несколько месяцев он не понимал даже самого себя и того, кем является. А теперь стал понимать ещё меньше. От такого замешательства Сяо Чжань совершенно забывает отреагировать на вопрос верховного председателя; видимо, это молчание уважаемый товарищ Хэ Цзянь интерпретирует как согласие и неожиданно хлопает в ладоши, заставляя Сяо Чжаня вздрогнуть: — Что ж, товарищ Лю, будьте так добры, помогите вашему юному коллеге с переездом. Заодно введёте его в курс дела. И не забывайте про отчётность — докладывать обо всём лично мне. После этого уважаемый товарищ опускает глаза в документ, по-прежнему лежащий перед ней, и ставит размашистую визу в конце листа, закрепляя её красной печатью Собрания, словно подводя итог их разговору. Товарищ Лю отдаёт честь и проходит на выход мимо Сяо Чжаня, который немедленно следует его примеру. Стоит щелчку язычка оповестить их о том, что дверь за ними успешно закрылась, в тишине пустынной приёмной раздаётся неожиданное: — Вот же мерзкая змея! После этого повыше локтя Сяо Чжань чувствует крепкую хватку костлявых пальцев: — Расслабься, товарищ Сяо, работка у нас что надо, тебе понравится. Зуб даю! — когда Сяо Чжань смотрит на своего компаньона, на лице у того абсолютно сумасшедшая улыбка и непостижимое воодушевление. Вслед за этим товарищ Лю тянет его к лифту и бойко — откуда только в нём столько силищи — ударяет ребром кулака по кнопке вызова. Сяо Чжань не сразу понимает, что его локоть больше не сжимают узловатые пальцы нового коллеги. К моменту, когда двери лифта открываются и зеркало напротив являет их отражение, на лице товарища Лю уже застыла неподвижная маска — от эмоционального всплеска минутой ранее не осталось и следа.❝
Товарищ Лю, который по полному имени оказывается Лю Шаоци, успевает по дороге до гостиницы рассказать половину своей жизни, прерываясь лишь на то, чтобы пропустить проходящих мимо них людей. Нормальный в их ситуации не стал бы как на духу выкладывать всю подноготную тому, с кем только что познакомился при довольно необычных обстоятельствах, но Лю Шаоци по всем параметрам очень мало напоминает адекватного человека — возможно, думает Сяо Чжань, постоянно ожидающий очередной проверки от верховного председателя, это всё обман и постановка. Но нельзя не отметить — если худосочный товарищ врёт, то как же складно это у него получается. По профессии Лю Шаоци оказывается связистом, в мирное время приткнувшимся в сектор радиовещания Отдела агитации в Дамэне. Иными словами, должен следить, чтобы эфир не забивали тем, что не положено. Говоря об этом, товарищ с улыбкой вставляет ремарку, что именно радиослежка до беды его и довела. — Хотя беда ли это… — на секунду замолкает Лю Шаоци и заговорщически мигает бровями Сяо Чжаню, словно тот и сам должен понять, о чём идёт речь. Вероятно, растерянность настолько явно озарила лицо собеседника, что Лю Шаоци решает сжалиться и поясняет: — Поймал не ту частоту. Сначала, конечно, случайно, а потом, ну, понимаешь, стал ловить, как бы это сказать, на постоянной основе. Не той частотой, как он поясняет секунду спустя, была гонконгская радиостанция с шансоном. На лице у товарища Лю тут же расцветает мечтательное выражение, он даже насвистывает незамысловатую мелодию, пока навстречу им не выворачивает из-за угла какой-то гражданин. Дождавшись, пока в переулке недалеко от отеля они не остаются наедине с отдающимися эхом шагами, Лю Шаоци продолжает делиться фактами из своей биографии. А в ней произошло следующее: не сразу товарищ Лю понял, что творит он что-то не то, но в итоге — когда понял — донёс сам на себя и был таков. Видимо, по этой причине его и заметили. Одно дело, говорит товарищ Лю, доносить на неугодного соседа или на незнакомца, с которым тебя мало что связывает, а совсем другое — на самого себя. Сложно, но возможно. — Ну, ты и сам знаешь, — подмигивает Лю Шаоци и продолжает тараторить, не давая возразить Сяо Чжаню, который, в свою очередь, не может не восхититься: он-то самодоносом похвастать не мог и, хотя некогда считал себя чуть ли не главным и самым прилежным последователем идеалов Собрания, явно проигрывал беззаветному желанию стать лучше и вернуться в здоровое общество со стороны Лю Шаоци. Тем не менее, радостно заявляет товарищ связист, вывалившегося из гнезда Собрания птенца никто не собирался закидывать обратно. Более того, ему поспешили придать определённого ускорения, выдав своеобразного пинка под «едва оперившийся зад» — прямо во время первого посещения «загнивающего гадкома» товарища Лю заставили прослушивать музыку целые сутки. От употреблённых словосочетаний Сяо Чжаня по старой памяти тут же передёргивает, хотя от бравого солдатика Собрания к этому моменту он уже перешёл к полному смирению относительно того, что мало что понимает в этом мире и происходящем — в частности. Вообще, надо сказать, что, внимательно слушая рассказы Лю Шаоци, Сяо Чжань не мог не думать о том, насколько отличалась речь товарища Лю от речи всех, с кем ему доводилось встречаться до этих пор. Цветастые и крепкие обороты то и дело слетали с чужих уст, заставляя Сяо Чжаня всё больше румяниться и смущаться. Он, безусловно, много что успел прочитать в тех книгах, которыми его дрессировала верховный председатель, но это происходило, когда Сяо Чжань был предоставлен сам себе и в изолированном пространстве, отчего он не всегда воспринимал своё пребывание в кабинете-этаже как реальность. Из пространных размышлений Сяо Чжаня выводит очередное крепкое словцо, которым Лю Шаоци охарактеризовал собственное тело. Потому что именно оно и предало его, ибо умение сохранять лицо было у связиста уже тогда. А вот контролировать пульс и сердцебиение, когда ему включали разномастные запрещённые баллады, он, увы, не мог. В какой-то момент, говорит товарищ Лю, он уже успел смириться с тем, что ему неизбежно светит отпуск в санатории с неограниченным сроком действия, как внезапно появилась верховный председатель и сказала, что оценила его двойственную натуру. И готова предоставить ему шанс исправиться самостоятельно без посещения мест не столь отдалённых. — А потом она прозрачно намекнула на то, что со мной будет, если я не приму её прекрасное предложение. Ну а я что? Согласился, конечно, — подытоживает Лю Шаоци с таким видом, словно это было само собой разумеющимся. — Да и вообще. Ты вот мог себе представить, что получишь легальную возможность прослушивать всё запрещённое и тебе за это ничего не будет? — Сяо Чжань мотает головой; нет, он, конечно, вообще ничего из этого представить не мог. И ещё меньше мог себе представить, почему Лю Шаоци совершенно спокойно заявляет о том, что ему доставляет удовольствие запрещёнка. — То-то и оно. Я тоже не мог. То радовался, то задумывался, в чём подвох-то. Сяо Чжань в какой-то степени узнаёт в этом мышлении себя — подвох он ждёт последние месяцы постоянно и по любому поводу. Впрочем, даже повода не надо. — Подвох, безусловно, имелся, но про него ты и сам понимаешь, — Лю Шаоци пожимает плечами, а потом кивает в сторону. — Твоя гостиница-то? Лишь тогда Сяо Чжань обнаруживает, что последние несколько минут они стояли рядом с местом его (долго)временного проживания — за непрекращающейся болтовнёй Лю Шаоци он не отдал себе отчёта в том, как быстро удалось добраться до пункта назначения. — Ты, товарищ Сяо, — продолжает Лю Шаоци, хватаясь за ручку двери парадного входа, — иди-ка наверх, а я пока звоночек сделаю — есть у меня пара вопросиков на карандаше. Тебе там сумку должны были принести, в неё всё и складывай. Терминал только здесь оставь, запиши на дискетку, если есть что-то локальное и нужное. Сяо Чжань рыпается вперёд, думая, что теперь-то Лю Шаоци уже откроет дверь, и чуть не ударяется лбом о стеклянную поверхность. У странного компаньона, оказывается, ещё осталось последнее напутствие: — Ты это… главное, глаза не выпучивай так сильно и моргай побыстрее, а то наш с тобой бракованный дуэт мигом раскусят. В общем, постарайся вести себя как типичный достойный гражданин, ну, под кайфом, — Лю Шаоци подбадривающе кивает и открывает наконец дверь, и Сяо Чжань, находящийся в полной растерянности, шагает вперёд на чистом автоматизме.