❝
— Присаживайся, товарищ Сяо, не стой в проходе, — Лю Шаоци, намертво вцепившись в предплечье Сяо Чжаня, со странной улыбкой утягивает его в спальню. Там Сяо Чжань занимает некоторое подобие наблюдательной позиции — он всё равно не разумеет ровным счётом ничего в происходящем. Сумка с немногочисленными пожитками остаётся лежать в крохотной прихожей. Примостившись на краешке кровати, Сяо Чжань впервые даёт себе отчёт, что в руках у Лю Шаоци абсолютно такая же сумка, которая, должно быть, у него появилась после того, как связист пообещал «порешать какие-то вопросики» в гостинице. Пока Лю Шаоци пристраивает сумку на кровати недалеко от Сяо Чжаня, Чжу Цзаньцзинь — походка у него странная, слегка подпрыгивающая, что ли — без лишних церемоний и предупреждений проводит указательным пальцем по плинтусу, чуть постукивая по стене фалангой указательного пальца, и, видимо, услышав нужный звук, с выразительным щелчком отделяет плинтус от стены. Следом старший по дому подцепляет ногтем шнурок такого же серого цвета, как и сама стена, — настолько незаметный, что Сяо Чжань бы его никогда без чужой помощи не увидел сам. В стене обнаруживается самый настоящий тайник; когда товарищ Чжу тянет за шнурок и приподнимает картонную пластину, Сяо Чжань не без лёгкого ужаса, возникающего по старой привычке, видит за фальшивой стеной залежи книг, каких-то свёрнутых рулонов, бобины магнитных лент и тому подобного добра. Тут же становится понятно, как именно готовил комнату к его приезду старший по дому. — Эти складывай слева, я потом рассортирую, — нарушает тишину Лю Шаоци и выгружает из своей сумки несколько книг, которые товарищ Чжу уверенным движением кладёт за стену. — А это подарочек, — Сяо Чжань прежде, чем перевести взгляд на контрабанду, видит на лице Лю Шаоци загадочную улыбку. «Подарочком» оказываются несколько фотографий какого-то спектакля, Сяо Чжаню не удаётся толком разглядеть — старший по дому как коршун стремительным движением выхватывает снимки из паучьих лапок Лю Шаоци. — Блестяще, блестяще, — заторможенно повторяет старший по дому, когда пролистывает фото по кругу и по несколько секунд вглядывается в каждое из них. На лице у него расцветает блаженное выражение в сопровождении улыбки, которая обнажает ямочки на щеках. Спохватывается товарищ Чжу так же резко, как бросился недавно за «подарочком», будто только вспомнил, что в комнате присутствует гость, и сверлит его долгим взглядом, прежде чем спросить у связиста, самозабвенно потрошащего сумку: — Разве ты не сказал, что он из наших? — Да как вы смеете, товарищ? — тут же вырывается из уст Сяо Чжаня раньше, чем он успевает обдумать свои слова. Потому что где это видано, чтобы славный сотрудник Отдела агитации был заодно с мерзкими нарушителями? От вздоха Лю Шаоци, пропитанного безнадёгой, и от недоумения, пышно цветущего на лице старшего по дому, в голове Сяо Чжаня смерчем проносится мысль, что ляпнул он нечто совершенно неподходящее, и в попытке этот ляпсус исправить прилагает недюжинные усилия, чтобы сохранить на своём лице выражение праведного гнева: — В прошлом куполе у меня в распоряжении было столько книг, что этот крошечный тайник вызвал у меня лишь недоумение и вопрос — и это всё, что вам удалось собрать? — для полноты эффекта Сяо Чжань вскидывает подбородок и в силу роста смотрит на присутствующих сверху вниз, пытаясь подчеркнуть своё превосходство, хотя выходит это скорее бессознательно. В целом, если заменить «прошлый купол» на «горком», Сяо Чжань ничуть не кривит душой. Ему кажется, что воздух буквально искрит от напряжения, но, по всей видимости, подобное ощущение лишь у него, потому что Лю Шаоци хмыкает и довольно произносит: — Что ж, раз ты, товарищ Сяо, такой дока в коллекционировании запрещённого знания, нам с товарищем Чжу ничего не остаётся, кроме как отдаться в твои профессиональные ручки! — Лю Шаоци, кажется, откровенно потешается, когда обращается к старшему по дому: — Уверен, скоро нам понадобится не просто застенок, а целая квартира, чтобы уместить все богатства. — Чудесно, давно нам не хватало разбирающегося человека, — подхватывает товарищ Чжу, — вы, товарищ Сяо, словно ниспосланы нам самим Собранием! В тот же миг пространство наполняется смехом; старший по дому смеётся собственной шутке сдержанно и благовоспитанно, Лю Шаоци хохочет так, словно в жизни не слышал ничего более остроумного, смех Сяо Чжаня же больше похож на нервную икоту. На самом деле, от шутливого замечания, которое настолько близко к реальности, у Сяо Чжаня волосы на загривке дыбом встают. Когда смех стихает, товарищ Чжу заговорщически подмигивает Сяо Чжаню, словно бы забыв все свои сомнения относительно его личности: — Если встретится что-то по балету, вы знаете, кто может быть заинтересован. Сяо Чжань чуть не спрашивает по инерции «кто?», но старший по общежитию строго произносит: — Разрешите представиться. Чжу Цзаньцзинь, старший по общежитию номер десять округа Хуаньци, по совместительству ценитель балета и традиционных китайских танцев. Я страшно рад познакомиться с вами, товарищ Сяо, — и уходит в глубокий поклон.❝
После того, как вся контрабанда надёжно пакуется в застенке, а плинтус вновь занимает полагающееся ему место, старший по дому Чжу, не без грусти спрятавший фотографии под одеждой, оставляет Лю Шаоци и Сяо Чжаня наедине. — Ну что, товарищ Сяо, позволь поздравить тебя с самым молниеносным повышением в истории человечества — контрабанду для нарушителей добывать это тебе не хухры-мухры, — со смешком произносит связист, однако, вероятно, от созерцания отчаяния, в котором пребывает его коллега, сменяет веселье на мягкую улыбку: — Да не кисни ты, новобранец! Но Сяо Чжань всё ещё чувствует себя так, словно его предали и бросили на растерзание врагу. В конце концов, чего он ждал от нарушителя? Честь и порядочность для них явно пустые звуки. Однако он всё же пытается восстановить справедливость: — Разве мы с вами, товарищ Лю, не в одной команде? — В одной, конечно. А что, у тебя какие-то другие ориентировки на этот счёт? — У меня? — с негодованием восклицает Сяо Чжань. — Да вы же меня подставили! — Это как же я тебя подставил, дорогой мой товарищ Сяо? — с лукавым прищуром и с выражением полного непонимания вопрошает Лю Шаоци, присаживаясь на кровать, словно ожидает услышать увлекательную историю. — С вашей подачи я теперь должен обеспечивать всех контрабандой! Откуда, позвольте узнать, я достану книги? Предлагаете мне обнести библиотеку председателя? — Подожди-ка, товарищ Сяо, прежде чем думать, откуда брать книги, давай мы обстоятельно разберёмся в ситуации, а то я, знаешь ли, порядочек люблю, а обвинения в подставах — не особо. Тебя кто-то за язык тянул, когда ты взбеленился со своим «да как вы смеете»? Я — точно нет. Выходит, чушь эту ты сморозил самостоятельно! — Это по инерции, — оправдываться перед Лю Шаоци совершенно не хочется, но не попытаться очистить своё славное имя — ещё хуже. — Тяжело свыкнуться с… этим вашим проектом за пару часов. Я ведь по натуре совершенно не такой… — Не какой? — перебивает его связист, складывая руки на груди. — Раз председатель решила, что ты будешь мне помогать, значит, ты не просто нарушитель, а из самых отъявленных, — слова эти так и режут Сяо Чжаня по живому, а последующее обвинение — не что иное, как пинок, призванный добить лежачего: — Ты, товарищ Сяо, такой же враг режима, как и я. — Вовсе я не такой, как вы, товарищ Лю! — Уж поверь, на её наживку не каждая рыбка клюёт. А ты клюнул. И я, что уж там, клюнул. Без посторонней помощи. — Да что вы заладили, в самом-то деле, — всплёскивает руками Сяо Чжань и решает, что, в отличие от связиста, он немедленно обратится к фактам: — Вы обманывали Собрание, когда вместо службы прослушивали вражеское радио, позволяли этому яду впитаться в вашу кровь. А я… А меня… заставили, поймите же вы наконец. Между нами пропасть. Идеологического характера, я бы даже сказал. Я доблестно трудился на благо Республики все эти годы и ни разу не был замечен ни в чём неподобающем. —Да-да, все эти ваши тексты, которые вы якобы писали для народа… Щёки Сяо Чжаня от возмущения надуваются сами собой: — Я-якобы?! — Именно. Я давно про вашу шайку писак думаю, что вы так славно стелете, потому что, прежде всего, стараетесь убедить самих себя в том, как прекрасно всё в Датском королевстве, хотя в глубине души догадываетесь, что не так уж всё и ладно. Отрицаете, так сказать, реальность. — В Датском королевстве?.. — беспомощно произносит Сяо Чжань, потеряв всякую нить диалога и немедленно приуныв. Лю Шаоци на секунду приоткрывает рот, а потом как будто бы передумывает и выразительно машет на Сяо Чжаня рукой под вздох, похожий на тот, что он издал ранее. Той же рукой связист подтягивает к себе сумку, которая до этих пор казалась начисто опустошенной, и извлекает оттуда несколько методичек: — Это тебе, товарищ Сяо, вместо Устава. Отныне все цитаты, которые пригодятся для спасения твоей правильной задницы, будут отсюда. Пособия веером ложатся поверх покрывала. «Сопротивление материалов», читает Сяо Чжань название самой верхней методички, в то время как Лю Шаоци занят делом — любовно складывает сумку несколько раз, пока она не достигает таких размеров, чтобы смочь уместиться за поясом брюк связиста. — Ладно, товарищ, — Лю Шаоци поднимается, делает несколько шагов и замирает в дверях. — Уж не знаю, почему председатель сбросила тебя на мою голову в таком сыром виде, но раз уж ты здесь, знай, дороги назад у тебя нет — плыть нам дальше вместе, смирись. И чем раньше — тем лучше, — а затем, кивнув в сторону книг, произносит вместо прощания: — В ОКБ заступаешь в первый день месяца, так что на всё про всё у тебя пара дней. Ты, судя по твоим текстам, парень талантливый — брехать умеешь, как мало кто в Республике, так что справишься. Когда щёлкает дверной язычок, Сяо Чжань, игнорируя грязные инсинуации со стороны связиста, просматривает титулы остальных брошюр. В то же время он старается не косить в сторону фальшивой стены. Изучив обложки, Сяо Чжань нахмурившись приходит к неутешительному выводу: пара дней ему дана не только на то, чтобы попытаться вникнуть в основы начертательной геометрии и расчёт металлоконструкций, но и на то, чтобы свыкнуться, что отныне жизнь будет протекать в этой самой комнате — переполненной пропагандой врага, пусть и незаметной на первый взгляд.❝
Жизнь в Хуаньци, мягко говоря, даётся наивному агитатору с трудом — врать приходится на постоянной основе и с задорной изобретательностью. Это очень быстро становится его главным навыком. Ложь витает рядом с его рабочим местом, где он делает вид, что загадочнее него в конструкторском бюро специалиста не найти — не иначе, как трудится на оборонку. Ложь обволакивает его на заседаниях райкома — потому что в качестве компенсации за свои мерзкие деяния Сяо Чжань обменивает товары с такой скоростью и в таких объёмах, что ни один нормальный — в любом из смыслов этого слова — гражданин не сможет с ним сравниться. За это Лю Шаоци регулярно называет его то торгашом, то дельцом, то заправским менялой. Ложь тягуче стелется неосязаемым туманом у обеденного стола, за которым ежедневно приходится обсуждать различные наименования из каталога. До них Сяо Чжаню нет никакого дела, но все неизменно обращаются к нему за товарищеским советом, привлечённые его ударными успехами в обменных операциях. Ложь, написанная его собственными руками и озвученная лучшими дикторами Республики, стабильно льётся на него из колонок в дни лектория. Сгенерированная мозгом на чистом автомате, потому что сил пропускать через себя то, что он сочиняет, уже не остаётся. Как не остаётся и следов прежнего энтузиазма, когда у юного агитатора текстовки были заготовлены на месяцы вперёд. Спасения от опостылевшего вранья и недоговорок нет и тогда, когда он оказывается рядом с нарушителями — на нерегулярных встречах в квартире связиста, после которых Сяо Чжань едва успевает вносить фамилии нарушителей и сведения об их недобросовестности в отчёты, которые в конце недели отсылаются напрямую верховному председателю. Смутьяны, в свою очередь, уверены, что Сяо Чжань — друг Лю Шаоци, и щедро делятся при нём своими мыслями относительно варварских методов Собрания, отсутствующей свободы слова и — да что уж там — сознания, абсолютно не замечая, как от этих рассказов взгляд у их нового знакомого стекленеет, словно он пребывает в каком-то трансе. Безусловно, мало кто из них догадывается, что никаким другом Сяо Чжань для Лю Шаоци не является. Да и коллегами их тяжело назвать — выполняя одно и то же задание председателя, они как будто бы находятся по разные стороны баррикад и не доверяют друг другу. Сяо Чжань исправно отправляет журналы со своим видением происходящего председателю и не испытывает никаких угрызений на этот счёт — наверняка Лю Шаоци занимается тем же. Надо сказать, что отчёты эти Сяо Чжаню даются куда легче тех текстов, которые он должен продолжать сочинять для Отдела агитации. Ибо для описания их быта, сухого пересказа диалогов после встреч в квартире связиста, выходных данных контрабандных книг, которые продолжают копиться за фальшивой стеной, и редких личных замечаний о тех или иных гражданах не требуется никакого полёта мысли, к которому некогда блестящий автор, кажется, больше не способен. Как-то так и получается, что среди добропорядочных граждан Сяо Чжань ощущает себя грязным нарушителем, среди нарушителей — трепетным поборником Устава. Свой среди чужих, чужой среди своих. И бывает, стрелка его внутреннего морального компаса нет-нет да задёргается в одну из сторон, но по большей части всегда возвращается в изначальное положение, не позволяя Сяо Чжаню с чистой совестью причислить себя ни к одной из сторон. Так продолжается до определённого момента — когда стрелка этого самого компаса, всё ещё вяло подёргивающаяся где-то в районе холодного и унылого Севера, начинает уверенно отклоняться в сторону, пока не утыкается в Южный полюс.❝
— Разве вы не приносили клятву? — Сяо Чжань произносит это как будто бы безразлично, оставшись с врачом наедине. На Мэн Цзыи, которой предназначается вопрос, он и не думает смотреть — следит за тем, как в обычное положение возвращается дверная ручка после того, как медсестра покидает помещение, нагруженная увесистой стопкой медицинских карт. — Какую клятву? Периферийным зрением Сяо Чжань видит, что врач тоже не поворачивается к нему, чтобы поучаствовать в разговоре. Со стороны, наверное, выглядит так, словно ни одному из собеседников этот диалог не интересен. — Ну, какую-нибудь врачебную, — уточнение выходит не шибко конкретизирующим. Полминуты в помещении слышен только звук вентилятора терминала, к которому примешивается назойливое жужжание мухи, что с переменным успехом бьётся в стекло. Под этот незамысловатый музыкальный аккомпанемент с интересом юного натуралиста Сяо Чжань рассматривает прожилки на листьях некого растения, что греется в лучах лампы с ярким розовым светом. С Мэн Цзыи Сяо Чжань, как и все прочие жители Дамэна, знаком достаточно плотно — с некоторой периодичностью бывает у неё на диспансеризации, видел, конечно, на заседаниях райкома. Тем не менее, долгое время никак не может Сяо Чжань поверить в то, что строгая и правильная заведующая психоневрологическим отделением из районной поликлиники ведёт какие-то тёмные делишки с коммуной Лю Шаоци. Но, увы, именно её имя всплывает каждый раз, когда они решают, что в их рядах вскоре случится пополнение. Видимо, прямо сейчас подозрения, которые копились в Сяо Чжане с каждым появлявшимся новобранцем, как их кличет связист, в какой-то момент пересиливают желание держаться подальше от процесса поиска новых кандидатов, который Лю Шаоци в зависимости от настроения именует вербовкой или очеловечиванием. Спать в одной комнате с запрещённым знанием? Пожалуйста. Слушать дурацкие песни, которые Лю Шаоци самостоятельно записывает на магнитную ленту? Допустим; по мнению Сяо Чжаня, они глупые и мало кому способны навредить. Читать книги, которые он втайне достаёт из застенка по ночам, предварительно занавесив пледом окно? Так это чтобы знать врага в лицо, и если иногда они выворачивают ему всю душу наизнанку, то таковы издержки производства. Он всё равно в этом не признается ни самому себе, ни кому-либо ещё. Но участвовать лично в том, чтобы делать из законопослушных граждан злостных нарушителей режима? Увольте. Сяо Чжань неизменно, как поговаривает Лю Шаоци, сливается сразу после того, как начинается обсуждение, кого они будут «очеловечивать». Какие точно методы используют связист и остальные, ему до этих пор знать совсем не хотелось — слишком уж свежи воспоминания о том, каким ужасам его подвергала председатель. Не знает он до сих пор, как к этому относиться. — Присяга, — внезапно слышит Сяо Чжань, отвлекается от собственных мыслей, поворачивается к Мэн Цзыи и немного теряется — врач смотрит на него в упор. — При поступлении на медицинскую службу я принесла присягу Республике. — Разве там не было какого-нибудь пассажа, — Сяо Чжань делает паузу и издаёт мычащий звук, который по чистой случайности входит в резонанс с особенно продолжительным жужжанием мухи. Замолкают они одновременно — муха в который раз стукается о стекло и замирает в осознании тщетности бытия, Сяо Чжань же делает вид, что наконец подобрал нужные слова: — Пассажа про то, что вам запрещено вредить людям. — Естественно, — с насмешливой улыбкой отвечает Мэн Цзыи. Она, очевидно, не собирается помогать Сяо Чжаню строить этот малоприятный диалог, но и к работе, надо сказать, не возвращается — продолжает сидеть к терминалу спиной, вперив взгляд в своего пациента. Сяо Чжань проигрывает в гляделках, когда отвлекается на дверь, за которой раздаются шаги — специфический звук прорезиненной подошвы спортивных тапочек о такой же резиновый пол. На секунду ему кажется, что это возвращается медсестра; если так — разговор придётся отложить, а значит, в будущем на эффект неожиданности можно не надеяться — Мэн Цзыи и её подельники будут готовы ответить на все его каверзные вопросы. Но шаги, достигнув пика громкости у двери заведующей, продолжаются и смолкают дальше по коридору. Когда Сяо Чжань вновь встречается взглядом с Мэн Цзыи, его переполняет адреналин и решимость разобраться в происходящем здесь и сейчас: — Разве вы не передаёте втайне товарищу Лю препараты, наносящие непоправимый вред здоровью? Мэн Цзыи слегка хмурится: — Вы про витаминную терапию? — Витамины? — Сяо Чжань зеркально хмурится в ответ. — Не делайте вид, словно вы не понимаете, о чём речь. Вы прекрасно знаете, чтó я имею в виду. — Не уверена. — Я говорю о препаратах, которые вы отдаёте Лю Шаоци, когда он обрабатывает новую… жертву. — Жертву? Обрабатывает? Не знала, что товарищ Лю промышляет подобными вещами. И в чём же, по-вашему, заключается обработка новых жертв? — Я точно знаю, что вы выписываете ему средства, которые изменяют сознание человека — он становится, как бы это сказать, более восприимчив. А дальше Лю Шаоци остаётся лишь удариться в свои стандартные россказни о свободе и правах. — Изменяют сознание человека, значит, — вторит ему заведующая и цокает: — Вы, кажется, вообще ни черта не понимаете, да? — Разве это не противоречит вашей присяге? — продолжает гнуть свою линию Сяо Чжань, игнорируя замечание врача. Мэн Цзыи не иначе, как берёт с него пример: в ответ игнорирует его претензию и встаёт с места; Сяо Чжань незамедлительно делает вывод о собственной маленькой победе — раз врач занервничала, значит, он попал прямо в цель. Но собеседница подходит к окну, дожидается, когда муха прекратит беспомощно долбиться в стекло, делает один-единственный резкий выпад рукой. Слышен лишь шум вентилятора; Сяо Чжань заворожённо смотрит на чужой кулак, пока из него доносится задушенное жужжание. — Позвольте узнать, товарищ Сяо, — с улыбкой произносит врач, игнорируя мушиную возню, — как в вашем случае произошёл отказ от терапии, предписанной в рамках программы повышения уровня здоровья населения? Сяо Чжань на секунду думает, что врач сошла с ума — она же лично не далее, как минут семь назад, вручила ему очередную тубу витаминов. — Это шутка какая-то? — он трясёт баночкой, зажатой в правой руке. Это может считаться намёком или является вполне себе прямым заявлением? — Таблетки в вашей тубе — вот, что действительно является чудесной, хотя и не самой смешной шуткой. Известной, впрочем, всем, кроме вас, — врач просовывает руку в окно и разжимает кулак. — Не уверена, что я должна быть тем, кто откроет вам глаза, но у вас в руках, — она кивает на тубу, закрывая окно, — аспирин в ничтожно малой дозировке, товарищ Сяо. Вечерние же таблетки — бесполезная гомеопатия на основе черники, от неё там правда только цвет, но уж как получилось, другой безопасной замены мы найти не смогли. Если замешательство со стороны Сяо Чжаня и имеет место быть, то занимает какую-то долю секунды, потому что объяснение придумывается немедленно: он совершенно здоров и не нуждается в программе повышения здоровья населения, а таблетки ему выписывают, чтобы не было неравенства. Это кажется настолько очевидным и вместе с тем не относящимся к делу, что Сяо Чжань собирается вернуть разговор в нужное русло. — Не пытайтесь отвлечь меня, товарищ. Вещества, которые вы передаёте Лю Шаоци… Из-за своего рода герметичной тишины, воцарившейся в кабинете заведующей, после того как муха была отправлена на свободу, Сяо Чжань оказывается абсолютно невосприимчив к коридорному шуму — лишь возникающая на пороге фигура медсестры заставляет его резко захлопнуть рот. — В следующий раз при малейших признаках отравления, — вместо него продолжает Мэн Цзыи, несмотря на возвращение медсестры, — позвоните в поликлинику. В таких случаях выписывают сорбенты, товарищ Сяо. Тогда и мыслей о том, чтобы пропускать рабочий день, не возникнет. — Неужели наш высоконравственный товарищ Сяо прогулял работу? — с выражением чистейшего ужаса восклицает медсестра и прикрывает дверь за собой медленнее обычного, словно предвкушает нечто интересное. — Пытался, но общественное начало в нашем товарище Сяо слишком сильно, — строго произносит Мэн Цзыи и отворачивается к терминалу. — А-а, — тянет в ответ медсестра, и Сяо Чжаню мерещатся в её голосе нотки, свидетельствующие о расстройстве — что горяченькой истории, достойной общественного порицания на следующем заседании райкома, не вышло. Дождавшись, когда медсестра прошествует к своему столу, Сяо Чжань глухо хлопает себя по коленям и поднимается: — Я свободен? — Более чем, — отвечает ему Мэн Цзыи, глядя в мерцающий экран. Даже не видя выражения её лица, Сяо Чжань отчётливо слышит, что произнесено это было с улыбкой.❝
Вечером того же дня Сяо Чжань предусмотрительно не запирается, как и обещал в записке, которую по возвращении в общежитие подпихнул под дверь комнаты связиста. Однако Лю Шаоци заявляется во втором часу ночи, когда всякие надежды на его появление были оставлены. — Что это тут у нас?.. — проснуться приходится от того, что чьи-то руки бесцеремонно вытягивают книгу, которая последние полчаса служит Сяо Чжаню не самой удобной подушкой. — Художка! Ага… А ты не так-то прост, да, товарищ Сяо? Так я и знал, что наблюдениями и кляузами во имя Собрания твоё пребывание здесь не ограничится, — хмыкает ночной гость, когда Сяо Чжаню удаётся протереть глаза и сфокусироваться на Лю Шаоци. — Вы поздно, товарищ, — хрипло произносит Сяо Чжань, глядя на настенные часы, и прочищает горло. — У меня к вам вопрос. — Записку я читал. «Вопрос жизни и смерти». Премного любопытно! Ну-с, какая драма приключилась у бравого сочинителя агиток в этот раз? — Лю Шаоци присаживается в кресло и закидывает ногу на ногу, нетерпеливо постукивает пальцами по колену. Несмотря на то, что в течение дня Сяо Чжань репетировал этот разговор несколько раз — стоя перед кульманом после обеда, по дороге домой и даже за ужином, сейчас в его голове не рождается ничего лучше, чем довольно пространная реплика: — Я сегодня был у Мэн Цзыи. — Какое совпадение, — улыбается Лю Шаоци. — Я тоже! — Прекратите паясничать и расскажите мне всё, — устало просит Сяо Чжань. Первая просьба, видимо, пролетает мимо ушей связиста. — Товарищи, неужели… свершилось? — ахает Лю Шаоци, резво вскакивает из кресла и приглаживает несуществующий галстук. — Граждане, милые, вы наблюдаете исторический момент. Человек, годами заливавший свинец пропаганды в глотки беспомощным птенцам, наконец хочет знать… — связист понижает голос до вкрадчивого шёпота, когда произносит: — В С Ё! — и после возвращается к обычной громкости: — Для того, чтобы у нашего милого товарища Сяо пробудилось любопытство, хотя все зацепки были у него и так под носом, ушло… ушло… — Лю Шаоци загибает пальцы, пытаясь сосчитать что-то в уме, но в итоге сдаётся. Сяо Чжаню остаётся со вздохом следить, как в два прыжка неугомонный товарищ Лю оказывается у календаря в заключительной сцене своей маленькой трагикомедии — указательный палец левой руки связист ставит на одному ему известное число несколько месяцев назад, а указательный правой утыкает в сегодняшнюю дату. — Сколько же, сколько? Всего-то три месяца и двенадцать дней! Ох, Собрание может гордиться, на бóльшую преданность оно вряд ли когда-либо сможет рассчитывать. Ладно, коллега, не серчай и держись покрепче — будет тебе сейчас всё и даже больше.❝
Рабочий день после диспансеризации и последовавшего вслед за ним разговора с Лю Шаоци проходит нервно. Взгляд Сяо Чжаня лихорадочно прыгает по фигурам на распечатке чертежа, который он пару недель назад выудил из одной из методичек и многократно увеличил на копире, убавив контрастность. Делать подобное раз в пару недель по окончании рабочего дня он вполне себе может позволить, не боясь, что у кого-то возникнут вопросы. Собственно, подбор замысловатых чертежей, чтобы нельзя было сразу понять, что это вообще за штука, и враньё на летучках являются самыми сложными задачами в симуляции активной рабочей деятельности в конструкторском бюро. В остальное время Сяо Чжаню остаётся обводить механическим карандашом сероватые линии, периодически елозить по листу рейсшиной и время от времени делать сложное лицо — ни дать ни взять стоит на пороге великого инженерного открытия. Несколько раз в неделю такое же хмурое лицо он строит и когда листает справочник по допускам и посадкам, что лежит на столе при входе в их зал. Через пособие благодаря дополнительно проделанным дыркам протянута металлическая цепочка, на которую нанизаны аналогичным способом прочие методички, предназначенные для общественного пользования. Надо сказать, первое время Сяо Чжаня эта информационная гирлянда удивляла, потом неизменно веселила. Но сегодня эта цепочка — на неё время от времени падает взгляд, когда случайно «вылетает» за пределы чертежа и кульмана, — раздражает. Словно эти пособия, по мнению автора инсталляции, в самом деле могли куда-то сбежать из конструкторского бюро. Словно они могут понадобиться где-то ещё. С течением рабочего дня раздражение Сяо Чжаня не стихает, скорее наоборот: с несчастных и молчаливых, обделённых свободой перемещения методичек оно неконтролируемым пожаром распространяется на фигуры, что его рука на чистом автомате обводит карандашами разной твёрдости. Наибольшую ненависть Сяо Чжань испытывает по отношению к изображённым на листе металлическим срезам — идеально построенные ввиду беспрекословного следования законам начертательной геометрии и пышущие гордыней относительно наполняющей их безобразно параллельной штриховки. Посмотрел бы он, как повели бы себя эти параллельные линии в неевклидовом пространстве! В общем, в определённой степени фигуры и неприкаянные методички, на которые Сяо Чжань бросает испепеляющий взгляд прежде, чем покинуть помещение в связи с окончанием рабочего дня, позволяют поддержать в нём нужный уровень гнева, негодования и возмущения. Нужный для того, чтобы, наплевав на принятые распорядки, на отсутствующее приглашение и не переговорив с остальными, по выходе из бюро проследовать мимо десятого общежития округа Хуаньци и направиться сразу в горком. Вероятно, именно перекошенное лицо Сяо Чжаня заставляет властителя табуретки понять, что лучше ему не отказывать припозднившемуся посетителю в небольшом путешествии до этажа председателя. — Вы не человек, вы… — чудовище, — чуть ли не по слогам, гневно, но не повышая голоса, вместо приветствия произносит Сяо Чжань, наплевав на то, что попытавшийся преградить ему дорогу секретарь стоит за дверью и слышит каждое слово. — Мне жаль, если вы в самом деле так считаете, — председатель Хэ Цзянь, также минуя приветствия, театрально поджимает губы, но вид у неё скорее расстроенный, нежели возмущённый. — Какое удивительное совпадение, товарищ Сяо, — председатель кивает на листы перед собой, — я как раз перечитывала ваш последний отчёт. Может, чаю? — Зная вас, я воздержусь. Председатель слегка приподнимает брови, явно понимая, к чему клонит её гость, и чуть сдвигает бумаги в сторону: — Что ж, ваше право. Позвольте поинтересоваться, где ваши манеры, товарищ Сяо? Явились без приглашения, накричали на моего секретаря, намекаете на что-то. Хотя знаете, вам, идеальному работнику, так и быть, сегодня я позволю этот маленький бунт. Вижу, вы в нём нуждаетесь. И всё же… Не могу не заметить — какая в вас произошла, однако, разительная перемена; вы сейчас так мало напоминаете добропорядочного гражданина, на которого я возлагала столько надежд. — Могу сказать то же самое про Собрание. — Не соглашусь — Собрание осталось таким же, каким было вчера, месяц или десять лет назад. Хотя, наверное, в чём-то вы правы. Не будем недооценивать проделанную — вами в том числе — работу, в результате которой Собрание и его деятельность стали продуктивнее и сильнее. — Что есть то есть, — разводит руками Сяо Чжань, — в умении лгать Собрание достигло совершенства. — И снова обвинения. Довольно смело с вашей стороны заявлять об этом мне в лицо, но вам повезло, что смелость — одно из качеств, которые я особенно ценю в людях. Это лишний раз доказывает, что я не ошиблась, выделив вас среди прочих, — Хэ Цзянь складывает руки в замок. — Итак, поведайте мне, чтó же вас так расстроило, товарищ Сяо? Вы сегодня как с цепи сорвались. Точно, думает Сяо Чжань, лучше и не скажешь. С цепи он сорвался и обратно не собирается, даже если после этого эмоционального выступления путь у него будет один — на принудительную терапию и бессрочный отпуск в трудовом лагере, который, если верить Лю Шаоци, существует где-то на северо-западе Республики. — Даже не знаю, товарищ Хэ, — едко произносит он; это нарушение субординации позволяет справиться с внутренним волнением и заодно остатками страха и восторга, которые внушает ему председатель. Словно лишая Хэ Цзянь всех титулов, он наконец способен разглядеть за образом верховного председателя обычного человека — абсолютно такого же, как он сам. Он опирается обеими руками на стул перед собой, когда намеренно небрежно произносит: — Может быть, тот факт, что вы кормите всю Республику психотропными препаратами на завтрак и ужин? — И всё? — кажется, на председателя в самом деле предъявленное обвинение не производит никакого впечатления. — А этого мало? — обивка стула моментально оказывается на свободе. — Честно говоря, да. Сегодня вы, мой любезный товарищ Сяо, расстроили меня, — горько произносит председатель, — а ведь вы некогда проявляли такое чудесное понимание Устава. Знаете, чтó меня всегда удивляло? Вы ведь самый юный сотрудник Отдела агитации и пропаганды, но при этом — единственный из авторов, чьи тексты не приходилось проверять на отклонение от нормы. Порой мне казалось, что вы понимаете принципы, на которых зиждется существование Республики, лучше всех. Лучше меня самой. — Вряд ли наше понимание того, на чём действительно зиждется Республика, совпадает, товарищ председатель. — Ваша наивность в чём-то очаровательна. Но вы должны понимать — постулаты, описанные в Уставе, это идеал, мы должны к нему стремиться, но достичь его невозможно. Впрочем, без лишней скромности замечу: мы подобрались к совершенству так близко, как никто и никогда до нас. Безусловно, для этого потребовались смелые решения. — Принести в жертву миллиардную нацию, обесчеловечить каждого жителя, чтобы приблизиться к мнимому идеалу… Вы это называете смелым решением? — Обесчеловечить? Ваши метафоры напоминают мне о том, что вы всё тот же красноречивый автор Отдела. Наверное, можно и так сказать, если под «обесчеловечить» вы имеете в виду лишить жителя Республики гордыни, зависти, злости, алчности и низменных животных желаний. Как видите, мы определили те изъяны человеческой природы, которые мешают строить равноправное общество. Скорректировали их, если хотите; среднестатистический житель уже через неделю постоянного приёма подходящей ему дозировки препарата не способен испытывать ничего из вышеописанного. — Конечно, — соглашается Сяо Чжань, — ведь среднестатистический житель Республики не чувствует ровным счётом ничего. Хэ Цзянь качает головой: — Я позволю себе вас поправить, товарищ Сяо. Жители не могут испытывать сильные эмоции, но это крохотная оговорка, если сравнивать с теми результатами, которые мы получили благодаря достижениям фармацевтической химии. Отечественной, замечу. — Вы… — Сяо Чжань пытается подобрать какое-нибудь ругательство, но гнев в нём как будто бы выдохся. На смену ему приходит холодное, пробирающее до мурашек отчаяние и, возможно, даже некое желание поверить председателю, что жертв не избежать, когда речь идёт о подобных масштабах. Должно быть, Хэ Цзянь чувствует в нём это на секунду возникшее сомнение и решает спросить: — Вы хоть раз чувствовали себя чем-то обделённым, мой дорогой товарищ Сяо? — Нет, — ответ даётся по старой привычке. Он в самом деле никогда не думал, что чего-то лишён, просто потому что до первой встречи с председателем и помыслить не мог о существовании альтернатив. А после неё… об этой части своей жизни он старается не думать. Но председатель интерпретирует этот ответ по-своему: — Вот видите. И знаете что? Подавляющее большинство ваших соотечественников — девяносто девять и девять в периоде, если вы жаждете точности — ответит так же. Потому что помимо нашей инновационной системы здравоохранения и в значительной мере благодаря искоренённым порокам человеческой натуры, мы смогли с такой лёгкостью избавиться от пускающего опасные ростки капитализма. Каждый житель Республики может получить любую вещь из каталога, да, вот так просто! Столяр ты, учитель или госслужащий — всё это уже не имеет значения. Отнимающая силы конкуренция с соседом осталась в далёком прошлом. Никаких мыслей, что кто-то в Республике имеет больше или меньше, чем вы. Ни отравляющей зависти, ни разрушающей гордыни. Ни опасных знаний, что приводят к одержимости и насилию. На это Сяо Чжань даже не находится что сказать. Если отталкиваться от того, как преподносит всё председатель, их общество действительно можно назвать идеальным. Но есть в этом всём неприятный душок гнильцы, как бы Сяо Чжаню ни хотелось вернуться в зону комфорта и снова поверить в непогрешимость мышления верховного председателя. — Я рада, что здесь мы пришли к согласию. Более того, я, безусловно, признаю, что у всего есть обратная сторона. Видите ли, терапия делает людей немного вялыми и равнодушными, а равенство возможностей избаловывает, иными словами, устранение конкуренции приводит к отсутствию стремлений и в каком-то смысле деградации. Зачем быть лучше, если у тебя уже есть всё? Поэтому сочетание этих двух компонентов — терапии и обменной экономики — не дало бы ничего, кроме инертного стада, лишённого всякой цели в жизни, — председатель делает небольшую паузу прежде, чем продолжить: — Недаром говорят, что треугольник — идеальная геометрическая форма. Поэтому третьим и последним столпом нашего общества являются люди. Люди, способные чувствовать Республику так, словно она живой организм. Способные ткать эту тончайшую вязь из основополагающих понятий и концептов. Чьим главным оружием является слово. Да-да, я говорю про вас, товарищ Сяо. Вы — тот, без кого Республика не смогла бы существовать. Несмотря на вкрадчивые интонации председателя, эффект от лести получается ровно обратный — Сяо Чжань невольно горбится, когда с ужасом понимает, какой груз ответственности и вины лежит на его плечах. — Теперь вы, должно быть, захотите обвинить во лжи и самого себя, — словно прочитав его мысли, произносит Хэ Цзянь, — раз уж именно вашими руками в общественном сознании вылеплен образ Собрания, но на вашем месте я бы не спешила это делать. Ложь — это выпустить газету, где на первой странице написано: «Товарищ Сяо — блондин». Вы же… создаёте миф, который объединяет миллионы людей, помогает им стремиться к лучшему, чувствовать силу товарищества, гордиться страной, в которой они живут. Если этих доводов недостаточно, вспомните, насколько потерянным вы себя ощущали, когда в процессе нашей подготовки лишились твёрдой почвы под ногами — мне искренне жаль, что я обрекла вас на эти душевные метания, когда было решено тренировать вас на новую должность. — Тренировать? Вы манипулировали мной, не дав права выбора… Не объяснив толком, к чему меня готовят. Хотя бы для проформы не спросив, хочу ли я этого!.. Председатель взмахивает рукой, словно пытается отогнать особенно назойливую муху, и не даёт Сяо Чжаню договорить: — И вот это я действительно готова назвать жертвой. Так уж устроен этот мир: некоторые из нас — сильны духом, ответственны от рождения и честны вопреки природной лживости человеческой натуры. Именно на наши плечи ложится груз, который не сможет выдержать обычный гражданин. Мы просто обязаны видеть всю грязь этого мира, чтобы не забывать о том, как выглядит враг, ведь к хорошему быстро привыкаешь и даже становишься наивным. Но я знала, что вы справитесь. Потому что если не вы, олицетворение идеала Устава, то кто ещё, скажите мне, может взять на себя такую ответственность — ежедневно иметь дело с вражеской идеологией и оставаться верным принципам Собрания? Ответа на это у Сяо Чжаня нет, да он и не нужен — понятно, что прозвучавший вопрос риторический. Поэтому Сяо Чжань понуро смотрит на — некогда уважаемого — товарища Хэ Цзянь и пытается понять, насколько сама председатель верит в то, что говорит сейчас. И понять, верит ли он. Но обида слишком сильна даже для миролюбивого Сяо Чжаня — неужели товарищ Хэ считает, что можно так просто измываться над людьми, прикрываясь недостижимым идеалом? Как там говорили нарушители? Что в Республике нет даже свободы сознания? Как жаль, что Сяо Чжань только сейчас располагает достаточными фактами, чтобы понять, насколько такая формулировка уместна: образ мышления любого гражданина, его логические рассуждения, сведения о мире, которые он получает, — всё это принадлежит и контролируется Собранием. За те несколько секунд, что Сяо Чжань тратит, чтобы прийти к этому ужасающему выводу, председатель успевает подняться со своего места, обойти свой стол и присесть прямо на кромку, не обращая внимания на расступающиеся от её напора органайзеры, перекидные календари и стопки бумаг. Видимо, с целью подвести некий итог, тяжело вздохнув, председатель заявляет: — Быть политиком — тяжело, товарищ. Все всегда считают, что они справились бы лучше. Однако, чтобы вести за собой такую огромную страну, необходимо мыслить стратегически и уметь принимать жёсткие решения. Таков мой удел, — в голосе председателя не звучит ни грусти, ни раскаяния. — Но даже я иногда сомневаюсь, потому что знаю, что не каждый сможет понять меня. Но вы… Вы должны. Я не жду, что это произойдёт сейчас же. Но успокойте меня, ответив на один лишь вопрос: неужели вы осуждаете меня? Сейчас, когда вы знаете всю правду. Сяо Чжань вяло мотает головой, просто чтобы ответить хоть что-то. Несмотря на красивые слова, сказанные Хэ Цзянь, всё, что он получил в результате этого разговора — быстрого и совершенно не такого, каким он себе его представлял, — серая безысходность. Вероятно, его поникший вид председатель воспринимает как свою безоговорочную победу, меняет тему и возвращается в кресло: — Ну что ж, раз уж вы всё равно здесь, поговорим о действительно важном. Я знаю, сработаться с товарищем Лю пока что не получилось, вы оба пишете об этом в своих отчётах. Поэтому у меня есть для вас подарок, который поможет внести необходимую лепту в общее дело. Товарищ Хэ приподнимает бумаги, которые если верить словам, сказанным в начале их разговора, являются не чем иным, как отчётом самого Сяо Чжаня. Затем она указательным и средним пальцами двигает нечто в сторону Сяо Чжаня, но предмет слишком мелкий и сливается с цветом стола — без очков издалека разглядеть его не удаётся. Подарок остается лежать по центру, в то время как Хэ Цзянь перебирает несколько папок, достаёт какую-то брошюру и вырывает из неё лист. Несколько минут она методично чертит там что-то ручкой. — Я рада, что вы решили сначала обсудить свои сомнения со мной. Кажется, нам удалось исправить то вопиющее недопонимание, с которым вы буквально ворвались ко мне в кабинет, — сообщает председатель, когда заканчивает свой чертёж, и позволяет себе короткий смешок: — Чудовище… Скажете тоже! Приподняв брови, она приглашает Сяо Чжаня подойти ближе. «Подарком» оказывается тёмный ключ и небольшая карта района. Подцепить ключ короткими ногтями не удаётся; во время нескольких безрезультатных попыток Сяо Чжань ощущает на себе тяжёлый взгляд председателя. Когда он решает, что лучше всего будет проскользить ключом по столу и сбросить его в ладонь, Хэ Цзянь, неопределённо хмыкнув, пресекает эту попытку — надавив указательным пальцем на подарок, с силой прижимает его к столу и строго произносит: — Последнее на сегодня, товарищ Сяо… Хотя разговор и вышел в высшей степени продуктивным, давайте условимся, что в следующий раз вы дождётесь моего приглашения.❝
Первую вылазку в неизвестное Сяо Чжань откладывает до тех пор, пока не узнаёт, между делом, что в ночном патруле будет Лю Шаоци. Отношения с данным субъектом как будто бы стали лучше, но, видимо, недостаточно, чтобы Сяо Чжань вот так сразу поведал ему о своей детской выходке. И несмотря на то, что связист наверняка удивится, если обнаружит заплутавшего жителя посреди комендантского часа, Сяо Чжаню хочется верить, что его, как бы это сказать, отмажут — выражаясь языком самого Лю Шаоци. Распространяться о встрече с председателем и подарке, не увидев, чем конкретно он является, не хочется, но добраться до чего бы то ни было оказывается не так-то просто; схема председателя, нарисованная прямо поверх реальной карты района, — намеренно или нет — весьма приблизительная. Уже спустя полчаса плутания между одинаковыми гаражами на границе с промзоной Сяо Чжаню приходится пожалеть, что с собой он не додумался взять ни верёвку, ни маркер — чтобы хоть как-то помечать путь. Домой он возвращается несолоно хлебавши, но успевает перед сном прямо на карте пометить точки, которые, как ему кажется, он успел посмотреть в этот раз. Дальнейшие вылазки приходится немного отложить — сначала он вынужден присутствовать на заседании райкома, после которого они стандартно несколько ночей кряду встречаются в квартире Лю Шаоци, принимая разных гостей, собирая и раздавая контрабанду, которая неизменно оказывается в застенке в комнате Сяо Чжаня. Назло построенным планам во время одной из встреч кто-то из новичков — они всегда преисполнены идей — заикается о том, что было бы неплохо не только собирать запрещённое знание, но и каким-нибудь образом преумножать его. Например, попробовать перепечатать хотя бы небольшие сатирические рассказы, что они обсуждали недавно. В общем, начать с чего-то маленького, чтобы понять, насколько это реально. Лю Шаоци от такого предложения воодушевляется сверх меры и сразу придумывает рабочие схемы. Например, впоследствии они могли бы распространять и даже обменивать такой самиздат при посещении других куполов — периодически у многих сотрудников промышленной зоны бывают командировки, во время которых они работают над установлением дипломатических отношений с иногородними нарушителями. Сяо Чжань не исключение; правда, ездит он, конечно, не от бюро, а от Собрания — агитирует поступать на работу в Отдел пропаганды, но об этом, кроме него и, возможно, Лю Шаоци, никто не в курсе. В амбициозной идее плодить запрещёнку Сяо Чжань уже не видит ничего ужасного, хотя пользоваться общественной техникой у них не получится — тексты могут остаться в памяти системы. Заразившись всеобщим энтузиазмом и с невероятным желанием доставить неприятностей Собранию, он немедленно предлагает свою помощь, потому что уверен — скорость печати даже на допотопной пишущей машинке у него, скорее всего, выше, чем у всех присутствующих вместе взятых. Но когда в следующую ночь они с Лю Шаоци аккуратно вскрывают вход в подвал бюро и берут по несколько пачек бумаги, в голову невольно закрадывается мысль об обратной стороне вопроса. Несмотря на муки совести, Сяо Чжань решает воспользоваться последним уроком председателя и мыслить, как она: польза, которую принесло это маленькое противозаконное действие для их коммуны, многократно превосходит нанесённый ущерб. В конце концов, как ещё им было раздобыть необходимое для печати? Увы, устройство окружающего мира не оставило им никаких альтернатив. Спустя чуть больше месяца после визита к председателю Сяо Чжань являет всем из-за пояса домашних брюк первое печатное издание, в котором всего сорок листов, а строчки прыгают так, что, если пытаться читать по линии, можно получить забавные каламбуры. Вследствие чего на будущее решено отказаться от печатной машинки, которую они временно конфисковали из угла, где хранились потерявшие всякую надежду на быть обменянными товары, и постараться найти что-то посовременнее. Активное участие Сяо Чжаня в жизни их коммуны, похоже, радует Лю Шаоци настолько, что тот — в небывалом приятельском порыве — начинает звать своего компаньона не иначе, как золотым подельником. И, должно быть, Сяо Чжань отбился от рук Собрания, но прозвище он воспринимает как комплимент и жаждет приносить ещё больше пользы — раз уж возложенные на него в первую встречу надежды по сбору запрещёнки до сих пор не были оправданы. За всеми этими делами о подарке председателя Сяо Чжань практически забывает — и не потому, что ему не хотелось о нём думать, как это было в случае первого её презента, а по банальной причине, что от усталости по ночам он валится с ног. Забывает до тех пор, пока сам связист, занятый утрамбовкой добытой в подвале бывшей общественной библиотеки запрещёнки, не кладёт перед Сяо Чжанем пресловутый кусок карты, опрометчиво прятавшийся в застенке между какими-то особенно замшелыми томиками неизвестно чего. — В отпуск собрался, значит? — интересуется Лю Шаоци, держа одну руку в кармане брюк, словно пытаясь всем своим видом показать, что ему это безразлично. — Боюсь, что отпуск у нас с тобой возможен только в одной локации, — вяло отшучивается Сяо Чжань, присаживаясь на кровать и думая, как рассказать о своём досадном поведении в горкоме. — Тогда что ты планируешь делать в общежитии у Сортировочной? Сяо Чжань прищуривает один глаз и смотрит снизу вверх на связиста: — Общежитие, значит? — А что, по-твоему, отмечено на этой карте? — Честно говоря, понятия не имею, — на полном серьёзе признаётся Сяо Чжань. А потом наклоняется в сторону и, пошарив рукой под каркасом кровати, достаёт ключ в обрывках скотча. — Похоже, ты знаешь, как туда дойти, а я — как попасть внутрь. Той же ночью Лю Шаоци удаётся без происшествий — если не считать, что до самых гаражей они практически упираются в спину дружине патрулирования — довести их обоих до станционного общежития. На моменте, когда ключ идеально стыкуется с замочной скважиной, терпение Лю Шаоци, видимо, заканчивается — едва дождавшись специфического щелчка, сулящего свободное проникновение в общежитие, связист чуть ли не с ноги открывает дверь и, шаря лучом не самого мощного фонаря по пыльному и полупустому помещению парадной, делает один-единственный комментарий: — Ну, охренеть теперь. Ещё несколько часов они ходят по коридорам и осматривают открытые комнаты, включая подобие председательского люкса. Но происходит экскурсия уже после того, как Сяо Чжань вынужден признаться в своём визите к председателю, немного приврав о происхождении ключа. Ситуацию он выставляет так, словно узнав о реальной цене благополучия Республики, потребовал поблажек для их скромного общества нарушителей и бóльшую свободу действий, но почему-то уверен, что Лю Шаоци не купился ни на какую из частей этого не самого искусного вранья. В конце концов даже сам Сяо Чжань не верит в то, что председателя когда-нибудь можно будет переиграть. Да и надо ли?❝
О том, что встречи в некотором обозримом будущем будут проходить одним днём и в новом месте, Лю Шаоци начинает предупреждать всех заинтересованных заранее. Во время этих объявлений Сяо Чжаню приходится выслушивать, как связист принимается его нахваливать — мол, воспользовавшись своей формой допуска в конструкторском бюро, Сяо Чжаню удалось вызнать, что станционное общежитие уже давно переведено в фонд неиспользуемых складских помещений для последующей ликвидации, о приближении которой Сяо Чжань берёт на себя ответственность узнать из того же источника, проверять который он обязуется ежемесячно. Проверять, конечно, нечего — никакой формы секретности или мало-мальски особого доступа к документам касательно чего бы то ни было у Сяо Чжаня в бюро не имеется. Но на столь откровенном вранье настаивает Лю Шаоци, который убеждает Сяо Чжаня, что форма секретности — такой интересный и очень страшно звучащий зверь, который никто не полезет проверять — себе дороже. Не сообщать же в конце концов несчастным гражданам, что выделенное для посиделок и складирования контрабанды помещение предоставлено самолично верховным председателем ненавистного для них Собрания? Кто-то на новость о том, что у их маленькой коммуны несогласных с режимом появится наконец-то собственное пространство, реагирует сдержанно, кто-то не скрывает удивления, кто-то откровенно боится. Одно дело — нарушить комендантский час и оказаться в чужом общежитии после отбоя, на такой случай у них заранее придуман небольшой список оправданий для дружинников. Есть шанс, что нарушение даже не зафиксируют в личном деле. Совершенно другой уровень наказания может ожидать, если их поймают на железнодорожных путях недалеко от станционного общежития. Но несмотря на это, в воздухе витает настоящий ажиотаж относительно первой встречи, возможно, самой безопасной — потому что вряд ли кто-то в их обществе вообще способен предположить, что такое возможно. В преддверии события бóльшая часть запрещённой контрабанды из застенка оказывается перенесена в председательский люкс станционного общежития, включая тот самый перепечатанный кустарным образом сборник коротких рассказов. Ради перемещения всего накопленного знания в новое пространство Сяо Чжаню и Лю Шаоци приходится чуть ли не еженощно предпринимать вылазки в район сортировочной станции. В этом отчасти механическом процессе обнаруживается свой плюс — через пару недель в их распоряжении относительно точные карты с тем, как перемещаются дружины по району с возможными отклонениями от маршрута. Изобретательности в этом мало; более того, быт в Сяоюане настолько однообразен и упорядочен, что кажется, будто сами дружины не верят в то, что кто-то может осмелиться нарушить комендантский час. Наличие таких карт приводит к тому, что сбéгать до места назначения и скинуть груз теперь вместо трёх часов занимает максимум полтора. Выгаданное время они отныне тратят на то, чтобы попытаться спланировать пространство и затем отыскать необходимые предметы мебели в комнатах общежития. В течение последующего месяца стеллажи и шкафы из номеров по соседству с председательским люксом перекочёвывают в гостиную последнего. Сяо Чжань после очередных интерьерных изысканий ловит себя на мысли, что процесс, в который он волей-неволей оказался втянут, — планирование, поиск мебели и её размещение в люксе — доставляет ему странное удовольствие. Иногда за рабочим кульманом он с трудом сдерживается, чтобы не набросать в свободном уголке ватмана варианты оформления какой-нибудь из комнат председательского люкса. Увы, Лю Шаоци не стремится разделить внезапно пробудившийся в Сяо Чжане интерес к дизайну интерьеров. Особенно после того, как спина связиста оказывается надорвана ввиду того, что понадобившийся кровь из носу диван — незаменимый, со слов Сяо Чжаня — для гостиной находится двумя этажами ниже. Единственным, что способно утешить связиста после всех поисков подходящих мебельных решений, становится несколько печатных машинок из административных помещений, что навскидку выглядят как вполне себе работающие экземпляры. Должно быть, именно найденная техника наряду с превентивными мерами и искренней жалостью к собственным мышцам наводит Лю Шаоци на мысль, что было бы неплохо подготовить что-то грандиозное к их «новоселью». В качестве «грандиозного» связист сначала предлагает напечатать новую версию Устава, переиначив постулаты Собрания в ироническом ключе, но Сяо Чжань вовремя останавливает полёт мысли своего компаньона — такая выходка кажется ему детской и небезопасной, да и к тому же бесполезной — времени они потратят достаточно, даже посмеются, когда, возможно, зачитают особо удавшиеся отрывки, но в глобальном смысле прок будет нулевой. В итоге, Сяо Чжань, отвлечённый несколькими симпатичными пледами, говорит, что подумает над тем, чтó они могут подарить в качестве сувенира участникам новоселья. И хотя «подарок» имеет в его голове самые неприятные коннотации, в будущем он надеется это исправить. В связи с постоянными вылазками застенок-тайник редеет стремительно, и несмотря на то, что книги просто переезжают в другое место, Сяо Чжань не может не испытывать некоторую грусть, когда заглядывает свободными вечерами под плинтус с целью выбрать книгу для ночного чтения. Теперь уже он читает всё без разбору, до чего только может дотянуться его рука. Засиживаться приходится чуть ли не до утра, перемежая художественную литературу со старыми школьными учебниками и методичками, чтобы успевать подготовиться к работе. Удивительно возросшая скорость чтения приводит к тому, что порой он даже не помнит, о чём читал несколькими днями ранее. Тогда-то Сяо Чжаню приходит в голову мысль о некой двойственности положения, в котором он оказался. Заключается она не только в том, что ему приходится работать на два лагеря, но и в том, какую разную жизнь он проживает в зависимости от времени суток. Днём он бесполезно стоит за кульманом, прожигает секундомер собственной жизни, пока ничего не происходит. И, конечно, «не происходит» — это хороший знак; если бы что-то произошло в рабочее время, это могло бы привести к катастрофе или к очередной встрече с председателем, а встречаться с ней пока что не хочется. С другой стороны, ночью, когда он погружается в мир художественного вымысла, вместе с героями Сяо Чжань умудряется побывать в ситуациях, которые никогда бы не случились с ним в реальной жизни, и испытать целый спектр эмоций, что раньше не осознавал в себе, попросту не знал, что они существуют. Конечно, он уже чувствовал подобное, когда читал запрещённые художественные произведения, что оставляли ему в горкоме, но, кажется, только после разговора с председателем он абсолютно сознательно и внутренне не противясь процессу разрешает себе отдаваться во власть этому чувственному опыту, получая ни с чем не сравнимое удовольствие. Как-то раз, когда он укладывает в застенок очередную прочитанную книгу, а на сон остаётся не более полутора часов, Сяо Чжаню думается, что вовсе не днём, а ночью он ощущает себя живым. Мысль эта и приятна, и болезненна одновременно. Как же абсурдно чувствовать жизнь, читая про никогда не живших персонажей! Как же глупо отождествлять себя — человека из костей, плоти и крови — с героями, существующими только благодаря бумаге и чернилам! Как больно испытывать их эмоции — те, которые никогда не пережить ему в реальности. Возможно, другой бы на его месте от осознания этой несправедливости и неполноценности собственной жизни попытался бы убрать из поля зрения то, что заставляет эту неполноценность ощущать, но только не Сяо Чжань. Поэтому, даже когда из непрочитанного под рукой остаётся сложенная отдельной стопкой поэзия, которой ранее он невольно сторонился, Сяо Чжань пожимает плечами и от нечего делать выбирает в тёмном застенке самый верхний томик. Поэзия оказывается поразительной во всех смыслах — сначала Сяо Чжаню кажется, что он не понимает ничего, потом — когда читает заметки критика относительно стихотворения — что понимает всё и даже больше. Не может не удивлять и тот факт, сколь много смысла умудряются вложить авторы всего лишь в несколько строк. И несмотря на эти «несколько строк» скорость чтения Сяо Чжаня бессознательно замедляется — он старается подходить к процессу вдумчивее и не только поглощать текст, как это происходило в последнее время с художкой, но и учится самостоятельно отыскивать спрятанные между строк образы и смыслы. Чаще всего его ответы далеки от того, что следом он читает в анализе стихотворения, тем не менее, эта угадайка ему отчего-то нравится. Возможно, он слишком амбициозен и самоуверен, но со временем ему кажется, что его интерпретации, пусть и не совпадающие с тем, что пишут критики, тоже имеют право на жизнь. Порой, когда из-за подготовки к очередной летучке в бюро приходится откладывать томики стихотворений в сторону, Сяо Чжань не может не грустить, что так опрометчиво избегал поэзию, но сразу же одёргивает себя — в его случае до поэзии, очевидно, надо было дорасти. В общем, за несколько недель до новоселья Сяо Чжань безраздельно очарован открывшимся ему миром стихов. Поэтому, когда Лю Шаоци в очередной раз заводит разговор о подготовке «грандиозного» к новоселью, Сяо Чжань предлагает напечатать поэтический сборник и не терпит никаких возражений. Если постоянно оглядываться на дискурс Собрания, объясняет он, они не смогут воспитать в себе принципиально новые идеи, нет, им нужно что-то, что поведёт их за собой, пробуждая мысли и чувства, которых они были лишены. Поэзия — лучший вариант, считает он. Более того, проведённая ранее работа по наблюдению за всеми нарушителями позволяет ему безошибочно определить отъявленных ценителей поэзии и обратиться к ним с просьбой записать своё любимое стихотворение и сопроводить это личными соображениями, иными словами, ответить на вопрос — почему именно оно? Хотя те, к кому он обращается, не совсем точно разумеют, зачем их любимые стихотворения понадобились Сяо Чжаню, их восторга и пыла, с которыми они относятся к запрещённому искусству словотворчества, оказывается предостаточно, чтобы завалить Сяо Чжаня записками со стихотворениями. Корпеть над сборником приходится в станционном общежитии, так как несмотря на то, что они умудряются переносить в гостиницу при станции целые баулы запрещённого добра, мысли о том, чтобы после обнаружения забрать с собой пишущие машинки, не возникает. Работа над хрестоматией знакомит Сяо Чжаня не только с великолепными образчиками поэзии — как традиционной китайской, так и зарубежной — но и позволяет лучше узнать членов коммуны. Их объяснения выбора стихотворения — это практически объяснения в любви, самозабвенные клятвы верности поэтическим идеалам, из которых Сяо Чжань приходит к несколько наивному выводу, что не только Устав способен заставить людей стремиться к честности, порядочности и товариществу. За полторы недели до новоселья Сяо Чжань рискует остаться сапожником без сапог — надо лишь добавить стихотворение от себя, но, как назло, ничего не приходит в голову. Там у него пёстрая мешанина из мыслей товарищей, строк из стихотворений, что он без устали перепечатывал вместо сна, и тех, что прочитал самостоятельно. Но ужаснее всего, что в результате бессонных ночей он чувствует себя уставшим и измотанным. В течение выдавшихся спокойными ночей — в председательском люксе всё готово к их мероприятию, в вылазках, пока он не найдёт «своё» стихотворение, нет нужды — он даже не может заставить себя отогнуть плинтус; приходя домой после работы, валится с ног и спит до самой побудки. Когда дата новоселья точно обозначена и сарафанным радио озвучена всем заинтересованным, Лю Шаоци вместе с товарищем Чжу, который активно принимает участие во всём, заняты тем, что пытаются спланировать безопасное распределение по группам и подобие некого расписания для «перебежек» до станционного общежития и обратно. От этой деятельности Сяо Чжань оказывается освобождён — по словам связиста, выглядит он просто отвратительно, прямо как тогда, когда они только познакомились в кабинете председателя. Но, несмотря на полученное освобождение, времени напечатать что-то от себя совершенно нет, выбирать стихотворение тяп-ляп — совершенно не вариант. Поступить так будет не только не в натуре Сяо Чжаня, но и неловко и несправедливо по отношению к остальным — он, как никто другой знает, какой значимостью обладают стихотворения, которые уже включены в сборник. В общем, взять и отыскать что-то за пару оставшихся ночей не представляется возможным. Сдавшись Сяо Чжань принимает волевое решение оставить сборник как есть. В конце концов, если уж быть предельно откровенным — имеет ли он право вносить стихотворение от себя, когда отнюдь не является примерным членом их коммуны? Об этом решении он сразу сообщает Лю Шаоци, который, к удивлению Сяо Чжаня, остаётся таким исходом дел недоволен. Связист, абсолютно не стесняясь в выражениях, заявляет, что выглядит так, словно Сяо Чжань боится взять на себя ответственность и «официально» засветиться среди прочих нарушителей на тот случай, если соберётся кинуть их в будущем. Сяо Чжань на такое обвинение может только рассмеяться, потому что, даже если его имя и появится среди отбиравших стихотворения, это не будет значить ровным счётом ничего — пока он нужен председателю, его всегда прикроют. Ну, а когда перестанет быть нужен, есть его имя в этом сборнике или нет — не будет иметь никакого значения. Видя явный скепсис на лице связиста, Сяо Чжань решает добавить, что, несмотря на его внезапно открывшуюся страсть к поэзии, нет пока что такого стихотворения, с которым он бы мог связать своё имя на бумаге и с которым впоследствии ассоциировался бы у остальных. В общем, пытается убедить, что публиковать наугад стихотворение — варварство и кощунство. На это связист заявляет, что Сяо Чжань слишком серьёзно подходит к задаче, и решает признаться, что сборник у них и так выходит специфический, потому что под видом любимого стихотворения Лю Шаоци подпихнул Сяо Чжаню собственный перевод текста иностранной песни, а имя автора вообще выдумал. Не позволив Сяо Чжаню толком возмутиться на предмет такой аферы, связист продолжает стоять на своём, дескать, названная причина хоть и весьма возвышенна, но точно не является уважительной, чтобы откалываться от коллектива. Тогда не остаётся ничего иного, кроме как покраснев сообщить, что в сложившейся ситуации двойной агентуры Сяо Чжань не считает правильным появиться среди настоящих ценителей поэзии. Он не знает, ощущал ли что-то подобное связист, когда начинал работать в рамках «инновационной программы» председателя, или нет, но надеется, что Лю Шаоци сможет понять его опасения на этот счёт. Потому что если его не поймёт компаньон, владеющий всей информацией и находящийся с ним в одной лодке, то откуда вообще ждать понимания? Вопреки своей природной склонности к фарсу и клоунаде, Лю Шаоци на это признание реагирует непривычно серьёзным взглядом и непродолжительным молчанием, после которого, кажется, смиряется с решением Сяо Чжаня, но на прощание просит подумать над речью — в качестве, так сказать, наказания.❝
В ночь новоселья прибывший в первой группе и приветствующий гостей на входе в гостиную Сяо Чжань чувствует себя неловко. Главная причина неловкости — каждый гость получает из его рук стихотворный сборник, который заставляет их ахать и охать, а затем рассыпаться в благодарностях. Когда с одной из групп появляется и Лю Шаоци, уровень благодарностей начинает зашкаливать — связист моментально сообщает, что и идея относительно сборника, и его реализация лежат полностью на плечах Сяо Чжаня. Это заявление открывает новый виток похвалы. Несмотря на несколько резких комментариев особенно радикально настроенных личностей, большинству их непримечательная внешне, безыскусно прошитая красными — использующимися обычно для реставрации праздничных растяжек с лозунгами Собрания — нитками антология приходится по душе. Кто-то даже говорит, что это своеобразная инициация — хранить подарок придётся в своих квартирах, а это довольно серьёзный шаг, к которому, как это ни удивительно, в итоге оказываются готовы все. Но хуже всего ему приходится в моменты, когда после краткой экскурсии по председательскому люксу, гости возвращаются к нему с восхищением относительно пространства — сам факт того, что они теперь имеют собственную Квартиру, как предложено называть место сбора во избежание неприятного «председательского люкса», называют не иначе, как чудом из чудес. За один вечер Сяо Чжаня успевают наделить целым букетом талантов — он полезен для их коммуны с точки зрения вклада в общее дело и его развитие, достаточно творческий в своих подходах, очевидно, обладает некоторым художественным вкусом, технически подкован — раз работает в бюро. От этого пристального внимания к собственной персоне Сяо Чжаню становится не по себе. Вовсе не потому, что так много людей смотрят ему практически в рот, нет; ему много раз приходилось стоять на трибуне перед студентами пединститутов, но тогда он точно знал, кем является и кого представляет, что должен сделать, что должен сказать. Сейчас же в глубине души он не может не думать об обмане, которым они с Лю Шаоци занимаются, о том, что ничего не подозревающие товарищи — нежные, наивные души, оказавшиеся способными чувствовать и не бояться этого — сидят в Квартире, подаренной председателем с целью контролировать их маленькое общество нарушителей. По этой причине и чтобы избавиться от бесконечных потоков незаслуженной, как ему кажется, похвалы, Сяо Чжань предлагает в качестве программы для вечера устроить подобие литературных чтений — продекламировать стихотворения, отпечатанные в антологии. До определённого момента всё идёт гладко, Сяо Чжань не может нарадоваться собственной смекалке — вниманием гостей безраздельно владеют выступающие, а он может наконец вздохнуть спокойно и надеяться, что стихотворения будут звучать ещё долго, потому что в это время никто не осмелится подойти к нему с каким-нибудь вежливым замечанием. Взгляды же, которые время от времени кидают на него присутствующие, удаётся с относительной лёгкостью игнорировать. Впрочем, с такой же лёгкостью он забывает и о заготовленной речи, которую — будь прокляты его чувство ответственности и лёгкая графомания, совпавшая с желанием высказать наболевшее — написал по просьбе связиста. Но после всего написанного стало немного стыдно, поэтому, на самом деле, не столько забывает сам, сколько надеется, что забыл о ней его компаньон. По крайней мере, когда он предложил под шумок читать стихотворения, Лю Шаоци всецело поддержал эту идею; не заставят же его вещать всякие занудства от обидевшегося ребёнка после тех прекрасных строк, что им сейчас доводится слушать. Сяо Чжань от этих успокаивающих мыслей окончательно расслабляется, почувствовав себя в полнейшей безопасности, и от этого даже как-то вальяжно растекается в кресле, которое он присмотрел для себя, ещё когда они странствовали по другим комнатам станционного общежития. Но гражданин Лю не был бы собой, если бы не придумал, как задействовать своего товарища по службе. Сначала он отпирается от собственного выступления и кокетничает, заявляя, что стесняется. Под общий хохот — потому что все без исключения знают, что стеснение и Лю Шаоци вещи несовместимые — решено поставить его в конец списка. Конечно, когда приходит очередь (псевдо)стихотворения, никаким стеснением со стороны связиста не пахнет; во всём, что касается сценического мастерства, товарищу Лю нет равных, так что, выйдя в центр гостиной, он немедленно завладевает вниманием публики. А после минутных аплодисментов ещё и признаётся в сотворённой крамоле. Естественно, его тут же заставляют петь, что вызывает у всех новый приступ веселья — положить перевод на музыку тяжело, а гримасы связиста, которые он строит, пытаясь попасть в ритм и мелодию, убийственны — в частности для бдительности Сяо Чжаня. Не напрягается он и после того, как Лю Шаоци, отсмеявшись и получив ещё одну порцию аплодисментов, хрипло заявляет: — Товарищи, сборник подошёл к концу, выступления тоже. Возможно, вы думаете «наконец-то всё» и надеетесь, что мы вас сейчас отпустим домой, но не тут-то было, — Лю Шаоци вновь заразительно смеётся. — Отбросив шутки в сторону, я думаю, что наша первая настолько большая встреча, коих, я верю, будет ещё целое множество в этой Квартире, прошла успешно. Особенно радостно, что никто не сбежал, пока я пел, поэтому в будущем я планирую мучить вас каждый раз… Простите, я опять отвлёкся. Так вот! Наша встреча и всё в ней — место, программа, атмосфера — не были бы возможны без нашего любезного товарища Сяо. Сяо Чжань понимает, что что-то идёт не так, ещё на том моменте, когда связист с невероятной резвостью скачет к его креслу, хватает за руку и гаркает, кивнув всем присутствующим: — Просим! Гости немедленно подхватывают этот призыв, хлопают и смеются, видя, как Сяо Чжань противится вытягивающему его из кресла Лю Шаоци, наверное, немедленно наделяя его какой-нибудь характеристикой вроде «очаровательно скромен». Сяо Чжань уверен, что связист ждёт от него той самой заготовленной речи, ощупывает карманы, чтобы найти листок-шпаргалку, но Лю Шаоци не позволяет ему этого сделать — в руках у Сяо Чжаня появляется какая-то книга, а затем его буквально выпинывают в центр комнаты. — Добрый вечер, — не придумав ничего лучше, начинает Сяо Чжань. От робкого, едва слышного приветствия воцаряется тишина, которая вовсе не подбадривает оказавшегося в центре внимания Сяо Чжаня. Пристальные взгляды сотни глаз, направленные исключительно на него, действуют скорее удушающе. В отличие от одинаковых в своей строгости и гордости студентов, которых ему приходилось агитировать вступать в ряды сотрудников Собрания, люди, собравшиеся перед ним сейчас, абсолютно разные; на их лицах, практически лишённых морщин, отражается множество эмоций, которые они могут не скрывать. Из-за нервов Сяо Чжань крепче сжимает томик, вручённый ему связистом; это бессознательное действие приносит долгожданное облегчение — обложка мягкая и приятная на ощупь, хранит тепло рук Лю Шаоци, который, хочется верить, передав ему эту книгу, пытался помочь, а не подставить. Решив придерживаться этой мысли, Сяо Чжань кивает сам себе, зеркалит улыбку нескольких товарищей, сидящих на диване, что стоил Лю Шаоци стольких усилий, и опускает взгляд вниз. За ярко-синей бархатистой обложкой прячутся стихи, одна из страниц оказывается загнутой; Сяо Чжань, не теряя драгоценных минут, открывает указанную страницу. — «Я есть река», — читает он название стихотворения, уверенный в том, что никогда прежде не видел его. — Громче, — говорит кто-то, и Сяо Чжань неловко улыбается и сталкивается взглядом со связистом, который не кивает, но, выразительно моргнув, подтверждает правильность его действий. Я есть река, я бегу по широким камням, я бегу между острых утёсов, по тропинке, что рисует мне ветер. Сяо Чжань читает громко и медленно, пытаясь вникнуть в смысл того, что предстаёт перед глазами. Деревья вокруг меня смазаны тенью дождя. Я есть река — бег мой неукротим, всё безудержней, я бегу, отражаясь бликами на сводах мостов. Я есть река. Река. Река поутру с кристально чистой водой. Иногда я мягкий и добрый, я нежно струюсь по зелёным долинам, Чтоб напоить скот и простых людей. Дети бегут ко мне днём, а ночью встречаюсь взглядом с трепетными любовниками, что купают пальцы в моих тёмных призрачных водах. Сяо Чжаню приходится прерваться, чтобы перелистнуть страницу. Он боится поднять глаза и встретиться с кем-нибудь взглядом в столь напряжённый момент, поэтому всё, что он замечает, это то, как дрожат его руки. Вместе с ними подпрыгивает и текст, ему приходится сделать над собой усилие, чтобы иероглифы прекратили разбегаться в разные стороны. Он сосредоточивается на стихотворении, интуитивно забегая глазами вперёд, чтобы выбрать правильную интонацию. Я есть река. Но иногда я сильный и дерзкий. Но иногда мне дела нет ни до жизни, ни до смерти. Я обрушиваюсь водопадом, затаив обиду и злость, бьюсь о камни снова и снова, точу их один за другим. Звери бегут, спасаются бегством, когда выхожу из берегов. Когда заливаю поля и усеиваю склоны камнями. Когда топлю луга и дома, когда омываю пороги и чужие сердца, их тела и сердца. И вот здесь я всегда спешу — Когда могу достучаться до чужих сердец, Когда могу струиться по венам, Когда могу узнать изнутри. И тогда мой гнев стихает, и я становлюсь ростком, и я замираю, как дерево, и я затихаю, как камень, И молчу, как роза, лишённая шипов. Я есть река. Я есть течение самой судьбы…°❝
По окончании новоселья Чжу Цзаньцзинь и Лю Шаоци заняты тем, что отправляют восвояси одну за другой группы граждан. Раз за разом они повторяют одни и те же напутствия, заставляют уходящих проговорить маршруты патруля и озвучить варианты оправданий, если кого-то из них всё-таки поймают. В силу того, что вся логистика легла под ответственность связиста и старшего по дому, они покинут Квартиру последними. Когда уходит очередная группа, Сяо Чжань, сидящий в кресле, понимает, что следующая на очереди — та, которую возглавляет он. Наверное, об этом думает и Лю Шаоци, с которым он встречается взглядом. — Я рад, что стихотворение пришлось тебе по душе, товарищ Сяо, — связист подходит ближе и кивает на синий томик в руках Сяо Чжаня; у последнего от одного воспоминания о прочитанном стихотворении бегут по коже мурашки. Лю Шаоци присаживается на подлокотник и забирает антологию из чужих рук. — Я знаю, каких усилий тебе стоило предать Собрание и пойти на ковёр к змее; я вижу, что ты думаешь об этом постоянно. Возможно, это детская мысль, но мне от неё в своё время стало легче — прежде чем ты переметнулся на сторону зла, Собрание подвело тебя. Когда я попал в Хуаньци, я тоже чувствовал себя сломанным — казался себе разбитой кружкой, которую никакой клей не сможет склеить воедино. Не смотри на меня с таким удивлением; мне до сих пор бывает горько, больно и грустно, потому что столько лет моей жизни было потрачено на выдрессированное служение идеям, отрицающим саму природу человека. Запомни, что я тебе сейчас скажу, потому что таких соплей ты больше от меня не услышишь: как бы ни хотелось верить председателю, что человек соткан из пороков, злиться, завидовать, желать и ненавидеть — абсолютно нормально. Настолько же нормально, как грустить, радоваться, испытывать жалость, любить. Ненормально прожить свою жизнь впустую — так никогда и не испытав ничего из этого. Когда Сяо Чжань ведёт за собой по путям, на которых после всех вылазок можно ориентироваться вслепую, группу из двенадцати человек, он чувствует себя переродившимся — полноводной рекой, всей душой стремящейся к неизведанному. Он даёт себе обещание, что, даже если какое-то время и чувствовал себя обделённым, опустошённым, отныне ему стоит оставить болезненное прошлое там, где ему и полагается быть, — позади. Сяо Чжань верит, что впереди у него достаточно времени, чтобы сделаться по-настоящему живым. Живым в полном смысле этого слова; он ни много ни мало собирается на собственной шкуре прожить каждую из эмоций и чувств, которые существуют в этом мире и которые способен испытать только человек.