Летальный исход

      

42

Когда моя мансарда наконец стала неотличима от той, в которой я с Локвудом начинала, если можно так выразиться, нашу совместную жизнь, мы оба валились с ног, ведь с переездом наверх было связано ужасно много хлопот. Хотя, конечно, мы всё делали постепенно. За день такое точно никому не под силу! Разве что не к ночи будь помянутому Гостю, который очень уж торопился рассказать мне мою историю, пока его Источник не засекли. Но даже одного заполнения всех полок и шкафов нашими с Локвудом вещами в попытке воссоздать мельчайшие детали из моего видения вполне хватило, чтобы я в итоге рухнула на новую кровать, испытывая странную эмоциональную смесь облегчения, удовлетворения и наряду с этим тупого чувства дежавю, стучавшего в виски и грозившего перерасти в панику от того, насколько близко я оказалась к той реальности. К моей реальности. Куда я проваливалась почти каждую ночь, закрывая глаза. Куда утаскивали меня мои сонные демоны с тем, чтобы утопить в её омутах. Она продолжала крошить меня по частям, дробить изнутри, тогда как снаружи я выглядела целой. А чтобы перестать туда попадать, я должна была поставить своему мозгу долбаный мат, совместив их обе, свои жизни. Легко сказать! Но не сделать… Я всё равно что строила мост через бездну с разных берегов, заведомо зная, что концы ни за что не сойдутся. Но у меня не было иного выбора, сумасшествие наступало на пятки. Если Локвуд в тот вечер и замечал, что я не в своей тарелке, то не показывал виду. Но и он, должно быть, не ожидал, что во мне отсталость столько энергии, чтобы устроить хорошее испытание новой кровати. А для меня это был единственный способ через кожу, через движение, через дыхание убедить себя, что он не наваждение... Одному Локвуду под силу было заставить и меня почувствовать себя рядом с ним живой. Один он мог заслонить меня от пустоты, в которую стучало сердце. Для меня всё было сосредоточено в нём, всё сводилось к нему. Всё, кроме одной мысли, которая не желала уходить… И в изнеможении откинувшись на подушку, я бросила быстрый взгляд на полку, куда сама несколькими часами ранее поставила… — Ещё раз так на него посмотришь, и я его закопаю. — Что? — переспросила я скорее от неожиданности, чем оттого, что не расслышала слов, и испуганно повернула к Локвуду голову. — Когда я читал то место в рукописи, где ты описывала мою ревность к призраку, я подумал, что всё это слишком уж притянуто за уши, но теперь я хорошо понял самого себя и предупреждаю, — он говорил поразительно ровным, спокойным тоном, однако от его голоса у меня кровь стыла в жилах, — ещё раз взглянешь на него с такой тоской, особенно в подобный момент, и я его зарою, а ты никогда не узнаешь где. Взгляд! Мелочь. Секунда. То ли слабость, то ли заранее предрешённый исход. Но что мне было возразить? Глупая, бредовая надежда на повторение истории заставила меня посмотреть на череп. Долго, очень долго она тлела в моём мозгу и вот наконец сгорела, напоследок полыхнув тоской и оставив после себя мне лишь прах и пепел, а Локвуду — сплошной ожог на сетчатке глаз. — Прости, что сделала тебе больно, клянусь, я не хотела, — искренне сказала я и протянула к нему руку. Но увидела, как он дёрнулся, не желая, чтобы я его коснулась, и осознала, что Локвуду этого слишком мало. «Не молчи! Объясни ему, успокой, докажи... Не оставляй в нём эту ревность снова!» — молча рявкнула я на себя и глубоко вдохнула, собираясь сделать так, чтобы он понял и меня до конца. Собираясь вытащить наружу душу. — Мне никак не отделаться от своего прошлого, — начала я, заранее уверенная, что ему не понравится, чем я закончу. — Оно цепляется за меня, Локвуд. Этого не видно, но оно буквально раздирает мне спину, стремится остановить, отвоевать назад... Я у него на крючке. И я не могу перерезать леску! Пока не могу или никогда не смогу — я не знаю... Но я знаю, какой выход из тупика меня бы ждал, если бы не ты! Да, я скучаю по Черепу. Видит бог, я скучаю и по галлюцинации, которой вообще не существовало, ведь он единственный остался там, в моей памяти! Смешно, но эта гнилая черепушка словно уже кусок меня самой! Вот только ни один живой и ни один мёртвый никогда не будет нужен мне так, как нужен ты! Нужен не для того, чтобы заслоняться тобой от безумия, а потому что люблю тебя! И кажется, этой любви хватит на сотню жизней... Я умру, Локвуд, а она — нет, не сможет… — Т-с-с! — тут же прижал он меня к себе. — Не надо… — Она переживёт меня, слышишь? Даже когда я Гостем вернусь в твой дом, она переживёт и мой призрак! — не унималась я, больше не способная остановить ни себя, ни слёзы, брызнувшие из глаз, ни кулак, вдруг ударивший ему в грудь и продолжавший ударять, чтобы лучше дошло. — И она не даст тебе уйти следом! Никогда! Вместо меня не даст! — Люси! Хватит, перестань! Я знаю, как ты меня любишь! Я знаю! — почти кричал Локвуд, напрасно пытаясь сдержать слова и меня саму, пресмыкавшуюся в его руках, будто я одержимая. — Так что, чёрт возьми, тебе придётся стать бессмертным! Ясно тебе?! Она заставит тебя стать бессмертным! Я заставлю… Хочу заставить… Я зарыдала, уткнувшись в него, и больше не сказала ничего, кроме его имени, которое рассталось с моим сдавленным горлом так же, как душа расстаётся с телом. Непроизвольно. — Боже правый! — уронил Локвуд сломанным во многих местах голосом и замолчал на время, просто сжимая меня в объятиях и целуя везде, где мог дотянуться. — Боюсь, мне и правда придётся закопать этот череп, родная, чтобы больше так сильно тебя не расстраивал… А заодно и себя с ним рядом, ты только посмотри, до какого состояния я тебя довёл! — Ты что, не слышал, о чём я говорила?! — возмущённо выдавила я, сотрясаясь от рыданий. — Никаких «закопать»! — Ну, для профилактики-то можно на пару часов, если неглубоко? — предложил Локвуд и этим заставил меня усмехнуться даже сквозь слёзы. — А потом Джордж нас обоих откопает! Если с ним договориться, то и лопатой по дороге как следует припечатает, точно тебе говорю! Хотя узнай он, какой я осёл, вряд ли захочет откапывать, и поделом! — Мы с Черепом ему не разболтаем, — всхлипнув, пообещала я, постепенно начиная успокаиваться. — Я сам ему разболтаю, кто-то же должен хорошенько дать мне по балде! — А тебе моих тумаков не хватило? Завтра будешь весь в синяках… — огорчилась я и постаралась проморгаться, чтобы внимательнее осмотреть его. — Сколько бы их ни было, все мои, — отозвался Локвуд. — Сам виноват, надо было просто отнести Источник в гостиную, а не устраивать тебе сцену! Тогда бы я до сих пор оставался в неведении относительно того, что должен буду пообещать... Я осторожно подняла на Локвуда глаза. Всё поняла, но не сразу поверила. Поскольку не то что не надеялась, считала невозможным когда-нибудь от него услышать... И не могла, не имела права просить, тем более настаивать, да и вообще заикаться об этом, помня, кто мы такие, принимая во внимание наше панибратское отношение к смерти, зная, сколько боли он уже перенёс… Но будь я в здравом уме, остановила бы его? Или дала бы сказать? У меня не было правильного ответа, и чёрная мука, сполна отразившись на его лице, всё-таки вылилась в слова: — Я почти не могу об этом думать, так мне страшна и невыносима сама мысль… Я не представляю и не хочу представлять, чего мне это будет стоить, но я обещаю тебе... — Локвуд тяжело вздохнул и на секунду зажмурился, но совладал с собой и медленно договорил: — Что намеренно... не уйду… за тобой. Я останусь без сердца, но останусь. Вряд ли долго протяну, учти, но тут уж не обессудь. И весь этот сомнительный результат ты получишь при одном условии: пообещаешь мне то же самое. — Тогда и я обещаю, — без колебаний ответила я. — Можешь не произносить вслух, на какую агонию мы только что себя обрекли, мне прекрасно известно, каково это — существовать без тебя хотя бы минуту. И очевидно, каждый из нас рассчитывает не оказаться один на один со своим обещанием, но она того стоит. Уверенность, что ты себя не убьёшь, если меня не станет. Я ласково погладила его по щеке, провела пальцами по волосам, впервые ощущая себя свободной от дикого страха. Пусть всего лишь от одного из многих, но от такого, который в моём сознании непрестанно хоронил Локвуда уже через пять минут после моей собственной кончины. — Ага… — буркнул Локвуд. — Меня хотя бы утешает, что и тебе теперь никогда не наложить на себя руки из-за меня, и вынужден признать, моей душе и правда почему-то от этого легче... Я ведь тоже хочу, чтобы ты жила, Люс. Всегда хотел. Но у меня назрело классное предложение: жить вечно нам обоим! И тебе придётся коротать эту вечность со мной, — ехидно добавил он, — а то, как по мне, обещание друг другу не становиться суицидниками гораздо круче любых клятв верности, данных у алтаря! — Можно подумать, я против, — улыбнулась я. — Очень надеюсь, что за, — сказал Локвуд и коснулся меня лбом, — потому что люблю тебя точно так же, как ты описала, а то и похуже... И сотру любого, на кого ты хотя бы взглянешь, в порошок, поняла? — Неужели ты полагаешь, что те, на кого взглянешь ты сам, уцелеют? — насмешливо спросила я. — Как бы не так! Ты — мой, Энтони Локвуд. — Твой… — выдохнул он, и его объятия в ту же секунду перестали быть мягкими и нежными, мгновенно пленяя и тело, и разум новой страстью и рождая глубоко внутри новую жажду. — Мне всё кажется, что сильней по тебе с ума я уже не сойду, должны же быть какие-то границы, пределы, а ты опять объясняешь мне, что их нет… Но если я тебя сейчас поцелую, то не смогу закончить одно дельце, которое должен довести до конца, не откладывая… — О чём это ты? — удивилась я, наблюдая, как он с сожалением, но всё-таки встаёт и надевает халат. — А сама не догадываешься? — усмехнулся Локвуд. — Пойду спущусь в гостиную с твоим приятелем… Бормоча какие-то проклятия, он не слишком аккуратно сгрёб с полки череп и вдруг поднял его повыше на кончиках пальцев с тем, чтобы мрачно уставиться в его пустые глазницы и громко возмутиться: — Нет, просто уму не постижимо, какую же свинью он мне сегодня подложил!

43

Шурша тапочками, я проскользнула в тёмную холодную гостиную со стаканом воды в руке и направилась прямиком к камину. — Снова на своём месте, да? Зашла проведать тебя, узнать, как устраиваешься. Ой, не спрашивай, почему в три часа ночи! Хотя ладно, можешь спросить. Нет, не сбежала от Локвуда, водички спустилась попить! Видела плохой сон… Думала, в мансарде с этим будет лучше, но пока один Локвуд спит без задних ног, счастливчик. Столько времени прошло с тех пор, как он последний раз там ночевал ребёнком, но особая мансардная магия всё ещё существует. Может, и до меня скоро снизойдёт... Это что, блокнот с ручкой? Локвуд тебе принёс?! А говорил, что собирается тебя закопать! Ну и ну… Надеюсь, ты оценил, Череп. Я точно оценила… Что ж, обещала рассказать тебе о нашем веселье в коллекторах, поэтому присяду ненадолго… Я в курсе, что тебе не очень-то интересно, но я заткнусь, только если ты скажешь, что сам там был вместе с нами! Кстати, Череп, почему у меня такое стойкое ощущение, что ты там тоже был?..

44

Остаток осени утёк сквозь наши пальцы промозглыми дождями очень быстро, но под конец подарил неожиданное событие, разбудившее меня в последний день ноября. А если точнее, я проснулась, почувствовав, как что-то мягко ударяется о кончик моего носа. Но открывать глаза я не спешила, всего лишь сонно приподняла бровь, потому что спать всё ещё хотелось ужасно. Легли мы с Локвудом тогда поздно, до середины ночи выслеживали одного надоедливого Сталкера в Саутварке, полюбившего шататься по тёмным практически с утра и до ночи улицам за горожанами и пугать их, бряцая костями и внезапно рыча в спину низким диафрагмальным басом, то есть гроулом, услышав который запросто можно было откусить себе язык от страха и подумать о том, что в наказание за грехи за тобой уже вышел приспешник дьявола. — Неужели неинтересно? — усмехнулся Локвуд, продолжая своё хулиганство. — Интересно, — честно ответила я, — но не могу же я так сразу лишить тебя удовольствия! Он тихонько рассмеялся, а я всё-таки открыла глаза и увидела перед собой сапфир на цепочке, свисавшей из его кулака. Камень напоследок ещё раз ласково погладил меня по носу, а потом Локвуд отвёл руку и, посерьёзнев, сказал: — Готов тебе его вернуть. Если ты этого хочешь. Я распахнула глаза шире, впилась взглядом в кулон и попыталась понять, что же в нём изменилось. — Ты не сделал с ним ничего?! — в радостном удивлении воскликнула я, села на постели и нетерпеливо протянула ладонь, чтобы рассмотреть украшение поближе. — Почему же, сделал, — спокойно ответил Локвуд, отдавая мне сапфир и пряча улыбку, которую против воли у него вызвал мой восторг. — Если присмотришься повнимательнее, то увидишь, что цвет цепочки и оправы теперь немного светлей. Это потому что в золото вплавили некоторое количество серебра, чтобы ни одна тварь больше не смогла его даже коснуться. Такой сплав обычно называют электрум. Пока он говорил, я медленно поворачивала кулон в пальцах, ловила на его поверхности тусклый свет от окна и действительно осознала, что раньше металл был чуть темнее. Но электрум или золото — мне было без разницы, главное, чтобы Локвуду стало спокойней. — Уверен, что справишься с этим? — с лёгкой тревогой спросила я, медля надевать сапфир на себя. И пусть мои синяки уже сошли, не оставив лично мне никаких дурных воспоминаний, с Локвудом дело могло обстоять иначе. — Да, — без напряжения ответил он и сам застегнул цепочку на моей шее, отчего по коже тут же побежали мурашки. — Вижу, что мог и не спрашивать, хочешь ли ты его снова носить, — хмыкнул он, любуясь полученным результатом. — Шутишь?! С этого сапфира для меня всё началось, Локвуд, — сказала я, а потом мягко взяла его руку и приложила её к своей шее, накрыв обеими нашими ладонями камень. — Он — мой свидетель. — Свидетель чего, Люс? — отозвался Локвуд, практически загипнотизированный прикосновением. — Хочешь верь, хочешь нет, но он видел призрачный фильм вместе со мной. Как ещё объяснить, что я знаю о том, что происходило без меня, но в его присутствии? Хотя не спорю, всё это вообще совершенно невозможно по-человечески объяснить… Но я так чувствую. И этот сапфир — моя точка отсчёта… Голос у меня предательски дрогнул, но каким-то чудом мне удалось без лишних эмоций продолжить: — Окажись вдруг всё снова чьим-то злым воображением, если я проснусь с кулоном на шее, возможно, он поможет мне собраться вновь… И потому он успокаивает меня, когда тебя нет рядом. Его материальность помогает мне помнить, что ты меня любишь. Всё равно в какой реальности. — Так и есть, — твёрдо заявил Локвуд и в доказательство меня поцеловал, а затем сделал над собой заметное усилие, чтобы всё-таки отпустить и дать договорить. — И я рада, что ты его мне вернул, пусть и не совсем прежним. Будем считать, что он просто попал под программу защиты свидетелей. — Я улыбнулась, поскольку подумала, что некоторые человеческие законы, оказывается, могут распространяться и на вещи. — И уже в изменённом виде он сможет продолжать видеть и слышать всё, что вижу и слышу я. Не смейся, но я обязательно расскажу ему, что случилось с нами в его отсутствие! — Всё-всё? — иронично спросил Локвуд, для наглядности уложил меня обратно на постель и придавил сверху. — Тогда хорошо, что он никогда никому не проболтается! — Ты, кажется, забываешь, в каком мире живёшь! — рассмеялась я, с воодушевлением обнимая его в ответ и запуская пальцы в его тёмные волосы. — Я ведь и сама читаю вещи! — Ох, чёрт! И правда… Локвуд ненадолго замолчал, занявшись неспешным изучением моего правого уха. Пустил в ход и язык, и зубы, но стоило мне начать пускать в ход свои, покусившись на его шею, как он вдруг в нетерпении глухо зарычал и поспешил завершить свою мысль, бросив напоследок: — Напомни мне потом сделать на нём пометку «восемнадцать плюс»!

45

Не трудно догадаться, что согласно календарю наконец наступило новое время года, сообщившее мне, что я пока не вернулась в начало, что я всё ещё продолжаюсь, а вместе со мной продолжается и моя собранная по кускам жизнь. Зима стала для меня ещё одним доказательством существования этой реальности, которую я дала себе обещание по умолчанию считать подлинной. Зима, как близкий друг, пришла ко мне, прочла меня вдоль и поперёк и продолжала читать каждый день, зачитывая до белизны и стирая черноту в душе строчка за строчкой. Но не только мне вступившая в свои права зима принесла умиротворение и надежду. Она для всех была другой, неоспоримо отличалась от предыдущей Чёрной зимы, хотя её черты почти не изменились. Та же терпкость клюквы к чаю. То же любимое имбирное печенье. Те же рождественские витрины магазинчиков и разноцветные огни, загоравшиеся сразу после обеда. Те же шпили и трубы, кровли и карнизы, асфальт и тротуар, то политые холодным дождём, то побеленные снегом. То же небо, осыпавшееся извёсткой. Из года в год одинаковое предпраздничное волнение, охватывавшее город днём. Но совсем другая ночь. Более спокойная, тихая, безмятежная. И другой сон, один на всех, светлый, белоснежный сон. Радостный, лёгкий, ничем неомрачённый, заставлявший поверить в то, о чём писал поэт: Спят беды все. Страданья крепко спят. Пороки спят. Добро со злом обнялось. Пророки спят. Белёсый снегопад в пространстве ищет чёрных пятен малость. Уснуло всё. Спят крепко толпы книг. Спят реки слов, покрыты льдом забвенья. Спят речи все, со всею правдой в них. Их цепи спят; чуть-чуть звенят их звенья. Все крепко спят: святые, дьявол, Бог. Их слуги злые. Их друзья. Их дети. И только снег шуршит во тьме дорог. И больше звуков нет на целом свете. Признаюсь, я не могла не попросить Джорджа поискать для меня в библиотеках тот стих, который припомнился мне в горевшей башне церкви, и Джордж его не сразу, но нашёл, а ведь я даже сомневалась, что он существует... На вопрос, как ему это удалось, Джордж ответил, что показал отрывок знающим людям, а те навели его на нужный след. И Джордж даже принёс мне сборник, который Локвуду пришлось потом выкупить у частного владельца, так как этот русский поэт быстро занял пустующее место в моём сердце. Пустующее, потому что Шекспир из него выпал навсегда. И разбился вдребезги, в осколки, с грохотом и звоном, словно кусок помутневшего зеркала, в которое мне больше не хотелось смотреться. И действительно, наступившая зима для Лондона и нас самих начиналась гораздо лучше, чем прошлая, хотя, увы, слова поэта — это только слова. Не все беды спали. Думаю, в газетах достаточно подробно освещалось это событие, и нет смысла пересказывать детали, сами понимаете, взрыв газопровода на окраине… Из-за утечки в низине скопилось слишком много газа, и в вечер незадолго до Рождества, когда по той местности проезжал пригородный поезд, который должен был доставить людей домой к их семьям, к друзьям, к любимым… Никто не знал, по какой причине призраки начали появляться сразу, несмотря на кругом раскиданные куски железа и стали. Барнс согнал всех агентов, каких смог, велел ехать на зарево, охранять медиков, пожарных, ликвидаторов, тех, кто просто пытался помочь раненым… И то, что мы там увидели, до сих пор стоит перед глазами. Развороченные вагоны, обгоревшие тела, разбросанные далеко по округе… И Рейзы, много Рейзов. Одни шли, как летучие мыши, расставив руки, с которых свисали лоскуты кожи. Другие, блестящие, глянцево-чёрные, похожие на манекены, просто стояли и таращились на самих себя, вырастая практически из-под земли… Наверняка вы не раз видели, как из искр и дыма рождается пламя, когда спичка чиркает о коробок. Как вначале маленький огонёк становится больше, разгорается ярче. Как сгусток света и тепла начинает своё движение по деревянной палочке, оставляя за собой мёртвый, чёрный, скрюченный уголь. Говорят, что человек, приходя в этот мир, совсем не имеет памяти, только неслучившуюся пока жизнь. И, двигаясь по жизни, он пережигает её в память. Памяти становится всё больше, а жизни всё меньше. И когда, кроме памяти, не остаётся ничего, человек умирает. А что происходит, если всё случается неестественно быстро? Если что-то пережгло тебя за секунды целиком? Встанет ли в тот же миг твоя душа посмотреть на пожар? Во взгляде каждого Рейза, которого мне пришлось в ту ночь отгонять от живых, читался ответ. Вы когда-нибудь дожигали спичку до конца? Брались за уже сгоревшую часть, чтобы огонь мог продолжать гореть и не обжёг вам пальцы? Чтобы до последней секунды поддержать его существование, пока он делается меньше, прозрачнее, а в конце становится синеватым дымком, вьющимся над обугленной деревяшкой? С той ночи я так иногда делаю. А затем прокатываю бывшую спичку между ладонями. И долго гляжу на чёрный след, оставшийся от неё, напоминая себе, что не ко всем судьба может быть настолько милосердна, что позволит с одной скоростью догореть до конца… Потому что не вагонами были для тех людей эти груды металла. И сами они не были в них людьми. Всего лишь спичками в коробка́х. Разом вспыхнувшими спичками в коробка́х.

46

За всю зиму то происшествие с поездом стало самым серьёзным для нас испытанием. Хотя не скажу, что у «Локвуда и Компании» было совсем уж мало работы. Но сложных случаев, пожалуй, действительно поубавилось. Всё чаще мы решали дело максимум за полчаса и отправлялись домой жить обычной человеческой жизнью. Джордж наконец починил свой радиоприёмник, что оказалось достаточно захватывающим для него занятием. В частности при диагностике и проверке всех режимов он, с похвальной осторожностью держа левую руку у себя за спиной, чтобы случайно не словить высокое напряжение от сети, тыкал в поддон с электричеством своим мультиметром так, что напоминал азартного фехтовальщика, совершавшего выпады в сторону противника. Даже прикусывал кончик языка от усердия. И с тех пор как Фергюсон заработал, из спальни Джорджа стала почти постоянно раздаваться музыка. О, и если бы просто музыка! Джордж страшно полюбил программу об искусстве пения а-капелла, транслировавшуюся на Би-би-си ещё с послевоенного времени, и теперь упоённо упражнялся в вокале, заставляя нас с Локвудом мысленно радоваться тому, что мы очень кстати убрались со второго этажа в мансарду. Стоит добавить, что наше новое место обитания со своей отдельной ванной тоже преподносило разные бытовые сюрпризы. Взять хоть случай, когда я впервые поймала Локвуда за бритьём! Как-то утром, ещё не зная, что проснулась ни свет ни заря, я по обыкновению сначала прислушалась, прежде чем открывать глаза, и осознала, что, во-первых, Локвуд уже встал, а во-вторых, что слышу, как он негромко и мелодично что-то напевает… Любопытство тут же привело меня в сидячее положение, и, стараясь не шуметь, я прокралась на цыпочках к приоткрытой двери ванной, чтобы своими глазами увидеть, как Локвуд, голый по пояс и с полотенцем на плечах, искусно управляется с очень красивой, явно старинной опасной бритвой и мурлыкает себе под нос песню «Двуногая смерть» группы Queen… Я без промедления отпрянула от щели, чтобы не привлекать к себе внимания и ещё немного послушать, а также переосмыслить некоторые вещи, задаваясь вопросом, как так получилось, что за всё время нашего знакомства Локвуд ни разу не спалился ни с пением, ни с бритьём? Напрашивалось несколько очевидных выводов... Должно быть, напевал он, только когда брился, поэтому чертовски логично, что я такого никогда не слышала, ведь не заставала его раньше в ванной с бритвой. Но больше всего меня интересовало другое: почему до сего момента мне совсем не приходило в голову, что у Локвуда, вообще-то, растёт борода?! Этот факт крайне успешно обходил меня стороной уже кучу времени и действительно поверг в некоторый шок. Погружённая в свои раздумья, я, наверное, могла бы простоять за дверью и до самого конца процедуры, но тут Локвуд задумчиво пропел фразу «Теперь можешь поцеловать меня в зад на прощание!», и я, не удержавшись, громко прыснула в кулак, обнаруживая своё присутствие. — Так-так, похоже, кто-то с утра занимается шпионажем, — иронично заметил Локвуд из ванной. Пришлось показываться и сдаваться. — Извини! Не могла не шпионить! Столько всего нового о тебе узнала! — выразительно округлила я глаза. — Например, теперь ясно, почему ты всё время встаёшь спозаранку: боишься, что я обнаружу в своей постели парня с нечищеными зубами и колючей щетиной на щеках! Локвуд хохотнул и признал: — Ты меня раскусила! А потом он вгляделся в моё лицо и весело осведомился: — Что, неужели я ни разу не засветился с бритвой в твоём видении? — Представь себе, ни разу, — подтвердила я. — И я впервые думаю эту странную мысль: а как ты будешь выглядеть с бородой? — Про бороду не скажу, но мой отец одно время носил усы, могу тебе как-нибудь фото найти, — сообщил мне Локвуд, вернувшись к процессу. — Как у Барнса? — хихикнула я. — Конечно нет, покрасивее! — воскликнул он. — Бритва, кстати, тоже отцовская, старинная, но, как ни удивительно, всё-таки английская, произведена на легендарной шеффилдской фамильной фабрике компании «Уильям Гривз и Сыновья». Я бреюсь ей примерно с шестнадцати лет. — Фантастика! — потрясённо прокомментировала я. — Несколько лет жить с тобой под одной крышей и ни черта не замечать… А что, и Киппс, к примеру, тоже?.. — Ох, Люси! — с нотками сочувствия в голосе отозвался Локвуд, стараясь не смеяться. — Конечно, и Киппс! — Погоди-ка, и Джордж?! — вдруг дошло до меня. И немудрено, что поздно! Хотя, в отличие от Киппса, Джордж, как и Локвуд, всё это время жил со мной бок о бок в одном доме. А может, ровно поэтому… Мой мозг попросту оказался не способен осилить образ неряхи Джорджа, проводившего каждое своё утро с бритвой в руках... — Вот Джорджу как раз повезло, — хмыкнув, пояснил Локвуд, — у него волосы сами по себе светлые, и щетина практически не растёт, а иначе, не сомневайся, ходить бы нашему Джорджу уже с бородой до пояса при его-то привычках! Мы оба настолько бурно веселились, представляя Джорджа с бородой, что пришлось даже объясняться за шум перед самим Джорджем, сонным и мрачным, явившимся по наши души выяснять, какого ляда мы подняли такой гвалт с утра пораньше, когда все нормальные люди мирно спят… Иными словами, жизнь у нас, что с призраками, что без призраков, была увлекательной. А под конец зимы случилось практически из ряда вон выходящее событие, от которого я открещивалась всеми правдами и неправдами уже очень давно. И у меня даже была свежая причина отказываться, потому что после того взрыва поезда под Рождество я действительно не смогла бы слишком скоро сесть ни в один вагон… Но Мэри так упрашивала меня в письмах приехать к ним погостить хотя бы на короткий срок, что в какой-то момент у меня просто не осталось сил уклоняться. Я решила, что проще быстренько откупиться от неё требуемой парой дней и снова надолго забыть эту тему. Приготовилась смотаться в Шевиот Хиллс и рассказала Локвуду о своих планах, когда мы закончили очередную утреннюю тренировку по фехтованию. Совершенно не подумала, что он не отпустит! А если точнее — не отпустит одну! Глаза, наверное, у меня были размером с блюдца, когда он непререкаемым тоном велел написать Мэри, что едет со мной. — Ты хоть понимаешь, какими вопросами это чревато? — выдавила я из себя, подтянув челюсть с пола. — Ох, Люси, только не говори, что тебе стыдно показывать меня своей матери! — развеселился Локвуд, убирая наши рапиры на место и складывая маски в стопку. — Разумеется, не стыдно! — воскликнула я и принялась обмахивать себя перчаткой, а то вдруг что-то сделалось очень душно. — Ну а что до вопросов, ответим и на вопросы, если понадобится, — хитро усмехнулся он, подошёл и обнял меня за талию. Я подозрительно уставилась на него, усиленно соображая, что к чему. — Ты темнишь, Локвуд, — наконец заявила я. — Не так чтобы очень, — успокоил он меня, за что поплатился-таки поездкой к моей родне. Хотя я зря беспокоилась. Локвуд быстро нашёл общий язык с Мэри и другими сёстрами, по случаю моего прибытия тоже выкроившими время, чтобы повидаться. И любопытство моей семьи не вылезало за рамки приличий! Правда, не исключено, что нас ни о чём таком не спрашивали потому, что я заранее утопила Мэри в угрозах подвергнуть их страшному наказанию за каждый неудобный вопрос. А может, Локвуд просто настолько очаровал моих сестёр, что они все свои вопросы начисто позабывали. И одна лишь мама в первый день скептически косилась на Локвуда. Но её поведение объяснилось, когда мы с ней остались вдвоём на кухне, занятые уборкой и мытьём посуды после ужина. — Какой же он всё-таки тощий, Люси! — неожиданно для меня воскликнула она и неодобрительно посмотрела на пустую тарелку, которую мне в это самое время подавала и из которой, вероятно, ел в тот вечер Локвуд, хотя я сама вряд ли бы отличила её от остальных. — Он агент, мам! — слегка смущённая её словами с оттенком завуалированной, грубоватой, но трогательной заботы, ответила я. — И его оружие — рапира! Чем легче он сам, тем манёвреннее и быстрее… — Да-да… — пробурчала она и окинула меня суровым взглядом. — И сама вконец исхудала! Теперь ни формы спереди, ни богатства сзади… Того и гляди наш северный ветер подует, и тебя унесёт на раз! Вместе с ним, заметь! — Просто мы много тренируемся, — терпеливо поясняла я, пока украдкой поглядывала на свою форму спереди, которая, как мне казалось, не так уж сильно пострадала. — Локвуд учит меня фехтовать с осени… — Ох, дорогая, — оборвала меня мама, встав руки в боки, но при этом старательно пряча улыбку где-то в глубине глаз, — у меня семеро детей, можешь не рассказывать мне, чему он тебя учит!

47

Самое забавное, что именно в ту поездку с Локвудом в Шевиот Хиллс сбылось одно моё давнее полушуточное-полусерьёзное желание. Хотя ни я, ни Локвуд даже не подозревали о том, на что мы нарвёмся, просто прогуливаясь довольно тёплым пасмурным днём по городку. Вдоволь насмотревшись на окрестности, мы вознамерились подобрать несколько сувениров для Джорджа, Холли, Квилла и Фло, поэтому направились к торговой площади и ещё издали заметили скопление народу. Разумеется, сразу же ускорились, мало ли, случилось что-то. По дороге Локвуд, пытаясь прояснить ситуацию, даже поймал какого-то мальчишку, бежавшего в ту же сторону и активно звавшего и подгонявшего других ребят за собой. И этот малый лет восьми от роду, смерив нас косым взглядом и не прекращая семенить в направлении толпы, сначала поинтересовался: — Приезжие? — Не совсем, — коротко ответила я, не собираясь вдаваться в подробности. — Так знаешь, что там стряслось, или как? — «Не совсем»! Это что ещё за фантазии?! — фыркнул мальчуган и рассудительным тоном добавил: — Нельзя быть «не совсем» приезжим! И «не совсем» местным тоже нельзя, местные-то не спрашивают, местные в курсах, что на последней неделе зимы наш инспектор устраивает фехтовальный турнир, стимулирует, так сказать. Несёт в массы! Бобби, Лимлис ты пузатый, чего еле тащишься?! — заорал он кому-то. — Места все займут! В общем-то, он был прав, публика, и на удивление не только молодёжь, которой по возрасту полагалось активно взаимодействовать с Гостями и владеть рапирой, но и вполне взрослые горожане, построилась в каре, не заходя за специально прочерченные меловые линии на асфальте, и по центру этого квадрата уже шёл поединок. Сказать, что Локвуд оживился, — ничего не сказать! — По каким правилам бой? — деловито спросил он нашего информатора. — По лёгким, — отозвался малый. — До десяти уколов. Любой желающий может встать на место проигравшего. Побеждает тот, кому больше никто не захочет бросить вызов. Ограничений по весу, возрасту и полу нет, а также не запрещено приезжим и даже тем, кто «не совсем», — широко ухмыльнулся он, продемонстрировав несколько дырок от выпавших молочных зубов, и ещё раз смерил Локвуда взглядом с отдельной остановкой на рапире, висевшей у того на поясе. — А что, хотите блеснуть талантом? — Не я, она, — огорошил его Локвуд и повернулся ко мне. Честно говоря, я тоже удивилась. Несильно. Всего лишь вросла в асфальт где-то на границе толпы, позабыв, как моргать, все фехтовальные тренировки и своё имя в придачу. — Пальто и шарф я у тебя возьму... Какая удача, что ты в удобной обуви! — бормотал Локвуд сам себе под нос, лихорадочно оглядывая меня и успевая бросать взгляды на идущий поединок и судью, объявлявшего счёт. — Вот это поворот! — уважительно покивал мне мальчишка и резво попрощался: — Пойду-ка я об этом быстренько всем своим сообщу, никто не захочет пропустить такое зрелище! — Локвуд, ты в своём уме?! — перекрикивая людской гомон, спросила я, чувствуя, как тело заполняется свинцом и близок коматоз рассудка. — Конечно, в своём, — подтвердил он. — Думаю, ты прекрасно выступишь, Люс. Я открыла рот, чтобы возразить, но он нежно взял моё лицо в свои ладони, повторил пальцами контур скул, посмотрел так, как умел он один, и из моего рта вырвалось только: — Ох, чтоб тебе повылазило, Энтони Локвуд, я не могу тебе отказать… — Будем считать, что приятно слышать, — ухмыльнулся он и ласково коснулся моих губ своими, но быстро опомнился, когда один из фехтовальщиков начал приближаться к счёту «десять». Заряжаясь его уверенностью и спокойствием, я поскорее отрубила лишние мысли и начала готовиться сама. Локвуд был прав насчёт обуви, потому что я была в кроссовках, которые взяла с собой в поездку, предполагая длительные пешие прогулки. Да и остальная одежда не должна была меня стеснить. Чёрные джинсы хоть и были достаточно узкими, неплохо тянулись, а вязаная жилетка, надетая поверх плотной белой рубашки, должна была помочь мне не замёрзнуть в перерывах между поединками, если, конечно, я продержусь больше одного. — Почему не сам? — с интересом спросила я Локвуда, заранее пробираясь с ним ближе к арене и сматывая с шеи шарф. — Тебе же хочется. — Хочется, — согласился со мной Локвуд. — И если кто-то тебя обидит, я ему непременно отомщу. Но думаю, что ты и без моей помощи надерёшь им всем зад! — Преждевременное заявление, мистер Локвуд, — хмыкнула я и вручила ему шарф. — Вовсе нет, мисс… Карлайл, — специально запнувшись, чтобы меня подразнить, шутливо покачал он головой, забрал шарф и поставил меня так, чтобы оказаться за моей спиной. Видимо, намеревался эффектным жестом снять с меня пальто, как только придёт время. И время пришло. Мы не простояли и минуты, когда судья, высокий худощавый молодой мужчина, объявил окончание текущего боя и кинул в толпу клич о следующем желающем. Подняв руку, я успела заявить свою кандидатуру до того, как это сделал кто-то другой, и судья пригласил меня выйти. Локвуд действительно ловко снял с меня пальто, подбодрив напоследок улыбкой, и я пошла. Если судья и удивлялся новичку среди участников, то виду не подавал, наоборот, его пронзительные серые глаза из-под почти прямых бровей светились доброжелательным интересом. И кого-то он мне неуловимо напоминал со своим орлиным носом, улыбчивым ртом и бледной кожей, но я никак не могла вспомнить кого. На вид ему не было и двадцати пяти, и вполне возможно, что я просто пересекалась с ним в прошлом, пока жила здесь и знала большинство ребят из округи. Но раздумывать над этим мне в любом случае было некогда. — Вам знакомы правила, мисс? — вежливо спросил судья, надевая на остриё моей рапиры защитный наконечник. — До десяти уколов и до окончания охотников бросить мне вызов, — спокойно ответила я, успешно уговорив голос не дрожать. — Всё верно, — кивнул он и предупредил: — У нас облегчённый вариант дуэльного фехтования: из поражаемой зоны исключаются голова и пах, а также кисти и стопы. Сами видите, из защиты только наконечник, поэтому за излишнюю жестокость участник удаляется. И не волнуйтесь, в любой момент бой можно остановить, если потребуется. Я начеку. Он тепло улыбнулся мне, отпустил лезвие рапиры и пригласил начать мой первый поединок. Соперники менялись неожиданно стремительно, и уже по окончании пятого по счёту боя желающих бросить мне вызов не осталось. Я стояла по центру арены, поворачиваясь вокруг своей оси, и оглядывала публику вместе с судьёй. Искала хоть одну поднятую руку и одновременно с этим глубоко дышала на случай, если всё-таки ещё сыщутся охотники скрестить рапиры. Но их не было, и судья наконец наклонился ко мне и спросил: — Как вас зовут, мисс? — Люси Карлайл, — успела ответить я ему, и тут толпа вдруг дружно стала скандировать: «Хейг! Хейг!» Я в изумлении сначала посмотрела по сторонам, затем на судью. Судья нахмурился. Он поднял обе руки вверх и громко обратился к людям: — Народ! У нас есть победитель! В честном и красивом бою со счётом «пятьдесят — двадцать девять» выиграла Люси Карлайл! И я не думаю, что она заслужила требование дополнительного поединка! Но никто и не собирался униматься, продолжая выкрикивать это странное слово «хейг», и до меня начало доходить, что Хейг — всего-навсего чья-то фамилия. Судья снова наклонился ко мне и заговорил: — Мисс Карлайл, вы не обязаны соглашаться. Да, у нас есть такая традиция: если зрители посчитают, что победа далась участнику слишком легко или слишком быстро кончились желающие бросить ему вызов, настаивать на итоговом поединке с рапиристом-организатором турнира. Но этот бой ничего не решает. Даже если вы проиграете своему сопернику, вы останетесь победительницей в рамках сегодняшнего соревнования. Пока он объяснял, я уже, честно говоря, начала подмерзать, почти насквозь пропотев от предыдущих раундов, а значит, надо было быстро решать, что делать. Я поискала глазами Локвуда. Он стоял на том же месте, где я его оставила, и прижимал к себе моё пальто, словно это была я сама. Не улыбался, но оставался спокойным. И просто кивнул мне. — Хорошо, я согласна, — сказала я судье, встряхиваясь, чтобы собраться, и задала вопрос, непосредственно волновавший меня сейчас: — Так кто такой Хейг? — Я, — мягко улыбнулся мне судья и с лёгким поклоном добавил: — Инспектор Питер Хейг к вашим услугам. — Ну да, можно было догадаться… — промычала я, наконец сообразив, кого же он мне напоминал! Примерно так я и представляла себе Питера Ханта, парня, которого мне придумал Гость в качестве друга, наставника и возлюбленного. В моём видении он погиб в пожаре незадолго до того, как я сама покинула Шевиот Хиллс... Предполагалось, что такого не то что человека, даже образа не существует! — Тихо! — потребовал Хейг от толпы и громогласно объявил: — Бой до десяти уколов! Затем он быстро избавился от своей куртки, оставшись в футболке, и жестом назначил себе замену, выбрав другого рослого парня, стоявшего в первом ряду, который безропотно приготовился судить. Хейг взял рапиру, откинул со лба свои чуть длинноватые тёмно-каштановые волосы, и мы, коротко отсалютовав друг другу, по команде «к бою!» начали поединок. К чему скрывать, Хейг был хорош. К тому же у него была куча преимуществ. Во-первых, он был свеж и силён. Во-вторых, он пять боёв подряд смотрел на мои умения, а я о нём не знала ничего. В-третьих, у него была довольно заковыристая техника фехтования, отражавшая, надо думать, его индивидуальность. В-четвёртых, воспоминание о моей призрачной жизни немного выбило меня из колеи, без спроса занимая голову. А в довесок мне просто было неуютно от его взгляда. В отличие от своего стиля боя, смотрел он совершенно открыто, бесхитростно, как человек, который всегда честен и с собой, и с другими. Который отдаёт себе отчёт в том, что думает и что чувствует. И, конечно, с таким набором проблем я закономерно начала проигрывать по счёту. Но непредсказуемость, ловкость и лёгкость моего противника вдруг почему-то заставили меня подумать о Фло. Перед глазами встал её поединок с призраками в коллекторах. Её мягкость, обтекаемость движений, пластичность тела в сочетании с чётким представлением о том, какой результат она хотела получить, просто шевельнув запястьем, на несколько секунд словно наполнили и меня. Я стала меньше суетиться, чище работать, доверилась чутью и в итоге умудрилась выиграть с разрывом в один укол. Что тут началось! Площадь взорвалась радостным ликованием, а я просто стояла и с грехом пополам переводила дух, уперев руки в колени и пытаясь гомерически не смеяться от мысли, что выиграла чёртов турнир. Натурально боялась упасть, если засмеюсь! Хейг постарался призвать зрителей к тишине, но это ему удалось далеко не сразу. Однако он всё-таки добился определённого успеха и закричал: — Убедились?! Люси Карлайл сегодня обставила даже меня! А теперь вы знаете, что надо делать! Кто-то из его помощников выудил неизвестно откуда большую плетёную корзину и пустил её по рукам. Возникли хаотичные людские волнения, все сбились в большую кучу, стремясь добраться до корзины, и напрочь скрыли от меня Локвуда. Хейг, довольный всеобщей суматохой, добродушно хохотнул, а потом повернулся и галантно поклонился мне, благодаря за удовольствие. Он явно нисколько не расстроился из-за результата поединка. — Инспектор Хейг, каков бы ни был выигрыш, пустите его на нужды ваших оперативников, я его не возьму, — без колебаний сообщила я, когда сняла и подала ему защитный наконечник со своей рапиры. — Мисс Карлайл, так принято, — упрямо поглядел он на меня, накрыв ладонью мои пальцы и не спеша забирать из них наконечник, — и отказы не принимаются. Вы заслужили. Боюсь, что ни зрителям, ни тем более мне теперь не скоро забыть ваше выступление, и не стану скрывать, что я бы с радостью проводил вас домой, когда всё закончится. Удивительно, как естественно и просто он это предложил. Искренне и честно озвучил то, что я и без того читала в его серых глазах. Но всё, что я могла для него сделать, это отплатить такой же искренностью. — Простите меня, но я не ищу подобного внимания, — покачала я головой и аккуратно убрала свою руку, прерывая прикосновение. — Есть какая-то серьёзная причина? Или я просто вам не нравлюсь? — вежливо спросил Хейг. Он терпеливо ждал от меня объяснений, но я молчала и только искала свой ответ среди людей. А когда я наконец увидела Локвуда продирающимся ко мне через толпу с тревогой на лице, у меня сердце чуть не выпрыгнуло из груди, рванувшись к нему. И, проследив мой взгляд, Хейг сам себе ответил: — Он — ваша причина… — Так и есть, — прошептала я, чувствуя, что больше не могу стоять на месте. — Прошу меня извинить! Я кинулась к Локвуду, на ходу прицепляя рапиру к поясу, и уже через несколько секунд мы чуть ли не изо всех сил столкнулись в объятиях. — Прости, что долго! Господи, ты вся дрожишь… Впервые пожалел, что такой лёгкий! Меня чуть с ног не снесли! — сокрушался Локвуд, пока лихорадочно укутывал меня в пальто и наматывал поверх моей шеи шарф практически по самые уши, из-за чего половину его слов я вообще с трудом разбирала. И более-менее успокоился он, только когда распахнул своё собственное пальто и приложил мои холодные ладони к своей груди, прижал меня к себе крепче и обернул полами. — Не представляешь, как ужасно я волновался, Люс… — шёпотом, словно по секрету, поведал мне Локвуд, в конце концов убедившись, что со мной всё хорошо. — Правда? А я-то надеялась, что ты уверен в моих способностях, — усмехнулась я, согреваясь рядом с ним и душой, и телом. — Да я практически не мог думать о фехтовании! Или счёте! — в шоке сам от себя выговорил Локвуд. — Всё на тебя смотрел! Будто бы вообще в первый раз увидел, какая ты среди других людей, среди другого мира… И хоть сапфир, мелькавший в вырезе твоей рубашки, и напоминал мне, что я уже говорю тебе это каждый день, раз влюбился по новой, то официально скажу ещё… Он наклонился ниже и, прежде чем поцеловать, остановился в миллиметре от моих губ, чтобы выдохнуть в них: — Я люблю тебя, Люси… И всё вокруг немедленно пропало. Пропала площадь, магазинчики на ней. Пропали люди, голоса, их смех, их гомон, звуки. Пропало небо, птицы, облака, асфальт пропал под нашими ногами. Пропали мысли, холод в теле, ткань, материя пропала, воздух. Пропали мы. Со всем, что есть, пропали, с головой. Надолго? Бог бы не ответил… Но вновь вернуться всё равно пришлось. И, вспыхивая искрами, сознание не торопясь вернуло мне меня, привставшую на цыпочки, обвившую руками Локвуда за шею и уже начавшую вытворять при этом с ним на пару чёрт-те что. Но не вернуло половину звуков на снова обступавшую нас площадь. Синхронно мы с Локвудом перестали целоваться и, глядя друг другу в глаза, улыбнулись. — Тебе не кажется, что за нами следят? — шутливо спросила я его. — Плевать, — одним словом выразился Локвуд и под громогласное одобрение публики поцеловал меня опять. — Ну вы оба и устроили! — Чувствительно пихнула нас в бок непонятно откуда взявшаяся Мэри. Она безуспешно притворялась возмущённой, созерцая наши не слишком виноватые, озорные лица, но явно чувствовала за собой ответственность не допустить дальнейших безобразий. — Немедленно домой, пока на первую полосу не попали! Вот тогда-то мы, конечно, быстро спохватились и каким-то чудом даже ускользнули через все людские преграды, не дожидаясь торжественного вручения призовой корзинки. И только мама, зычным голосом прокричав на весь дом тем вечером: «Люси! Энтони! Тут какой-то мальчишка принёс целую корзину денег, и у меня назрел к вам один очень хороший вопрос!» — сообщила нам, что отвертеться от выигрыша мне всё-таки не удалось.

48

На первую полосу мы с Локвудом всё же попали. И когда мама увидела фотографию целующихся нас в газете следующим днём, разбушевалась не на шутку: — Я, вообще-то, намеревалась спокойно встретить свою преждевременную старость в этом треклятом городке! Где каждая собака теперь знает, что моя дочь уделала в бою шестерых, включая инспектора Хейга, а потом на публике, потеряв все задние и передние мысли, целовалась, да не с кем-нибудь, а со знаменитым на всю столицу Энтони Локвудом, эсквайром! И если вы рассчитываете меня по-быстрому замкнуть и заземлить, то лучше и не начинайте открывать рот! А когда она принялась скатывать в тугой рулон газету, которой до того размахивала словно флагом перед нашими носами, моя пятая точка быстро вспомнила, чем это чревато. И Локвуд тоже распознал опасность, поэтому поспешил взять всю вину на себя, а затем ещё и мягко, но настойчиво попросил меня выйти из гостиной, чтобы наедине переговорить с мамой... Да я лучше бы газетой по заду получила, чем ушла, честное слово! Ведь было до смерти интересно! Но сверлить его глазами оказалось бесполезно, пришлось топать на выход и плотно прикрывать по его отдельной просьбе дверь. Как вы можете догадаться, у двери сразу же отросли уши, причём не только мои. Мэри и остальные облепили каждую щель, имевшуюся в наличии, но никто из нас так и не разобрал, что же за той дверью говорилось...

49

— Миссис Карлайл, я правда виноват и должен попросить прощения за все доставленные вам неудобства, — начал Локвуд. — Я явился практически без приглашения в ваш дом, потому что не мог и помыслить отпустить Люси одну. Убедил её принять участие в турнире, ни секунды не сомневаясь, что она справится. А потом стоял и вместе с восхищённой толпой, затаив дыхание, смотрел на неё, такую яркую, живую, бесстрашную, глаз не мог отвести и совершенно потерял голову, когда добрался до неё и обнял! Локвуд развёл руками, признавая, что в самом деле настолько спятил, и извиняющаяся улыбка промелькнула на его губах, но быстро исчезла, и он со всей серьёзностью продолжил говорить: — Я ей живу. И хочу назвать её своей женой. Она об этом догадывается, конечно, но официального вопроса я пока не задавал. Я медлю, хотя молчаливо спрашиваю её об этом по сотне раз на дню и по столько же раз за ночь, не умолкая и во сне. Медлю, потому что одно расследование, которое мы проводили прошлой осенью, не закончилось хорошо. Я бы сказал, что оно вообще пока не закончилось... И сильно её подкосило. Люси попала под необычный, из ряда вон выходящий призрачный захват, который фактически экзистенциально раздавил её. Другой выживший, испытавший то же воздействие, вне всякого сомнения сошёл с ума. И я запретил себе форсировать события, запретил вселять в неё по новой страх всё потерять. Для меня её спокойствие и психическое здоровье оказались важней скорого предложения руки и сердца. Я до сих пор пытаюсь убедить её, что она не спит, а я действительно её люблю и буду рядом с ней, покуда жив. Но время, слава богу, делает своё дело, я вижу, что её потихоньку отпускает, и понимаю, что моему ожиданию подходит конец. Если бы ещё ювелир добыл мне нужный камень... Тут миссис Карлайл, раньше не менявшая своего сосредоточенно-нахмуренного выражения лица, вопросительно приподняла одну бровь, точно так, как всегда делала Люси, когда хотела получить больше подробностей, и Локвуд, заметив это, вдруг испытал внезапный прилив тепла к сердцу и поспешил объяснить свои слова: — Я имею в виду сапфир. В пару к тому, что я подарил Люси ещё в самом начале наших отношений. Мой отец много лет назад привёз камень с Востока и сделал из него кулон для моей мамы. И я уже несколько месяцев ищу подходящий под те же параметры цветности и чистоты сапфир с того же месторождения, чтобы вставить его в кольцо. Мой ювелир считает, что шансы есть, но уверяю вас, дольше лета я в любом случае ждать не намерен, даже я не настолько сумасшедший! — Ты в этом уверен? — саркастично спросила миссис Карлайл. — Почти! — хохотнул Локвуд. — А для полной ясности мне, пожалуй, осталось добавить, что за свои прегрешения я готов безропотно схлопотать газетой. И его ослепительная улыбка заблестела на всю гостиную. — Ой, разулыбь лицо, Энтони, — проворчала миссис Карлайл, — на меня такие штучки всё равно не действуют! Они оба несколько секунд смотрели друг на друга, не меняя мимики, а потом, не сговариваясь, от души рассмеялись, но внезапно миссис Карлайл помрачнела, и её усталые, словно пеплом присыпанные глаза, вдруг остановились, невидяще глядя куда-то в никуда. — Из всех моих дочерей Люси всегда была особенной. Шустрая, храбрая, упёртая. Одарённая... Единственное, с чем ей не повезло, так это с родителями. Не стану я перед тобой прикидываться лучше, чем есть, правду-то не схоронишь. Да и отец её сто очков вперёд мне бы дал, поверь… На короткое мгновение взгляд миссис Карлайл сделался жёстким, но по крайней мере вновь ожил и, когда она перевела его на Локвуда, чуть потеплел. — Вот ты рассказываешь, как её любишь, по твоим словам выходит, что и твои родители любили друг друга, но в жизни бывает по-другому, Энтони. На постоянной основе. И этого «по-другому» она хлебнула сполна. Могла и захлебнуться, если бы не железный характер и не её Дар, который рано погнал её из дома искать лучшей жизни. Поэтому я рада, что нашёлся человек, который любит её за весь мир, за весь чёртов дефективный мир, и которого она любит так же. Хотя, если бы я судила по себе, нипочём бы не предположила, что Люси способна на что-то подобное, в конце концов, любовь в этой семье сроду не была сильным местом… И тебе, конечно, видней, как обстоят дела с её головой, но уверена, она справится. Не родить преисподней такого Гостя, который её сломает. Убить, да, наверное, может любой, но сломать? И разговора нет. В голосе у миссис Карлайл звучала абсолютно железобетонная убеждённость, которой трудно было не проникнуться. И сверх того, она, поджав губы, безапелляционно покачала головой, отвергая саму мысль, что кому-нибудь когда-нибудь удастся лишить её дочь силы воли, ослабить физически и подавить морально настолько, что ей нечего будет этому противопоставить. Однако Локвуд хорошо понимал, что и о себе зачастую нельзя ничего сказать наверняка, не то что о другом, пусть даже близком, человеке. — Хотел бы я вам поверить, миссис Карлайл, — печально вздохнул Локвуд, и в глазах у него застыли боль и испуг. — Меня, например, окажется очень легко сломать, если с ней что-нибудь случится. Боюсь, я тогда сломаюсь просто об воздух… Но я не могу просить её бросить охоту на Гостей, не имею права! Он сжал собственную голову руками, точно опасался, что она вот-вот расколется пополам под воздействием той же силы, что уже разрывала ему душу. — И знаю, что как бы она ни мучилась от тревоги, тоже никогда меня об этом не попросит… — Возможно, только так и правильно, Энтони, — решительно остановила его излияния миссис Карлайл. — У тебя хорошая команда. Лучшая в Лондоне, если не брешут, и каждый из вас — её неотъемлемая часть. Убери любого, и все вы кончитесь моментом! Но пока ты и Люси рядом, есть неплохой шанс, что обойдётся, поэтому за вас двоих я не беспокоюсь. Мне вообще это не свойственно, я бы сказала... Так что хватит рвать на себе волосы, не то к свадьбе облысеешь! И не волнуйся, не стану я тебя лупить, — усмехнувшись, добавила она и для наглядности обратно развернула газету. — Ещё ж пополам перешибу! Можешь поинтересоваться у любой моей дочери, насколько тяжёлая у меня рука. — О, мне хватило одного взгляда на Люси, чтобы это понять! — кивнул Локвуд, с самого начала прекрасно оценивший возможности миссис Карлайл. — И с вашего позволения я действительно вздохну с облегчением! — Всё, хорош меня располагать в свою пользу, лучше скажи, правда, что Люси в честном поединке справилась с инспектором Хейгом? — с любопытством спросила миссис Карлайл. — Он считается лучшим фехтовальщиком в округе, по крайней мере, об этом пишут в газетах, и определённо с его появлением у нас стало гораздо спокойней по части Гостей. — Правда, — ответил Локвуд, и что-то неуловимо поменялось в его лице. — Чудесно, конечно, что в Шевиот Хиллс появился такой толковый человек, талантливый, сильный, добрый, честный... Я все его качества сполна оценил во время турнира, но не поймите меня неправильно, миссис Карлайл, как бы мне у вас ни нравилось, я просто счастлив, что завтра увезу Люси обратно в Лондон. Потому что нутром чувствую: этот ваш инспектор Хейг положил на неё глаз... — Ах вот откуда ноги растут у всех этих поцелуев! Права свои заявлял, — пришла к выводу миссис Карлайл, глядя на фотографию неожиданно повзрослевшей, похорошевшей и взволнованной дочери, которая привстала на цыпочки, чтобы дотянуться до губ высокого элегантного юноши, с жаром обнимавшего и целовавшего её. Энтони Локвуд в юноше узнавался без труда. Как и Люси, даже несмотря на шарф, в который её, можно было не сомневаться, именно Локвуд старательно замотал. — Частично, — не стал отпираться Локвуд. Он тоже залюбовался снимком, получившимся на удивление чётким и красивым, и подумал, что обязательно повесит его дома. — Да, недурно вышли, — заметила миссис Карлайл, читая его мысли. — Это у нас Бетси Марш мастерица. Если её как следует поскрести, то в ней не только фотограф, но и маг с волшебником отыщутся, до того божественные снимки иногда делает. Но, надеюсь, вам с Люси хватит ума в таком виде в газеты больше не попадать! — Напротив, миссис Карлайл, — задумчиво возразил Локвуд, — после истории с инспектором, запавшим на мою без пяти минут жену всего за один бой на рапирах, мне пришло в голову, что непременно стоит в таком же виде с ней засветиться ещё и в «Таймс»!

50

К тому моменту, как Локвуд вышел из гостиной, у двери больше не осталось никого, кроме меня. Сестры быстро сообразили, что говорившие сели слишком далеко, а слушать какие-то отдельные возгласы не так интересно, поэтому они почти сразу испарились, но сперва безуспешно попытались зазвать меня с собой. И, получив отказ, на прощание одарили сочувственными и понимающими улыбками. Но по смеху, периодически долетавшему до моих ушей, я хотя бы была уверена, что мама Локвуда не убивает, и немного расслабилась в ожидании, гадая, идёт ли речь о том, о чём я думаю. Однако на мой немой вопрос появившийся спустя полчаса Локвуд и не планировал отвечать. — Люс, тебя там мама зовёт, хочет дать какие-то поручения, пока при памяти, — сказал он и ласково убрал несколько прядей с моего лица, — а я пойду подожду в твоей комнате, хорошо? Приходи, как освободишься. Локвуд поцеловал меня в кончик носа и удалился, явно вполне удовлетворённый состоявшейся беседой и собой в том числе. Даже не обернулся на мой буравящий его затылок взгляд. И мне пришлось, всё ещё погибая от любопытства, тащиться к маме, которая действительно как ни в чём не бывало принялась давать мне поручения, связанные с поиском в Лондоне врача для её одной очень хорошей знакомой… Трудновато мне было сосредоточиться на чём-то постороннем, если честно, и в конце концов я не выдержала и спросила её, о чём же она говорила с Локвудом. Мама сначала по обыкновению закатила глаза к потолку и молчаливо вопросила силы небесные, за что же ей достался такой приставучий, непонятливый ребёнок, а потом, не скрывая лёгкого раздражения в голосе, заявила: — Люси! У тебя в комнате прямо сейчас ошивается совершенно живой, говорящий мужчина, повёрнутый на тебе до щелчка! Иди и, бога ради, пытай его, меня-то зачем спрашивать?! Ага, никакой женской солидарности… Хотя, в общем-то, мама была права, я на самом деле при желании могла бы сделать очень многое. Вот только она не учла, что пытать этого мужчину, умевшего в ответ смотреть так, будто держит за самое сердце, у меня никогда не поднималась рука… Однако примерное содержание разговора я всё же узнала! Как и обещал, Локвуд ждал меня в моей комнате. Сидел за письменным столом и с интересом рассматривал… Когда я поняла, что он рассматривал, ругнулась от негодования: — Проклятье! Забыла написать Мэри, что детские фотографии тоже под запретом! — То есть ты хочешь сказать, — тут же нахмурился Локвуд, — что давала Мэри какие-то инструкции относительно нашего приезда? И что же ты ей писала, Люси? Только не говори, что угрозы! — Конечно, угрозы, Локвуд! — воскликнула я, объясняя очевидное. — И если бы не эти угрозы, они бы нас уже препарировали, как лягушек, на обеденном столе! Все семеро! — Так боишься вопросов о нас? — вдруг сочувственно улыбнулся он мне, и я даже не нашлась с ответом, просто беспомощно развела руками и увела глаза куда-то в пол. Секунду я в этой позе и простояла, а потом раздался возглас: — Ну-ка иди сюда! Локвуд в мгновение ока встал и, не успела я квакнуть, поднял меня на руки, чтобы закружить по комнате! — Ай! Ой! Локвуд! Что ты делаешь?! Мы же оба упадём! — визжала я, однако это не помогало. Чуть сбавив скорость, но продолжая кружиться, Локвуд заявил: — Буду кружить до тех пор, пока ты не поймёшь, что ни одна твоя сестра и даже мама не могут меня напугать ни одним вопросом относительно нас, ясно? И на твоём месте я бы понял всё поскорей, не то я решу, что ты хочешь заниматься подготовкой в космонавты на постоянной основе! — Ладно-ладно, я поняла! Только, ради всего святого, перестань! — взмолилась я, не зная, плакать мне или смеяться. — Уверена, что дошло как следует? — не останавливаясь, уточнил Локвуд. — Да! — Хорошо, — удовлетворённо сказал он, перестал кружиться и аккуратно поставил меня на ноги, но при этом не отпустил от себя ни на миллиметр. — А теперь давай выкладывай, каких вопросов мне не должны были задавать, и я на них отвечу. Тебе. От его предложения голова у меня закружилась гораздо сильнее, чем от предыдущего манёвра, и пришлось основательно подышать, прежде чем позволить самой себе отбросить смущение и пустить на его место любопытство. — Отлично, за язык тебя никто не тянул! — наконец набралась духу я. — И, пожалуй, стоит проверить, действительно ли ты такой храбрый, каким притворяешься! — Испытай меня, — усмехнулся Локвуд. — Начнём с лёгкого! Вопрос из зала, интересующий всех: собираемся ли мы пожениться? — Ответ «да», — спокойно отозвался он, — следующий вопрос? — Стой! Погоди-ка! — опешила я. — Собираемся?! Вот прям так взяли и уже всё вдвоём решили?! — Виноват, — поправился Локвуд, старательно пряча улыбку, — выразился неточно, ответ «да, но Люси пока ни о чём не знает, даже не догадывается!» — Очень смешно! — буркнула я, заполыхав румянцем. — Стоило бы к твоему ответу добавить от меня пояснение: «потому что Локвуд не делал предложение». Вот тогда будет похоже на правду… — Ох уж этот Локвуд, — посетовал он, — и как ты его терпишь? Озорное выражение лица, голос, всё в тот момент соответствовало шутке, но взгляд — нет. И я быстро вспомнила, к чему обычно приводили попытки по-настоящему разговорить Локвуда... К тому, что мысли, которых он не выдавал никому, собственноручно захороненные им живьём где-то глубоко внутри мысли снова вставали, смыкались вокруг его сердца в цепи, бились демонами в голове от одного виска к другому и глядели на меня из его зрачков своими мёртвыми глазами. «Господи, ну чего тебе ещё, Люси Карлайл? — напустилась я на себя. — Он же прямым текстом тебе говорит! Ты читаешь этот вопрос в его взгляде всю осень и всю зиму! Так какая разница, что он спрашивает не вслух?! Никакой!» — Мне не надо его терпеть, я его очень люблю, — ласково произнесла я, согласная с собой в главном: когда придёт время, Локвуд скажет сам, а до тех пор я больше не побеспокою его демонов, пусть спят… Пусть уснут, окаянные, последним сном навсегда. — И я тебя люблю, Люс. Он сделал над собой усилие, чтобы не выдавать своё состояние, и улыбнулся мне, а потом пустился в пространные объяснения, ища вдохновения где-то в окне за моей спиной: — Будет звучать, как оправдание, но твоя мама, его услышав, вроде бы даже не побила меня газетой, так что… — Есть какой-то план? — мягко перебила я его, и Локвуд вновь прямо посмотрел на меня. — Да. Есть. — Тогда остановимся на ответе «собираемся» без всяких пояснений. — Ты даёшь мне поблажку, Люси, — покачал он головой, — а мне кажется, это против правил, хорошее препарирование так не сделаешь. — А я с самого начала не хотела, чтобы тебя кто-то препарировал, забыл? — хмыкнула я и, пока он не заспорил, спросила: — Значит, об этом вы с мамой беседовали? — По большей части, — подтвердил Локвуд. — Думаю, теперь твоя мама окончательно уверилась в том, что я с прикукуем, а я, собственно, и не скрывал. И, предвидя дальнейшие расспросы, сразу скажу, что весь разговор в любом случае строился вокруг тебя. Ещё мы немного поговорили о турнире и о фотографии, вот, пожалуй, и всё. Удовлетворена? Остались ещё больные темы? — снова вернувшись в своё игривое настроение, осведомился Локвуд. — Желаешь поговорить о детях? Или можно всё-таки вернуться к просмотру альбома? Ну вот! Не успел предыдущий румянец сойти с моих щёк, как новая горячая волна залила меня с головой, затопила мозг и заставила зависнуть с полуоткрытым ртом. Признаться честно, я не думала, что кто-то из моих сестёр будет спрашивать нас о детях на данном этапе, у них своих было полно, и, скорее всего, всё сестринское любопытство свелось бы к свадьбе, датам, планам на церемонию и прочему. Может, ещё бы спросили, как водится, историю любви, вроде: «когда всё поняли?», «когда признались?», бла-бла-бла… Поэтому Локвуда я не собиралась пытать о детях, тут впору самой было выкручиваться... — А что тебя о них спрашивать? — нашлась я. — Сегодня у тебя на всё один ответ — «да». Я правильно понимаю? — Правильно! — рассмеялся Локвуд и поволок меня на кровать, при этом одной рукой ловко схватив со стола альбом. — Тогда поговорим о детских фотографиях! Почему, кстати, ты не хотела мне их показывать? Он заставил меня улечься рядом с собой на живот, уложил открытый альбом перед нами и восхищённо уставился на снимки. — Да никому не нравится показывать свои детские фото, Локвуд! И ладно бы ещё тётушкам-дядюшкам, но парню! У-у-у… — завыла я, скривившись. — Глянь, на этой даже непонятно, где чья рука или нога! — Что значит, непонятно? — возразил мне Локвуд, рассматривая снимок, на котором действительно был запечатлён плотный клубок из семи девчонок разных возрастов и размеров. — Вот твоя пятка, а вот локоть. Что же тут у вас — драка или объятия? Локвуду определённо нравилась эта картинка, и он увлечённо пытался её понять. — Не знаю, как ты опознал мой локоть с пяткой, — почесала я в затылке, — но угадал. И я бы сказала, что тут у нас не слишком серьёзная стычка из-за резинки для волос, переросшая в дружеское месиво. О, а на этой я закалываю палкой свою первую простынь-привидение! На фотографии, о которой шла речь, была одна я. В сарафане на два размера больше, босая, чумазая и всклокоченная, с внушительной длинной палкой наперевес я застыла, готовясь проткнуть словно рапирой белую простынь, болтавшуюся на бельевой верёвке во дворе. — Наверное, мама, когда фотографировала меня, не предполагала, что я и правда пойду на простынь в атаку… Ох и досталось мне за неё! — хохотнула я, вспоминая тот случай. Локвуд перевернул страницу, и я снова застонала: — О боже! Ну у меня и физиономия… Обязательно надо это комментировать?! — Брось! Явно же здесь скрыта какая-то захватывающая история! — с энтузиазмом воскликнул Локвуд, а потом взмолился: — Пожалуйста, очень прошу тебя, Люси, рассказывай! — Стыд-то какой… В общем, дело было так: мама на Рождество напекла таз пирожков, вот он стоит на столе перед всеми нами, как видишь, пустой уже… И сфоткала она нас ровно в тот момент, когда спросила, кому из нас достался «счастливый» пирожок. Она положила в один из них мелкую монетку, понимаешь? И кому попадётся такой пирожок со «счастливой» начинкой, тому вроде как весь год будет везти… Обратил внимание на лица? У всех недоумённые, а у меня… Короче, мама задала вопрос, и я осознала, что, походу, «счастливый» пирожок достался мне, только я заглотила его даже не жуя… Локвуд захохотал, и пришлось возмущённо пихнуть его в бок. — Нет, ну а что ты хотел?! В такой большой семье клювом не щёлкают... Представь себе вечно голодную ораву из семи девчонок! И я до сих пор поражаюсь, что они свои пирожки жевали! — тоже засмеялась я. Успокоившись, Локвуд воззрился на следующий кадр, от которого любого неопытного зрителя наверняка бы передёрнуло. На нём мы с сёстрами стояли, построенные в шеренгу по старшинству, и все как одна широко улыбались, демонстрируя, что у пяти из семи сестёр в разных местах отсутствуют молочные зубы… И эти многочисленные дырки в наших ртах, зиявшие чернотой, страх как просились присниться потом в кошмаре. — Клянусь, мама специально нас так поставила и сказала улыбнуться пошире! — зажмурившись, чтобы не видеть этот ужас, выдавила я из себя. — Ей не откажешь в чувстве юмора, твоей маме, — хихикнул Локвуд и наконец перевернул страницу. — А тут что за драма? Я вновь открыла глаза и воскликнула: — В самом деле драма! Нам велено было обновить канаву перед крыльцом, куда мы каждый вечер доливали свежей воды, и Мэри, всегда достаточно пугливая, когда копала, увидала здоровенного толстого червяка. Завопила как циркулярная пила, и вот я направляюсь к ней с совком на плече, чтобы угробить несчастного… — Даже не сомневаюсь, что ты никогда ничего не боялась, — с гордостью за меня заявил Локвуд. — Ну почему же, — пришлось признаться мне, — следующее фото как раз и повествует о том, что мы с Мэри в детстве жутко боялись грозы… На снимке из-под стола, прикрытого скатертью, на нас расширенными от испуга глазами смотрели две мелких девчонки, прятавшихся там от летней грозы, бушевавшей в тот день. Я и Мэри. — Я и до сих пор от грома не в восторге, хотя, конечно, не до такой степени, чтобы залезать под стол, — хмыкнула я, переворачивая страницу. — Ой-ой! На эту не смотри! Тут я сразу после того, как обкромсала себе волосы… Я попыталась закрыть снимок ладонями, но Локвуд успел меня перехватить. — Ну ты что! Не закрывай! Только взгляни, какая милая! Хоть и насупленная, — расплылся в улыбке он. — А что случилось? Выражала какой-то протест? — Скорей прагматично подошла к делу… — с неохотой пустилась я в разъяснения. — Мама никогда не была фанатом коротких стрижек, никому не разрешала трогать ни сантиметра, да сёстры и сами стричься не стремились, заметил, какие у всех до сих пор косы? Ну а мне-то куда волосы до задницы при моей профессии и везучести? И, осознав это через месяц, после того как мама отвела меня к инспектору Якобсу, я взялась за ножницы… Не учла только, что саму себя подстричь не так-то просто, как казалось… Локвуд отвлёкся от альбома, ласково погладил меня по волосам и сказал: — Надеюсь, ты не собираешься оправдываться? Меня вполне устраивает твоё каре, хотя волосы у тебя очень красивые, даже седина их не портит… И ещё на твоём месте я бы поосторожнее упоминал в моём присутствии свои части тела, если не хочешь, конечно, чтобы я на них покусился… Для наглядности его ладонь скользнула ниже по моей спине, очерчивая все изгибы тела, и закончила своё движение вовсе не на пояснице. — Ой, не заливай, — насмешливо ответила я. — Даже если я сейчас разденусь догола, вряд ли ты отвлечёшься от альбома! — Ну уж нет, тогда точно отвлекусь, — заверил меня Локвуд, однако руку с моей ягодицы снял, чтобы перевернуть очередную страницу, — но альбом просто чудесный! Все снимки сделала твоя мама, да? — Ага, — кивнула я, — не могу себе представить, что она хоть одной своей дочери когда-нибудь доверит фотоаппарат! Локвуд немного помолчал, не сводя глаз с альбома, а потом ровным тихим голосом заговорил: — Твоя мама считает себя жёстким, чёрствым, лишённым душевной мягкости человеком, который неспособен должным образом любить. Мне кажется, она вообще уверена, что половина чувств в ней атрофировалась, но, глядя на ваши детские фотографии, я этого не вижу, Люси. Совсем не вижу. И всё же я распознал в ней одну вещь, которую, меря по себе, обычно безошибочно узнаю в людях… — Какую? — с безотчётной тревогой спросила я. — Одиночество, — просто сказал Локвуд. — Чёрную дыру одиночества. Бездонную, алчную дыру, которую ничем не заткнуть, ничем не заштопать, которая жрёт, кажется, с корнями. Хотя, веришь, нет, люди с такой дырой в груди не обязательно одиночки по жизни, они создают семьи, заводят детей… Иногда много детей… Он смотрел на фотографии, где Мэри, я и остальные неизменно что-нибудь вытворяли, порой даже не замечая, что мама нас снимает, и меня впервые посетила мысль, что, возможно, дело вовсе не в том, что наши родители просто хотели мальчика и на седьмой мне отчаялись его дождаться... Ведь, если подумать, отец не относился как-то более благосклонно к детям другого пола, наоборот, он относится ко всем одинаково — никак... Но могло такое быть, что для мамы каждая из нас символизировала очередную её попытку противостоять одиночеству? Попытку тоже ощущать себя живой, производя на свет новую жизнь? Попытку заполнить свою чёрную дыру? Похоже, Локвуд не испытывал сомнений на этот счёт… — Я свою дыру создал сам, — продолжил он, — а твоя мама наверняка бы сейчас сказала в соответствующих случаю метких выражениях, что она с ней родилась. И, с годами осознав, что этот недуг не лечат ни время, ни люди вокруг неё, она с ним просто смирилась, выключила в себе все эмоции и с тех пор так и живёт, полагая, что чем меньше она чувствует и трепыхается, тем меньше ресурсов уходит на то, чтобы просто не развалиться по швам, удерживая дыру за шаткой оградой своего безразличия. Допускаю, что так она заодно расплачивается с миром его же монетой. Локвуд удручённо покачал головой, словно и сам хорошо понимал мамино бессилие и обозлённость на Отца, Сына и Святого Духа, вместе взятых, за то, что заставили её разгребать это дерьмо. — Стоит ли говорить, что подобные нам обычно убеждены в невозможности хоть когда-нибудь закрыть в себе чёртову прореху? Но тут вмешался случай, или судьба, или звёзды сошлись, сам не знаю, как называть моё внезапное вторжение в её жизнь и прав ли я в итоге, но готов побиться об заклад, твоя мама, во-первых, в точности угадала во мне тот же изъян, а во-вторых, вдруг с удивлением обнаружила, что мою дыру целиком заслоняешь собой ты, Люси. Её дочь. Её продолжение. А значит, пусть и через тебя, но ей всё-таки удалось побороть одну чёрную дыру. Чью — уже не имеет значения, потому что это всё равно сработало, понимаешь? Будто хотя бы частично оправдало её многолетнее равнодушие, а то и существование на свете. Оправдало перед самой собой. Вот что я понял, пока разговаривал с ней, и я только надеюсь, что теперь ей станет немного легче, когда она знает, что её первоначальные усилия не пропали даром. По крайней мере, я почти слышу, как она мне говорит: «Ага, Энтони, то-то радикулит, по ощущениям, откатил, и мигрень улетучилась! Ну кто бы мог подумать, что такой заживляющий эффект на меня окажет какой-то бледный, долговязый, костлявый мальчишка, которого с собой вместо чемодана притащит моя дочь?!» Мы оба рассмеялись от того, насколько удачно Локвуд спародировал мамины интонации, и наш смех быстро рассеял скопившийся в комнате мрак и напомнил нам, что здесь и сейчас со всеми нами всё хорошо. А затем Локвуд уже без надрыва добавил, окидывая ватагу девчонок с фотографий удивительно ясным, тёплым взглядом: — Может, и не у всех носителей такой дыры присутствует желание иметь большую семью, но у меня оно определённо есть… На секундочку, нас на тех фото было семь! И мне пришлось тут же осторожно уточнять: — Насколько большую? Локвуд усмехнулся, заграбастал меня в объятия и сообщил: — Не бойся, я не заставляю тебя рожать мне семерых! Двух-трёх будет вполне достаточно! — Вот спасибо, утешил! — проворчала я. — Как будто ты вообще в курсе, каково это, кого-то родить и воспитать... Да и в нашем с тобой возрасте и при нашей профессии в лучшем случае можно только себе место на кладбище заранее выбирать, а не обсуждать свадьбы и детей! — Ну, у меня нет нужды беспокоиться о месте на кладбище, да и тебе тоже, если, конечно, ты не против полежать со мной рядом... — непринуждённым тоном сообщил мне Локвуд. Ох, если бы одного моего желания по данному вопросу было достаточно! — Никто не даст тебе разрешения захоронить на том участке кого-то, кто не носит фамилию Локвуд, ты же знаешь, — аккуратно произнесла я, не желая глубоко задеть его за живое. — Дадут, куда они денутся, — услышала я подозрительно уверенный ответ, и показалось, что можно и не спрашивать: — Ты уже всё устроил, да? — Навёл справки, подготовил кое-какие бумаги... — туманно отозвался Локвуд. — Ясно, сделал, — убеждённо кивнула я. — Хотя меня в известность не поставил. — Ладно, ты права, прости! — признался Локвуд. — Я неделю назад получил такое разрешение, всю зиму с ним валандался... Но ты в любом случае не обязана! — принялся оправдываться он. — В документах есть пункт, закрепляющий за тобой право самостоятельно сделать выбор... Просто я чуть с ума не сошёл, когда внезапно подумал, что могу не успеть как-то повлиять на ситуацию! — Локвуд! — попыталась я его перебить. — Локвуд, угомонись! Я не собираюсь отказываться! Но Локвуда так легко было не остановить. Подробности, которые он решил от меня скрывать, пока не получит чёткого ответа от руководства кладбища Мэрилебон, жгли его несколько месяцев, а теперь наконец-то нашли выход. И минут десять я действительно давала ему выговориться. Честно слушала фамилии всех клерков и чиновников, ведавших делами кладбища, которых он терроризировал интенсивной перепиской и личными визитами. Слушала описания гробовщиков, с которыми он тоже пообщался, не преминув попрактиковать на них своё любимое умение копировать акценты, что почему-то ни разу не привело их в восторг и не сделало более дружелюбными и сговорчивыми… Но когда мне начало казаться, что Локвуд собрался говорить на могильную тему до самого нашего отъезда, пришлось-таки применить последний метод, способный его отвлечь, и начать раздеваться…

51

На следующий день вся моя семья провожала нас на вокзал. Можно было бы подумать, что гвалт по дороге стоял невообразимый, но к моему полнейшему изумлению это оказалось не так, говорил один лишь Локвуд. Он неспешно шагал в окружении моих сестёр, плечом к плечу со мной, вёл мою маму под руку и своим негромким приятным голосом буквально загипнотизировал их всех. Где-то весело и с иронией, где-то с серьёзностью и глубиной, но неизменно без фальши он говорил о пейзажах, которые кому-то показались бы скучными, но только не ему. Они напоминали ему времена, когда он маленьким бывал в деревне у дяди, и теперь эти холмы, эта река, будто обновляя уже давно выцветшие детские воспоминания, заняли своё, ровно для них предназначенное, место в его сердце. Он говорил о людях, за которыми краем глаза успел понаблюдать, об эмоциях, которые здесь неожиданно накрыли его настолько мощной волной, что заставили забыть себя прошлого и жить одним моментом на полную катушку. Говорил о семейном тепле, которого он не чувствовал многие годы, и о благодарности, которую готов был испытывать по отношению к каждому камню у себя под ногами, просто потому что эти места, эта семья подарили ему меня. Не трудно догадаться, что все слушали его, затаив дыхание, до самого вокзала. И оставались притихшими, пока мама не велела приступать к прощальным объятиям. Вот тогда мои сёстры опомнились, сомкнулись вокруг меня куполом и принялись шёпотом прощаться, шмыгая носами и сообщая, как же мне, по их мнению, повезло... А мне пришлось каждую в отдельности успокаивать, подбадривать и напоминать, что у них тоже в жизни есть то, что делает их счастливыми, что их собственные дети, их мужья любят их, а ещё что мы в любом случае одна большая семья, пока я краем уха пыталась уловить разговор Локвуда с мамой и краем глаза подсмотреть, как она достаёт среднего размера бумажный конверт из своей сумочки и отдаёт ему. — Это то, о чём я думаю? — расплываясь в улыбке, спросил Локвуд. — Нет, — проворчала мама, — это я тебе в дорогу своих седых волос в конверт насыпала на память о бедламе, который ты тут устроил... Конечно, это то, о чём ты думаешь! — Спасибо, миссис Карлайл! — душевно поблагодарил он её и без лишних проволочек обнял. От неожиданности и смущения мама даже не сразу нашлась, чего с ней на моей памяти вообще не случалось ни разу, но, когда Локвуд её отпустил, она быстро пришла в норму и скомандовала нам: — Ну-ка, девчонки, подберите сопли и выдайте мне сюда Люси, я освободила вам новую жертву. Сёстры мгновенно расступились, пуская меня к ней. Мы отошли на пару шагов, чтобы не слышать, как Мэри первой накинулась на Локвуда и принялась одолевать его вопросами относительно нашего следующего приезда, затем мама внимательно и сурово поглядела на меня, как делала всегда, когда хотела, чтобы её слова хорошенько отпечатались в подкорке, и тихо, но внушительно заговорила: — Люси, он — лучшее, что случилось с нашей семьёй за последний триллион лет. — Даже включая рождение таких прекрасных дочерей, как мы? — на автомате пошутила я, хотя была несказанно тронута её словами. — Ох, дорогая, даже включая моё собственное рождение, — буркнула она. — И теперь у меня для вас есть только один совет — не облажайтесь. — С чем не облажаться, мам? — на всякий случай уточнила я, хотя и без того всё было кристально ясно. — Друг с другом. С жизнью. Со смертью. Со всем вот этим... — Она слегка развела руками, явно имея в виду весь божий свет. — Будет сложно, помяни моё слово. Мир не любит счастливых, Люси. Ему всегда трагедию подавай. Но я скажу тебе, во что я верю. Я верю, что этот аспидский мир обломает об вас свои гнилые зубы все до одного. Дулю ему с маком, а не моих детей. Зафиксировала мою мысль? — Да, мам! — сначала уверенно отрапортовала я, памятуя о том, что она не любит, когда не получает чётких, коротких ответов на свои вопросы, и уже потом её обняла, прошептав: — Спасибо... — Привози его, — ласково сказала мама, но вдруг по неизвестной причине напряглась и зашептала мне в самое ухо: — Ну принесла ж нелёгкая! Веди себя как обычно, Хейг явился... Я уткнулась в её плечо, пряча глаза и непрестанно про себя чертыхаясь. Какого дьявола ему понадобилось на перроне?! Неужели по мою душу? Или просто совпадение? Хорошенькое совпаденьице… Оставалось понадеяться, что он не собрался в Лондон на том же поезде, а просто по долгу службы оказался поблизости… А ещё я вдруг спросила себя, откуда мама-то знает про Хейга и его интерес ко мне? И тут же пришла к выводу, что ей, скорее всего, сказал Локвуд. А раз сказал, значит, увидел тогда на площади больше, чем я думала… И что-то мне подсказывало, что лучше бы нам с ним попозже это отдельно обсудить, не то напридумывает себе всякого… — Не давай Энтони смотреть в хвост поезда, усекла? — совсем тихо, чтобы её точно никто не подслушал, велела мне мама и ободряюще похлопала меня по спине, а я изобразила спокойствие, выпрямилась и улыбнулась ей. Непринуждённо отбуксировав меня за локоть к Локвуду и церемонно вручив ему, она специально встала так, чтобы нам пришлось развернуться спинами к большей части платформы, а затем скорчила лицо, сообщавшее всем желающим, как смертельно она уже устала торчать на вокзале. И чтобы получше дошло, проворчала: — Всё, давайте садитесь в свой поезд и проваливайте! Терпеть не могу долгих прощаний! Смотреть вслед уезжающему поезду мне давно психика не позволяет, знаете ли... К тому же я должна успеть к своей любимой передаче! А на жалобные просьбы Мэри и остальных дать им ещё немного времени, чтобы устроить последние большие и дружные объятия, она неумолимо отрезала: — Уймитесь, бога ради, со своими объятиями! Ему же не сдюжить восемь женщин на своей шее! И под заливистый смех Локвуда мама собственноручно затолкала нас двоих в вагон.

52

Я считала, что маме и мне действительно удалось должным образом отвлечь внимание Локвуда от перрона, пока мы с ним, сидя в пустом купе лицом по ходу движения поезда, одновременно не поняли, что каждый из нас пытается не дать другому даже мельком взглянуть в окно. — Заметил-таки инспектора, да? — огорчилась я. — А мама небось сейчас изо всех сил приседает ему на уши, чтобы он не успел добраться до нашего вагона… Локвуд вывернул голову, проверяя моё предположение, и через секунду подтвердил: — Ага, так и есть. И ты ей помогала меня отвлекать? Он улыбнулся, подтянул меня с соседнего сиденья к себе на колени и ласково обнял. — Конечно, — кивнула я и решила не откладывая в долгий ящик выяснить, много ли Локвуду известно. — Хотя до сих пор не совсем понимаю, как она узнала, что Хейг хотел познакомиться со мной поближе. — Что-что он хотел?! — Локвуд резко выпрямился и чуть ли не подпрыгнул вместе со мной до самой багажной полки. — То есть он совершенно открыто тебе об этом сказал, а не просто глазами поедал?! Вот же чёрт… И, разумеется, когда тебя от меня закрыла толпа! — Ну что ты всполошился, я дала ему от ворот поворот, — нежно погладила я Локвуда по щеке. — И если Хейг точная копия Питера Ханта из моего видения, это не значит, что я вдруг начну к нему что-то испытывать. — О! Прекрасно! Одна новость лучше другой! — застонал Локвуд, закатив глаза к потолку, а потом стиснул меня в руках сильней и заявил: — Клянусь, мне всё сложней придерживаться своего идиотского плана! И если Хейг всё-таки доберётся до нашего окна, чтобы посверлить тебя напоследок взглядом, Люси Карлайл, я отправлюсь искать в этом грёбаном поезде священника, чтобы в Лондон ты приехала уже моей женой! — Боже, какие страшные угрозы, — прошептала я, чувствуя безумный кайф, огнём зажёгший кровь быстрей, чем вспыхивает сухая щепка. И в тот момент я не сомневалась, что такой же кайф испытывал и сам Локвуд. Даже более того, одним кайфом дело не ограничивалось... — Кажется, ты забыл добавить «беременной», чтобы меня как следует проняло, — хмыкнула я, по лихорадочному блеску его глаз и совершенно определённой реакции тела понимая, что ещё немного, и мы влипнем. — Пожалел твои нервы, — признал Локвуд и принялся устраивать меня сверху поудобнее… — Локвуд, мы в поезде, — напомнила я ему, не имея ни малейшего понятия, зачем тогда подчиняюсь его рукам и долго ли смогу оставаться в здравом уме, — тут люди ходят, мы даже от вокзала ещё не отъехали... — Голос разума, да? — спросил он и наклонился, чтобы меня поцеловать. Увы, мне всё-таки пришлось мягко подставить свою руку к его губам, чтобы остановить, потому что я была убеждена, что через некоторые вещи переступать будет просто верхом безумства. — Он самый, — с трудом выдавила я и, игнорируя поцелуи, которыми Локвуд настойчиво стал покрывать мои пальцы, взмолилась: — Локвуд, пожалуйста, хватит меня возбуждать, ты ведь прекрасно знаешь, какое действие на меня оказываешь, прибереги свой голод до дома! Лучше скажи, что в конверте, который тебе дала мама? Локвуд уткнулся мне в грудь и глухо зарычал, выпуская таким образом пар, но перестал с силой прижимать к себе. А затем глубоко подышал и позволил своему вниманию переключиться на конверт. — Хорошая попытка меня отвлечь, — проворчал он. — Что ж, давай посмотрим, я же ещё не открывал. Я слезла с его коленей и приняла сидячую позу, которую можно было без стыда демонстрировать людям, а Локвуд тем временем встал, достал коричневый конверт из своей сумки, закинутой на багажную полку, и, аккуратно вскрыв его, извлёк оттуда отпечатанный на первоклассной бумаге снимок, сделанный на торговой площади. — Твоя мама позаботилась о том, чтобы мне не пришлось на стену вешать газету, — с тёплой улыбкой на лице сказал он и, перевернув фотографию, воскликнул: — О, даже автограф есть! На обороте мы действительно увидели надпись, сделанную от руки красивым ровным почерком: «Энтони Локвуду и Люси Карлайл от Бетси Марш. Украшение на память». — Действительно, украшение, — вслух согласилась я, когда Локвуд снова развернул фото лицевой стороной, — и если это та Бетси Марш, о которой я думаю, то стоит ей непременно написать, как считаешь? Но ответа я не дождалась, потому что поезд наконец-то тронулся с места, и Локвуд устремил свой отсутствующий взгляд на проплывавшие мимо холмы Шевиот Хиллс. Хотя видел ли он вообще в тот момент пейзаж за окном, у меня были большие сомнения. — Что с тобой? — мягко спросила я, погладив его по плечу. — Со мной ужасное… — то ли всерьёз, то ли в шутку вздохнул он, возвращаясь газами к фотографии. — Только что мой дерзкий и нахальный сценарий полетел в тартарары! И даже эти двое с фотографии целуются… А мне теперь чёрт-те сколько ждать! — Всё, ты меня разжалобил, — улыбнулась я, развернула его к себе и обняла. — Могу выдавать тебе по одному нежному поцелую раз в полчаса, чтобы ты дотянул до Лондона. Но никакой страсти, кто превысит градус, тому неделю обходиться без фехтования! — Думаешь, я не готов буду заплатить эту цену, чтобы поцеловать тебя так, как хочу? — в упор посмотрел на меня Локвуд. — Думаю, что больше одного штрафа ты себе не позволишь, — усмехнулась я. — До Лондона ехать четыре часа, вряд ли ты решишься на два месяца остаться без тренировок! — Я смотрю, ты в этом уверена, — сказал он, вплетая пальцы в мои волосы, — и, может быть, даже не зря, но ты хоть представляешь, что я тогда с тобой сделаю дома, если ты раз в полчаса будешь меня пытать своими губами? — А с чего ты взял, что пытка предстоит только тебе? — спросила я, медленно потеревшись об его щёку носом, и через некоторое время Локвуд согласился, что мы с ним оба в одной лодке. Хотя, если откровенно, к тому моменту, как наш поезд добрался до Лондона, на штрафные две недели каждый из нас всё-таки нагрешил.