53
Дни постепенно удлинялись, ночи становились короче. Долгожданная весна принялась усердно вышивать дождём городу новое серое платье. И она, подводя собой очередной итог зиме, окончательно уверила всех в том, что Проблема всё-таки пошла трещинами, хотя пока и не спешила громко хлопать дверью, периодически подкидывая задачки поинтереснее. Например, мне особенно запомнился хэнсомовский кэб без кучера и пассажиров, влекомый совершенно омерзительной безголовой лошадью, который разъезжал по мокрому Лондону, каждый раз появляясь на новой улице и неуловимо ускользая при нашем приближении. Мы охотились на него несколько ночей, вынужденные выбирать направление по стуку копыт и колёс о мостовую. Зато о том, что цель близка, становилось понятно, когда на асфальте появлялся след из опарышей, на ходу сыпавшихся из лошади… Локвуда той весной просто преследовали, как он считал, истории с огнестрелом на почве ревности. И, наверное, он даже сам не понимал, что его раздражало в них сильней: эмоциональная составляющая или разнообразие форм, размеров и координат пулевых отверстий, которые он благодаря своему Зрению с удивительной детализацией вынужден был лицезреть на всех этих Тенях, Спектрах и Рейзах. К счастью, дырявые призраки оказывались не очень-то разговорчивыми, поэтому мне от них доставалось значительно меньше. А вот Локвуд в конце концов так от них устал, что запретил Холли брать дело, если в процессе сбора информации выяснялось, что кто-то кого-то когда-то застрелил из-за соперничества в любви, чего в большом городе, к сожалению, во все времена хватало. Саму Холли за живое задел случай с призраком маленького четырёхлетнего ребёнка, который продолжал приходить к себе домой, играть там с игрушками, кататься на трёхколёсном велосипеде по двору, торпедой носиться по комнатам и в безумном оживлении танцевать с одеялом на голове под тревожные и печальные звуки музыкальной шкатулки. И слышны эти звуки были не только мне, потому что в доме была целая коллекция музыкальных шкатулок. Они были расставлены по всем комнатам, и призрак их время от времени заводил… Казалось бы, что это всё не очень страшно, но будь вы вместе с нами там, единственного взгляда в пустоту застывших глаз ребёнка хватило бы стереть огонь и с вашего лица. С Джорджем всё обстояло ещё хуже. Боюсь, он до сих пор не оправился от видений призрачного холодильника, с которым мы повстречались в доме одного покойного врача-диетолога. Этот холодильник возникал перед каждым из нас по очереди и показывал всякие ужасы, связанные с вредной, по мнению его хозяина, но очень любимой нами едой. Гниющая, зловонная, пузырящаяся, щедро сдобренная червями, или тараканами, или поедаемая копошащимися крысами, или превращавшаяся на глазах в какие-то кошмарные раковые опухоли и кишки… Поверьте, стошнило всех. А бедняга Джордж после такого заметно похудел, потому что с месяц даже не мог глядеть на сладкое… Плакал горючими слезами, но отказывался! Что же до Киппса, если вы спросите, то, пожалуй, и на его долю выпало необычное дельце, при упоминании которого его уши ещё долго загорались, как два стоп-сигнала. Мы тогда пришли поработать на кладбище лондонского Сити на северо-восточной стороне Олдерсбрук-роуд, в Мэнор-парке. Это одно из крупнейших муниципальных кладбищ в Европе, и здесь, представьте себе, может быть похоронен любой человек, независимо от своих связей с городом или религиозных убеждений. А кроме того, это ещё и громадная парковая зона, привлекающая большое количество людей. Но кладбище есть кладбище, там всегда нужно держать ухо востро, поэтому совершенно ничего удивительного, что Киппс среагировал на появление большой и бесформенной чёрной Тени, внезапно поднявшейся из-за надгробия. Он швырнул в неё весь свой поясной запас соли, при этом отскакивая подальше и вопя об опасности. Соли, потому что на кладбищах опять-таки не рекомендуется пользоваться магниевыми вспышками в гуще надгробий, чтобы не повредить обожаемые властями памятники и могилы. Вот только ни один из нас не был готов к тому, что Тень начнёт со вселенской обидой в голосе проклинать Киппса, обдавая всё на пять метров вокруг себя ядрёным перегаром... Ну кто ж знал, что ранней весной ночью на кладбище можно встретить живого пьянчугу, уснувшего в обнимку с бутылкой, принесённой на помин?! И не дать дёру при виде посеребрённого солью с головы до ног разъярённого краснорожего мужика в огромной дутой куртке было крайне сложно… Впрочем, ещё сложней было не ржать потом каждый раз просто при виде Киппса, вспоминая произошедшее! Но примерно за неделю мы угомонились, так что будем считать, что он легко отделался. Сами видите, мы не скучали. Журнал нашего агентства продолжал пухнуть от историй о призраках, и, даже занимаясь мелкими рутинными делами, мы все по-прежнему чувствовали себя вполне нужными обществу, а ещё, как всегда, непобедимыми, отважными, азартными и твёрдо уверенными в завтрашнем дне. И я не была исключением, хотя последний пункт рассматривала не совсем в том аспекте, в котором о завтрашнем дне думали остальные. Однако постепенно моя уверенность тоже крепла, и можно было не сомневаться, что в обозримом будущем она неминуемо достигнет такого состояния, что её и с размаха об дорогу не расшибёшь. По крайней мере, я успешно себя в этом убеждала. Несмотря на то что нет-нет, а память сном или духом всё ещё врывалась ко мне оттуда, где, казалось бы, уже нет ничего вообще.54
Локвуд в нерешительности застыл перед дверью. Он сомневался, стоит ли делать то, зачем сюда спустился, но, осознав, что по-другому просто не уснёт, всё-таки повернул ручку и вошёл в гостиную. Бесшумно приблизился к камину, прислонился к нему спиной, скрестил руки на груди и, никуда особо не глядя, тихо заговорил: — Привет, дружище. Спорим, ты не ожидал ночью меня тут увидеть? А считай, я наконец решил проверить, как работает твоя черепотерапия... Само собой, я знаю, что Люси сюда приходит каждый раз, когда видит кошмары. Она старается это не афишировать, говорит, что спускается вниз только выпить воды. Воды… Знаешь, Череп, я уже почти полгода, перед тем как лечь спать, ставлю возле её половины кровати стакан с водой. Каждый божий день. Она даже может смотреть прямо на него и всё равно не видит! Его для неё не существует. Бесполезно и говорить о том, что я ей его принёс. Она отвечает «да, спасибо!», ласково улыбается, и на этом всё. Какой-то заколдованный стакан, ей-богу! Наутро я выпиваю из него нетронутую воду, и снова по кругу… А что случится, Череп, если однажды, проснувшись от дурного сна, она просто глотнёт из него воды и останется со мной? Будет ли это означать, что она больше не верит? Что у неё кончились силы верить? Этот наполненный стакан для меня не просто стекло с водой, нет. Это мой индикатор. Индикатор того, что она ещё не отчаялась настолько, чтобы позволить тебе умереть. Как бы дико не звучало, для неё ты всё ещё живой, проклятый кусок кости без мозгов и сердца! И лучше бы так оно и оказалось, Череп, потому что я не хочу смотреть, как вместе с тобой умирает и что-то внутри неё… Она любит тебя как брата. Не уверен, что понимаю, за какие-такие заслуги, честно говоря, но будь любезен, сгреби в кучу свою эктоплазму и соизволь хотя бы попрощаться с ней, а потом катись хоть на все четыре стороны. Это моя тебе дружеская угроза. И клянусь, я буду являться к тебе по ночам, сколько понадобится, чтобы до тебя дошло… Потому что стал слишком часто видеть во сне, до чего же ей плохо от неспособности что-либо изменить. И в свою очередь плохо делается мне. А всё, что я могу, это спуститься, подобно ей, в гостиную и поговорить по душам с твоей чёртовой черепушкой, прикинь? Ладно… Пойду я, на сегодня хватит… Ах да, забыл оценить сеанс! Пока что дерьмо твоя черепотерапия, но мысли в голове и правда улеглись, а значит, до новых встреч. И валяй, попробуй рассказать об этом Люси! Не оборачиваясь, Локвуд отделился от камина, чтобы бесшумно, как и вошёл, убраться из гостиной, битком набитой ночными тенями. Тенями, которых ни одна зелёная искра в ту ночь так и не потревожила.55
Кстати! Совсем забыла упомянуть, что весна выдалась до того холодной, сырой и промозглой, что все успели не по разу переболеть простудами. Все, кроме нас с Локвудом. Мы держались до последнего, пока однажды, отчаявшись по-другому нас достать, весна не подослала за нами, вышедшими просто вдвоём погулять в приятный майский денёк, свою внезапную грозу. Отойти от Портленд Роу сильно далеко мы не успели, поэтому, укрыв наши головы своим пиджаком, Локвуд принял решение возвращаться обратно. Но как бы быстро мы ни бежали, смеясь и вскрикивая от близких раскатов грома, закладывавшего уши, под леденящим проливным дождём, как бы лихо ни преодолевали вброд тут же образовавшиеся потоки воды вдоль дорог, к концу забега на нас всё равно ни одной сухой нитки не осталось. Хорошо ещё, что я не надела платье, иначе ощущала бы себя катастрофически голой! Ведь даже мой довольно плотный тёмно-серый кардиган, наброшенный поверх чёрного топа с кружевной каймой, можно было выжимать, не говоря уже о самом топе… А также джинсах, кедах и Локвуде, настолько же мокром в своём обычном костюмном прикиде, насколько и я. Хотя не зависни мы потом перед входной дверью, возбуждённые, вымокшие и счастливые, с поцелуями под тем же пиджаком, с которого текло ничуть не хуже, чем без него, могло бы всё и обойтись. Но некоторым же по жизни свойственно считать себя практически неуязвимыми… А на поверку оказалось, что из нас двоих неуязвимым остался только Локвуд, потому что где-то к трём часам ночи меня догнало. Я проснулась от ощутимой боли в горле, с сухим и шершавым как наждак языком и дикой резью при глотании. Конечно, пришлось вставать, со всеми предосторожностями выбираться из мансарды и тащиться на кухню в надежде найти там что-нибудь, что могло бы облегчить мне существование. Шансы были неплохие: поскольку шмыгающие и кашляющие в ту пору у нас почти не переводились, разнообразные коробочки, баночки и флакончики с лекарствами на постоянной основе обитали именно на кухне, разве что мигрировали из ящика в ящик или из угла в угол в зависимости от того, кто болел и куда бросал остатки. Залив в себя всё, что, по моему мнению, подходило ситуации, я вернулась в мансарду, причём в компании колючего озноба, который непросто было списать на ночную прохладу в доме. Лазить по шкафам за дополнительным пледом мне не хотелось, сами знаете, громкое это занятие, поэтому я укуталась в тёплый тёмно-синий махровый халат Локвуда, висевший на двери в ванной, аккуратно залезла под одеяло, свернулась там калачиком, старательно подоткнула под себя все углы и довольно быстро отрубилась. А теперь представьте, какую картинку увидел с утра Локвуд, когда открыл глаза! Само собой, он немедленно полез щупать мой лоб, торчавший из халата в противоположную от него сторону. Думаю, он был уверен, что таким образом меня нисколько не побеспокоит, ведь знал, что обычно меня и пушкой не разбудишь. Но его рука оказалась настолько восхитительно прохладной, что я, сквозь сон ощутив прикосновение, даже застонала от внезапного облегчения и уже потом поняла, что голова болит нещадно, причём со всей начинкой сразу, включая, что стало для меня крайне неприятным сюрпризом, уши! — Боже, ты вся горишь! — встревоженно выдохнул Локвуд, убирая руку, на что я сейчас же возмутилась, с трудом выдавив из больного горла хрипуче-безголосое: — Верни! Локвуд опять приложил свою ладонь к моему лбу, и я снова застонала. Но ладонью он не ограничился, прижался губами к моему затылку, очевидно, не до конца доверяя холодной руке. — Доцеловался с тобой под дождём, романтик хренов… — обругал он себя тихим шёпотом, а потом чуть громче спросил: — Болит что-нибудь ещё, кроме горла? — Уши и вообще вся-а-а голова… — прохрипела я, переворачивая его руку тыльной, ненагретой стороной и прижимая её к себе крепче. — Люс, это серьёзно, пожалуйста, отпусти меня, — мягко попытался высвободиться Локвуд, — я должен пойти вызвать врача… В ответ из моего горла вырвались надсадные звуки, довольно похожие на «Холли», но Локвуд непререкаемым тоном возразил: — Нет, не Холли. В этот раз я не позволю ей одной тобой заниматься. Тебе нужен врач, и чем скорее, тем лучше! Спорить не было смысла и сил, но отпустила я Локвуда только тогда, когда обе его руки согрелись об мой лоб, не раньше. А стоило ему уйти, как я наконец сообразила, что, вообще-то, могу быть заразной! Но изъясняться словами через рот мне становилось всё сложней, и пришлось, пока его не было, искать блокнот с карандашом и крупными буквами на нём писать: «Держись подальше!» Манипуляции с блокнотом быстро и доходчиво мне объяснили, насколько хреново я себя чувствую по всем фронтам. Вдобавок из-за того, что я вставала, меня снова начало знобить, поэтому я быстренько вернулась обратно в постель, с нуля соорудила плотный кокон из халата и одеяла, пристроила блокнот рядом с собой так, чтобы ещё от двери было заметно моё предупреждение, и закрыла глаза, пытаясь взять под контроль гримасу боли и заодно вспомнить, а как давно у меня последний раз была ангина с осложнением на уши? По всему выходило, что давненько… Но Локвуд, конечно, чихать хотел на всякие там надписи. И даже оперативно притопавший на вызов врач не смог повлиять на его решение остаться в мансарде и выхаживать меня. Локвуд следил за тем, чтобы я вовремя и с нужной частотой полоскала горло и принимала лекарства, капал какое-то зелье мне в уши, поил литрами тёплого чая, который заваривал здесь же, где-то раздобыв второй чайник, чтобы не надо было всё время спускаться вниз. Стерёг мой сон, был готов заморочиться с любой едой, лишь бы я согласилась немного поесть, принёс цветов для поднятия настроения... В конце концов, прикладывал свои холодные ладони к моему лбу, потому что это была почти единственная ласка, которую он мог себе позволить. Уверена, он бы и книжки мне вслух читал, если бы я была в состоянии их слушать, но я большую часть времени спала, уткнувшись лбом в его бедро, пока он дежурил возле меня с каким-нибудь детективом в руках. Нам опять приходилось переписываться, ведь и говорить, и слушать мне было тяжело. Где уж тут удивляться, что в моей голове постоянно вспыхивали мысли о Святом Клименте. И на самый первый написанный Локвудом вопрос о том, как же я себя чувствую, пришлось честно вывести на бумаге: «Так, будто вернулась в горящую башню церкви». Сходство было хоть и не полным, но ощутимым. У меня першило в горле, словно я наглоталась дыма, пусть не снаружи, но внутри меня полыхал огонь, и даже мозг услужливо добавлял звон колоколов к лёгкому шуму в моих больных ушах, ничуть не смущаясь тем, что его слуховой галлюцинации было ой как далеко до оригинала. Но дней через пять благодаря заботе Локвуда я почувствовала себя значительно лучше и твёрдо вознамерилась убедить его, что если он выйдет из дома хотя бы ненадолго, чтобы погулять, подышать свежим воздухом и немного расслабиться, сбросить накопленное нервное напряжение, которое он запер в себе, отодвигая все свои нужды на второй план, со мной ничего ужасного не случится. На уговоры предсказуемо ушло всё утро, но к обеду Локвуд согласился при условии, что я не стану совершать никаких глупостей вроде длительных вставаний с постели. Чтобы его успокоить, пришлось написать и вручить ему полушутливое письменное обещание не совершать безумств, которое он бережно свернул и унёс с собой в кармане. Своё обещание я честно сдержала. Не ходила никуда дальше туалета, чуток вздремнула, почитала оставленный Локвудом на подоконнике альманах «Фиттис», который накануне вечером его усыплял, а потом от нечего делать взяла блокнот, пристроила его у себя на коленях и принялась рисовать. И так увлеклась этим занятием, что не заметила, когда Локвуд вернулся. Да и ещё бы я заметила! Ведь он неслышно приоткрыл дверь и замер там на пороге, наблюдая за мной, а в моих ушах как раз плескались капли, от которых бдительная Холли не дала мне в его отсутствие увильнуть. — Долго ты там стоишь? — удивлённо и по-прежнему немного сипло спросила я, когда случайно оторвала взгляд от рисунка. — Не очень, — как ни в чём не бывало ответил Локвуд и наконец вошёл в мансарду. — Просто любовался тобой. И на секунду показалось, что я снова стал тем Энтони Локвудом, который топчется в нерешительности у твоей двери. — Любовался?! Ну скажешь тоже! Я уже пятый день ненавижу зеркало в ванной, — выразительно скривилась я, демонстрируя всю степень своего недоверия и скепсиса, однако тут же притихла, уловив не то чтобы убийственную, но заставившую меня внутренне по-заячьи задрожать перемену в настроении приближавшегося ко мне Локвуда. Она исходила от него волнами, читалась в его походке, движениях, хотя он всего лишь неторопливо подошёл, уселся рядом на край кровати, осторожно расчесал пальцами мои слегка спутанные после сна волосы и только потом медленно и веско, чуть ли не с остановкой на каждом слове сказал: — Измождённая, бледная, всклокоченная, любая — ты всё равно красивая. Без вариантов. Понимаю, что ты можешь не нравиться себе во время болезни, но меня к своим единомышленникам, пожалуйста, не причисляй. И надеюсь, обычно ты о себе другого мнения, иначе придётся вести тебя в ванную и наглядно показывать и тебе, и зеркалу, что я имею в виду. Хоть сейчас. Надо? Закусив губу, я отрицательно помотала головой. Своей железной убеждённостью он в очередной раз проломил громадную брешь в моей неуверенности в себе, которая неизменно по новой нарастала, как невидимая оболочка вокруг тела, привычно искажая отражение в худшую сторону. И за этой брешью, словно рассвет в окне, вспыхнуло чистое алое смущение, будто он вообще впервые назвал меня красивой... Тогда Локвуд удовлетворённо кивнул и, как всегда, не преминул с улыбкой отметить: — Ну вот уже и не бледная! А потом он, не скрывая интереса, попытался засунуть глаза в мой рисунок. — Что рисуешь? Я без возражений показала ему результаты своего труда, и Локвуд, засмеявшись, воскликнул: — А я-то думал, ты меня выставила из дома, чтобы от меня отдохнуть! А вместо этого ты рисуешь тут мой портрет! Чёрт, хочу такой же, но твой, — приглушённо закончил он и снова вонзился в меня своими тёмными глазами. — Боюсь, нарисовать себя у меня настолько же хорошо никогда не выйдет, — с сожалением пожала я плечами. — С тобой всё гораздо проще, тебя я рисую сердцем… Я коснулась его лица, словно всё ещё рисовала. Мягко прочертила пальцем линию прямого носа, затем скулу... И пока опускалась к подбородку, Локвуд перехватил мою руку, чтобы прижаться к ней губами. — Я тоже по тебе скучал, — выдохнул он, потеревшись щекой о мою ладонь, и уютная тишина на мгновение окутала нас своим призрачным невесомым облаком, в котором нет ни мира, ни времени, одни мы… Однако маленькая искорка любопытства внутри меня вскоре напомнила о себе и рассеяла тишину немного игривым вопросом: — Ну, а ты где гулял? На лице Локвуда отразилась странная задумчивость, как будто он не знал, с чего начать. Или вообще не хотел рассказывать... Но, видя, что я не на шутку встревожилась, он поспешил меня успокоить: — Тебе не о чем волноваться, ничего плохого не произошло, даже, наверное, наоборот. — То есть? — всё ещё настороженно уточнила я. — То есть, — нарочито беспечным тоном продолжил Локвуд, — я сегодня ходил к Святому Клименту. — Что?! — вскричала я, подпрыгнув от неожиданности. — Зачем?! — Не буду врать, что я оказался возле церкви случайно, — слабо улыбнувшись, принялся за свой рассказ Локвуд, — и что ещё с осени бросил об этом думать — тоже. Но тут мне показалось, что сам бог велел мне туда наведаться, учитывая твоё состояние... Тем не менее я не планировал заходить внутрь, — остановил он мой готовый соскочить с языка негодующий возглас, — хотел просто немного побродить вокруг, больше ничего! Хотя в итоге всё обернулось немножко иначе… Видишь ли, когда я начал обходить церковь по периметру, я заметил, что у них на крыше ведутся какие-то ремонтные работы… — Шутишь! — потрясённо прошептала я. — Ничуть, и, конечно, против такого я не смог устоять. Я пошёл внутрь, нашёл офис и человека, который согласился меня выслушать… — Мистер Синклер? — сразу же предположила я, но Локвуд опроверг мою догадку. — Нет, Люс, это была женщина по фамилии Белтон, Шэрон Белтон, координатор церкви. Я представился. Сказал, что прошлой ночью, возвращаясь с расследования и проезжая по Стрэнду, заметил слабую и короткую вспышку потустороннего света на крыше. Но посчитал её обманом зрения, ведь железная кровля — очень надёжная защита от Гостей. Сказал, что пришёл взглянуть при свете дня на здание просто для успокоения совести, однако увидел повреждения кровли и понял, что могу оказаться прав. И знаешь, что она мне ответила? Что туда попала молния! Локвуд развёл руками, словно сам с трудом верил в подобные совпадения. — Во время той самой грозы пять дней назад, из-за которой ты заболела, представляешь? Об этом и в газетах писали, но нам с тобой было не до газет, а Джордж с Холли до сих пор не имеют ни малейшего понятия, что церковь Святого Клиента Датского для нас что-то значит. И угадай, что ещё она мне рассказала? — Что молния туда бьёт уже не первый раз, — сумрачно отозвалась я. — В точку, — подтвердил Локвуд, — прошлым летом такое уже случалось, и тогда... — И тогда у них сгорела карильонная машина с часами, — уверенно закончила я за него. — Описать, насколько я был шокирован, даже не берусь... — вздохнул Локвуд. — Одно дело знать, что история так или иначе повторяется, но совсем другое — ощущать всё собственной кожей, сидя в той самой башне церкви. Это ощущение звенело кругом громче любых слов, громче любых мыслей, и я не мог противиться ему... — Только не говори, что ты в одиночку полез на крышу! — в ужасе ахнула я, схватив его за плечо. — Локвуд! — Прости, Люс, но именно это я и сделал. Миссис Белтон, не раздумывая, приняла моё предложение безвозмездной помощи и позаботилась о том, чтобы я оказался на крыше, не убивая руки об водосточную трубу. К тому же я полез туда днём, а значит, никакой реальной опасности для меня не было. Я знал место и знал, что искать... — Сто чертей тебе в бок! — вырвалось у меня. — Тот самый кусок колокола?! Его ты там отыскал? — Нет. Локвуд покачал головой, и из меня будто выпустили весь воздух, который скопился в лёгких за всё время его рассказа, пока он не добавил: — Я отыскал там кусок совсем другого колокола… Вдох у меня получился до того резким и судорожным, что на секунду аж в глазах стемнело, а между тем Локвуд, погружённый в произошедшее, продолжал: — Я сразу это понял, когда увидел надпись. Как будто кто-то издевался надо мной, Люси, вот что я почувствовал, разобрав на почерневшем металле слово «FOUND». Понимаешь? На грёбаном куске было написано, что я его «нашёл»! — Локвуд, это же полный бред, абсурд! — вытаращилась я на него. — И я смеялся, как сумасшедший, стоя там, на крыше, — кивнул он мне. — Но, представь себе, есть разумное объяснение! Миссис Белтон, когда увидела мои глаза размером с их знаменитую бойницу в стиле Рена и узнала, в чём дело, сразу догадалась, о каком колоколе речь, и показала мне архив, чтобы я прочёл полную надпись, которую после переотливки не восстановили… Локвуд взял у меня блокнот, аккуратно перелистнул свой портрет и вывел на чистом листе: «C OLIVER FOUNDER LONDON». — Литейщик С. Оливер, — дошло до меня. — Снова всего лишь указание на изготовителя! — Так и есть. Любопытно, что всего два колокола из одиннадцати попавших под воздушный налёт содержали сведения об изготовителях: десятый из твоего фильма и этот пятый. Я видел их сегодня в колокольне... Стоит ли добавлять, что на десятом действительно написано «LAUS DEO» — «Слава Богу»? — А на пятом? — замерла я в напряжённом ожидании. — А на пятом… Локвуд снова взял карандаш, и через несколько секунд на листе появилась следующая фраза на латыни: «MORTEM VITAM EXPERTUS INVICEM RECORDOR». — Миссис Белтон перевела это, как «я пою и о жизни, и о смерти, испытав и то, и другое». — Я пою и о жизни, и о смерти, испытав и то, и другое… — тихим эхом повторила я, и к вновь зазвучавшему перезвону в моих ушах добавились мурашки, забегавшие по затылку. Локвуд, без сомнения, тоже прекрасно понимал моё смятение, перемешанное с потрясением и даже испугом, ведь он хорошо знал, что мне довелось испытать одну жизнь и одну смерть, а потом поведать об этом… Конечно, физически я не умерла, но оттого ещё страшней: не получив пули в сердце, безоговорочно признать себя мёртвой и лишь остатком сознания слабо удивляться, почему глупое тело до сих пор замертво не упало рядом с тем, кому та пуля досталась. Рядом с ним. — Да, у вас многовато общего… — приглушённо пробормотал Локвуд, сжав мою руку. — К нему привязан призрак? — собравшись с духом, наконец спросила я, но услышала только неопределённое: — Я не могу сказать. — А, ну конечно, ещё же не стемнело, — сообразила я, а потом внимательней присмотрелась к Локвуду, и меня поразила внезапная догадка: — Погоди, ты что, его уже уничтожил?! Честно говоря, задавая вопрос, я сама не могла решить, какой ответ меня бы устроил. Часть меня безусловно стремилась разобраться во всех деталях случившегося, чтобы затем пересчитать каждое совпадение и расхождение в обеих историях, как будто это помогло бы мне спрогнозировать своё дальнейшее будущее. Но другая моя часть заранее в панике металась, сжимая кулаками виски и проглатывая крики, поскольку знала, что будет не в силах себе объяснить, каким образом один призрак мог вписать в свою воображаемую реальность никому не известного другого? — Хотел, — с неохотой отозвался Локвуд. — До последнего не был уверен, что нам так уж необходимо выяснять, Источник это или нет… Но я же агент, верно? А значит, должен сделать свою работу на все сто… Он улыбнулся и мягко закончил: — Осколок у Джорджа, он согласен проверить его для нас. — Джордж?! То есть нас ты на испытания не пригласил? — возмутилась я, считая, что имею право видеть результат своими глазами, раз всё зашло настолько далеко, да и принимая во внимание, что я, вообще-то, тоже агент и не смогу усидеть на месте, пока Джордж внизу будет эксперименты ставить на куске из моей призрачной жизни. — Надеешься, что если останешься сам, то удержишь и меня? — Люси, ты же знаешь… — начал Локвуд, но я его перебила: — Да знаю-знаю, если к осколку привязан Звонарь, его воздействие обрушится исключительно на меня, вам-то от него хоть бы хны, вот только оно не обрушится! Уверена, Джордж нам такую защиту наколдует, что ни одному звуку или эху оттуда не сбежать в мои уши! Всего-то и требуется уловить какой-нибудь лёгкий парапсихологический след, а он, если есть, проявится и без нашего непосредственного участия… — Люси, — остановил мою пламенную тираду Локвуд, расплываясь в улыбке, — ты же знаешь, что я не смогу тебе отказать, если ты попросишь. — Правда?! — слегка обалдела я и тут же кинулась на него с радостными объятиями, чуть не свалив с кровати. — Ого! Полегче! — засмеялся он, с трудом удержав нас обоих на краю. — Не то я придумаю для тебя другое занятие, поинтереснее, чем пялиться полночи в центр железного круга на почерневший кусок бронзы… — Если сможешь удержаться и не целоваться со мной, придумай, — прошептала я ему в ухо, и примерно с этой минуты у нас обоих начались первые перебои с дыханием и проблемы с частотой сердцебиения. Однако беседа пока что продолжалась. — Люс, ты ведь ещё не совсем здорова, — пошёл на попятную Локвуд и слегка от меня отстранился, доказывая тем самым, что всё-таки способен иногда держать себя в руках, особенно когда речь заходит о моём самочувствии. — Ага, — легко согласилась я, — так сможешь или нет? Повторяя свой вопрос, я принялась не спеша развязывать ему галстук и с удовольствием понаблюдала, как его кадык прошёлся вверх и вниз под тонкой кожей, когда Локвуд сглотнул вдруг скопившуюся во рту слюну. — Думаю, что смогу, — обречённо выдохнул он через секунду, — хотя это будет форменная пытка в твоём излюбленном стиле... И всё равно придётся принять меры, чтобы я не дотянулся до твоих губ, не то в процессе я, как обычно, рехнусь и решу, что не боюсь даже самого тесного контакта с твоими микробами... Его вроде бы обыкновенные слова, произнесённые негромко и отрывисто, стали для меня и порохом, и бесом: пробрались в воображение и нарисовали там взрыв чудовищной силы, безумный, безрассудный, запретный… Локвуд был прав, сущее мучение! — Ты сейчас не помогаешь удержаться ни себе, ни мне, ты в курсе? — стараясь не выдавать свой внутренний переворот, заметила я и непроизвольно подняла глаза на его собственные губы, чтобы успеть увидеть, как они произносят: — Не помогаю… Локвуд плавно наклонился и лишь в последний момент усилием воли изменил траекторию, чтобы, скользнув дыханием по моей щеке, нежно прижаться к шее. Почти невыносимая смесь горечи и сладости тогда, казалось, ощущалась даже в воздухе… А за первым поцелуем последовал второй, чуть ниже, для чего Локвуд оттянул мешавший ему ворот моей домашней фланелевой рубашки. И продолжал его оттягивать, попутно расстёгивая по одной пуговице на моей груди, пока не оголил плечо и не добрался губами до маленькой украшавшей его родинки, от которой всегда был без ума. — Уверена, что уже в состоянии выдержать меня? — спросил он у этой маленькой родинки, когда обвёл её языком по кругу. — А не такой уж ты и тяжёлый, — насмешливо напомнила я ему, на что Локвуд угрожающе рыкнул: — Зато голодный! И, развернув меня к себе спиной, он упал вместе со мной на бок поперёк кровати, таким образом полноценно включая в игру наши тела и одновременно выключая лишние, да и вообще все, если на то пошло, мысли. Хотя я всё же успела, усмехнувшись про себя, напоследок подумать: «Не только голодный, но и властный!» Словно бы услышав, как я его назвала, Локвуд убрал волосы, закрывавшие моё ухо, и повелительно в него прошептал: — Не вздумай поворачиваться ко мне лицом, поняла? Конечно же, в ответ я невольно застонала от досады и желания немедленно сделать наоборот, тем самым признав, как мне самой жгуче и нестерпимо хочется его поцеловать, и была остановлена новым почти беззвучным: — Т-с-с, я знаю... Чтобы отвлечь нас обоих, Локвуд снова напал на мою шею, как будто намеревался поймать губами все выступившие на ней от его шёпота мурашки, а свободной рукой вернулся к пуговицам, медленно обнажая грудь, на которую то и дело бросал восхищённые взгляды через моё плечо. — Боже, какой вид! — вздохнул он, и мне почему-то почудилась лёгкая нотка сожаления в его вздохе, как будто бы от огорчения, что весь этот вид будет скрыт от него моей спиной. Однако реальность оказалась немного прозаичнее, потому что Локвуд вздохнул ещё раз и извиняющимся тоном спросил: — Отпустишь меня в ванную ненадолго? — Разумеется, — улыбнулась я, и он без промедления встал, чтобы на несколько минут исчезнуть. Я упала на спину, блаженно потянулась и уставилась в скошенный потолок, закинув руки за голову и предвкушая его возвращение. В полном неведении относительно того, что Локвуд ушёл в ванную комнату не просто с целью воспользоваться ей по назначению! И когда, заслышав движение у двери, я приподнялась ему навстречу, из меня вырвался совершенно оправданный истерический смешок, ведь на моих глазах Локвуд аккуратно выносил через проём большое прямоугольное зеркало в деревянной раме, которое всегда преспокойно висело себе над раковиной… — И куда тебя с ним понесло, скажи, пожалуйста? — иронично поинтересовалась я, хотя нетрудно было догадаться, что именно у него на уме. — Недалеко, — невозмутимо отозвался Локвуд, подтвердив мои подозрения. Контролируемым усилием он опустил тяжёлый прямоугольник на пол и прислонил его к стене возле окна, чтобы затем заняться установкой стула напротив кровати. — У тебя же какие-то проблемы с этим зеркалом, если не ошибаюсь? Я собираюсь их решить... Чтобы каждый раз, как ты захочешь подумать о себе гадость, глядя в него, перед твоим внутренним взором встал... — Продолжай, — хихикнула я, начиная откровенно наслаждаться происходящим, потому что смотреть на его вдохновенное лицо и сосредоточенный, горящий взор, отражавшийся в зеркале, которое он уже поставил на стул длинной стороной параллельно полу, оказалось довольно волнующе. — ...встал этот эпизод, — проигнорировал мою подколку Локвуд. — Будь добра, приляг вдоль кровати, чтобы я убедился, что расстояние не слишком большое... Я сделала, как он просил, хотя и не сразу. Сначала избавилась от рубашки, позволив ей упасть с плечей и зачаровать своим падением нас обоих. Затем легла на бок и устроила небольшое представление, вроде бы серьёзно пытаясь подобрать такую позу, которая, по-моему мнению, представляла бы какую-нибудь художественную ценность. Позу со своей пластикой, эстетикой, напряжением или расслабленностью, как если бы готовилась к рисованию с натуры. Конечно, увлеклась и под калёным взглядом Локвуда становилась всё смелей и раскованней… Добавляла больше движений, нежели статики… И вот, глядя на саму себя, на него, замершего на коленях перед стулом с чуть приоткрытым ртом, отдавшего всё своё внимание моему отражению, поняла, что не мне одной отныне предстоит, смотрясь в это зеркало, мысленно возвращаться в гипнотический плен его зазеркалья.56
Локвуд оказался великим пророком, и нам в компании с Джорджем действительно пришлось полночи пялиться в центр железного круга на почерневший кусок бронзы, чтобы в конечном итоге признать: этот фрагмент колокола ни о жизни, ни о смерти петь нам не собирается. Проще говоря, никаких парапсихологических следов от него уловить не удалось даже после того, как Джордж под впечатлением от наших с Локвудом рассказов о действительных и мнимых приключениях в церкви вошёл в азарт и не принялся снимать защиту уровень за уровнем, в итоге убрав любое железо в радиусе пяти метров. И пока Джордж пыхтел, оттаскивая цепи, Локвуд, смотревший в оба, всё время норовил вроде бы ненароком заслонить меня от эпицентра событий, дождавшись-таки в свой адрес возмущённого: «Алло, я, вообще-то, тоже с рапирой и не одну собаку съела на борьбе с призраками!» Многословное объяснение гласило, что он это совершенно не специально, без единой задней мысли, и если подобное случайно получается, то просто потому что ему подсознательно хочется быть ко мне как можно ближе… Красивая отмазка, невинные глаза и обворожительная улыбка в подарок — надёжный, проверенный рецепт Энтони Локвуда, который он явно дорабатывал с учётом моих предпочтений, ведь действовало же! Особенно когда в глазах за притворной честностью начинала проглядывать искренняя забота, а улыбка становилась приглушённой, мягкой, чуть извиняющейся и тёплой, как июльский день. Думаете, смогла я после такого удержаться и не встать у него за спиной добровольно? Разумеется, не смогла! Встала и обняла за пояс левой рукой, выставив свою вооружённую правую тем же манером, что и он, будто стала его тенью. Хотя к тому времени уже можно было спокойно убирать рапиры на место. Джордж, в очередной раз сверившись с термометром, наконец констатировал, что перед нами не Источник, а обычная историческая реликвия. Впрочем, если бы я захотела, наверняка обнаружила бы парапсихологическое эхо, которое, зуб даю, силу имело бы немалую. Вот только попасть в 10 мая 1941 года под авианалёт — удовольствие, от которого, как по мне, лучше всю жизнь целенаправленно воздерживаться, и Джордж с Локвудом со мной без вопросов согласились. Несмотря на то что у Джорджа глаз всё ещё горел интересом, а отсутствие привязанного к обломку Гостя обернулось для него большим личным разочарованием, поскольку он успел накидать парочку любопытных теорий относительно возможной взаимосвязи между двумя призраками и мечтал приложить их к реальной, а не к какой-то там гипотетической ситуации. Перед Локвудом же возникла другая проблема: что делать с кусочком колокола? Можно было попробовать вернуть его в церковь, где он бы со всеми почестями хранился за стеклом в качестве ценного музейного экспоната. Но согласилась бы миссис Белтон принять обратно предмет, который Локвуд назвал Источником и вынес из здания с тем, чтобы его сжечь? Уверенности в этом, к сожалению, у нас не было. Даже если бы Локвуд признал ошибку, заявив, что обломок — всего лишь обломок, не было гарантий, что руководство церкви само от него не избавится, как говорится, на всякий случай. И, так как для Святого Климента наш почерневший кусок бронзы формально был уничтожен, Локвуд решил, что судьба ему — пополнить нашу собственную коллекцию артефактов. Хотя, слава богу, он не собирался ставить его на каминную полку! А то там, знаете, и без того тесновато… И сосед экстравагантный, хоть и молчун с некоторых пор. В завершение же наших довольно богатых на эмоции, но бедных на события вечерних и ночных часов мне, пожалуй, осталось добавить, что и я, и Локвуд, укладываясь спать практически под утро, со спокойной душой договорились считать очередной мой деструктивный гештальт безоговорочно закрытым.