Барышня-сорванец

Не одна Асока была растеряна в чувствах, Лакс так же не знал покоя. Его не так давно выписали из медкорпуса и юноша снова вернулся в сенат, однако, за время его отсутствия возникло много проблем. И связаны они были не только с работой, ему упорно звонила Райя и требовала встреч, Бонтери уже просто не знал, как быть и мысленно проклинал тот день, когда они встретились. Лакс терпеть не мог быть от кого-то зависимым, но, как назло, почти всегда существовал именно таким образом. Сперва жил согласно воле своей матери, которая, хотя и была самым близким и любимым его человеком, контролировала каждый шаг сына, почти лишая Лакса возможности проявлять свою волю. И скоро Бонтери отвык думать сам, признав удобство того, когда за него это делали другие, хотя иногда внутри и назревал протест, дальше этих душевных противоречий дело не шло. Слишком хорошо Лакс понимал, что будет в этом случае - ничего хорошего, если просто, а по сути, мать просто перестанет на время с ним разговаривать, пока тот не попросит прощение, а после долго будет вспоминать ему тот бунт. А жизнь всё равно останется прежней, если не ещё хуже, отравленная неудовлетворенным самолюбием и невысказанной обидой, что год от года становилась сильнее. Но так и не пролилась наружу, просто не успела, мама погибла раньше и не успела узнать, как любовь сына к ней постепенно превращалась в ненависть. Не узнала, но смогла отомстить за не причиненную боль, оставив Лакса полностью растерянным перед самостоятельной жизнью и полностью неспособным к ответственным решениям. Юноша находился в полной прострации, не зная, что делать и как жить дальше, он лишь автоматически продолжал работать в сенате мелким служащим, не уволенным только из уважения к памяти матери. Хотя, мысли такие у сенаторов были, поскольку Лакс не приносил сенату почти никакой пользы, будучи ленивым, вялым и совершенно бесхарактерным типом, который только и мог, что тупо следовать чужим указанием. Единственное его умение, ставшее в последствии крайне ценным, ведь, благодаря ему он и был замечен Райей Омеддой, проявившей к нему симпатию. Она была ещё довольно молодой, хотя всё равно старше Лакса, и привлекательной, этакой роскошной блондинкой с большой грудью и пухлыми губами. Её брак с вице-спикером, некрасивым, но влиятельным, служил пропуском в мир элиты, денег и связей, а красавчик Бонтери превратился в источник бесконечного удовольствия, а потом и в инструмент для интриг. С ним оказалось невероятно просто сладить, всего лишь пообещать помощь в продвижении по службе и для начала назначить его кандидатуру на свободную должность сенатора Ондерона. Это была явная и почти не прикрытая подтасовка, которую ей простили, зная о том, что муж всегда прикроет любой каприз своей любимой. Вот только измену бы ей не простил, поэтому Райя вела себя крайне осторожно, встречаясь с Лаксом в таких местах, куда Масс никогда не ходит. Таким образом их связь оставалась незамеченной, Лакс был от неё сперва в полном восторге, снова обретя через неё финансовую независимость и авторитет. Даже в сенате стали иначе относиться, хотя бы в глаза не высказывали своего презрения. Однако, через очень недолгое время Лакс понял, что на самом деле его новая жизнь являлась ничем иным, как продолжением прошлой, иным её вариантом. Проще сказать, Бонтери не начал жить заново, а просто заменил один вариант прошлого существования на другой точно такой же, переехал из одной моральной тюрьмы в другую, только с немного лучшими условиями содержания и более лояльным тюремщиком, что давал ему за хорошее поведение некоторые бонусы. Вот только потом Лакс понял, что тюрьма тюрьмой и останется, как ты не пытайся облагородить условия жизни в её пределах. До него дошло, что Райя на самом деле ничуть не лучше его матери, если даже не хуже, ведь если первая могла только обидится, вторая же доставить много неприятностей. Могла одним росчерком раз и навсегда погубить политическую карьеру Бонтери, сделав так, что его не взяли бы никуда даже дворником. И всё это только за то, что юноша повёл себя так, как ей не нравилось. А, значит, снова никакой свободы и личной инициативы, только на этот раз полностью по вине Лакса, который мог бы после маминой смерти выбрать любой жизненный путь, а предпочёл тот, что требовал наименьшего сопротивления. Похоже, совсем скоро Райя всерьёз на него рассердился и перекроет кислород, причём, гораздо сильнее, чем в случае загубленной карьеры. Речь шла о свободе и добром имени. Его и её. И Лакс не представлял выхода из этой ситуации, кроме того, как оттянуть трагический момент, не отвечая на вызовы. А сегодня и ещё одна особа покоя не даёт, с именем чем-то похожим - Райо, подруга Асоки, той самой, которую Лакс на самом деле полюбил, вопреки связи с влиятельной леди, хотя и встречаться с ней ему поручила именно Райя, после сказав, зачем именно. А вот Райо пришла сама и начала преданно смотреть в глаза, пока не видела подруга. Она искренне любила Лакса и очень хотела бы с ним быть, если бы не боязнь предать подругу. Подругу, которую предал сам Лакс, хотя никто и не подозревает об этом. Вот и сегодня Райо опять пришла, чтобы, якобы, поговорить о письме Асоки, что Лакс нашёл утром, но на самом деле, дабы иметь лишний повод его увидеть. Письмо было очень странное, там Асока говорила о том, что её больше нет, что, якобы, она устала носить в себе груз вины и покончила с собой. Капли крови на листе бумаги говорили в пользу этого. Но что-то было странным во всём этом. Ведь письмо получил он, а не Магистр Пло и даже не Райо. Это напомнило какую-то провокацию, тем более, Лакс знал, что никакой вины Асока испытывать не могла. - Значит, она решила меня попросту бросить, - сделал Лакс несложный вывод, самый простой и очевидный, а, главное удобный, что мог развязать ему руки и избавить от ответственности - Пускай в полиции думают, что она и правда умерла и закроют дело по причине смерти основной виновной, а я наконец смогу жить без оглядки на кого-то. И решив использовать ситуацию по максимуму, Бонтери почти с радостью впустил Райо к себе и даже разрешил остаться на ночь, с упокнием отдаваясь страсти, что становилась ещё острее от ощущения свободы и скорой независимости, которая, он это точно знал, теперь неизбежна. Так же, как и ответственность за совершенное ранее.