Не обмани

Дмитрий Лёша ел с аппетитом, набивая полный рот тонким тестом с сыром и беконом, а потом запивал всё это дело дешёвым чаем. Его глаза украдкой следили за мной — он насторожен и это чувствуется. Медленно, но верно оказалась приговорена первая коробка, и, поскольку руки Алексея были все перепачканы сыром, я услужливо вскрываю для него вторую. Он сидит напротив, удерживая руки на весу и перебирая в воздухе длинными пальцами, на манер хирургов в операционной, и медленно облизывает губы в явном предвкушении. Розовый кончик его языка плавно выныривает изо рта и скользит вдоль верхней губы, очерчивая соблазнительную форму, задерживается на правом уголке и, юрко сменив направление, проходится вдоль поблескивающей от соуса и сыра нижней губе. Лёша делает это, скорее всего, не задумываясь и даже не обращая на меня никакого внимания, полностью концентрируясь на представшей его взору пицце Гарибальди. А у меня от его облизываний моментально проснулось и напомнило о себе всё, что только можно. Я задерживаю дыхание и резко щурю глаза, всё ещё не в состоянии оторвать завороженный взгляд от чужих губ, которые запустили необратимый процесс трансляции весьма похотливых сюжетов в мой мозг. Я, наверное, как-то меняюсь в лице, потому что Лёша, случайно уронивший обратно в коробку дольку помидора черри и уже успевший подцепить её двумя пальцами, задерживает руку над столом и удивлённо окидывает меня взглядом. — Дима? Дорогой мой Алексей, я уже сорок два года Дима, но так бешено трахаться мне ещё не хотелось никогда. Разве что в свои самые юные годы, когда молодой организм Митеньки из девятого «В» класса был подвержен частым приступам спермотоксикоза в силу буйного полового созревания. — Да? — делаю над собой усилие и поднимаю взгляд выше, концентрируясь на его глазах. — Всё в порядке? Ты как-то резко покраснел, тебе не плохо? Ох, Лёшенька, на самом деле всё очень-преочень плохо, если бы ты только знал, насколько. Рука в нервном жесте хватается за узел галстука, я зачем-то щупаю его и мну пальцами, якобы поправляя, а потом скольжу ими вдоль остальной его части, прижимая заострённый конец к животу. И только благодаря огромному усилию воли я не сунул руку под стол, чтобы поправить восставшее хозяйство в штанах. — Кхм… душновато как-то, — отвечаю и отворачиваюсь, чтобы спрятать потемневший от желания взгляд. Лёша задумчиво смотрит на моё лицо, кидает в рот подобранную дольку помидора и еле слышно вздыхает. — Давай окно открою? — У тебя волосы ещё не высохли, — отвечаю на автомате, пока мои пальцы отбивают азбуку Морзе по столешнице. Уголки Лёшиных губ вздрагивают и ползут вверх — он улыбается. Медленно откусывает очередной кусок от пиццы и продолжает сверлить меня искрящимся весельем взглядом. — Уже высохли. Так открыть? Или, может, ты сам? Я резко поворачиваюсь в его сторону и вижу, как поддетые ехидством голубые глазёнки скользят вдоль меня и останавливаются где-то на уровне моего паха, надёжно скрытого краем стола. Вот же зараза, а. — Да, открой, будь любезен. Тебе до окна ближе, а мне ещё из-под этой кукольной мебели выковыриваться полжизни. — Так уж и половину? — аккуратная бровь надменно взлетает вверх, пока Лёша откладывает обратно в коробку недоеденный им кусок и начинает по очереди облизывать каждый палец. Вот же стерва! Поджимаю губы и недовольно хмурю брови, а в это время Алексей натуральным образом издевается над моим самообладанием. Перестать смотреть на это форменное безобразие с сексуальным подтекстом сил у меня нет. И когда он успел стать таким? Откуда взялось в нём всё это мастерство провокационного соблазна? Я не понял… Он эти приёмы на ком-то там отрабатывал? Наклоняю голову к плечу и сверлю парня напротив задумчивым взглядом. Лёша на каком-то интуитивном уровне улавливает, что исходящие от меня вибрации кардинально изменились, и со звонким «чпок» резко вынимает указательный палец изо рта. Затем плавно меняется в лице, переключаясь с режима «о, да, папочка» на «я ничё не сделал, честно». И вот Алексей выпрямляется в спине и настороженно интересуется: — Что? — Ничего, — говорю и продолжаю смотреть с серьёзным подозрением. — Да что? — Да ничего, — пожимаю плечами и хмыкаю в ответ. — Ну, как это ничего, если я вижу, что чего? Я иронично улыбаюсь и, отодвинув пустую чашку в сторону, складываю руки перед собой. Лёша краснеет, потом бледнеет, хлопает ресницами в полном непонимании, а тем временем моя улыбка становится только шире. Мне нравятся буквально все его реакции на меня. Нравится видеть, как меняется его лицо, когда он полон радости, желания или же сомнений. Мне чертовски нравится его дразнить — вывод, который прошибает моё сознание, делая в нём сквозные дыры. Наше взаимодействие практически по любому поводу делает мой день ярче и насыщенней. Он нужен мне, потому что без него мне уже не так интересно всё происходящее вокруг; всё давным-давно надоело и опостылело. — Ты очень похож на мать, — говорю первое, что приходит в голову, лишь бы сменить тему. — Уж слава Богу, что не на отца, — фыркает Лёша и поднимается на ноги, чтобы открыть окно. — А мама у меня красавица. — Так и есть, — соглашаюсь. Он стоит ко мне спиной и не видит каким взглядом я провожаю каждое его движение. Оконная ручка легко поддаётся нажиму его руки, и створка открывается настежь, впуская свежий прогретый летним солнцем воздух. В этом золотистом свете Лёша кажется мне похожим на какое-то мифическое существо: ангел или демон — неважно, просто до одури привлекательный. Несколько волнистых светлых прядей выбились из хвоста на затылке и теперь падали ему на лицо, и мне так сильно захотелось провести пальцем по острой скуле на его красивом лице, чтобы заправить их за ухо. Лёша замирает лишь на мгновение, а потом оборачивается и окидывает меня пристальным взглядом. — Тогда, если я похож на неё, ты и меня считаешь красивым? — он наклоняет голову в ожидании моего ответа, а я понимаю, что когда один мужик говорит другому мужику, что тот красивый — это как-то не по-пацански. И что-то в этом меня определённо смущает, но я всё равно отвечаю ему: — Да. Он скрещивает руки на груди и приваливается задом к выступающему краю подоконника. Несколько минут мы просто молча смотрим друг на друга. Мне кажется, что сейчас он занят тщательным формулированием у себя в голове каких-то выводов на мой счет, потому что взгляд его был задумчивым и оценивающим. Я ему не мешал. Хотя это и не было самоцелью моего молчания, потому что на самом деле мне просто нечего было сказать сверх того, что уже только что было мной сказано. Нужно заканчивать эти посиделки, переходить к сути и валить как можно скорее, пока это не переросло во что-то более масштабное. — Так вот, — нарушаю тишину и отвожу взгляд в сторону, — по поводу твоего переезда. Олег в растерянности, ты же прекрасно понимаешь, что мы должны обеспечить твою безопасность. Здесь мы этого сделать не можем. — Я не хочу возвращаться, мне тут нравится, — Лёша упрямо поджимает губы и воинственно приподнимает подбородок. И я действительно понимаю, что отстаивать свои интересы — это важно и нужно, но не тогда, когда ты единственный наследник огромного конгломерата, который каждый норовит подмять под себя и разодрать на трофеи (в том числе и госструктуры, у которых мы как кость поперёк горла). — Мы можем заключить сделку, — предлагаю я, немного подумав. Уж коль меня сюда послали на переговоры, то будем договариваться, главное — не до конца уподобляться туристам на турецком рынке. — Сделку? — Да, — поясняю, — ты можешь остаться, если согласишься на пассивную охрану, плюс, на работу в компании. — А подробнее? — Хм, ну, что касается охраны: мы приставляем к тебе проверенного человека, он провожает тебя от пункта «А» до пункта «Б» незаметно, так, что ты его присутствие рядом вряд ли обнаружишь, но а вот он в свою очередь будет за тобой и твоим окружением следить внимательно и пристально. Лёша нахмурился, но неистово возражать не начал, что само по себе уже было почти победой. Не дождавшись ответной реакции, я монотонно продолжаю: — Что до работы в компании… Стоит ли говорить, что рано или поздно ты в любом случае должен будешь перенять бразды правления? Так лучше уже сейчас начать вникать постепенно во все процессы, получая за это хорошие деньги, к слову, чем через надцать лет с круглыми глазами нырять в бурлящий котёл, который видишь впервые в жизни. Так что это, я считаю, весьма логичный ход с заботой о твоём будущем. — О моём будущем? — переспрашивает Лёша как-то чересчур спокойно, а ведь я уже приготовился активно обороняться и пикироваться словами. — Да, о твоём будущем. — И кто будет меня всему учить? Отец? — Естественно, — киваю, так как другой вариант нами с Олегом даже не рассматривался. — Нет. Я напрягаюсь, думаю «ну, вот оно, сейчас начнётся». Однако продолжаю выжидающе смотреть на Алексея, ведь какое-то продолжение у этого вердикта быть обязано? — Я хочу, чтобы всему необходимому меня учил ты, — говорит на полном серьёзе Лёша и смотрит на меня с вызовом в глазах. — Так, значит? — Ага. — А если я не соглашусь? — у меня, между прочим, на этот счет очень много обоснованных сомнений. Я себе даже представить не могу, как каждый Божий день, пять раз в неделю, с утра до вечера провожу свои рабочие будни совместно с Лёшей. Это же… Ну, не для слабонервных точно, моей выдержки и силы воли на такие подвиги никак не хватит. Уж в этом смысле я реалист. — Тогда и я не соглашусь. Так что, Дима, тебе решать. Алексей Сегодня просто день откровений! Значит, я ему нравлюсь, уфф… Так, держи морду кирпичом, Алексей Олегович! Не время сейчас давить лыбу, как последний идиот, потерявший остатки разума от внезапного счастья. Я взрослый и уверенный в себе мужчина… который готов визжать от восторга, потому что Громов сказал, что я красивый… Да ёбушки-воробушки! Мысленно шлёпаю себя по щекам и прихожу в чувства, концентрируя всё своё внимание на внезапно замолчавшем Диме. А как он думал всё будет? Они мне с отцом условия свои нахлобучат, а я покорно всё проглочу и отправлюсь молча всё исполнять? Нет, не-а, не будет этого. Я уже сыт по горло их бесконечными правилами и обязанностями. В конце-концов, я свою жизнь не выбирал, мне её внаглую навязывают. И что они мне сделают, если откажусь? Вдруг вспоминаю про ждущего внизу Георгия. Пожалуй, Дима вполне может отдать ему приказ упаковать меня вместе с вещами и отвезти в кратчайшие сроки обратно в отчий дом. И вот, моё воинственное настроение немножечко сдувается и обмякает, потому что картина представшая перед глазами была весьма реальная — Громов на это вполне способен, а Гоша ему не откажет. Ну, это ещё не значит, что я сдамся без сопротивления! Хмурю брови активнее и грозно зыркаю на Диму. Он должен сейчас принять верное решение, в смысле такое, при котором мне не придётся покидать эту квартиру, повиснув на плече у Чернова. А тем временем мужчина моей мечты явно гневался на меня за то, что я поставил его перед выбором — играющие желваки и пульсирующая венка на лбу были явными тому свидетельствами. Ну ничего, эту неприятность мы переживём. — Ладно, — нехотя выдавливает из себя Дима и тяжело вздыхает, — хорошо, твоя взяла. И это абсолютная победа, дамы и господа! Я расплываюсь в довольной улыбке и, оттолкнувшись от подоконника бедром, с чувством победителя и чуть ли не пританцовывая иду к раковине. Пальцы свои я, конечно, знатно обсосал, но помыть их всё равно не помешало бы. Как оказалось, дразнить Диму с каждым разом мне нравилось всё больше и больше, особенно после того, как я понял, что он не может на меня не реагировать. Его ответные реакции на мои невинные провокации в его сторону мне откровенно льстили и грели измученное сердечко. — Ты наелся? — слышу в спину, пока вода с шумом льётся из крана, а я намыливаю ладони жидким мылом. — Ага, спасибо. Ты-то сам почему не ел? — Я не голодный, — проносится у меня над ухом раньше, чем я понимаю, что Дима покинул своё место и тоже подошел к раковине вслед за мной. Я оказываюсь полностью в его тени, потому что он загораживает собой свет от окна, и в подобии оцепенения замираю. Внезапно я чувствую его горячее дыхание на щеке, пока он протягивает руку вперёд и ставит пустую чашку на дно металлической раковины. Сердце испуганно стучит в груди, как сумасшедшее, отбивая громкий набат, и мне почему-то кажется, что Дима это слышит. Потому что он так близко сейчас, что, даже не соприкасаясь с ним, я всё равно ощущаю исходящее от него тепло. Оно разливается колючими мурашками вдоль позвоночника и заставляет жадно втягивать носом резко ставший вязким и густым воздух. — Я могу помыть посуду, — говорит, пока я стою неподвижно, как чертова статуя. — Ммм…? От этой близости у меня начинает плавиться мозг и я оказываюсь не в состоянии осознать, что он мне говорит. Надо как-то прийти в себя, надо что-то сделать, иначе он заметит и всё поймёт… Мысленно начинаю вспоминать стихи Есенина: «Уж крышку туго закрывают, Чтоб ты не мог навеки встать, Землей холодной зарывают, Где лишь бесчувственные спят. Ты будешь нем на зов наш зычный, Когда сюда к тебе придем. И вместе с тем рукой привычной Тебе венков мы накладем.» Так, вроде бы, помогает. Перед глазами у меня уже не пляшут пошлые сюжеты, зато призывно манит мрачное кладбище с пышными похоронами, что порядком остужает мой взвинченный донельзя настрой. А пока я мысленно декламировал стихи великого поэта, Дима потянулся к вентилю холодной воды на кране и перекрыл её, потому что после моего оцепенения она так и продолжала течь во всю Ивановскую. — Могу помыть сам, если отойдёшь, — повторяет Дима, всё ещё возвышаясь надо мной. — А, нет, пусть стоит. Я позже вместе со своей помою. Хватаю вафельное полотенце с крючка и наспех промокаю им руки, попутно пытаясь осторожно вывернуться и отойти в сторону. Расстояние между нами нужно было срочно увеличить, потому что от того, что я тут в полуобмороке задерживаю дыхание, у меня всерьёз начинает кружиться голова. Дима пятится и делает шаг назад, пропуская меня обратно к столу. Лица его я не вижу, потому что отчаянно пытаюсь на него не смотреть. Мне неловко и неуютно, потому что из нас двоих на решительные действия пока что готов явно только я один. А набрасываться с поцелуями на убеждённого гетеросексуала, как показывает практика, очень плохая идея. Несмотря на все знаки и реакции, Дмитрию Сергеевичу требуется ещё порядочно дозреть, ибо нет ничего хуже, чем моё дважды разбитое сердце. — Ладно. Вот так мы и стоим: он у раковины, я у кухонного уголка. Дима сверлит меня пристальным взглядом (мне даже видеть не нужно куда он смотрит, просто чувствую это кожей), а я монотонно и уныло собираю пальцем крошки со стола. Единственное, что сейчас не даёт мне вконец упасть духом, так это те маленькие шаги навстречу, которые сегодня вопреки всему он всё-таки сделал. Знаете, это всерьёз вселяет в меня надежду на то, что между нами всё ещё не так безнадёжно. Как там говорят… надежда не умирает, её убивают лопатой? — Ну, тогда, если мы всё решили, я поеду? Нахожу его лицо взглядом и не могу сдержать тихий вздох сожаления. Ну, конечно, он уедет. Что ему ещё тут делать, если возложенную моим отцом на его плечи задачу он по факту выполнил? Совершенно ничего. Тем более, что живёт он тоже загородом и в это время по обыкновению с дичайшими пробками на дорогах ему добираться домой часа два, не меньше. — Да, езжай. — Завтра приставлю к тебе человека. Зовут Константином, зайдёт к тебе познакомиться, — Дима помедлил, а потом добавил: — Ты телефонными номерами с ним обменяйся на всякий случай. О планах своих предупреждай его заранее, договорились? — Ну, может, не надо? — смотрю на него жалобно и строю бровки домиком. — Надо, Лёша, надо, — отвечает Громов и принимается раскатывать обратно свои собранные у локтя рукава. — На сквозняке не сиди, заболеешь. Он говорит мне это совершенно будничным тоном, словно забота о моём здоровье уже давно вошла в его привычки. Дима застёгивает пуговицы на манжетах, накидывает на плечи пиджак, а я опять вздыхаю, потому что мне совсем не хочется, чтобы он уходил. — Хорошо. — И есть не забывай. — Угу. — В понедельник буду ждать тебя в офисе, к девяти часам утра. — Понял. — Надень что-нибудь поприличнее, пожалуйста, — его взгляд снова задерживается на вырезе моей футболки, потом скользит ниже и я прямо вижу, как он впадает в глубокую степень задумчивости. — У тебя там пирсинг, что ли? — Где? — я непонимающе переспрашиваю, а когда до меня доходит, о чём он, то моментально густо краснею. — Ну, что-то типа того… — Типа того? — не отстаёт от меня Дима и продолжает всматриваться. — Так да или нет? — Да, — бросаю я ему в ответ и скрещиваю руки на груди, хотя особо что-то скрыть мне это всё равно не помогает. — Отец знает? — он поднимает голову и встречается со мной взглядом. — Нет. — И зачем? Мне почему-то кажется, что ему на самом деле хочется понять причину. Вот только отвечать ему на этот вопрос мне реально страшно. Если он так на беструсого Женьку отреагировал, то что будет, если я ему скажу, что сделал это, потому что у меня чрезвычайно чувствительные соски, и я ловлю кайф, когда их пощипывают и не только? Он же меня в асфальт закатает. — Акт самовыражения, — единственный безобидный ответ, который приходит мне в голову. — А нормальные соски нынче не в почёте? — ухмыляется Дима и застёгивает пиджак на все пуговицы. — Не занудничай, пожалуйста. Это красиво. — Хм, — он ещё раз окидывает взглядом мою грудь, а потом, задумчиво почесав пальцем подбородок, соглашается: — Возможно, в этом что-то есть. — Ага. — Отцу только не показывай, убьёт. — Да знаю я, — смеюсь в ответ, потому что образ взбешённого видом моих сосков отца тут же всплывает перед глазами. Дима смотрит на меня молча ещё пару мгновений, после чего коротко прощается и уходит, оставляя меня один на один с моими драгоценными маленькими победами этого дня. Ещё вчера я не мог даже подумать о том, что я ему действительно нравлюсь или что он может меня ревновать. Ещё вчера я кое-как учился жить жизнью, в которой не было места нам с ним вместе. Ещё вчера у меня не было даже маленькой надежды, только огромное разочарование и безответная любовь. А теперь я стою посреди прихожей и смотрю в закрытую за ним дверь, при этом счастливо улыбаясь как полный дурак. Я, наверное, действительно идиот, раз не собираюсь отступать. Но как бы там ни было, Дмитрий Сергеевич, что-то мне подсказывает, что у тебя больше нет ни единого шанса на то, чтобы ускользнуть от меня. Рыбка на крючке.