Не обмани

Алексей Хорошо, что летом ночи светлые. И хорошо, что единственное окно не зашторено. Потому что кондиционера в номере нет, а без него от этой адской духоты и умереть можно. Поэтому с окном нараспашку, поэтому с уютным, но не скрывающим особо ничего полумраком. При свете дня было бы все по-другому, но так более интимно, что ли. Так лучше расслабляюсь. А у него спина такая широкая и в позвоночной впадине совсем не видны позвонки. Носом в неё утыкаюсь где-то на уровне лопаток и блаженно жмурюсь, глаза закрывая на мгновение. Он пахнет гелем для душа и уже привычными мне лесной хвоей и терпким мускусом, от которых у меня так сладко под той самой ложечкой, которая на ложку-то и не похожа вовсе. Открываю глаза и скольжу затуманенным взглядом вдоль его позвоночника вверх. Туда, где трапециевидная образует покатый подъем, соблазнительно соединяя плечо и свод шеи. И невольно залипаю, залюбовавшись этим широким размахом сильных плеч. Он размеренно дышит животом, на котором держу руку, и не шевелится. Теперь мне вдруг обиженному кажется, он всерьёз решил уснуть. Вот так, пока я в его постели, пока так близко, что его_моё тепло обжигает нас обоих. От этого хочется прижаться ещё теснее, вжаться кожей в кожу, впиться колючим сорняком в живое и горячее, оплести жесткими стеблями и сдавить белые кости до громкого хруста. Мой. Хочу, чтобы был только моим. Потому что так давно люблю, что уже и не помню себя без этого чувства внутри. И подрагивающими кончиками пальцев скольжу вверх, зарываясь ими в жесткие завитки на его груди. Нравится он мне сильно этой своей волосатостью. Я-то на его фоне вообще, что та курица общипанная. Растёт три волосины возле каждой ареолы, которые исправно раз в неделю выщипываю, потому что ну ни туда, ни сюда… Смешно, ей-богу! А он, наоборот, такой весь махровый, что так и хочется в эти волосы лицом зарыться и не дышать, пока не отпустит от этого накрывающего с головой дебильного умиления. Большой плюшевый медведь. Хихикаю тихо в унисон своим пьяным мыслям и утыкаюсь лбом ему в спину, когда Дима тяжело вздыхает и говорит: — Ты спать собираешься или так и будешь волосы мне на груди пересчитывать? — Это реально нереально, — отвечаю всё ещё посмеиваясь, но не от мыслей в голове, а теперь уже от его комментария. — Что? — неловко оборачивается. Смотреть ему на меня из-за плеча неудобно, а я задачу Громову совсем не облегчаю. Прижимаюсь улыбкой к выпирающей кости на лопатке, и веду ладонью плавно вниз. Оглаживая изгибы оплетающих чужую грудь мускулов, спускаюсь к солнечному сплетению и мажу пальцами в сторону пупка. — Все твои волоски пересчитать нереально, говорю, — и он ловит мою руку за запястье где-то в сантиметре от резинки своих боксёров. Переворачивается на спину и свободной рукой меня за плечи обхватывает, чтобы после по-хозяйски притянуть ближе к себе и сравнять этим нашу с ним разницу в росте, а заодно, чтобы лучше можно было разглядеть блестящие глаза в полумраке. А я никогда ещё не был к нему настолько близко. У меня сердце от неожиданности происходящего проделывает в груди кульбит за кульбитом и бешено заходится в счастливых припадках где-то в самом горле. И не могу от него глаз отвести. От почерневшей радужки, на дне которой не перестают плескаться никак не дающие мне покоя искры озорства, иронии и ещё чего-то более глубокого и томного, о чём думать сейчас даже боюсь. От искривленной перегородки на носу, глядя на которую мне одновременно и досадно от того, что какой-то мудак когда-то давно разбил Димке нос, и трепетно, потому что этот якобы недостаток делает его лицо ещё более мужественным, добавляет ему приличную горсть дерзости и ещё щепотку бунтарства. От сомкнутых губ, уголок которых то и дело еле заметно вздрагивает в старательно сдерживаемой улыбке, и мне так хочется коснуться его своими губами… Что не сдерживаюсь уже. Меня тянет к нему, словно чертовым магнитом. И будто бы все электроны внутри разом посходили с ума, заставляя меня покорно тонуть в этом вихре из квантового возбуждения. Это физика на грани фантастики, от неё сносит крышу с полуоборота и засыпает образовавшиеся руины разноцветным конфетти с блестками. Того и гляди заискрится электричеством на кончиках пальцев, которыми скольжу по голой коже, прочерчивая линии дуг чужих рёбер. Или замурашится сотней маленьких щекочущих иголок вдоль позвоночника, когда в губы мне прерывисто выдыхает и следом имя моё произносит: — Лёша… Говорит, не моргая почти и прямо смотря в мои такие же слегка приоткрытые глаза. Словно я могу быть пьян ещё сильнее, чем часом ранее. Но Дима доказывает мне, что ещё как могу, чёрт возьми. Потому что пьянею и плыву в мир розовых пони от того, как целует. Вздрагиваю в крепких руках, когда языком проводит по моим губам, медленно, будто испытывая меня мучительной лаской. И не могу сдержать стон удовольствия, когда исследует мой рот со свойственной ему уверенностью, когда углубляется своим языком в поисках затаившегося моего. А потом прижимаюсь к его бедру пульсирующим членом, сквозь такие лишние сейчас пижамные штаны и слипы, пока его пальцы жадно вжимаются в мою ягодицу, наверняка, оставляя на коже синяки. И когда языки наши сплетаются в игривом ритмичном танце, когда дыхание смешивается и его ментоловый вкус становится моим, он подхватывает за бедро и перекидывает мою ногу через себя. И я не против, я уже плыву, медленно покачиваясь на волнах затапливающего меня с головой возбуждения. Он почти выпивает моё дыхание до последней капли и на грани потери сознания я вынужденно отрываюсь от его влажных губ, чтобы судорожно схватить приоткрытым ртом как можно больше воздуха, наполняя им опустевшие лёгкие. И, не глядя, шепчу куда-то в потолок, как в бреду: — Господи Боже, Дима… Делай со мной что хочешь и ещё немного больше, только не останавливайся. Ни за что и никогда. Никогда. Я уже и не мечтал, не смел надеяться. Эта реальность куда круче всего того, что я когда-то мог себе представлять. Потому что Дима сейчас в самом деле приподнимается на руке, чтобы дотянуться губами до моего подбородка. Прижимается ко мне животом к животу и проводит влажным языком по острой линии нижней челюсти, целует в шею и за ухом, спускается ниже и всасывает кожу, оставляя алеющую отметину, чтобы тут же зализать её порывисто и страстно. И я подставляюсь, запрокидывая голову и открывая шею, наслаждаюсь его щедрыми ласками, потому что мне нравится так: нежно губами по кадыку, до мурашек мокро языком от него вниз и зубами подхватывая кожу на выпирающей ключице. Пока он ладонями скользит по моей спине вверх и, подцепив край футболки, задирает его до самых лопаток, а потом стягивает через голову, оставляя меня по пояс голым. И мне внезапно становится страшно, потому что я очевидно не женщина. Опускаю голову и смотрю на него напряжённо, выжидающе. Затаив дыхание, наблюдаю за тем, как Дима скользит лихорадочным взглядом по моей плоской и гладкой груди. Как поднимает руку к моей яремной ямке, оглаживает горячими длинными пальцами еле проглядывающие грудные мышцы, замирает у проколотых сосков и цепляет подушечками пальцев бликующую в полутьме металлическую штангу с шариками на концах. А потом утыкается носом мне в грудину и делает шумный глубокий вдох: — Какой же ты красивый, — выдыхает ртом мне в солнечное сплетение, пока я прогибаюсь в спине и отклоняюсь назад, потому что пальцами сминает пирсинг на правом соске, легонько тянет и выкручивает серёжку так, как ему хочется, а меня от этого словно электрошоком прошибает до кончиков поджатых пальцев на ногах, до сбившегося дыхания, до сорвавшегося с губ громкого стона, который не в силах в себе удержать. И снова вздрагиваю, когда губами второй сосок накрывает, так влажно и горячо, всасывая его вместе с серьгой и языком с ней во рту играя, дразня, цепляя зубами и сводя меня с ума окончательно. Разбивая мои последние сомнения вдребезги, потому что вид обнажённого мужского тела, мой вид его совсем не отпугивает. От этой мысли снова расслабляюсь в его руках, делаюсь податливым и мягким, как талое мороженое. Мягким вверху и намного тверже ниже пояса. Там, где мой возбужденный член уже, наверное, насквозь промочил и трусы, и даже штаны. Чему доказательством служит мокрое темнеющее пятно на натянутой вокруг пульсирующей плоти ткани. — Я так сильно хочу тебя, — моё признание смешивается с жалобными всхлипами. И я вдруг осознаю, что достиг той стадии, когда готов просить его и умолять, чтобы коснулся меня именно там. Чтобы приласкал своей рукой так, как я давно мечтал. Совсем нет сил терпеть, потому что уже давно на пределе, потому что от того, насколько сильно я его хочу, мне уже даже больно. — Пожалуйста, Дима, — тяну охрипшим голосом, прижимаясь губами к его губам, когда поднимает голову, и цепляясь в его плечи дрожащими пальцами, пока его собственный член каменным стояком упирается мне между жопных полушарий. Он улыбается и медлит, крепко обнимает одной рукой за талию и ухватившись другой за тазовую кость справа намеренно заставляет меня ёрзать у себя на бёдрах, так, чтобы теснее промежностью к его члену в боксерах. А у меня уже совсем ум за разум, я теряюсь во времени и пространстве. Не понимаю, кто я, где я, знаю только, что состою из одного сплошного «хочу». Ещё немного и либо умру от гипервентиляции и сводящегося с ума желания, либо кончу от всех этих его движений и игр с сосками прямо в многострадальные трусы, которые ко мне уже прилипли спереди, наверное. И вдруг чувствую его руку на своём животе. В томном предчувствии прерывисто вздыхаю и закусываю губу, когда пальцами задевает сразу две резинки и приспускает их вниз, помогая выбраться моему уже порядком настрадавшемуся в ожидании дружочку. Пару мгновений смотрит на него, а я не дышу. Нет, ну понятное дело, что член, как член, ничего необычного. Другое дело, что Дима раньше никогда чужие мужские детородные органы в руке не держал. И теперь, возможно, мысленно прикидывает, а сможет ли он это сделать вообще. Я стараюсь не скулить, хотя очень сильно хочется, потому что терпеть уже совсем невмоготу. Такое ощущение, что яйца сейчас просто взорвутся, если я немедленно не достигну разрядки. И вот Дима, будто бы решившись, выдыхает медленно и обхватывает пальцами мой стояк. А у меня всё… У меня в голове тут же Аве Мария в исполнении дружного хора церковных мальчиков. Мурашки по коже табунами бегают туда сюда и обратно, волосы по всему телу дыбом встали. Причём даже там, где исправно лежали пластом все восемнадцать лет до этого. Это же его пальцы сейчас на моем члене, Господи! Это же мечта всех мечт! Это же можно прямо сейчас кончать и помирать молодым! Шумно вбираю носом воздух и стараюсь держаться из последних сил, потому что зрелище передо мной настолько впечатляющее, что немудрено и скорострелом прослыть. А Дима смотрит завороженно на мой член и ласкает его так, как я уверен, делает это самому себе. Подушечкой большого пальца размазывает выделившуюся смазку по потемневшей от перевозбуждения головке и начинает ритмично двигать рукой, теснотой своего кулака доводя меня до блаженного безумия. И когда резко замедляется, сдавливает у основания, я лишь протестующе мычу в его губы, тут же накрывшие мои в порывистом и страстном поцелуе. Но я же почти! Я же уже вот-вот! Не хочу ничего пережидать! Дай мне моё! Хватаю его за плечи и прижимаюсь к нему животом так тесно, как только это возможно. Кусаю губы и сам двигаю бёдрами, упрямо выстанывая все свои невысказанные протесты ему в рот. А он лижет меня протяжно в ответ, языком ведя по губам, и вдруг начинает снова эти свои движения рукой на моём члене. А когда он ускоряется, то и дело задевая и слегка прокручивая в кулаке головку, мне в каких-то два счета и вовсе крышу сносит. Оргазм вырывается неудержимой энергией из собравшегося в паху напряжения и цепью электрических разрядов проносится вдоль позвоночника и прямиком в мозг, взрываясь там миллиардом ярких разноцветных огней. И я даже, кажется, кричу в процессе что-то похожее на «Господи Иисусе, да!», пока крепко прижимает меня к себе и целует в покрытую испариной шею. Не соображаю ничего уже совершенно точно, не слышу, не вижу, потому что глаза усталостью закрыло. Только чувствую, как ещё несколько раз по члену моему рукой проводит, размазывая по нему горячее и словно выжимая остатки. Чувствую его улыбку на виске, когда без сил опускаю голову ему на плечо и утыкаюсь носом в шею. Смешно ему там что-то, бубубу… Отомщу ему… Вот сейчас только отдохну, дыхание переведу, глаза открою и… Дмитрий И он уснул. Пьянь мелкая. Сам спустил, забрызгав мне все волосы на груди, и ушёл в полный отрубон. Сижу, значит, одной рукой придерживаю спящее тело, второй держу Лешкин погрустневший член. Се ля ви, блять. Делать нечего. Перекладываю Алексея на постель рядом, а тот сопит в обе дырки и чуть ли не пузыри пускает. Надо же, как притомился. Улыбаюсь собственным мыслям и осторожно сметаю с его раскрасневшегося лица налипшие пряди. Дальше, как на автомате, выполнение по пунктам всех необходимых действий. Обтереть парня тёплым влажным полотенцем, натянуть ему обратно трусы со штанами до пупка, укрыть пододеяльником, затем пойти самому ополоснуться в душе под холодной водой и сбить уже наконец-то это болезненное напряжение в паху. Хотя бы так, ибо дрочить в одиночку после «такого», как-то совсем тоскливо и невесело. А потом снова забраться в постель и постараться уснуть. Что никак мне не удавалось несколько часов к ряду, потому как в голове снова и снова прокручивались воспоминания о случившемся. Отрицать бессмысленно, у меня на Лешу не просто стоит из-за какой-то там надуманной физиологии, мне его дико хочется, до боли в яйцах и зубовного скрежета. Вот так озарение в сорок два года. Это вам не внезапно понять в середине жизни будучи заядлым кофеманом, что оказывается существует ещё и какая-то там матча, от которой бодрит не хуже. Мой случай намного посерьезней будет. Я же до сих пор помню, как ощущался его член в моей руке. И я бы дошёл до конца, более, чем уверен в этом. Мне каждая клеточка его тела кажется родной и заласкать охота каждый миллиметр бледной кожи просто до зуда в ладонях. И как же мне доставило смотреть на то, как он кончает от моих рук. Смотреть, не мигая, как жадно хватает ртом воздух и мелко дрожит в моих объятьях, рассыпаясь искрами вспыхнувшего удовольствия, а у меня от этого вида дыхание перехватило и мурашками шибануло вдоль позвоночника. Возбуждение до сих пор чувствуется на кончиках пальцев и окутывает насквозь пронизанным запахом секса и наших тел воздухом. И как же было охуенно просто поддаться этому чувству и не думать больше ни о чем. Ни о том, что я не гей или о том, что у нас разница в возрасте почти двадцать пять лет, и уж тем более о том, что отец Леши мой самый лучший и близкий друг. В те минуты существовали только «мы», а весь прочий мир разом ушёл на второй план со всеми своими проблемами и сомнениями. Но я уже знаю, что груз этих сомнений снова обрушится на мои плечи утром нового дня. И придавит ли к земле с концами — вот в чем вопрос. И я также знаю, что от Леши не откажусь, не смогу, только не после того, что между нами произошло. Он и раньше был мне дороже всего, что у меня есть, а теперь стал и вовсе бесценным. Хочу, чтобы был моим всегда и хочу, чтобы всегда хотел быть со мной. Понимаю, что эта проснувшаяся во мне жадность ни к чему хорошему не приведёт, но поделать ничего с собой не могу. Слишком много его уже внутри моей головы, не могу перестать думать о нем. Да и в сердце моем тоже один только он, никого там раньше отродясь и не было. И отпирайся, не отпирайся, а себя не обманешь. Если всё это и есть любовь, то я люблю его до безумия. И когда-нибудь обязательно ему об этом скажу. Знаю же, что он это услышать от меня хочет уже очень давно. Это я все торможу с ответами и решениями, во всем с Лешкой торможу, будто рядом с ним башка совсем не работает. Надо бы к невропатологу сходить провериться, может, это не из-за пацана совсем, а старческое вообще? Пусть пропишет мне таблетки или уколы какие, для улучшения мозговой деятельности. А то так делов наделаю, пиздец. С такой-то потерей бдительности и полнейшим отупением.