Не обмани

Алексей Дима с голой задницей стоит у раковины в ванной комнате моего номера и стрижет триммером щетину на лице. Одной рукой на керамический бортик опирается и подбородок вверх тянет, в зеркало на себя посматривая. А я хожу по комнате с носками в руках и уже в пятый раз их то снимаю, то надеваю, всё никак не успокоюсь. И искоса за ним наблюдаю украдкой. Смотрю и не верю, что всё у нас так… Наконец-то сложилось? И всё будто бы естественно и правильно, словно так и должно было быть. Как будто он всегда был рядом, просто уходил ненадолго, а теперь вернулся. И то, что я этим триммером себе яйца брею, его совсем не смущает. Хотя и выбора у него особо-то и не было, я же Диму обратно в его номер не пустил, чтобы подольше нам вместе побыть ещё. Сам сходил ему за одеждой и туфлями, вещи на край своей кровати положил, обувь на пол рядом поставил. Вот теперь жду, как из ванной выйдет. Только бы на него снова не наброситься. Потому что мне планку реально срывает, когда он рядом со мной оказывается. Это, знаете, как не есть сладкое четыре года не потому, что ты его не любишь, а потому что просто тебе его не давали. А потом однажды оставили тебя возле огромного ящика со всевозможными конфетами и говорят «ешь». Вот так просто, бери и ешь сколько влезет. А ты несчастный и не знаешь, каких объемов должно быть это самое «сколько влезет», потому что с голодухи тебе кажется, что твой желудок вообще безразмерный и в него поместится вообще всё. Весь этот ящик целиком и ещё, примерно, столько же. И ты готов есть без остановки, потому что тормозов не чувствуешь, потому что до бешенства в глазах и слюней на подбородке хочется. Одичал ты совсем, Алексей Олегович, аж самому страшно. Держи себя в руках, Христом-богом молю… Жмурюсь, глаза закрывая на мгновение, и стараюсь привести мысли в порядок. Только слышу, как триммер замолкает, за ним шум воды из крана, а потом и вовсе тишина. Прислушиваюсь и жду. Крепко сжимаю носок в пальцах и замираю, когда дверь в ванную с приглушенным скрипом открывается. Не глядя в его сторону даже, знаю, что стоит и смотрит на меня. Сглатываю нервно, делаю подряд несколько глубоких вдохов и на последнем выдохе глаза открываю. Взглядом цепляю его потемневшую радужку, пока рассматривает меня и еле заметно улыбается. О чем он там думает, кто его знает. Сказал бы уже вслух что ли, чтобы я догадками разными не мучился. — Я одежду твою принёс, — говорю ему, и Дима тут же взгляд свой на стопку вещей рядом переводит. — Вижу, спасибо. Громов отлипает от дверного косяка и в чём мать родила идёт к своим вещам. Стараюсь не пожирать его взглядом совсем уж откровенно, в сторону от него намеренно отворачиваюсь и хмурюсь. Подумает ещё, что я озабот какой-то. Набрасываюсь на него постоянно, что вчера, что сегодня утром. Как будто мне от него только это и нужно. А я просто по теплу его ужасно соскучился и от этого мне хочется постоянно быть к нему как можно ближе. Каждую минуту каждого дня. Но сказать об этом не решаюсь сам, отчего-то признаваться в таком мне стыдно. — О чём думаешь? Спрашивает меня вдруг, а затем резинкой своих боксёров по коже на животе звонко шлепает и за брюками на кровати тянется. — Да так, — вздыхаю и провожаю взглядом его движения. — Не предполагал, что скажу это, но мне уезжать отсюда совсем не хочется. — Понравился город? — улыбается и молнию на ширинке застёгивает. — Города я и не видел совсем. Скорее мне понравилось, какие здесь мы с тобой. Его пальцы замирают над рубашкой, и он вновь ко мне поворачивается, наверняка взглядом сейчас глаза мои ищет. А у меня в них грусть, печаль, тоска и из-за этого я их прячу, рассматриваю то голую ступню свою, то застарелые царапины на ламинате. — Посмотри на меня, — просит мягко и голос его по коже моей ласковым бархатом скользит, обволакивает. Отрицательно мотаю головой и губы поджимаю, а он мне опять: — Лёша, посмотри на меня, пожалуйста, — и для надежности подходит ближе и напротив меня останавливается. Ну вот, что я за дурак такой, веду себя как капризная барышня… Аж самому тошно. А Дима будто чувствует, как у меня на душе кошки скребут. Вздыхает и передо мной на колени опускается, руки мне на бедра по бокам кладёт и пальцами еле заметно сжимает. Внимание привлекает к себе. Будто моё внимание вообще может быть чем-то или кем-то другим занято, когда он рядом. Невозможно же такое совершенно. — Послушай, мы с тобой толком так и не поговорили, хотя я планировал, но… В общем сложилось всё немного иначе, — он снова улыбается, только теперь уже как-то игриво, будто в эти слова вкладывал куда более глубокое значение. Вкладывал в них как минимум воспоминания о прошлой ночи и сегодняшнем утре. — И всё же поговорить определённо точно нужно. — Да, — вздыхаю и мажу взглядом по его губам, — нужно, — и так целовать его хочется, что соображаю с трудом. — Ты не должен переживать о том, что по возвращению в Санкт-Петербург всё закончится, потому что я не хочу, чтобы это заканчивалось, — он качает головой и крепче сжимает пальцами мои бёдра. — Не буду говорить, что знаю, что будет дальше — я действительно в душе не ведаю, что делать со всеми «но», которые сводили меня с ума ещё день назад. И я всё ещё считаю, что слишком стар для тебя… — Но это не так! — хмурюсь и пытаюсь ему возразить, однако Дима не даёт продолжить. Кладёт ладонь мне на щёку и большим пальцем губы зажимает. — Погоди, дай договорить, — просит и тяжело вздыхает. — Так вот… Я, примерно, догадываюсь из-за чего ты оказался у моей двери вчера. И чтобы это не повторилось в будущем, я хочу сейчас озвучить тебе две, как мне кажется, важные вещи о себе, которые ты должен будешь сегодня уяснить. Первое — я не трахаюсь со всеми подряд. Беспорядочный секс мне не интересен, и я умею себя контролировать. Мне уже далеко не пятнадцать, чтобы перевозбуждаться при виде сисек, а потом столбы на улицах членом сносить в попытках эти сиськи догнать. Это понятно? — Спрашивает и по скуле костяшкой пальца меня гладит. — Да, это понятно, — киваю и чувствую, как краснею до самых кончиков ушей. Это он всё из-за моего вчерашнего пьяного заявления по поводу Валечки, которая в ресторане на него так и вешалась. Господи, как же стыдно-то, а! Буквально кобелём его обозвал, к слову, на что Дима на удивление тактично промолчал. Вот это ты молодец, Алёшенька, вот это ты учудил, так учудил, ничего не скажешь… — И второе. Я не занимаюсь сексом по дружбе, по-братски или из жалости. То, что было между нами, исключительно взаимно, Лёша. И я очень хотел бы это повторить, если ты, конечно, тоже будешь не против, — и улыбается сидит. Улыбкой этой своей меня с ума сводит. Взаимно, говорит, было. Боже-е-е-е! — Конечно, я буду не против! — восторженно бросаю прежде, чем подумать о том, как, наверное, смешно выгляжу в этот момент со стороны. Ну просто довольный маленький щенок с горящими двухсотвольтными лампочками-глазами полными любви и необъятного обожания. Только задорно виляющего хвостика на жопе не хватает. И плевать, ПЛЕВАТЬ! Буду его щеночком, ему же нравится! Нравится ведь? Да? ДА? Бросаюсь в его объятья, висну на шее и, наконец-то, жадно целую в губы. Присасываюсь похлеще осьминога с его щупальцами и с кровати прямо ему на ноги сползаю. А он хрипит и отвечает на поцелуй сквозь еле сдерживаемый смешок. Веселится, забавно ему. Руками сильными меня к себе прижимает и целует, целует. До головокружения и дрожи в коленях шаловливым языком своим меня доводит. В отместку всасываю его нижнюю губу и легонько покусываю, пока Димка пальцами ягодицы мои мнёт и сильнее в себя вжимает, когда начинаю ёрзать на нём от нетерпения. И только внезапный стук в дверь номера смог нас остановить. Сидим вдвоём на полу раскрасневшиеся, горячие, дышим часто. А за дверью вдруг знакомым басом: — Алексей, ты у себя? Гоша? Черт, Гоша! Завтрак же, точно! А мы тут немного задержались. — Д-да! — поспешно кричу в ответ, когда стук в дверь повторяется. — Громов не у тебя случайно? В номере его нет. Таращусь испуганно на Димкино лицо перед моим носом и на его заметно поспешное отрицательное качание головой. — Нет, нету! — снова кричу Георгию, который уже дверную ручку вниз успел опустить. Вот-вот и дверь откроется. А у нас с Димой совместная паника по этому поводу. И даже то, что несколькими минутами ранее у обоих успело встать, теперь уже обратно вниз оседает. — Я зайду? — Нет! — ору, как резаный, и двумя руками за Димкину голову хватаюсь, как за спасательный круг. «Скажи, я ушёл куда-нибудь», шепчет мне Дима куда-то в шею, пока я, подобравшись всем телом в образе суриката, сосредоточенно мониторю небольшую прихожую за его спиной. «Куда?!» шиплю ему в ответ и следом уже поспешно кричу мужчине за дверью: — Гоша, я не одет, прости! Громова не видел, но поищи его в вестибюле. Может, он там вай-фай ищет? — Вай-фай? — слышится озадаченное бурчание. — Да, вай-фай, Гош! Интернет! — припечатываю под одобрительные кивки Димы и устало фыркаю, сдувая упавшую на лицо длинную челку. — Ладно, пойду там ещё посмотрю… Алексей, ты к завтраку, смотри, только не опоздай. — Да, сейчас спущусь, ага! А когда за дверью материализуется тишина, мы с Громовым почти что одновременно выдыхаем. Вот так вот, чуть было не попались! Утыкаюсь лбом Димке в плечо и глаза прикрываю устало. — Лёш, нам в самом деле нужно собираться и выходить, — слышу в его голосе нотки нескрываемого сожаления и радуюсь этому, как дурачок. В шею его кусаю, а он шипит в ответ и со смехом за полужопие меня щипает. — Давай, ты покусаешь меня позже? — Обещаешь? — отстраняюсь от него ненамного, чтобы иметь возможность заглянуть в глаза. Его губы зеркалят мои и растягиваются в такой же лукавой, предвкушающей улыбке: — Да, — говорит, — а потом я тебя, — и в подбородок меня целует, нежно цепляя кожу на нём зубами. — Ммм… Обязательно! Дмитрий В итоге, всё-таки опоздав к завтраку, мы всё же умудряемся как-то догнать график и доделать намеченное ранее. Выселение из отеля прошло и того быстрее, и возвращая администратору ключ от своего номера, я даже почувствовал какую-то ностальгию. Кто бы мог подумать, что Красноярск со своей тихой и размеренной жизнью сможет стать для нас с Лёшей своего рода отправной точкой? Я вот совершенно не догадывался о таком исходе нашей с виду обыденной командировки. И что дальше? Плыть по течению? Наверное, это всё, что я сейчас могу. Девять часов перелёта с пересадкой в Москве проходят в относительно спокойном режиме. Мы с Лёшей, как и до этого, сидели рядом, а вот Гоша… Георгий на этот раз расположился на одном ряду с нами, только через разделяющий нас проход. И нам с Алексеем пришлось соблюдать особо тщательную конспирацию, чтобы не вызвать ненужных подозрений у бдительной охраны. И даже с учётом этого Лёша умудряется «замёрзнуть» в полёте и укрыться пледом, якобы ненароком накрыв им и меня по пояс. Я же каким-то чудом удерживаю невозмутимое выражение на лице, когда в середине нашего перелёта Лёшины тёплые пальцы под пледом крепко сжимают мою ладонь. И мы ведём себя вроде бы как обычно. Только Лёша мне чаще прежнего улыбается, когда взгляды наши мимолётно встречаются. А я стараюсь незаметно, но всё же задерживаться возле него подольше. То в салоне самолёта потянувшись за журналом, касаюсь плечом его плеча, то, когда забирает багаж с ленты после того, как приземлимся, перехватываю у него из руки чемодан, скользя пальцами по тонкой кисти. А потом, когда мы уже идём по вестибюлю аэропорта и включаем свои телефоны, начинается какой-то пиздец. Пока я просматриваю шквал из уведомлений о новых сообщениях и непринятых звонках, Гоша уже отвечает на очередной звонок. Слушает кого-то внимательно, потом бледнеет, сводит брови к переносице и находит меня глазами. Я прямо-таки вижу по его лицу, что всё хуёво. Не знаю ещё, что именно случилось, но моментально понимаю, что дерьмом сейчас придавит основательно, при чём по самую макушку. Гоша коротко отвечает кому-то и тянет мне свой телефон: — Босс, это Анатолий, не мог до нас дозвониться, пока мы были в полёте… Я не дослушиваю его до конца. В каком-то нервном нетерпении забираю из его руки телефон и прикладываю динамик к уху. — Слушаю. — Дмитрий Сергеевич, слава богу! У нас ЧП, Олег Борисович в реанимации! — в голосе Анатолия слышу панику и откровенный страх. Пластик смартфона заметно скрипит в моих пальцах, когда после услышанной новости сжимаю его сильнее. — Насколько тяжёлое состояние? — спрашиваю, а Лёша рядом уже тоже меняется в лице и с обеспокоенным взглядом пытается прочесть что-то по моим глазам. — Дим, это отец? С ним что-то случилось? — шелестит он хриплым шепотом, но я лишь крепче сжимаю его за локоть свободной рукой, пока выясняю все интересующие меня подробности. — Состояние стабильно тяжёлое, он без сознания, множественные травмы в результате автоаварии. — С ним был кто-то в машине? — Да, охранник. Так, нужно узнать кто именно. Этого парня можно сразу исключить из списка подозреваемых, вряд ли он из разряда самоубийц. — Кто? — Валентин. Был за рулём и умер на месте, — чеканит Анатолий. — Наши спецы уже проверили машину. — И что? — Подстроено. Неисправная тормозная система, влетели на скорости в барьерное ограждение на повороте. — Я понял. Всю охрану Ягельского сменить. Позвони Зурабу, пусть пришлёт своих ребят в больницу. Позаботься об активах компании и о личных счетах, всё по протоколу, Анатолий, и без паники, — твёрдо добавляю, надеясь на то, что моя уверенность в голосе немного отрезвит растерявшегося помощника. — Когда вы приедете? — Позже. Сначала Алексей, всё остальное потом. — Я вас понял, Дмитрий Сергеевич. Буду на связи, по итогам отчитаюсь. Завершаю звонок, не прощаясь, и отдаю телефон Гоше. А он тем временем, уже смекнув что к чему, коротко спрашивает: — Кедр? — Кедр, Гоша. Отвезёшь Алексея, я, как разберусь, постараюсь тоже приехать… — Нет! — Лёша дергает меня за плечо, больно вцепляясь в него пальцами, и мне приходится повернуться к нему. — Никаких в жопу кедров! Что с отцом?! Смотрю на него и вдруг осознаю, насколько сильно всё в миг переменилось. Теперь всё не важно становится, кроме одной единственной жизни — его. Вся романтическая пелена растворилась в ворохе обрушившихся на наши головы проблем. И я не знаю, что будет теперь с нами дальше. Не то, чтобы завтра, а даже через час. — В реанимации, но жив, Лёша, — беру его за плечи и легонько встряхиваю, когда краска сходит с его лица. — Жив! Слышишь? Всё будет хорошо, я обещаю, — говорю и сжимаю пальцы крепче, чтобы придать своим словам весомость и силу. А у него губы дрожат и глаза заблестели. Он бормочет еле слышно: — Нет… Не поеду, — мотает головой и упрямо поджимает губы. — Лёша… — Нет! — перебивает меня и смотрит с таким нескрываемым страхом, заглядывая мне в самую душу, что у меня в груди невольно всё раз за разом переворачивается. — Ты не можешь знать… Ты не знаешь! Я не поеду без тебя. Не поеду!