Не обмани

Алексей Целый день по дому и огороду ходить в ветровке — это вам не шутки, лето же. Поэтому, исправно помучившись около часа, я всё-таки пошёл искать, во что бы мне можно было переодеться. На первом этаже в спальне с фиолетовыми шторами, я ожидаемо обнаружил женские платья в шкафу. Как-то сразу по внешнему виду вещей я определил их в собственность баб Веры, уж больно они были стариковского фасона. Помимо этой комнаты, кухни, зала и ещё одной гостевой спальни на первом этаже больше ничего не было. И поскольку в крохотной гостевушке размером четыре на три метра вещей вообще никаких не водилось (только куча вязаных шерстяных носков в комоде, выполненных во всевозможных цветовых сочетаниях и орнаментах), я сделал вывод, что пользовались ей крайне редко и вряд ли эта комната принадлежала Громову. Из прихожей на второй этаж вела деревянная лестница в один пролёт, проём которой наверху был наглухо закрыт горизонтальной откидной напольной дверцей. Мне пришлось изрядно попыхтеть, прежде чем она мне поддалась, и только после этого я смог продолжить свой осмотр. Второй мансардный этаж разделял на равные половины небольшой узкий коридор, образуя ещё две комнаты. Одна из которых, судя по всему, служила хозяевам дома чердаком и в ней хранился всякий ненужный старый хлам, а вот другая… Я как-то сразу понял, что это комната Димы. И на эту мысль меня натолкнула отнюдь не большая кровать, занимающая почти всё пространство. А две маленькие фотографии в незамысловатых серебристых рамках, стоящие на комоде. На одной из них Громов с моим отцом молодые и беззаботно улыбающиеся, облачённые в чёрный и малиновый пиджаки соответственно, в лакированных туфлях и с золотыми цепочками на шее, крепко обнимают друг друга за плечи и позируют на фоне внушительных размеров черной Шевроле Тахо. Господи Боже, да я поклясться готов, что Саша Белый со своей бригадой в одноименном фильме рассекал на точно такой же тачке! — Хах, — улыбаюсь и со вздохом тяну: — Бандюки, вы мои, бандюки… Когда взгляд падает на вторую фотографию и сердце пропускает один удар. На снимке я. Совсем ещё подросток, кажется, на фото мне лет четырнадцать не больше. Сидя на подоконнике, худощавый, с осунувшимся лицом и огромными, широко распахнутыми глазами, я задумчиво смотрю куда-то вдаль. Но я совсем не узнаю окружающее меня место, какое-то невзрачное серое здание… И что на мне надето? Очень похоже на больничную одежду. Стоп! Это же сразу после похищения, я тогда около недели провалялся на каких-то капельницах в городской поликлинике, ежедневно общаясь с психологом. До тех самых пор, пока отец не забрал меня домой, окончательно убедившись после всех обследований, что его сын абсолютно здоров. Не лучший мой внешний вид, если честно. Если не самый хреновый и тем не менее… Дима сделал это фото украдкой и получается, что целых четыре года, держал его на виду. В качестве чего? Напоминания? Две фотографии, одна продолжение другой, как причина и следствие. Причина — их с отцом криминальное прошлое и бизнес, который они вдвоём построили; следствие — похищенный и чуть было не убитый подросток. Теперь мне становится понятнее Димкино исчезновение из моей жизни на долгие годы. Его мучила совесть. Он видел во мне только ребёнка, которого не смог уберечь. И от этого вдруг становится так горько. Потому что я помню, как сидя на больничном подоконнике замирал неподвижно на несколько часов в ожидании, когда во дворе появится его высокая и широкоплечая фигура. Уже тогда без памяти в него влюбленный я всегда искал глазами только его одного. Вдруг вспоминаю время проведённое в Красноярске и мне становится ещё хреновее. Потому что у нас были только одна ночь и одно утро. Даже не сутки, а того меньше. Так мало… Так чертовски мало «нас» в этой спутанной веренице событий, растянувшихся на долгие годы. Но, когда дело касается Дмитрия Громова, мне всегда хочется большего. И я это получу, всё до последней капли. — Рано или поздно, — веду пальцем по стеклу небольшой фоторамки. — И лучше бы ты научился выбирать тот вариант, что быстрее. Обнаружив в шкафу Димкиной спальни его вещи и тщательно их исследовав, я останавливаю свой выбор на белой майке алкоголичке и синих шортах в голубую клетку длиною до колен. До колен, Карл! Гошины затертые спортивки с вытянутыми коленками просто меркнут на фоне этого. Я себе даже представить не могу, как Громов облачается в нечто подобное и отправляется в этом рассекать заросли малины во дворе. Боюсь, что однажды представив, уже никогда это не развижу и начну смотреть на Дмитрия Сергеевича совершенно другими глазами. — Алексей?! Слышу зычный окрик и вздрагиваю, случайно громко хлопнув дверцей шкафа. У Чернова такой голосище, что впору мёртвых будить на кладбище, ей-богу. — Ааа! — кричу ему в ответ и топаю в сторону дверного люка с лестницей в конце коридора, оставив Димкину спальню за спиной. — Я овощи принёс, пойду мангал почищу. — Гош, я есть совсем не хочу, — пытаюсь как-нибудь срезаться с навязанного мне ужина. — Это ты сейчас не хочешь, от нервов, — говорит Гоша и раскладывает овощи из корзины по контейнерам в коридоре. — А в нашей ситуации есть просто необходимо, иначе откуда силы брать, а? Оборачивается и на меня смотрит вопрошающе. Но я же знаю, что мне кусок в горло не полезет. Уж точно до тех пор, пока Димка мне не позвонит. В ответ хмурю брови и отвожу взгляд. — Да зачем мне эти силы тут? От комаров отбиваться? — Да хоть бы и от комаров. Силы все равно нужны, — настаивает Чернов. — Обдрыщаешь, мне Сергеевич потом голову открутит. А оно мне не надо, ясно, парень? — Ясно, — бубню невнятное в ответ и тяжело вздыхаю. — Мясо достал из морозилки? — Ага. — Вот и хорошо, — говорит, закидывая последний огурец в контейнер к его собратьям. — Пошли на двор. Вон ту корзинку бери, поменьше. Ага, — комментирует, когда касаюсь пальцами плетеной корзинки из какой-то лозы. — Зачем? — Малину соберёшь, уже сыпется вся. Баб Вере отнесём потом. А я пойду дров из сарая принесу к мангалу, да поколю их. — А можно я поколю? — с надеждой в голосе и внезапным интересом во взгляде спрашиваю у Гоши. — Нет, нельзя, — с очередной порцией скепсиса на лице отвечает Георгий. — Почему нельзя? — Ты себе пальцы отрубишь, а мне потом в другую страну переезжай. — Ничего не отрублю. Гош, ну я аккуратно! — Нет. — Ну одну дровишку дай разрубить? — Нет. — Да почему нет-то?! **** Малину я собирал долго, что-то около часа. Набралось её в корзинке прилично, какое-то её количество я даже схомячил, не отвлекаясь от процесса. Прям так, немытую, пока Гоша не видел. Потом собирал яблоки, набралось аж два ведра и один металлический таз. Видимо, давно сюда баб Вера не захаживала, иначе, когда они успели так нападать-то? Затем пришёл черёд смородины и крыжовника. И только на кустах жимолости меня посетила мысль, что задание это было Георгием дано только лишь для того, чтобы отвлечь меня от проблем насущных. Мыслями я, и правда, прилично абстрагировался за этим нехитрым занятием. И где-то ближе к вечеру зазвонила старенькая Нокиа. Ещё никогда я не доставал трубку из кармана с такой скоростью. Пальцы дрожали и я сначала едва не уронил телефон на землю, а потом когда словил его в полёте по ошибке чуть было не нажал кнопку сброса вместо того, чтобы принять вызов, но вовремя спохватился. На маленьком экране высветился незнакомый мне номер, но я уже тогда знал, что на том конце воображаемого провода, в ответ на моё «Алё», услышу до боли родной и любимый голос: — Привет, — уставший и с хрипотцой баритон Димы одним только своим звучанием заставлял моё сердце биться чаще. — Привет, — отвечаю тут же и замечаю, как начинает предательски свербеть в носу. Не буду реветь! Вот ещё! Мужик я или где?! Шмыгаю носом и часто моргаю, параллельно отыскивая взглядом Георгия, который совсем недавно аккуратной пирамидкой складывал в мангал наколотые ранее дрова. — Вы уже в Кедре? — Да. Обживаемся тут потихоньку. — Молодцы. Ты в порядке? В порядке ли я? Хороший вопрос. Учитывая, что я сейчас вдали от самых любимых людей, которым угрожает серьёзная опасность — нихрена я не в порядке. Но сказать ему этого по понятным причинам не могу. Я должен быть сильным для него, чтобы не переживал на мой счёт слишком сильно и был спокоен хотя бы в отношении меня и моего внутреннего состояния. — Кхм… — прочищаю горло кашлем и отвечаю максимально ровным и уверенным тоном, на который только способен: — Да, нормально. У меня тут ягоды, фрукты, шашлыки и твои синие шорты до колен. Здесь своя атмосфера, конечно, но мне даже нравится. Сам от себя не ожидал, что так… — Мои шорты? Тут я слышу в трубке его хриплый смех. И так тепло на душе сразу становится от этих звуков, просто словами не передать. Я бы его слушал с утра до вечера, так он это делает заразительно, что у самого губы невольно в улыбке растягиваются. — Да, твои. Я тут такой весь из себя секси-огородник с корзинками наперевес, что хоть сразу на обложку газеты «Ленинградский колхозник». Жаль, ты этого не видишь. — Очень жаль, — посмеивается Дима и хмыкает в трубку, наверняка представив весьма комичную картину. — Как отец? — наконец, решившись, задаю один из всерьёз мучающих меня вопросов. — Ещё без сознания, но операция прошла успешно. У него было внутреннее кровотечение в брюшной полости, несколько сломанных рёбер, вывих плеча и перелом левого запястья. Всё могло быть намного хуже, так что, считай, ему ещё повезло. Но теперь всё будет хорошо. Он под присмотром у самых лучших врачей и под охраной людей Зураба, а мимо них даже мышь не проскочит, в этом можешь быть уверен. И только услышав это, я наконец-то медленно выдыхаю. Буквально физически чувствуя, как груз на моих плечах стал ощутимо легче. — Это самые лучшие новости за сегодня, — радостно отвечаю и с облегчением плюхаюсь задом на небольшую скамейку у дома. — Спасибо тебе, Дим. — Ты не должен меня благодарить. Олег мой друг. — Да, я знаю, и всё же… Если бы не ты… — я запинаюсь и глотаю так и не сорвавшиеся с губ слова. — Лёш, — зовёт меня ласково, слегка понижая голос. — Мм? — Всё будет хорошо, мы с этим справимся. Вместе. — Да, справимся, — киваю ему в ответ, не осознавая, что он меня в этот момент не видит совсем. — Когда ты приедешь? — Тут есть ещё пара вопросов, которые нужно решить… Но я так думаю, что дня через два или три, как минимум. И я не могу сдержать тяжелого вздоха полного горького разочарования: — Ох… — Для меня эти дни тоже будут бесконечно долгими, — отвечает Дима, будто бы на расстоянии прочитав мои мысли. — Правда? — Конечно! — Фыркая, заверяет Громов и продолжает: — Все мои мысли теперь только об одном секси-огороднике, а это, знаешь ли, существенно мешает концентрироваться на насущных проблемах и вариантах их решения. — Пфф, — прыскаю от смеха, когда ко мне подходит Гоша и вопрошающе кивает на телефон. Делаю ему знак «Окей» пальцами и прямо вижу, как его широкие мускулистые плечи расслабляются у меня на глазах. — Гоше трубку дать? — Да, пожалуйста. Нужно с ним поговорить. — Тогда прощаемся? — Да, — отвечает Дима, и я готов поспорить, что он сейчас улыбается. — Лёша? — Что? — Ты должен знать, что я тоже… — Нет! — выкрикиваю, как ужаленный, осознав, что именно он сейчас хотел мне сказать. — Не по телефону, понял?! Вот приедешь и тогда… А пока не смей вот это вот тут мне это самое! Весь вмиг побледневший я пялю глаза на свои коленки и боюсь даже думать о том, как неозвученное признание до жути похоже на прощание навсегда и у меня от этого всего как-то сразу мерзким холодком по коже проходится липкое предчувствие чего-то нехорошего. Я с усилием пытаюсь гнать от себя прочь все эти мысли. Потому что так не бывает, чтобы четыре года любить человека, а потом после того, как он, наконец-то, ответил тебе взаимностью, так быстро потерять его. Не бывает же? Нет! Я не потеряю! Черта с два! — Хорошо, — соглашается Дима и своим спокойствием в голосе, придаёт и мне немного уверенности: — Я приеду и скажу это, смотря тебе в глаза. — То-то же, — киваю в ответ. — Ладно, до следующего звонка. И помни, не дольше двенадцати часов, я слежу за тобой! — Хах, помню-помню, — и он снова смеётся, заставляя мои щёки вновь розоветь, потому что это какой-то фетиш уже, отвечаю. У меня прям внутри от его смеха всё замирает и член в трусах предательски дёргается. — Ладно, до созвона, Лёша, — говорит, и я в свою очередь передаю трубку Георгию, всё это время с улыбкой наблюдавшему за нашим с Димой прощанием. И чего он только улыбается? Вот же человек, всегда на позитиве. Бывает же! А потом, повесив нос, я плетусь к мангалу и уже обуглившимся на одном конце черенком начинаю осторожно тормошить горящие в нем дрова. Это не особо помогает костру разгореться, но хотя бы немного успокаивает мои не на шутку расшатавшиеся нервишки. Так, с отцом, всё более-менее в порядке. Если Дима сказал, что он на поправку идёт, то у меня нет причин ему не верить. Насколько я помню, дядя Зураб мужик серьёзный. К нему отец с Громовым обращаются крайне редко, но не потому, что это слишком денежно и затратно, а потому что он непосредственно связан с криминалом. А это сами понимаете, может нанести свой негативный отпечаток на всё чего коснётся. Компрометировать свой бизнес отец никогда особо не горел желанием. И так проблем всегда хватало, зачем ещё сюда привлекать и специальные госструктуры по борьбе с организованной преступностью? Это дядь Зурабу всё нипочём, недаром у него фамилия Ломинадзе, а в народе его и вовсе кличут попросту «Лом». У него уже со всех сторон всё так масляно, липко примазано и столько компромата на всех больших шишек собрано, что к нему иной раз и соваться боятся. Он отцовская негласная «крыша». Это знаете как, когда очевидно никто ничего не говорит, но все прекрасно понимают, что в случае чего за них возьмётся «Лом». Волан-де-Морт грузинского разлива, блин! И кто-то же рискнул. Кто-то либо очень глупый, либо очень умный, раз его до сих пор не обнаружили. — Ну чего? Появившаяся рядом огромная фигура Чернова привлекает к себе моё внимание и я поднимаю на него свои задумчивые глаза. — Поговорили? — Поговорили, — кивает. — И что? — Не очень надеюсь на честный ответ, они же вечно от меня всё скрывают. Но попробовать стоит. — Пока ничего. Только известно, что не конкуренты это. Сергеич с Зурабом и «компанией» сегодня Карасёва навестили, прямиком в его администрации. Не буду рассказывать подробности, но если вкратце, тот божился, что его подручные тут ни причём. — Мог соврать, — коротко резюмирую с взглядом полным подозрений. — Мог, но не думаю, что стал бы. — Почему? — Зураб рано или поздно до сути докопается, и если Карасёв ему соврал бы… — То дядь Зураб отрезал бы ему яйца. Потому что настоящий мужик не может быть брехливым, как собака. А если соврал, то не мужик и яйца, значит, ему не нужны, — заканчиваю за Георгия и останавливаю взгляд на его охреневшем лице. — Ты где это услышал?! — Я вообще-то в одном доме с отцом восемнадцать лет жил и, между прочим, ещё и не такое слышал. — Так, парень, — вдруг затараторил Гоша, слегка встревоженный недосмотром в моём воспитании: — ты мне это всё забудь! — и пальцем мне для пущей убедительности пригрозил ещё. — Не дай Бог, ещё брякнешь кому-то не тому, проблем потом не оберёшься. — Да ну что сразу «брякнешь»?! Я вообще-то умею хранить чужие секреты! — Ты бы свои для начала хранить научился, Алексей, — внезапно бросает Георгий и скептически изгибает бровь. — Чего? — и тут моя задница начинает чуять неладное. — Ничего, — Гоша невозмутимо отворачивается и как ни в чём ни бывало идёт в дом. — Гош! — я же с окриком тут же вскакиваю и кидаюсь ему вслед. — Ты чего, Гош? Я на такой измене давно не был, мамой клянусь. Аж спина под майкой в момент взмокла. Только и могу теперь как испуганно таращиться на широкие плечи Чернова, пока он перемешивает в миске ранее замаринованное в ней мясо. — А того, что ладно я, но если будешь и перед отцом так палиться, неизвестно чем ещё всё это кончится. Мозги-то включать надо, Алексей… — Ты знаешь?! — и голос от испуга вдруг заметно срывается на последнем слове так, что я даже не успеваю договорить заветные «о нас». — Ещё бы я не знал! Да я в самолёте чуть со стыда не сгорел, пока тебя у туалета караулил. Как дети малые, ей-богу… Ну вот и приплыли. Как там любит говаривать Дима? Хуяк, вы слушали «Маяк».