Не обмани

Алексей О, этот неловкий момент, когда ты очевидно проебался, при чём нехило так, и некоторое время, аки блаженный дурашка, жил в абсолютном неведении, а потом «раз!» и ты внезапно узнаёшь о себе много нового и интересного. Например, что дрочил в кабинке туалета самолета с Черновым за дверью. Вот такой вот кринж, дамы и господа. Я же тогда не стонал? Обычно же не стону. Хотя, если сильно доставило, мог и голосить. Да, ёбушки-воробушки, ну что за пиздец… Почему я-то? Руки сами тянутся к лицу, и я прячу в них свои охреневшие от новой информации глаза. Да, знаю, совсем по-детски. Типа, если я не вижу, то и меня не видно. Алексей Олегович в домике, блять. — Я… это… Гош… — бормочу сипло и не знаю, куда себя деть от охватившего меня кромешного стыда. — Я ж не знал… что ты там… когда я того… Да что, ради всего святого, ты там делал-то?!.. — весьма эмоционально вопрошаю телохранителя и, подглядывая в промежутки между пальцами, наблюдаю за ним виноватыми глазами. Стыдобища-то какая, Господи! — Что-что… Сергеевич приказал на время командировки ни на шаг от тебя не отходить. Самолёт, не самолёт, разницы тут никакой. Твоя задница должна была быть под моим постоянным присмотром, в отсутствие на это время твоего личного телохранителя рядом. Логично? Логично, блин. Горестно и прерывисто вздыхаю, опуская руки, и поднимаю утонувший в отчаянии и негодовании взгляд к потолку над головой. Я бы к небу сейчас воззвал, ну там «Господь, какого рожна это все со мной случилось?», к примеру. Но, увы, побелка над головой вместо пушистых облаков и лазурного небосвода естественным образом мгновенно снижает уровень моего трагизма. — Как неловко-то, Боже-е-е… — бормочу, бегая зрачками по комнате и стыдливо краснея. — Есть такое, — Георгий в ответ уверенно кивает, соглашаясь, и скрещивает руки на груди. — Прости, Гоша, я честно не знал. Нужно признать, что взгляд глаза в глаза дался мне нелегко. Такого испанского стыда, мне кажется, я отродясь не испытывал. Но негоже Ягельскому с позором убегать и прятаться под лавкой, из-за того, что ему стыдно. Стыдно, между прочим, тем у кого видно, а у меня видно не было! Слышно, может быть, и было, но вот это уже не точно. — Да что уж… — вздыхает Чернов и шевелит кустистыми бровями, явно тоже испытывая некоторое смущение от поднятой им самим же темы. — Дела давно минувших дней, как говорится. Он делает паузу и на меня не смотрит. А мне от того, что он отвернулся, аж дышать стало легче, не поверите! — Я так-то давно заметил, что между вами двумя что-то есть. Хуёво вы шифруетесь, ребята. Очень хуёво. — Склонен с тобой согласиться, — коротко киваю в ответ. — Ещё бы ты не согласился… — хмыкает Гоша. Ну, вот и всё. Мужской разговор состоялся. Все точки над «i» расставлены, виновные благополучно названы и их головы уже посыпаны пеплом. А дальше что? А то, что, Дорогая передача, надо как-то жить! Сосуществовать в этой странной экосистеме из толерантности и неприятия, сухой и молчаливой поддержки оттуда, откуда не ждали, с одной стороны и страха быть непонятым и, как результат, преданным самыми дорогими и близкими людьми с другой. Хочешь жить — умей вертеться. Эту поговорку придумал не отец, но он часто любит её повторять. Вот только почему только лишь я один во всей этой истории чувствую себя тем вертлявым ужом на раскалённой добела сковородке? Всем вокруг нормально, приемлемо не замечать то, что не вписывается в их идеальный мир. А ты должен подстраиваться, пытаться втиснуться в эти навязанные кем-то рамки общепринятых норм и догматов. И ради чего? Чтобы не стать изгоем или не оказаться затоптанным идущей напролом и смотрящей только вперёд толпой? И я никогда не думал раньше, насколько это ужасно — быть не понятым. Никогда не боялся за себя, прекрасно зная, насколько сильно отец меня любит. Но Дима — другое дело. И мне очень страшно за него. Я без понятия, как отреагирует отец, узнав о нас, но что-то мне подсказывает, что он не ломанётся осыпать нас лепестками белых роз под песню Александра Серова и благословлять наше совместное с Громовым будущее. Хорошо, если это закончится только лишь мордобоем. Но трезво оценивая ситуацию, я склонен предполагать, что в нашем случае мордобоем там дело не ограничится. И это ещё одна причина, по которой Дима так долго шарахался от меня, как от проказы какой-то. Он тоже всё это время боялся и теперь-то я его отлично понимаю. Теперь, когда наши отношения внезапно оказались раскрыты посторонним человеком. Мужчиной, к которому я очень хорошо отношусь и которого уважаю, но всё равно как ни крути посторонним. Что же говорить об отце, до сих пор пребывающим в счастливом неведении? — Гоша, — вкрадчиво начинаю, — Гош? — Да? — Ты же никому не расскажешь? Георгий замирает, потом оборачивается ко мне с миской маринованного мяса в руках и хмуро щурит свои полные оскорблённого достоинства глаза. — Я, по-твоему, похож на стукача, что ли? — Нет, конечно, — спешу возразить и активно мотаю головой из стороны в сторону. — То-то же, — ворчит охранник и проходит мимо меня. — Как только спросить додумался? Вот же неблагодарный пацан… — Я благодарный! Чесслово благодарный, Гош! Не передать насколько, — тараторю, уже догнав его во дворе. — Только вот отец… Ты же сам прекрасно понимаешь. — Понимаю, — соглашается Гоша, — и хорошо, что ты тоже это понимаешь. — Да, — грустно вздыхаю. — Но отец тебя любит, а значит, поймёт, — ненавязчиво утешает меня мужчина, краем глаза заприметив моё внезапное уныние. — Просто всему своё время, парень, и в такой ситуации, как у вас, нужна более тщательная подготовка, а не грязным нижним бельём ни с того, ни с сего прямо в харю, смекаешь? Конечно, понимаю. Чего тут непонятного? Отцу несвежими труханами в лицо ой, как не понравится. Даже представлять страшно. — Ага, смекаю, Гош. — Ну вот и славно, — Георгий по-дружески хлопает меня по плечу и весело подмигивает одним глазом. — Тащи шампура! — командует, — Буду учить тебя жарить самый лучший шашлык в твоей жизни! Шашлык в итоге, скажу я вам, получился охеренный. Я такого раньше даже в ресторанах не ел. Гоша все свои манипуляции мне тщательно проговаривал, но я не особо уверен, что способен это повторить на таком же достойном уровне. Однако я обязательно попробую это сделать и, если не с первого раза, то на пятый у меня всё обязательно получится! Ночь спал тревожно. Гоша обосновался в гостевой на первом этаже, а я, естественно, облюбовал Громовскую спальню. Полночи лежал, обнявшись с его подушкой, как ванильная нимфетка какая-то, отвечаю, только грустного трека фоном не хватало. Ну что-то, типа «Знаешь ли ты, вдоль ночных дорог, шла босиком, не жалея ног…» или «Где ты? Я бегу за тобою! Разрываюсь с мечтой. Растворяюсь в ночи, не молчи!». И настроение такое чисто Шекспировское, что был бы сейчас у меня мой телефон, а не поживший эту жизнь орехокол Нокиа, я бы Гоше точно этой ночью спать не дал, подбирая песни для своего нового плейлиста под названием «Любовь зла ♥♥♥». Заснул где-то под утро, так и не дождавшись звонка от Димы, буквально с телефоном в руке. И только, когда меня начал будить Гоша, зазывая к завтраку, я понял, что заветного звонка так и не случилось. Прошло больше двенадцати часов, а Дима со мной так и не связался. Когда я спустился вниз, на кухне уже вовсю пахло яичницей и шашлыками, разогревающимися на сковороде рядом с глазуньей. Гоша монотонно крошил овощи в салатницу и мычал что-то еле слышное себе под нос. Краем уха я смог разобрать только «Но не очко обычно губит, а к одиннадцати туз». Да ёбушки-воробушки, что же всё в этой жизни вокруг очка-то вертится?! Недовольно скребу пальцами щеку и усаживаюсь за обеденный стол, покрытый потертой полиэтиленовой скатертью. — Проснулся? — интересуется Георгий, не оборачиваясь. — Ну наконец-то! Тебя, пацан, хрен разбудишь. Кто же так много спит-то? — Я звонка ждал, — бурчу недовольное в ответ и пальцем кофейный чайничек на скатерти ковыряю. — До утра не спал, что ли? — удивляется Чернов и ставит шипящую и дымящуюся сковороду на металлическую подставку по центру стола. — Ага. — Понятно, — хмуро отвечает телохранитель и ставит передо мной деревянную разделочную доску с ножом. — На, вот, хлебушек нарежь. — Да, какой хлебушек, Гош?! Вы бы видели сколько возмущения было на моём отёкшем после сна лице. Искусанный пчелами хомяк отдыхает по сравнению со мной, уж поверьте. Даже не умылся, потому что от переживаний за Димку совсем духом в минор впал и ничегошеньки мне сейчас не хочется. — Обычный хлебушек, Алексей. Который едят, — уточняет Гоша и садится напротив, одновременно с этим устраивая на столе полную салатницу. — Не позвонил — значит, занят. Что тут непонятного? — вопрошает и смотрит мне в глаза. — Если бы что-то случилось, вместо него на этот телефон уже наяривал бы Анатолий, истеричка эта плешивая, прости Господи. Уж поверь мне! Ну, в это действительно сложно не поверить. Зная Анатолия, тем более. Но позвонить же можно было! Неужели, Димке даже какую-то сраную смс написать сложно? Никогда не поверю, что и на это времени нет. В туалет же он, наверняка, ходить не забывает… Так уж сидя на толчке хотя бы мог пару строк мне пальчиками своими натыкать! Ух, как я зол, как зол! Не передать словами просто… — Всё равно стрёмно, Гош, — вздыхаю и беру в руку нож. — Понимаю, переживаешь за него. Это естественно, вы же… ну это… короче! — кряхтит мужчина и мнёт ладонью резко покрасневшее лицо. Засмущался здоровяк, милота какая! — В общем, нормально это, что ты беспокоишься. Но всё с Сергеевичем будет в порядке. И не через такое дерьмо проходили, опытный он, да и Зураб ему пропасть не даст. — Это да, одна надежда на дядь Зураба, — шмыгаю носом, дорезая мягкий батон и отодвигая в сторону доску. — Может, мне самому ему позвонить? — спрашиваю у мужчины напротив с тусклой надеждой в глазах. — Не надо. Если занят, всё равно не ответит, парень. Так может, ещё звонок ему помешает в ответственный момент. Мало ли… Потерпи, уверен, что очень скоро Громов обязательно на связь выйдет. Вот увидишь. — Агась, потерплю. Но если к вечеру не позвонит он, то это сделаю я… Чернов молча смотрит на меня из-под своих густых бровей, кивает и также безмолвно накладывает мне в тарелку яичницу с мясом. Потом отсыпает туда же добрую половину овощного салата и командует: — Жуй. А потом, как поешь, умойся и переоденься, к баб Вере пойдём. Будет плохо, если она тебя таким увидит. Ещё чего тоже за Громова переживать начнёт, а она женщина уже в возрасте, ей нервничать нельзя. Понял? — Угу, понял, — киваю и с обреченным видом сую кусок мяса в рот. Одно хорошо, с баб Верой познакомлюсь. Может, чего нового и интересного о Димке ещё от неё узнаю. Так ведь это любопытно, каким он был в детстве, чем интересовался, как жил, с кем дружил, о чем мечтал. Сам он мне этого, наверное, никогда не расскажет. А для меня каждое воспоминание о нём, каждый момент его жизни, оставленный в чьей-то памяти, как сокровище. Узнавая о его прошлом, я будто бы узнаю и его, но совсем с другой стороны. С той, о которой даже не догадывался, и которую он никому никогда не показывал. Эх, Дима, Дима… Ну ты только позвони сегодня до вечера, пожалуйста. Потому что мне очень и очень страшно от всей этой неизвестности. Представлять, что с тобой могло что-то случиться — очень больно. Почти так же больно, как и любить…