Не обмани

Дмитрий Смотреть, не мигая, и крепко держать в своей руке его холодную ладонь. Прислушиваться, как дышит еле слышно, пока едем в больницу. — Дави на газ! Кричать Равилю, и не обращать внимание на брошенный из-за плеча напряженный взгляд Зураба. Временные повязки и жгуты не спасут Алексею жизнь при сильной потере крови. Сколько он так лежал? Дай Бог, чтобы не долго. Совсем бледный, как мел, как… — Лёша… Прости меня… Прижимать его к себе, пока лежит безвольно на заднем сидении, привалившись спиной к моей груди. И не замечать, как дрожит собственный голос и руки, которыми сильнее прижимаю к себе. Не отпущу, не сейчас, не так… — Митя, почти приехали, — успокаивает друг, а у меня сердце всё в холоде, будто ледяной коркой покрылось и бьётся так медленно… Его сердцу в такт. — Это моя вина, Зураб. — Наша, — отвечает друг с понятной только одному мне тяжестью в голосе. — Наша, Митя, и Олега в том числе. Алексей его сын, не твой. И Олег должен был в первую очередь понимать, в какой он опасности. Нужно было вывезти его заграницу, пускай бы жил с матерью… — Нужно было, — повторяю шепотом и прикрываю глаза. Голова кружится, слабость во всём теле сильная, наверняка, последствия сотрясения. Но я не имею права быть слабым сейчас, не имею права быть слабым из-за Алексея. — Сколько ещё?! — рычу Равилю в спину и с силой распахиваю глаза. — Вот, уже подъезжаем, вижу медиков… А дальше снова суета, люди в белых халатах, чужие руки его у меня забирают, и прохладная ладонь Алексея выскальзывает из моих пальцев. И я порываюсь идти следом, но меня останавливают, говорят не мешать, что врачи сделают всё возможное, что операционная уже готова, что его везут сразу к хирургам. Я даже не помню, как оказался посреди длинного больничного коридора. Не помню, сколько стоял так, пока не почувствовал руку Зураба на своём плече. — Мить? Слышу его голос, словно из колодца, приглушенно так и отдаленно, словно не стоит сейчас совсем рядом. — Мить..? — Что? — поворачиваю голову и смотрю на него или сквозь него, не могу сейчас ни на чём сконцентрироваться. Что-то застилает мне глаза. Моргаю пару раз и чувствую, как мокрые капли скатываются вниз по щекам. — Ничего, — обрубает Зураб и поджимает губы, прослеживая взглядом скатившуюся вниз слезу. Он никогда не видел меня таким. Пацаны не плачут, а пацаны, которым за сорок, уж тем более. Только если дело не касается наших близких, их жизни и здоровья… Только если дело не касается тех, кого мы любим. — С ним всё будет в порядке, — успокаивает друг голосом ровным и спокойным, словно он уже там наверху с кем-то по этому поводу договорился. Словно он это знает наверняка, но он не может знать. Никто не может… — А что, если нет? — Спрашиваю и вытираю мокрую щеку тыльной стороной ладони. — Что, если нет? И Зураб мне не отвечает, потому что не может. Он не Господь Бог, мы не Боги, а обычные смертные, которые заигрались во вседозволенность и всесильность. А теперь расплачиваемся чужими жизнями, а лучше бы своими: — Лучше бы меня, чем его… Лучше меня… Бормочу, пока Зураб обхватывает меня рукой за плечи и уводит куда-то вглубь больничных комнат. Просит женщину в белом халате меня осмотреть и дать выпить что-нибудь, чтобы успокоился. А потом заодно и башку мне просит тоже проверить, потому что, по его мнению, я веду себя не сильно адекватно. Не так, как положено себя вести взрослому мужику, когда не его сын сейчас в операционной палате борется за жизнь. А мне по вене пустили неслабый состав, потому что расплываюсь по кушетке, как варёный кисель, и вырубаюсь практически сразу же, как только голова касается подушки. ***воспоминания*** Боксерские перчатки крепко обтягивают кулаки. Жарко, чертовски жарко, и в мышцах такая приятная, болезненная тяжесть. Удар, второй, третий, пригиб и перекрестный удар. Боксерская груша болтается на гремящих цепях, поглощая весь мой напор и злость. Я не сразу замечаю, что за мной уже давно наблюдает пара почти не мигающих голубых глаз. Сбиваюсь с дыхания и наваливаюсь на грушу, обнимая и находя в ней опору, пока мой взгляд скользит по просторной комнате, которую Олег обустроил для занятий спортом в своём загородном доме. — Привет, — подмигиваю мелкому светловолосому мальчонке, который вот уже третьи сутки везде за мной таскается, как приклеенный. То ли внимания ему не хватает, то ли просто со сверстниками не так интересно, хер пойми. Даже на рыбалку за нами увязался. И упал в воду, между прочим, пока пыжился вытащить из озера сома. Улыбаюсь, вспоминая, как потом доставал его оттуда, испугавшись, что наследник Ягельского утонет ещё к чёртовой матери, а мне потом отвечай… Забавный всё-таки у Олега сын. — Привет, — отвечает Алексей и распахивает свои глазища ещё шире, пока его взгляд беспорядочно шарит по моим рукам и груди. Завидует, наверное… В этих мускулах годы тренировок вообще-то, так что мне есть чем гордиться. Самодовольно улыбаюсь и подзываю его к себе рукой: — Хочешь научу? — Хочу, — сразу же слышу в ответ, пока щеки парня медленно покрываются румянцем. — Ну так иди сюда, чего встал? — смеюсь и отталкиваюсь рукой от груши, освобождая подле неё место. Малой делает два нерешительных шага, но потом словно решаясь окончательно, подбегает ко мне с этой своей широкой счастливой улыбкой на красивом лице. Повезло ему всё-таки родиться похожим на мать. Снимаю перчатки и сую их ему в руки, командуя надеть. И пока он пыхтит и корячится, наблюдаю за ним с гуляющей на губах усмешкой. Такой хрупкий и тощий. Ему придётся очень сильно попотеть, прежде чем на его теле сформируется более-менее оформленная мускулатура. — Давай помогу, — перехватываю его руку и плотнее перевязываю манжету. — Ну, вот, готово, — перевожу взгляд с перчатки на его лицо и… вижу, как он говорит: — Спасибо, — при этом не переставая смотреть на мои губы. Как если бы… Хотел поцеловать. Мысленно одёргиваю себя и хмурюсь. Это же надо какой я мудак, спутать подростковое восхищение другом отца с женским флиртом. Он же пацан в конце-то концов, а не девка, чтобы хотеть мужиков целовать. Вот только из мыслей никак не идут сравнительные параллели, от которых непроизвольно стараюсь быть более сдержанным и внимательным к мелочам. И он оказывается может краснеть ещё сильнее, когда касаюсь его руки, чтобы подправить траекторию удара. — Когда бьёшь, на грушу смотри, она твой противник, — говорю вслух, когда в очередной раз ловлю его взгляд на себе. — Да, — пацан смущенно отворачивается и делает несколько ударов, пробуя повторить за своим учителем. — Вот, так, да, — одобряюще киваю и отхожу на шаг, наблюдая за ним со стороны. — А теперь пригиб и с левой. Да, так, — командую и отмечаю про себя, насколько он пропорционально и атлетически сложен. Совсем не как его коренастый папаня. Красивый, ладный, парень вырастет. Наверняка, разобьёт много сердец. — А девчонка у тебя есть? Кого защищать будешь? — улыбаюсь и хлопаю его по угловатому плечу. — Девчонка? — испуганно повторяет Алексей и вновь фокусирует свой взгляд на мне. — Нет, девчонки, нет. Отчего-то он выглядит расстроенным, да ещё и этот милый румянец на его щеках плавно распространяется и на скулы, того и гляди весь как варёный рак покраснеет. Стесняется. — Ну, ничего. Ещё пару лет и будут толпами за тобой бегать, вот увидишь. — Почему? — он удивленно смотрит и одновременно с этим расстегивает манжет перчатки. — Почему толпами? — Ну ты себя в зеркале видел? Ты же красавчик у нас, неужели сам не знаешь? — смеюсь и помогаю парню стащить с руки вторую перчатку. — Не знаю, — смущенно отвечает Леша и переминается с ноги на ногу, пряча от меня свой взгляд где-то на поверхности паркета. — Пфф, — смеюсь и ерошу его мягкие золотистые волосы на макушке. Дурашка такой, прости Господи. — Ну, так знай. — Ты тоже… — блеет что-то Алексей еле слышно, в миг осипшим голосом. А потом набирает в грудь побольше воздуха и повторяет уже громче: — Ты тоже очень красивый, — и своим прямым взглядом в мои глаза упирается. — Очень… Это похоже на то, как в юношестве мне впервые признавались в любви. Я почему-то вспомнил, как это было неумело и стеснительно. Как краснела и бледнела Ленка из восьмого «Б», когда прощался с ней у подъезда, проводив после школы домой. Она тогда первая сказала «ты мне… — …нравишься, — произнёс вслух фразу из моих воспоминай Лёша. — Только отцу не говори… Я не буду навязываться, — тут же испуганно затарахтел пацан и вмиг стал бледным, как смерть. — И маячить перед глазами тоже больше не буду… Просто хотел, чтобы ты знал. — Зачем? — мне бы сразу развернуться и уйти. Закончить этот неуместный, ведущий не понятно в какую сторону разговор и никогда о нём не вспоминать. Но я почему-то задал ему этот дурацкий вопрос. — Чтобы ты увидел меня, — помедлив с пару мгновений ответил Лёша. — Потому что ты смотришь, но ничего не замечаешь. — А тебе, значит, невтерпёж? — спрашиваю с серьёзным непроницаемым выражением на лице. Лёша замирает и не находя что ответить, просто обхватывает себя за плечи, наверняка до боли цепляясь тонкими пальцами в бледную кожу. — Сколько тебе? Тринадцать? Не рановато ли тебе думать о подкатах к взрослым мужикам? И я, кажется, испугал его этим до чертиков, потому что я ещё никогда не видел такого страха в его глазах. — И что дальше? Что ты там себе нафантазировал? — делаю шаг вперед, пока он начинает пятиться, но сзади него стена и отступать дальше некуда. — Мне так-то плевать по девкам ты, или по пацанам. На этот счет можешь не переживать. Олег ни о чем не узнает, не мне ему рассказывать о предпочтениях сына. Но… — останавливаюсь почти вплотную и не свожу пристального взгляда с его перепуганного лица. — Даже думать забудь о чем-то таком, пока тебе не стукнет восемнадцать. Понял? Может, ещё на счет девчонок передумаешь. Мелкий ты ещё, чтобы что-то понимать… — А если не передумаю? — тогда я впервые за ним это заметил. Как он задиристо вздёргивает подбородок и забывает про свои страхи, когда дело касается его личных убеждений. Маленький воинственный щенок. — Мне тридцать шесть, и я почти втрое тебя старше. Не говоря уже о том, что я не пидор. — Не «гей», — Алексей поправляет меня машинально, — «пидор» звучит оскорбительно. — Решил меня манерам поучить, пацан? — отчего-то это меня веселит, и я ему улыбаюсь. — Ну, хорошо, это не меняет того факта, что я не гей, а ты ещё совсем ребёнок, который ничего не понимает в этой жизни и путает детское восхищение с симпатией совершенно иного толка. Алексей непослушно качает головой и морщится, заметно имея на всё сказанное мною ранее своё собственное мнение. — Я понимаю разницу. И я докажу тебе, что это не простое увлечение или восхищение. — Каким же образом? — мне почему-то нравится его смущать своими вопросами. Нравится смотреть, как он теряется на какие-то секунды и не находит, что ответить. Пристально смотрит на меня, размышляя о чем-то, и потом упрямо и уверенно отвечает: — Временем. Мы поговорим с тобой об этом ещё раз, когда мне исполнится восемнадцать. Я буду совершеннолетним, тебя же это беспокоит? — И то, что я не гей, — услужливо напоминаю ему и снова улыбаюсь. Но парень, кажется, совершенно игнорирует сей факт. Наверное, именно потому, что увидел мою практически спокойную реакцию на своё признание. Ведь, наверняка, предполагал, что я в ужасе отпрыгну от него и начну орать страшным матом на весь дом. Хотя будем честными, пару секунд после осознания происходящего, мне именно так и хотелось поступить. — А, это не проблема, — он пренебрежительно пожимает плечом и бочком выныривает из-под моей руки, упёршейся в стену над его головой. — Я же красавчик, сам сказал, — внезапно осмелев, нахально заявляет Леша и широко улыбается. Улыбается так, что что-то внутри меня замирает на мгновение и парализует всё моё внимание, сконцентрированное сейчас на его сияющем лице. — Спокойной ночи, Дим! — выкрикивает парень, машет мне рукой и радостный выбегает из комнаты. — Дядя Дима! — кричу ему вслед и слышу в ответ лишь его задорный смех. ***наши дни*** Он всё решил за нас двоих ещё тогда. Были ли у меня варианты как-то сопротивляться грядущему? Мог ли я изменить будущее? Чтобы я сделал тогда, если бы знал, к чему может привести этот безобидный на первый взгляд разговор? Есть ли смысл в этих сожалениях? И искренние ли они, если в конечном итоге это я тот, кто поощрял каждый сделанный Алексеем шаг. Несомненно, моей вины здесь намного больше. Но ничего уже не изменить и не исправить, потому что мой мир рушится сейчас, в данную минуту. Потому что он стал для меня всем, незаметно вытеснив всех и всё на обозримом горизонте. Я понял это, когда почувствовал, что могу навсегда его потерять. Понял, когда осознал, что готов пожертвовать своей жизнью, лишь бы только он остался жив. Лучше бы это был я, а не он. Лучше бы это был я…