Ты всю жизнь ощущал, что мир не в порядке. Странная мысль, но её не отогнать. Она — как заноза в мозгу. Она сводит с ума, не даёт покоя. Это и привело тебя ко мне… «Матрица»
«А разве ты никогда не влюблялся раньше? Не то чтобы. Просто испытывал редкие симпатии, но обрывал общение, как только это начинало угрожать одиночеству. Отношения? Не дай бог ввязаться в это ещё раз. Любовь не положена таким, как ты. Любовь к наркоте, разве что. Ты готов с пола собирать порошок языком (уже было). Глубоко зависимый, повреждённый мозг требует от раза к разу всё больше и больше. Любовь — ты не сможешь её сберечь. Да и кто на тебя посмотрит? Любовь бывает только в сказке. У тебя нет ни денег, ни работы, ни здоровья. Ты всё тратишь на дурь. Да тебя трезвого вообще невозможно выносить — ты как ворчливый дед, чьей смерти с нетерпением ждут все родственники. Что ты можешь предложить кроме секса? И то, с тобой опасно это делать. Любой в своём уме не станет спать с тобой, дай ты только знать о своём статусе. У наркомана не может быть ни семьи, ни друзей, ни любви. Наркоман не человек. Гей не человек. Человек с проблемами с психикой тоже не человек, а двуногое бессилие. Ты и начал потреблять вовсе не из-за тоски по препаратам, которыми тебя накачивали в реанимации и психдиспансере, а потому, что понимал: на тебя никто в трезвом уме не посмотрит. Поэтому и шёл на эти контакты, с такими же пропащими. Стал завсегдатаем «party and play» тусовок, которые вы с парнями меж друг другом зовёте «играми». Тебе страшно даже думать о том, чтобы предложить кому-нибудь сходить на свидание в кафешку, если ты не под кайфом. Твой выбор пал на мефедрон, потому что он вызывает дикое возбуждение, и становится абсолютно всё равно, с кем и в каких позах. На систему попал, конечно, по случайному стечению обстоятельств, как-то разок попробовав перед сексом. Секс — это тоже способ побега, быстрый наркотик. Сексуальная, как и наркотическая зависимость — верный способ потерять всякое уважение к себе, своему телу и душе. Она забирает все силы и нервы: из-за фиксации на теме секса ты выпадаешь из реальности, при малейшем стрессе не можешь концентрироваться ни на чём кроме поиска путей удовлетворения этой зависимости. Ты получаешь иллюзию тесного общения с другими людьми, но на деле — это всё те же рыночные отношения. Потребление друг друга. Двойные стандарты — твой конёк. Боже, это просто какой-то бред. Ты реально подумал, что можешь с кем-то построить романтические отношения? Радуйся, что с тобой хоть кто-то соглашается ебаться. С лицом хоть повезло! И с телом. И с членом. С членом очень повезло, но ты и либидо своё проебал — без дозы не можешь. Радуйся тому, что имеешь. Ты даже брата своего не смог сберечь. Не того забрали, не того. Живёшь в разъебанной хате, которую тебе предложило государство, система, насквозь прогнившая. Бросила так, со словами: «Ну на, держи, теперь-то ты доволен? А теперь пошёл нахуй». Никто не понёс наказания». Мин Юнги считал, что то, как он подхватил этот вирус было просто какой-то чёрной шуткой. Чернее некуда. Вселенная, он думал, объебалась, но это не точно: «Нужно спросить у Хоби, он имеет связь со всей этой херней» — добавлял он каждый раз, юморист чёртов. Возможно, и этот голос в голове, который изо дня в день смешивал его с грязью, тоже подослала Вселенная. Самобичевание, самоуничижение, изощрённый мазохизм — о, внутренний Дядя любил это дело почти так же сильно, как и наркоту. Тут тоже было слезть нереально. Отходняк только усугублял это чувство отвращения к себе. В сто крат. Может Юнги стоило послать запрос, и тогда Космос бы хоть как-то намекнул, зачем ему вообще быть? Его жизнь — это сплошной бэд-трип. Он остаётся здесь только потому, что не может сдохнуть. Очень странная черта у таких людей. Они думают, что обречены, мечтают о смерти, но ничего не могут с этим сделать, и живут, живут… Страдают и сожалеют. Что с такими случается к старости? Они начинают ныть внукам, что мол-де — «Меня не станет, будешь…» или «Как мне всё это надоело». До ста лет повторять такие слова изо дня в день — ну глупость же величайшая. Он уже был на пороге смерти, в коме, после инцидента, перечеркнувшего всё, поэтому просто не мог с этим покончить. Вина и чужая жертва не давала ему это сделать. Иглы, незащищённый секс, вирус, передавшийся от матери ещё в утробе — нет. У Дяди была редчайшая история получения знака «плюс». Если бы старший его не защитил своим телом, они бы оба уже были на том свете, хотя это никогда не казалось Юнги плохим исходом, ведь тогда бы в захудалой больничке невнимательные врачи не влили в него заражённую кровь. Жертв было так много, что вливали всё без разбору… Наверное. Возможно, среди множества игл, через которые его откачивали и возвращали с того света, одна стала роковой. Это осталось неизвестным. Может в рану попала чья-то заражённая кровь, может что-то ещё. Болезнь проявила себя в положенный срок после трагедии. Юнги предпочитал не знать, не думать о том, «как именно», чтобы не получить ещё одно травматическое расстройство в копилку психиатрических диагнозов. Брат был старше его всего на два года, и Мину с ним очень повезло. Родители не были рады лишним ртам в семье — денег и так едва-едва хватало на еду. Детям приходилось подрабатывать, чтобы выживать, особенно когда и мать, и отец уходили в запой или ссорились и разбегались. Несовершеннолетние дети никак не могли уйти от них или переехать, поэтому у Юнги и Кихёна выбора особого не было — приходилось тянуть и предков. Зато они были вместе. Вдвоём было не так страшно. Когда Юнги было пятнадцать, они с братом нашли ночную работу на заводе в промышленном посёлке неподалёку от родного городка. Завод принадлежал крупному бизнес-конгломерату «H.V. Group» и занимался производством поливинилхлорида — пластика, который широко применяется в различных отраслях. На опасных производствах платили больше, чем на других заводах, готовых принять неквалифицированных рабочих на чёрную работу. Рисков было больше, но деньги — без них в этом мире не выжить. Каждый день приходилось гробить здоровье, часами разгружая лопатой горы соли для получения хлора. Кожа высыхала и трескалась, а слизистые в носу и глотке саднило от постоянного контакта с соляной пылью и микроутечек хлора из реактора. Кихён был против того, чтобы Юнги работал с ним вместе, но иначе было бы сложно, нечестно. Брат понимал, что уж лучше они будут вместе батрачить на галерах и вкладываться в совместное будущее, чем младший пойдёт на бунт, со всеми поссорится, найдет сомнительную работу и попадёт в неприятности. Да и заработка одного Кихёна, даже если бы он круглые сутки пахал, на четверых бы не хватило. Они оба были несовершеннолетними, и в принципе не должны были быть допущены к подобной работе, но денег критически не хватало. Взрыв произошел ночью, а авария унесла жизни более семидесяти человек, среди которых был и Кихён. Никто не понёс наказания. Семье, потерявшей одного из детей, выплатили компенсацию, закрыли дело, как будто и не было всех этих жертв. На компенсацию родители переехали в столицу в надежде начать жизнь заново. Сначала была иллюзия того, что всё наладилось. Юнги всё ещё восстанавливался от травм, полученных на заводе, а психическое состояние стремительно ухудшалось, но он заставлял себя жить, потому что за него погиб самый близкий в этом мире человек. А потом отец увлёкся азартными играми, и всё вернулось к своему началу. Юнги и не знал, что заразился, пока тяжело не заболел где-то спустя год — обычная ангина не проходила, становилось всё паршивее, дело закончилось госпитализацией. По взглядам родителей он понял, что из них троих только ему не было известно о диагнозе. Казалось, хуже быть не могло. Зависимость стала закономерным продолжением всего этого кошмара, который ему пришлось пережить. Но и к наркотикам он пришёл не сразу. Не социальное положение семьи привело к такому исходу, а череда ошибок. Первую ошибку допустили родители, когда зачали его.***
Юнги сморгнул разноцветные пятна, плясавшие перед глазами. Тело независимо от мозга начало двигаться в такт музыке, которую он мог чувствовать так, будто его погрузили в желе, которое прыгало смешно и дёргалось. Он отшлифовал сознание бокалом виноградного жмыха, позабыв о главном правиле не мешать балду с алкоголем. Перед глазами начали вспыхивать яркие калейдоскопические узоры. Юнги ощущал бриз на коже и лёгкую щекотку, как от апельсиновых корешков. Он никак не мог перестать пытаться выхватить Чимина взглядом. Его не тревожила влюблённость больше, вообще ничего не беспокоило, мозг под парочкой любопытных химических соединений вместо этого решил просто зациклиться на Пак Чимине, как на феномене без тела и души. Он заметил его единожды в углу сферической комнаты. Вокруг Пака распространялось свечение, будто он чёртов Иисус, и Юнги впитал эту ауру, принимая Божественное в своё распахнутое сердце. Они играли в «Кто я?» на раздевание. Юнги сразу угадал, чьё имя написано у него на куске сыра, приколпаченном ко лбу, потому что загадал ему Тэхён. Этот дурной всегда придумывал только одного персонажа, с фамилией, начинающейся на Г и заканчивающейся на Р, но он был не одинок: как минимум у трети игроков были одинаковые усики. Дядя вышел из игры, так ничего и не сняв с себя кроме разочарования, но быстро сбросил мукалу и футболку, так как они показались ему лишними, как бувустреле козерог. Дядя услышал, что происходит какая-то философия, точнее, он подумал, что программный код может быть где-то там, и пошёл на поиски. Плюхнулся на диван из копчаток, чуть не усевшись на горошину. Рядом с ним девчонка в задранном ляшере скакала на коленях у парня, периодически взлетая, она уже была вся выразительна и хохотала затарахтелкой. Она с готовностью приняла во влагу рта его пальцы, собрала зычком с них соус из еловых ши-шишек, страстно и красноречиво. Как бы странно это ни было, с кексами у Юнги сегодня не складывалось, но Хосок точно рано или поздно придёт по его квячи. — У всего желованного ведь есть какое-то ковчало… Не может же быть всё так просто: упорочки и коряги. Мы рождены из смеси галоперидола с хлебным мякишем… — невнятно прогундел какой-то другой парень, приластившийся к плету девчонки. — Мы возникли в результате череды мутанцев… — Мы те ещё, — хмыкнул Юнги и словил эффект эхо от своих слов в голове. Он точно не дельфин, потому что он не мог это отбелить, а девчонка в шеляре вдруг взялась за его руку и отстранила от себя. Тогда Юнги наклонился к её парню и поцеловал в засос — кажется, на его губах оставался вкус кокаиновой крошки, возможно, яблочного спаса. — Видели цветных зеленей? Такие, с большими волосами и волосатые. Внутри ничего не отличается, только плюхать получилось, — продолжал гигант мысли. Его слова и звуки растягивались, как тесто в руках умелого пиццедела. — Но вы не такие! Хорошие! — с искренней радостью воскликнул блондинистый парень, усевшийся у ног Дяди на поляркавшем сусле. Он уложил руку на его колездю. Юнги заторможенно пронаблюдал за его активностью, а следом накрыл ладонь парня своими листиками. — Круто-ой… — восхищённо залепетал блондин, заглядывая Дяде в глаза, — Хочу пообщаться с твоим другом… Блондин приподнялся и подполз к его разведённым ногам. Принялся обтираться о них, гладить бёдра и пальцами забираться под шлагбаумный конфитюр. Они уставились друг на друга, Юнги не чувствовал времени, так что неясно, сколько это продолжалось, но у него заслезились глаза от пряностей и лука. Парень был просто сливочная душегубка — сам взял воздушный шарик и надул, сам расстегнул его футлярки для ног и приспустил бельведеры, без лишних слов принялся за работу зубной щётки. Сегодня без опозданий, начальник будет рад, и время на обед есть — можно разогреть рыбу в доменной печи, всем не понравится. Юнги пропустил светлые пряди через пальцы, хрипло охнув от внутренней перкуссии. По телу разливалось приятное в форме груши. Кто-то из-за спины поцеловал Дядю в макушку и шумно втянул запах волос, а потом поклюкал мимо на заплетающихся ногах. Юнги видел несколько снов наяву, в одном из которых в пушистых облаках танцевали люди в тогах, и он, и Хосок, и бог виноделия Дионис с лицом Чимина, проливавший из золотой чаши нескончаемую кровь и сперму. Юнги широко раскрыл глаза, словив лёгенький бэд трип. Бывало и похуже. Перед оргазмом ему почудилось, будто действие марки закончилось, но его быстро вернуло к состоянию изменённого восприятия. Кончая со стоном, он генерировал в себе Силу, и ему казалось, будто он провёл всю жизнь с самого момента зачатия и до смерти в состоянии оргазма. Он сполз с дивана и навалился на парня. Со смехом они поползли друг за другом — как конявки, только на коленных чайничках. Периодически переливаясь разными цветами, блондин становился рекурсией на самого себя и заполнял все пространство перед глазами. Мальчику удалось от него свинтить по резьбе. Он растворился в норвежском лесу, за которым должна была быть кухня. Воспользовавшись новым приливом здравости, Мин подтянул на себе штаны и развалился на полу. Снова сев, он встряхнул головой. Казалось, и впрямь начало попускать, но всё вокруг по-прежнему оставалось ярким и громким. Губы растянулись в счастливой улыбке. Он чувствовал такую гармонию и умиротворение, что вновь повалился на пол, заливисто засмеявшись, хотя сердце колотилось как бешеное. Голый и влажный от пота торс, но штаны на месте — довольно целомудренный наряд. Над ним склонился то ли Чимин, то ли Хосок — лица сменялись одно за другим до тех пор, пока взгляд Юнги не прояснился. Конечно, Хобот — вот на нём была только туника, будто он на пляжах Шри-Ланки. В зубах он зажимал косяк. — Ты пропустил монополию. Отошёл? — захихикал Хосок, приподняв очки с оранжевыми стёклами. — Знаешь, кто выиграл? Тэхён-и! — А когда я с ним играл, он облажался, — вспомнив про усики, мрякнул Юнги. — Ты, наверное, спутал Тэ с Гуки, — ярко улыбнулся Хоби. — По-моему на кухне происходит какой-то пиздец. Разберись, а потом подходи! Там ваш этот сироп замешали, — Хосок помог Юнги подняться на ноги, потянув за руку на себя. Сам бы Дядя вряд ли справился. — По-моему тут везде происходит пиздец, — съязвил он. — Когда ты уже дойдёшь до моей жопы? — Потомись ещё немного, деточка, я обещал четверничок Лили, — подмигнув, Хосок удалился вальяжной походкой. — Ну и ебанашка ты, Хоби, — тепло улыбаясь, выдохнул Юнги. Хозяин вечера, не иначе. Что ж, он здесь устанавливает правила, а Мин и впрямь терял хватку. Пора было уже найти себе хоть какого-то мужика. Когда он по стенке прошёл на кухню, первым делом ему почудилось, что ЛСД жахнул с новой силой. Глючить будет ещё как полдня минимум, хотя таких сильных галлюнов уже не должно быть. Там, на кухонном острове, в позе какой-то греческой богини или вакханки возлежал обнажённый Чимин. Галлюциногены усеяли поверхность тумбы цветами и лёгким ветерком Амальфитанского побережья развеяли чёрные волосы Чимина. Видать, его уже успели выебать прямо тут — на теле была испарина, волосы влажные и влага белёсая на торсе. Нет, скорее даже пустили по кругу. Парень ни на что особо не реагировал и пристально смотрел вниз, — это Юнги заставило напрячься. Он вспомнил про свой ковёр и нанесённый айдолом ущерб. Может быть, тому опять было плохо? Только потом он заметил троих торчков, слишком уж нетрезвых. Один с серьёзностью Уолтера Уайта заготавливал герыч в ложке, а другой уже обыденно тянулся к бедру Чимина со шприцем. Дикой кошкой Мин подскочил к последнему и выбил шприц из его рук. Скажи «нет» наркотикам! Его бы в этот момент сфотографировать, а потом развесить стенгазеты с этим изображением по школам. — Хосок не любит, когда кто-то колется у него дома, — угрожающе прошипел Мин. — А я терпеть не могу героиновых. Съебите нахуй, тупые овощи! — чувство враждебности в нём взбурлило с новой силой, когда на головах героиновых выросли маленькие рожки. — Ебанат на стимуляторах! Бешеный! Возвращай деньги за дозу! — Дядь, ревнуешь что ль? — издевательски бросил тот, что был с ложкой, и легонько хлестнул Чимина по бедру жгутом, заставляя парня вздрогнуть, — Ты же вроде коммунист? Так что он не твой, а общий. — Я не коммунист, я за Франкфуртскую школу неомарксизма, а вы, уёбки, будете и дальше ширяться одной иглой, все сдохнете! — рявкнул Юнги. Героинщики как-то сконфузились и решили убраться на веранду — спорить с Дядей не всем было позволено. На кайфе он был не только весел и дружелюбен, но и не знал никаких границ. А ещё нёс всякую чушь. И он вовсе не на стимуляторах, а на галлюциногенах, но у героиновых этих мышление напрочь было отбито. Юнги считал, что тех, кто принимал внутривенно, нельзя звать на секс-вечеринки. Это был его личный заскок. Тут он мыслил устаревшими стереотипами. Считал, что они, скорее всего, самые заразные, и думал, что хотя бы так можно снизить опасность передачи всяких болячек. Предохранение, конечно, играло важнейшую роль, но товарищи рядом и нужны были, чтобы вовремя натянуть гандон, хах? Были даже люди, которые каким-то образом находили его и пытались затащить в постель, надеясь подцепить ВИЧ — да, была и такая каста, мотивацию этих людей кроме них самих никто не мог объяснить. Существовали и так называемые «bare-back-вечеринки», и Юнги в начале своего пути сходил на одну такую, но понял, что его ужасно коробит от мероприятий, где принципиально не предохраняются. Все виды этих оргий под веществами были делом рискованным, и все, приходящие на них, осознанно шли на этот риск. В изменённом состоянии сознания о защите попросту не думали, об иглах тоже. Не хотели думать, целенаправленно не проверялись. Некоторые сидели на профилактических препаратах — это позволяло защититься от ВИЧ, но о гепатитах и других ЗППП как-то все забывали. Наверное, он просто игнорировал очевидное и взъедался на героиновых потому, что ничего не мог поделать с химсексом и опасностью, которую это дело несло и для него, и для окружающих. И игл он боялся, как огня. У него были на то причины, ведь именно так он когда-то заразился. Забавная штука — стерильная палата и больничная койка привели его к тому же результату, что и грязный подъезд да ложка — других. Юнги пришлось потратить время на то, чтобы отдышаться, а потом, подняв голову, он встретился взглядами с Чимином, и ему даже не захотелось обласкать взглядом изгибы нагого тела. Парень смотрел обречённо, явно не испытывал никакого удовольствия. Он был сломлен, разрушен, как личность. Его маленько потряхивало. Юнги подошёл и наклонился к нему чуть ниже, но Чимин избегал смотреть в его сторону. Слова дались непросто — пришлось сглотнуть и сосредоточить обеспокоенно бегавший взгляд на этих грустных и красивых глазах. — Что они сделали? Ты уже укололся? — Нет. — Ну слава богу, — выдохнул Мин, выпрямляясь. — Вы использовали гандоны? — Чимин, немного подумав, закивал. Юнги скорее всего лично пропишет ему профилактику, пусть подумает сто раз, прежде чем творить безумства. — И чего сидишь тут? — Потому что я хотел уколоться. Я дал им за дозу. У Юнги глаза расширились от удивления, и он коснулся его ладошки, одновременно проверяя руки на предмет уколов. Старый синячок на изгибе локтя, парочка на бедре. Хмурясь, кусая губы, заключил, что новых вроде не было, но сказать было сложно. Он стер семя с его потёртых губ большим пальцем. — Надеюсь, это хотя бы было приятно, — неловко хохотнул он, но Чимину не было смешно. — Почему? — Потому что, — тихо произнёс Чимин, — Потому что я сорвался. Чимин, что, сидел на героине?