Вы не хотели быть персонажем нашего шоу при жизни, значит станете им после смерти — гласит страшный приговор системы. Ги Дебор, «Общество спектакля»
Судопроизводство двинулось с мёртвой точки: Пак, как истец, должен был присутствовать на первом заседании. Всё изначально завертелось вокруг того, что лейбл прекратил контракт членов группы в одностороннем порядке. Чимин делом обмолвился, что Мудак таким образом собирался обанкротить и поглотить лейбл. Дело начало чаще мелькать в СМИ, либо это просто в ленте Юнги по иронии судьбы выскакивали новости именно о том, что касалось Чимина. Остальные члены группы смирились с решением лейбла, а значит, и так называемый Председатель успел присвоить себе только Пака. И заодно использовать того для своих махинаций. Конечно, было бы неплохо, если бы Чимин получил компенсацию на своё имя и обрёл свободу, но Дядя перестал верить в чудеса. Суд Чимин, может, и выиграет, а вот сумеет ли отвязаться от Мудака — вопрос. Юнги обнаружил себя в ещё большей яме, чем до этого. Он не мог ни выйти из дома, ни принять кого-то у себя, потому что видок не товарный. Монтаж на фрилансе совсем не шёл, он не вывозил ни физически, ни морально. Своих денег почти не было. Но был меф — и это самое главное. Тэхён с Гуки подсобили, Хосок занял немного, а Чимин просто дал на это денег, хотя до сих пор ходил в долгах как в шелках. От всего этого Мин ощущал себя ещё более жалким, но хотя бы мог существовать дальше. И мог теперь понять Чимина, которого тяготило быть должником для всех, иметь один способ заработка, когда хотелось заниматься совсем другими делами. Через пару недель со здоровьем стало получше, но пока Юнги прозябал, употребление стало для него делом рутинным и ежедневным. Не вставая с кровати, на которой пролежал с утра до самого вечера, Юнги нашарил телефон на одеяле и набрал сообщение Чимину: «У меня др послезавтра. Заглядывай, если сможешь, парни тоже придут, но я тебя в обиду не дам». Хотелось не только, чтобы Чимин был рядом. Хотелось объясниться, извиниться за… Да за всё. Поговорить по душам и решить, что между ними. Последняя встреча оставила яркий привкус недосказанности. Отправив весточку парню, Юнги протянул руку к табуретке, где на глянцевой обложке одной из книг лежал пакетик с крохами дозы. Он лёг обратно и стал дожидаться ответа. От безделия пальцы пустились гулять по галерее телефона. У них было немного совместных фото — все сделаны Чимином, многие дублировали друг друга, запечатлевая их под разными ракурсами. На самом последнем селфи Чимин лежал на животе обнажённым. На лице у Пака застыла немного дерзкая ухмылка, глаза были сощурены и смотрели прямо в камеру. Он болтал ногами, и в кадр попала часть его округлой ягодицы. Юнги сидел позади одетый и залипал в телефон. Он не знал, что Чимин фотографировал их в этот момент, сделанная украдкой фотография заставляла взглянуть на себя под другим углом. Так видели его окружающие? Тут он был довольно симпатичным. Или это фото отражало видение Чимина? В глаза бросалась скорее не собственная сгорбленная спина, а острые ключицы Пака, его сладкие пухлые губы, и, наконец, глаза, искрящиеся странным блеском. Чёрные, непроницаемые. Нетрезвые, но полные тоски по будущему. Тоски по тому, что ещё не произошло? Вдруг внимание переместилось на собственные пальцы, державшие телефон. Это он? Его руки? Пальцы двигались. Ещё недавно безымянный палец был в гипсе. Безымянный — неназванный, почему? Разве он не важен? У всего есть имя, «безымянный» — это странное имя. Имя есть у всего, человеческое сознание имеет свойство приписывать имена любым вещам. И в чём, в сущности, было значение его руки? Она выполняла функцию. Организм выполнял функцию. Чтобы жить, он питался, спал, пил воду и употреблял мефедрон. Ради чего? Какой смысл он привносил ранее, для чего влачил настолько жалкое существование, давя отвращение к себе и к реальности? Он всегда чувствовал, что прозябает на дне, но, когда он нашёл, ради чего стоит жить, система моментально напомнила, где его место. Рука такая тяжёлая, её стало трудно держать на весу. Сложные ощущения от того, как тело продавливало матрас, он — полутруп, марающий потом тонкие простыни. Его трупный сок никак не проливался — вместо этого, он концентрировался внутри и не давал дышать. Мысли чувствовались как пульсация где-то в районе затылка. Бобби мог одним выстрелом избавить его от этих жестоких дум, пустить пулю в сосредоточие тошнотворной саморефлексии. Он не мог закрыть глаза… Только на время. Закрывая глаза, он переносился в спасительное «ничто». Юнги жил взаймы. Брат возложил на него это бремя, и Мин проебался, не сумев вынести из этого ничего хорошего. Юнги пришёл к жизни мертвеца — оксюморону, каким было всё, что окружало. Его решения… Его вина. Ответственность имела место, но кто из них двоих с Чимином знал, к чему это приведёт? Они шли в тёмном лесу. Возможно, под ногами были проложены тропинки, но они заросли мороком небылиц, мнений, искусственных образов. Голос тебе не подскажет, как быть. Невыносимая ответственность. Кто-то нёс за него ответственность хоть когда-то? Брат? Почему он решил, что достоин нести ответственность за жизнь Чимина? Взрыв на химзаводе и все сопутствующие, включая колоссальную боль потери. ВИЧ. Почти беззаботное студенчество. Творческое самовыражение — некогда сильные пальцы терзали струны. Он хорошо играл сольные партии на бас-гитаре. Первая доза, первый секс, муки неразделённой любви и жертвы, на которые приходилось идти, чтобы удержать. Удержать как Бобби, так и себя — в фантазии о нормальности происходящего. «Любовь, которая принесла столько боли, не была любовью», — строчка из любимой песни. Его гимн с тех времён. Чимин ответил спустя какое-то время. «Постараюсь. Заранее с днём рождения» «Я приготовил для тебя подарок».***
С тех пор, как ушёл Кихён, день рождения как праздник почти потерял своё значение. День как день, но можно позволить себе чуть больше. С покойным братом они добывали сладкое и загадывали желания в их дни рождения, в общем, пытались всеми способами привнести праздничную атмосферу. Родители несколько раз расщедривались на торт, но заканчивалось это всегда криками и драками в состоянии белой горячки. С ума сойти, ему стукнет уже двадцать восемь. Кихён ушёл, когда Юнги было пятнадцать. Итого — тринадцать лет одиночества в положительном ВИЧ-статусе. И членов клуба «27» он-таки пережил. Приближавшийся праздник не вызывал вообще никаких эмоций. Компашка из Тэ, Гуки и Хобота развела его на посиделки без секса, ну а Чимин… Юнги просто хотел его увидеть. Предлог в виде дня рождения подходил для этого. Чимин и раньше напрочь пропадал из жизни, когда Председатель натягивал поводок. Перед тем, как вернуться к Мудаку, Чимин начинал натирать места уколов мазями и ставить инъекции в менее заметные места. И стирал переписки. Менял сим-карту. Делал другие безумные по мнению Юнги вещи, тогда как Чимин пожимал плечами и отвечал: «Я всё-таки айдол, а не просто шлюха». Юнги пережил немало депрессивных эпизодов в жизни, и нынешнее положение дел нельзя было назвать иначе как одним из. Дни превращались в недели, гематомы рассасывались, боль сходила на нет, в один день он просто расковырял гипс и снял его с пальца сам. В праздник он проснулся ни свет ни заря, понял, что делать нечего, и лёг спать дальше, а когда проснулся — за окном уже потемнело, и до прихода «гостей» оставалось каких-то полчаса. Первыми пришли Тэ с Гуки, точнее — ввалились в квартиру уже в не совсем адекватном состоянии через час после оговоренного времени сбора. Юнги был сонный и уставший, но спокойный и даже немного дружелюбный благодаря мяу-мяу. По случаю он даже помыл голову и оделся не в спальную одежду, а во вполне приличные свитшот и свободные штаны. Выражение расслабленного спокойствия испарилось с лица, когда парни вручили ему подарок в виде огромной книги «Блюда на мангале». Хотя электронная сигарета-одноразка, подаренная Гуком, немного сгладила негативное впечатление. — У меня нет мангала, — отбрасывая книгу на стол, заключил Юнги и следом обратился к Тэхёну: — Тебе стоило украсть из книжного что-нибудь другое. Или на помойке нашёл? — На следующий день рождения мы подарим мангал, — хлопнув его ручищей по плечу, сказал в оправдание Тэ Чонгук и неловко хохотнул. — Пока просто читай и фантазируй. Ты любишь читать. Юнги поморщился от крепкого удара и криво улыбнулся. Он стал разбирать пакеты со снеками и алкоголем, краем глаза наблюдая, как Гуки обернулся на Тэхёна, и они начали выяснять отношения. В этот же момент в дверь постучались, и Мин пошёл открывать. Он повёл носом, подмечая, что с приходом парней по квартире распространился странный запах. — Фу, ну и вонища у вас в подъезде, — было первым, что сказал Хосок. И впрямь, Юнги сразу напряг химический запах в подъезде, который резанул ноздри, как только дверь оказалась открыта. Хобот поспешил утянуть его обратно в квартиру и закрыть за ними. Он напал с крепкими объятиями, против которых Юнги почти не возражал. Хосок заорал «с днём рождения!», но Мин уже принял решение. Юнги отпустил его, сказав подождать, и рванул наружу, готовый выбивать дерьмо из любителя техно-музыки, что и так само по себе неимоверно бесило. Сосед обнаружился на этаже, наполовину высунувшимся в окно. Свежим воздухом дышал? Захотелось взять его ноги и пропихнуть наружу, но это попахивает убийством. — Чувак, я понимаю, что я не образцовый сосед, но ты буквально всех травишь. Че за хуйня? Ко мне постоянно твоё говно через вытяжку тянет! — подойдя к нему, начал жаловаться Мин. — Я не хотел, оно само… — тот вылез из окна и виновато оглянулся на Юнги. — Что само? Токсикомания? Понимаю! Но можно по-нормальному это делать, как-то там, голову в пакет, а не, сука, травить всех направо и налево?! Хосок вышел из квартиры, ненадолго отнимая внимание обоих. Озадаченный товарищ наблюдал за перепалкой, в то же время жмуря аккуратный нос. — Что? Я… Я не токсикоман! — оскорблённо вскрикнул сосед. — Ага, блять, так я и поверил, — прошипел Дядя, двинувшись вперёд на парня. — Это ужаснейшая ошибка, мне жаль, но за токсикомана можешь и в нос получить, — пробурчал сосед. — Я красил стены, и краска пролилась… Вся квартира в ней… Я аж дверь оставил открытой. У меня ещё скипидар там… Примешался. — Нахуя тебе скипидар? — Юнги изогнул бровь, но сомнения его не покидали. Не очень-то это убедительно звучало. — Я художник! Пишу маслом! — Не ссорьтесь, мальчики. Заходи к нам, потусим, — выставив ладонь вперёд, чтобы поумерить пыл ссорящихся, Хосок дружелюбно подмигнул. — Какого хера? — возмутился Юнги чужому нахальству. — Побудь с нами, а то траванёшься, — Хосок подошёл к соседу, чтобы взять его под руку и подвести к квартире Юнги, очевидно, пожелав поскорее вернуться внутрь. — Как тебя зовут? — Намджун, — улыбнулся парень чужому гостеприимству. На щеках выступили ямочки. — Вижу, ты выздоровел. Ну и перепугал меня. Юнги опешил, но мельком подумал, что трахнул бы соседа или сам дал красавцу, хотя всё ещё относился к нему с осторожностью. Вонь заставила на время отбросить все вопросы. Он зайдёт и толкнёт соседа в спину, захлопнет за чуваком дверь и откроет все окна в квартире. Да, таков был его план, но сосед неожиданно хорошо влился в их странную компанию. Намджун оказался добродушным парнем и хорошим собеседником, не токсикоманом и не кем-то вроде того. Его увлечение буравящей мозг музыкой совсем не соотносилось с этим образом. Сосед возразил тем, что под техно на него находит вдохновение, и припомнил Юнги его грешки. Всё-таки громкий секс не только интересен и приятен, но и дискредитирует жильца в глазах соседей. Про сыр и жуткие крики они не вспоминали. Мину он показался действительно интересным человеком, а сердце немного оттаяло после того, как Намджун подарил ему свою абстрактную мазню на холсте — какие-то голубые и синие полосы с подтёками выглядели вполне симпатично. Картинка внушала какое-то чувство спокойствия, но Юнги… Ждал Чимина. С каждой минутой он всё больше закрывался от парней. Когда те становились всё более весёлыми и сговорчивыми из-за градуса виски в коле, Юнги заколачивал окна души гнилыми досками, прячась ото всех, оставаясь наедине с мыслями. Отсутствие Чимина на празднике просто стало небольшим триггером к этому, к возвращению в родную выгребную яму. А он из неё вылезал? — С помощью силы мысли ты можешь притянуть ту реальность, которую желаешь, — донеслись до него слова Хосока, втиравшего парням околоэзотерические идеи. — Эй, Юнги, ты тут? — рука коснулась плеча. Юнги вздрогнул и хватанул воздуха, как выброшенная на берег рыба. — Тебе подлить? Юнги покорно принял джин с грейпфрутовым соком из рук Хоби. Он не сразу нашёл Намджуна взглядом. Оказалось, тот застыл у книжного шкафа и рассматривал корешки небольшого собрания Мина. Намджун указал на одну из книг, и Юнги простодушно кивнул, позволяя соседу ознакомиться с ней. — И как это работает? Тут, по-моему, тупо то, как ты сам относишься к реальности, — ответил Чонгук и затянулся, затем выдохнул запашной дымок и передал самокрутку Тэхёну. — А. Я не сразу понял. Тогда, если я захочу стать принцем Англии, я им не стану. — Жизнь приобретает смысл, когда мы сами придаём его ей, — Юнги вдруг захотелось высказаться. — Правда в том, что в существовании самом по себе нет никакого смысла. И порой… не хочется ничего делать и воображать, «притягивать», как ты говоришь, когда всё существование определяет то, от чего становится тошно, — опустив глаза на яркий напиток в стакане, сказал Юнги. — Сартр? — спросил Намджун, захлопывая книгу. — Да, наверное, — медленно закивал Мин, поднимая взгляд на соседа. Почему-то подкованность того почти не удивила. — Человек может стремиться к счастью и дарить его другим… Преследовать, так скажем, гедонистические цели. Необязательно секс или что-то вроде этого, — Намджун присел на кровать рядом с Тэхёном, который развалился на ней, раскинув руки. — Никакого универсального ответа нет, но это — не повод опускать руки. Смысла искать смысл тоже нет… — Надо просто наслаждаться, — встрял Хосок, указав пальцем руки, в которой держал стакан, на Намджуна. — Я… Это не всегда работает. Страдание составляет жизнь, и когда ты осознаёшь, что все попытки достичь счастья — провальные, тебя настигает экзистенциальный ужас. Лучше быть честным скептиком с собой от начала и до конца. Но это невозможно. По итогу ты просто оказываешься в лесу заблуждений, иллюзий, низменных желаний и не можешь оттуда выбраться. Стремление «притянуть» это счастье иногда оборачивается полным разочарованием. Можно смириться со своей судьбой и принять жизнь со всеми её недостатками, но в отрыве от философии, это не всем доступно. — Поэтому нужно найти в себе неисчерпаемый ресурс, а он е-есть, — протянул Хосок перед тем, как закинуть виноградину в рот. — И использовать его, чтобы стать счастливым и подарить эти знания другим. Наше подсознание… — начал было он, но его перебили. — Бессмысленность скрывается за иллюзиями, — закивал Намджун. — Но разве это плохо? Это как раз характеризует твоё отношение к жизни и её вектор, который ты выбираешь, — продолжил беседу Намджун, тихо усмехнувшись. — Да, наверное, я жуткий пессимист… — хохотнул он. — И я порой начинаю верить в Демиурга, который сотворил земной хаос. В некотором смысле ассоциирую это с капиталистической системой, хоть это и совершенно разные вещи. — Типа паноптикума? — Ага… Значит я вернусь к началу. Будет буддизм, где страдание составляет человеческую жизнь. Так или иначе, в это страдание нужно самому привносить смысл, тогда как само по себе оно бессмысленно, это поток бесконечного бреда, театр абсурда. Можно найти решение — путь, который прошёл Будда, любовь или быструю смерть… — Ты концентрируешься на негативе. Жизнь в общем смысле… — эксперимент. — Эксперименты не всегда приводят к удаче. Неоднократные попытки… Лишь приводят к большему разочарованию. Особенно когда мир пытается выдавить тебя. В дхарму… я не верю. — В любовь? — спросил Намджун, выгнув бровь. Он смотрел прямо на Юнги, но внимательный взгляд не причинял неудобств. Намджун не лез в душу, не был таким назойливым, как другие. Душа художника — посторонний наблюдатель действительности. Да, он определённо нравился ему как человек. — Не знаю. В комнате повисла гнетущая (возможно, только для одного Юнги) тишина. На лицах, как минимум, троих в процессе их с Намджуном беседы возникало немного комичное выражение замешательства. Он хлебнул незамысловатого коктейля и приподнял уголки губ в лёгкой улыбке, оглядев присутствующих. Тэхён поднялся к этому моменту и смотрел как-то подозрительно. Неожиданно зазвонил телефон. Юнги быстро выудил дребезжащий, кричащий мерзким перезвоном кирпич, и поднялся с пола. Он закрыл за собой дверь в комнату и, судорожно затыкав в экран, принял вызов. Когда он поднёс телефон к уху, на другом конце провода послышался вздох. Мин прошёл на кухню, чтобы иметь возможность общаться без свидетелей. — Привет. — Привет, Юнги, — Чимин говорил так тихо, что его едва можно было расслышать в однозначном шуме на фоне. Показалось, что объявление о рейсе, на который начиналась посадка, попытался донести до Юнги жёсткую правду вместо парня. И женщине с монотонным голосом, перечислявшей цифры номера рейса, гейт, это удалось. — Куда летишь? — В Тель-Авив, — произнёс Чимин так же тихо, будто старался сделать так, чтобы его никто не слышал. На проводе повисла громкая тишина. Опять эти звуки на фоне, он слышал их каждый раз, как был с Чимином — всегда на фоне шла какая-то другая жизнь, тогда как их мирок средь этой галактики был тусклой звездой, готовой вот-вот потухнуть. От того, что они слышали одну и ту же жизнь, внутри всегда разливалось тепло, но на этот раз… Дрожь пробрала. Вокруг ничего не изменится. И в их жизнях, наверное, тоже не случится кардинальных перемен, если сравнивать с тем, что было до этой нелепой встречи. Чимин отключился во время секса тогда, блеванул ему на ковёр, после… Проявил неслыханные заботу и понимание. И всё как-то завертелось. Спонсор Чимина забрал его, как Юнги и предполагал. — Счастливого пути, — произнёс Юнги, покачивая стеклянную солонку в руках, чтобы как-то занять руки. — Прости, — выдавил Чимин. — Ты меня любил? Если ты скажешь «нет», будет лучше. Чимин не стал ничего отвечать, он издал несколько звуков, похожих на скрип или скулёж, будто собирался что-то сказать, но так и не сделал этого. Юнги первый сбросил вызов. Солонка полетела в стену, разбиваясь вдребезги. Соль разлетелась по всей кухне. Забавно, он ведь раньше работал на заводе, разгружал соль с братом. Её запах встал в ноздрях. Намджун вошёл на кухню, перетягивания внимание на себя. — Всё хорошо? — спросил Намджун. Он опирался о косяк одной рукой и смотрел прямо, но без укора. На лице отразилось замешательство, но не более. — Да, да. Просто разозлился. Потом уберу, — ответил Юнги и поднялся, чтобы вернуться в комнату. Он отхлебнул немного из своего стакана и погладил Хосока, который сидел ближе, по рыжим волосам, а затем в шутку чмокнул в макушку. Хоби отмахнулся, засмеявшись. — У меня болит голова. Я напился. Мне нужен покой, так сказал врач. Я прилягу. Юнги отставил стакан с недопитым джином с соком и оглядел парней. Все пребывали в какой-то неловкости, но он не был уверен до конца. Напустил тоски — сам виноват. — Но Юнги, ты уверен? Мы хотели вместе потусить… — грустно затараторил Тэхён, парни подхватили. Мин поспешил их перебить: — Спасибо за подарки. Картина крутая, — он улыбнулся Намджуну. — Сертификат на йогу мне нахуй не всрался, а книга — вообще пиздец. Заберите её с собой. — Мы уйдём, если ты уже устал, — Чонгук поднялся с пола и погладил его плечо, скользнув к загривку. — Если что, звони, — Чон поджал губы и с сожалением посмотрел прямо в глаза. Юнги избежал зрительного контакта и лишь взъерошил чужие чёрные волосы. Юнги обнялся с парнями, хотя редко давался так просто. И поцеловался коротко в губы со всеми, кроме соседа. Намджун ничего не сказал против — сразу спалился — интеллектуал, художник. Если не гей, то би, если не би — то нормальный человек, принимавший жизнь во всём её разнообразии. Немного ёбненький, как раз что надо. Жаль, что они познакомились только сейчас. — Я могу одолжить у тебя эти книги? Всё равно рядом живём. Верну быстро, — Намджун подошёл к шкафу и достал парочку с полки. Среди них было «Общество спектакля». — Раз ты на Ги Дебора замахнулся, можешь одолжить вообще всё. Возьми те, которые тебе нравятся. Я ничего не собираюсь читать в ближайшее время. Бери всё, что хочешь. — Я остановлюсь на двух, — кивнул Намджун, поджимая губы в улыбке. — У тебя здесь коробочка, я её положу рядом? Юнги махнул рукой, хотя не помнил, чтобы оставлял на полке какую-то коробочку, тем более красную — Намджун её осторожно отодвинул в сторону и взял ещё одну книгу. Гостей удалось выпроводить спустя минуты уговоров. Хотелось просто побыть наедине. От голосов в ушах уже звенело, от людей вокруг становилось душно, в груди тянуло. Намджун вышел последним, завозившись у выхода дольше остальных. Юнги вернулся в комнату и сразу двинул к шкафу. Он взял в руки увесистую коробочку красного цвета, сразу поняв, что внутри вещь не из дешёвых — золотая надпись Cartier буквально кричала об этом. Коробка поддалась — он открывал её как священный грааль: медленно и осторожно, боясь не просто повредить, но и даже лишний раз оставить отпечатки пальцев. Где-то глубоко внутри жалобно заныло сердце. На чёрном бархате лежал серебряный браслет. Юнги отковырял подложку и обнаружил под ней ценник, от которого глаза на лоб полезли. Он проверил телефон ещё раз, хотя никаких надежд не было. Оказалось, Тэхён ещё парой часов назад прислал ему статью. Уведомления на чатах с этими идиотами были выключены, так что неудивительно, что Мин только сейчас увидел заголовок: «Председатель Совета директоров инвестиционной компании… Был обвинён в финансовых махинациях». Да плевать. Ему ничего не сделают. Вон, тот уже собрал монатки и поехал лечиться от рака. И Чимин с ним. Юнги выключил телефон, зажав кнопку на тонкой грани. Не дай бог кто-то сейчас его потревожит. Хотелось напиться одиночеством, опьянеть от чувства тоски. Поплакать одному, в конце концов, немного побыть не-мужчиной. Он сполз на пол, спиной прижавшись к борту кровати. Пол ощущался как более безопасное место, о него можно было опереться и не потерять ориентиры. Красная коробка искрилась роскошью, проливала высший свет на тоскливую и ничуть не элегантную картину декаданса. Он отбросил коробку с чиминовым браслетом на стол. Парень ведь мог покрыть существенную часть своих долгов, продав этот браслет, но зачем-то оставил его Юнги. Мин не знал, как на это реагировать, но это было уже не важно. Бутылка джина на журнальном столике манила прозрачной жидкостью, деля с ним горькое разочарование и ясное «ничто». Мин откупорил её и поднёс ко рту. Прикоснувшись губами к кромке горлышка, он ощутил не только резкий запах елового спирта под ноздрями, но и затопившие глаза слёзы. Резко закинув голову, он позволил алкоголю хлынуть вниз, переполнить глотку до того, что Юнги захлебнулся и раскашлялся, а джин облил грудь толстовки, попал немного на штаны и даже на ковёр, которому уже ничего не было страшно. Он прижал бутылку к груди, обняв её руками как нечто спасительное, и взревел в голос. Взъерошил длинные волосы, оттягивая пряди до боли в коже, и вновь припал губами к горлышку. Жизнь по наклонной. Скатываться с детской горки весело, но настаёт время, когда ноги должны столкнуться с землёй. Можно подняться, взобраться по лесенке на высоту и скатиться вновь. Но можно ли испытывать удовольствие раз за разом, в череде повторяющихся событий? Наркотик — это тоже горка, только ты не пытаешься себя убедить, что «нужно», ты почти добровольно идёшь и скатываешься вновь и вновь. Сизифов труд. Бессмысленные и беспощадные трепыхания. Поиски второй раз привели его к обнадёживающему чувству влюблённости. Да, можно определить, что для тебя важно, но и преступления в том, чтобы не определить — нет. Ему было так холодно. Что бы могло согреть? Разве он виноват в том, где оказался по итогу? Юнги не был против их отношений. Глубина пронзительных глаз уверяла, что другой тоже «всегда хотел его». Но против них был весь мир — сперва попытавшись извергнуть странный дуэт, реальность пришла к выводу, что это стало скорее благом для них, нежели наказанием. И она вновь расставила актёров по местам. Один, вкусивший свободы, не сможет вновь вернуться к неволе. Чувства делали его живым. Он любил Чимина — искренне и нежно. Чимин тоже плутал в темноте, но огонёк глаз в глубине мрачного леса то тут, то там шептал айдолу, говоря: «ты принадлежишь нам. Тебе не нужно ни о чём думать. Ты просто вещь. «Безымянный палец». Чимин ломал других, потому что сам когда-то не справился с болью. Они были вместе. Но они были одиноки, и всё вокруг говорило о том, что их связь в корне неправильна, а Юнги позарился на чужое. Чимин принадлежал другому человеку, состоял, может и в абсолютно порочной связи, но привычной для мира знаменитостей. Юнги натянул ткань толстовки, поднося пропитанную ткань под нос, забитый из-за непрекращающихся слёз. Он вскарабкался на ноги и хлебнул джина. Горка порошка просыпалась на тыльную сторону бледной ладони с синевой венок. Часть попала на столик, и Юнги рухнул на колени, чтобы в нежном поцелуе собрать губами наркотик. Вжаться щекой в поверхность, измаранную алкоголем и закусками, ударить по ней кулаком в приступе болезненной злобы на всё. Подрагивающие пальцы сжали коробочку Картье как единственное, что теперь связывало его с прошедшим настоящим. Юнги казалось, что за его кризисом наблюдало нечто свыше — оно смеялось над слабым человеком и торжествовало. Всё шло по его плану, но иначе и быть не могло. Садистское удовольствие, получаемое Демиургом, питало силы этого существа. Свитшот полетел на пол, оголяя худой белый торс. Между пальцев вспыхнул огонёк, лёгкие выпустили облако дыма. Горло обжёг хвойный лес, затопивший собой горстку пёстрых лекарств. Принять ванну или просто уснуть? Оба варианта, чтоб наверняка. Юнги, войдя в ванную, взглянул в зеркало на своё заплаканное лицо, от слёз и агонии приобретшее парадоксально умилительный вид: розовые губы подрагивали, а глаза влажно блестели из-под мокрых ресниц. — Почему ты только сейчас решил показать мне это? Вызвать жалость? — еле шевеля губами, спросил он казавшуюся сейчас довольно симпатичной мордашку в зеркале и долго смотрел на отражение, пока взгляд не поплыл, а голова не пошла кругом. Добив джин одним махом, он на ощупь нашёл бортик и на нетрезвых ногах встал в воду, стремительно поднимавшуюся от щиколоток по ногам выше. Бросил бутылку в воду, поймав брызги на штаны. Разместив шею на бортике, а локти — по бокам ванны, он глубоко затянулся и глянул туда, где должна была быть раковина. Пространство обрело размытые контуры. Предметы меняли места, двоились в глазах, или вовсе пропадали и неожиданно появлялись в другом углу поля зрения. А сердце бешено колотилось, словно бежало навстречу вечному, но не могло найти выхода. Стук молота внутри черепной коробки — ушные перепонки разрывало изнутри. Что сработает раньше? На бортике — один опасно-острый предмет, в руке — другой такой же. Если рука ослабеет и выронит, наготове будет ещё один. А кислота в составе желудочного сока уже воздействовала на страшную комбинацию веществ. Раз жизнь не дала ему шанса, он сам даст себе второй. Возьмёт жизнь в свои руки. Удар сердца-вспышка боли-новый удар, непрекращавшаяся боль, от которой Юнги взвыл, стиснув зубы. Тело пробила судорога, вода выплеснулась за борт ванны. Его отнесло на годы назад раньше, чем он успел что-то сделать. Конечная точка путешествия во времени — где-то двадцать восемь лет назад. Погружаясь в состояние наркоза, сперва ты ощущаешь тревогу — все силы утекают, но потом наступает умиротворение. «Вы отвергли нас и добились того, чего хотели. Вы не хотели иметь ничего общего с нами, но по итогу — все мы люди и когда-нибудь умрём».