Неистовство влюбленных

      — Я сожгу твой проклятый, переполненный скверной дом! Сожгу тебя, твоих гостей и всех твоих шлюх!       Аристофан и Алкивиад одновременно сели на кровати и стукнулись лбами. Крик подкрепили свист и улюлюканье. Спросонок Аристофану показалось, что у ворот Аспасии собралась вся пирейская толпа, глазевшая вчера на заплыв под триерами.       — Шлюхи!       — Грязный притон!       — Иностранка!       — Город долго мирился с милетской шлюхой, но, когда она начала портить свободных женщин, терпение порядочных граждан закончилось!       — Нечестивицы!       — Развратницы. Превращают женщин из благородных семей в потаскух!       Рассвет едва раскрасил небо серыми полосами. Кричащие на улице мужи вряд ли спали этой ночью, явились прямиком с попойки. Языки крикунов заплетались, интонации напоминали застольную песнь.       — Это Гиппократ? — Аристофан вцепился в руку Алкивиада.       — Да, — Алкивиад скатился с тюфяка. — Выйду к нему, пока его приятели не устроили пожара.       — Возьми мой хитон, — посмеялся Аристофан, глядя, как он обматывает бедра простыней, и вспоминая вчерашние приключения: спонтанный заплыв, арест и комедию освобождения.       — Боюсь, в твоей одежде я буду сверкать яйцами. — Посмеявшись над его низким ростом, Алкивиад поцеловал Аристофана в губы и вылетел из комнаты.       В Ликее, во время тренировок эфебов, состязаний, охраняя Акрополь и Пританей, Перикл-младший всегда вел себя сдержанно и тихо. Лишь дважды Аристофан видел, как Перикл срывался. Первый раз — когда пришел с Алкивиадом на репетицию и ему показалось, что Аристофан пьесой оскорбляет честь его семьи. Второй — на Акрополе, когда решил, что слова Аристофана покушаются на честь и славу афинян. Когда Перикл нервничал, голос его становился писклявым и плаксивым.       — Аспасия! Ты никогда не пользовалась у афинян доброй славой! Горожане часто жаловались на тебя. От суда и изгнания тебя спасло только то, что Перикл, которого ты околдовала, заступилсяи вымолил тебе прощение! — завывал как на похоронах мелкий Перикл. — Я твой сын. Я закрывал глаза на все твои нечестивые дела, полагая, что наша семья уже достаточно настрадалась. Но теперь, когда ты снова стала причиной горя и позора нашей семьи, я не стану молчать.       Аристофан накинул на себя хитон и слетел вниз, перевернув по пути три или четыре горшка с цветами. Как Алкивиаду с его ростом удалось проскочить через комнату и ничего не разбить?       — Приветствую тебя, Гиппократ! Мой милый друг, с детства ты был мне как брат, надеюсь, праздничные жертвоприношения и пиры доставили тебе удовольствие, — Алкивиад распахнул ворота и открыл объятия для Гиппократа.       Высокий, сутулый, вечно насупленный Гиппократ стиснул его предплечья и прижался щекой к его щеке.       — Не ожидал тебя здесь встретить…       Аристофан огляделся. Во дворе около жертвенника толпились рабы Аспасии, из-за колонн выглядывали шлюхи. Из сада прибежали Сократ и Протагор. Но самой хозяйки видно не было.       — Перикл, мы выросли в одном доме. Я никогда не забуду, как добр и терпелив ты был с моим братом Клинием. Своими выходками он всех выводил из себя, и только ты один никогда не раздражался и не кричал на него! — Алкивиад протянул руку, чтобы потрепать Перикла-младшего по шее, но тот увернулся. В эмоциональной гибкости он явно проигрывал своему дяде, стратегу Гиппократу.       На улице начали собираться зеваки. Двое пьяных оборванцев попытались проскользнуть в открытые Алкивиадом ворота. Рабы Аспасии выгнали их пинками.       — Как же я рад вас видеть! Еще больше вы порадуете меня, если согласитесь со мной выпить! У нас найдется вино и мясо для всех твоих друзей! — Отобрав факел у аристократа с распухшим красным носом, Алкивиад пригласил гостей во двор. — Эй, слуги, несите венки и лучшее вино для моих братьев и их друзей.       Каждого из пришедших Алкивиад назвал по имени, кому-то напомнил о подвигах его отца, кому-то — о мелких личных победах. В целом пришедшие за Гиппократом скандалить к воротам Аспасии честные афиняне были наглядной иллюстрацией утверждения, что за каждым богатым и успешным человеком ходит с десяток всегда поддакивающих ему прихлебателей-льстецов.       Пока Алкивиад любезничал со свитой Гиппократа, вместе с ними разводил огонь и совершал положенные очищения и жертвоприношения, Перикл смотрел по сторонам затравленным волчонком. Заметив Аристофана, задрал подбородок так высоко, что вряд ли был способен видеть что-то, кроме неба и чаек. На рассвете они особенно разгулялись. Носились между домами и громко кричали, тревожили гостей, заснувших в саду Аспасии.       — Увидев тебя здесь, Алкивиад, я сначала удивился. Теперь я думаю, что твое присутствие, скорее, станет для меня поддержкой, чем помехой, — Гиппократ хмурился и медленно соображал.       — Конечно, я во всем поддержу тебя. — Погладив Гиппократа по спине, Алкивиад забрался на ложе с ногами. Любуясь его обнаженным животом и грудью, Аристофан подумал, что предрассветные сумерки подчеркивают его красоту лучше любых украшений и дорогих одежд. — Какое бы дело ни привело тебя в такую рань в дом Аспасии, моей наставницы и советчицы в жизненных и общественных делах, мы обсудим его в кругу друзей и разрешим любое недоразумение так, что все стороны останутся довольны.       — Боюсь, речь идет не о недоразумении, а о преступлении, — буркнул Гиппократ.       — Я вижу, ты расстроен. — Алкивиад щелкнул пальцами. Рабы наполнили кубки Гиппократа и его друзей.       Аристофан остался без ложа. Подсаживаться к Алкивиаду во время его разговора с родственниками он не захотел. Тревожить просыпающихся ворочающихся гостей посчитал недостойным. Отклонил приглашение Сократа присесть рядом с ним и устроился на траве. Внимательные рабы Аспасии не забыли принести ему кубок вина и тарелку с фруктами и сырами.       — Боюсь, я не просто расстроен, я оскорблен и чувствую себя униженным.       — Милый храбрый Гиппократ, не знаю никого, кто посмел бы оскорбить тебя. Клянусь, такая умная женщина, как Аспасия, не стала бы намеренно оскорблять человека твоих способностей и положения, — Алкивиад приложил ладонь к груди.       — Возможно, ты прав, и оскорбление она нанесла мне и моей семье ненамеренно, — с присущей ему медлительностью Гиппократ подбирался к сути дела.       Перикл, усевшийся на краю ложа Алкивиада, возмущенно фыркнул.       — Вернее, я готов согласиться, что сначала Аспасия не хотела оскорбить меня и мою семью. Причиной нашего горя и позора стал побег из дома моей сестры Ксантиппы. Аспасия стала сообщницей, согласившись приютить ее у себя.       — Где это видано, чтобы афинянка благородного происхождения жила в притоне! — каркнул приятель Гиппократа, завернутый в грубый шерстяной плащ.       — Страшно подумать, чему научат шлюхи порядочную женщину! — крякнул прихлебатель Гиппократа, скребя ногтями свою грязную шею.       — Кто возьмет в жены женщину, которая жила в распутном доме? — прохрюкал гость с выстриженной клином бородой.       — Аспасия сделает из Ксантиппы шлюху!       — Превратит женщину из древнего знатного жреческого рода в подстилку для грязных иностранцев!       По тому, как из пришедших сыпались обвинения, видно было, что они долго обсуждали грехи Аспасии и неведомой Аристофану Ксантиппы, подбадривая и распаляя себя выпивкой.       — Мне кажется, Гиппократ, ты неправильно понял ситуацию. — Алкивиад глотнул из своего кубка. — Этот дом не притон. Здесь Аспасия принимает только своих близких друзей и лучших людей города и Эллады. Ты оглянись вокруг. Погляди, там совершает утреннее омовение старик Фукидид, сын Мелесия, прославленный в прошлом спортсмен и политик, а там спят сын Гипподама, построившего Пирей, и внук Аристида Справедливого. Здесь также присутствуют знатные иностранцы и мудрейшие люди Эллады, — Алкивиад улыбнулся Сократу и Протагору. Те повторили его улыбку. — Ты ведь слышал речи Протагора на агоре?       — Пусть так, но женщине из порядочной семьи не место в чужом доме, полном мужчин! — Гиппократ соединил свои длинные руки и переплел длинные пальцы.       — Конечно, Аспасия не собиралась оставлять у себя Ксантиппу надолго, — ответил Алкивиад.       То, что Ксантиппа живет у Аспасии, для него не новость, понял Аристофан. Какой бы ни была история этой Ксантиппы, Алкивиад знал ее лучше, чем крикуны Гиппократ и Перикл. В последние дни Аристофан убедился, что мало какой человек, событие или новость ускользают от внимания Алкивиада. Он осведомлен о заговорах в Спарте, планах сиракузцев, выучил имена всех кормчих и капитанов, приплывших на Бендидии в Афины, и, конечно, он в курсе скандалов внутри своей семьи.       — Аспасия приютила у себя Ксантиппу, потому что не хотела, чтобы Ксантиппа ночевала на улице или у посторонних людей. Вместо того чтобы злиться, ты и твой отец должны быть благодарны Аспасии за то, что она позаботилась о Ксантиппе. Аспасия не только спасла твою сестру от неприятностей и опасностей, которым подвергается молодая одинокая девушка на улицах города, но и позаботилась о ее душевном состоянии. Душевное спокойствие Ксантиппы для репутации и благополучия вашей семьи сейчас не менее важно, чем ее безопасность. Уверен, гораздо больше позора и горя ваша семья натерпелась бы, если бы Ксантиппа после ссоры с отцом стала ходить по городу и рассказывать людям о том, что Арифронт, брат великого стратега Перикла и отец великого стратега Гиппократа, подослал убийц в дом Гиппоника, дадурха Элевсинских мистерий и самого богатого человека в городе.       Аристофан поперхнулся вином. Арифронт устроил убийство спартанцев в доме Гиппоника? Он вспомнил, как мучился, пытаясь написать свадебную песенку для Алкивиада, вспомнил свадебную процессию и хаос, расколовший ее при известии о нападении на дом Гиппоника. Гиппократ был там. Преследовал убийц, поддерживал Гиппоника, хоронил спартанцев.       — Не может быть! — при всей бедности своих эмоций вечно хмурый Гиппократ сумел выразить удивление, насупившись еще больше. — Кто тебе сказал? Ксантиппа? Но что может понимать женщина в делах мужчин?       — Твой отец тоже считал, что женщины ничего не понимают, когда рассчитывался при ней с исполнителями.       — Ты веришь испорченной девчонке? Приличные сыновья и дочери не сбегают из дома и не позорят себя и семью!       — Арифронт приказал ее высечь.       — Вспомни, сколько раз нас пороли, когда мы были мальчишками? Но мы не сбегали из дома, потому что уважали старших. А эта девчонка сбежала. Если она способна на такое, значит, способна и своего отца оклеветать.       — Ты прав, Гиппократ, — Аспасия вошла в портик. Блестящий светло-голубой шелк подчеркивал ее тонкости и округлости, в черных волосах трепетали голубые ленты. Она выглядела свежее и отдохнувшее, чем молодая женщина рядом с ней. Высокий рост и сведенные на переносице брови выдавали в той родственницу Гиппократа. Как и Гиппократ, Ксантиппа была прекрасно сложена: он мускулист, она — пышногруда и крутобедра. — Вам, мальчишкам, сносить несправедливость и унижение в детстве легче, потому что вы знаете, что скоро вырастете, станете сильными и тогда сами будете приказывать своим обидчикам. У женщин же нет такого утешения и надежды. Удел женщины — всю жизнь подчиняться. И если женщина терпит унижение от отца и братьев, что ждать ей от жизни? Надеяться, что муж ее станет обращаться с ней лучше, чем ее отец? Как ей верить мужчинам?       У Аспасии тоже была своя армия льстецов. С десяток гостей с ее появлением оживились, завозились на ложах и закивали. Загудели, заспорили со свитой Гиппократа. Настроенные воинственно и непримиримо аристократы, следующие по пятам за Гиппократом, не устояли перед вином и жареными голубями и сдались на милость хаотичным застольным разговорам. Мало кто из них услышал тихие слова Алкивиада:       — Слово женщины в афинском суде ничего не значит, но у нас есть свидетель мужчина, афинский гражданин, один из исполнителей, которых нанял Арифронт.       — Ты угрожаешь моему отцу судом?       — Разве я посмел бы? Кем бы я был, если бы угрожал своему опекуну, человеку, который меня воспитывал и заботился обо мне, когда я был ребенком?       Лгал Алкивиад так же блистательно, как выглядел. Аристофан поверил бы ему, как Пифии, если бы не узнал о семейке Перикла-Гиппократа достаточно, чтобы сложить о них собственное представление. В детстве ты был несносным мальчишкой, вырос и стал достойным мужем, дружба с которым выгодна любому афинянину, сказал Арифронт на празднике в Элевсине. Когда сын Перикла Ксантипп прознал, что на его лошади ты выиграл гонку среди мальчишек, он упросил Арифронта тебя выпороть, рассказал Критий накануне Бендидий. Отношения Алкивиада с Арифронтом нельзя было назвать простыми и безмятежными. Скорее, они складывались так, как описала Аспасия: в детстве Алкивиад был вынужден подчиняться, теперь командовал братом своего опекуна, привязал и подчинил его себе, сведя с фиванским предателем. Поэтическое воображение Аристофана легко дорисовало детали. Кем был Арифронт при Перикле? Никем. Никак не отличился. Ничего не добился. Всю жизнь завидовал. Успехам брата. Богатству Гиппоника. На попойке в Элевсине, когда безумный Клиний напал на Алкивиада, Арифронт показал свою неприязнь к Гиппонику, обвинив его в шпионаже и кознях. Наверняка Арифронт был против того, чтобы Алкивиад посвящал Гиппоника в фиванский заговор. Возможно, разозлился на то, что Алкивиад породнился с Гиппоником. Не мог не позавидовать богатому приданому, которое Алкивиад получил вместе с женой. Все знают, обида и зависть часто толкают мелочных и ничтожных людей на преступления.       — Ни за что в жизни я не стал бы привлекать к суду своего родственника, — продолжал Алкивиад, придвигаясь к Гиппократу ближе. — Я лишь, хочу, чтобы ты понял, как неосмотрительно поступил твой отец. Его безрассудные и противозаконные действия могут принести вашей семье больше горя и позора, чем бегство Ксантиппы.       Гиппократ почесал бороду и макушку. Он ничего не знал, был слишком прост, глуп и прям для заговоров.       — К счастью, у твоего отца есть родственники и друзья, всегда готовые ему помочь и выручить его из неприятностей, — сказала Аспасия. Стоило ей приблизиться, старик на ложе напротив Алкивиада испарился, уступая место ей и Ксантиппе. Издали Аристофана поразили ее развитые женские формы. Вблизи — ее юное, почти детское лицо. — Друзья и родственники Арифронта достаточно влиятельны и богаты, в их власти заставить замолчать сплетников и заплатить кому надо, чтобы никто не прознал, что Арифронт подослал убийц в дом самого богатого человека в городе. Но все усилия ваших друзей и родственников будут бесполезны, если твой отец не оставит Ксантиппу в покое и продолжит пытаться вернуть ее домой силой.       — Но как же… — Гиппократ поперхнулся вином. — Как можно приличной женщине уйти из дома? Какой отец смирится с позором дочери?       — Нет никакого позора, пока об этом никто не знает, — сказал Алкивиад.       — Но… — Гиппократ часто моргал и сглатывал.       Перикл-младший, пусть и воспитанный узколобым Арифронтом, сообразительность унаследовал от отца и матери. Раньше Гиппократа понял, куда Алкивиад и Аспасия клонят, возмущенно фыркнул и вскочил на ноги.       — Для тебя, Гиппократ, для твоей семьи, ее благополучия и репутации выгодно сохранить в тайне и преступления твоего отца, и бегство из дома Ксантиппы. — Как опытный канатоходец Алкивиад балансировал на грани лести и угрозы.       — Как же такое скроешь! — Перикл всплеснул руками. Гиппократ снова проредил пальцами свою бороду. Ксантиппа, совсем как Перикл недавно, гордо вздернула вверх подбородок, рассматривая чаек.       — Скандал, что устроили перед домом Аспасии сегодня ты и твои друзья, не делает нам всем чести. Наверняка шум и крики вызвали любопытство у многих в Пирее и запустили волну слухов. — Алкивиад досыпал трав в вино и принялся помешивать в чаше палочкой, будто это помогало ему раздумывать. Прекрасный актер, —Аристофан сумел спрятать улыбку, но не справился с волной тепла, затопившей его изнутри. До чего же забавно наблюдать, как тот, чьи мысли быстрее молний, изображает задумчивость.       — Ксантиппа должна вернуться домой, — сказал Гиппократ.       — Я не вернусь! — ее голос был звонким и громким.       Занятые вином, знакомствами и шутками приятели Гиппократа посмотрели на девушку и нахмурились.       — Ни за что и никогда! Уж лучше стать шлюхой!       Гиппократ вскочил на ноги. Алкивиад встал рядом с ним и не позволил ему дотянуться до сестры.       — Я твой старший брат… — засипел Гиппократ.       — И что? Когда последний раз ты разговаривал со мной? Ходишь мимо меня, будто я пустое место!       — Что она несет? Как можно женщине так разговаривать с мужчиной? Как ей не стыдно позорить родных.       — Ксантиппа юна, порывиста и очень умна. — Аспасия поправила ленту в свои волосах. — Если ее брат и отец не заметили и не оценили ее ума, не думаю, что они могут ее чему-то научить. Девочке пора покинуть родной дом и начать новую жизнь.       — Прошу, выслушай, — смягчая неприкрытое оскорбление Аспасии, Алкивиад положил руки Гиппократу на плечи.       — Я не могу смириться, что моя сестра станет шлюхой.       — Никому не будет пользы от того, что благородная девушка превратится в шлюху. Ни ее семье, ни ей самой. Я знаю, как избежать этого и сделать так, чтобы все были счастливы и сумели сохранить лицо. Арифронт должен выдать Ксантиппу замуж и дать за нее приданое, которого достойна благородная женщина из аристократической семьи.       Хмурый стратег Гиппократ перестал трепать свою бороду и почесал шею и грудь. Он явно почувствовал себя увереннее, когда разговор свернул в более привычное русло: женщина, свадьба, приданое. Торговец из стратега Гиппократа был в разы хуже, чем из Аспасии. Ей удалось выиграть талант серебра в приданое для Ксантиппы. Пусть это в десять раз меньше приданого, которое получил Алкивиад, так ведь и Арифронт не был так богат, как Гиппоник. Во время переговоров о приданом стало заметно, что Гиппократ досадует и злится на отца. Будучи человеком прямым и глупым, Гиппократ предпочел бы ничего не знать о грязных делах отца, как прежде предпочитал не замечать его настроений и не обращать внимания на сестру. Как любой примитивный и эгоистичный человек, Гиппократ обрадовался, когда ему предложили выход из сложной ситуации и ухватился за него, не задумываясь. Воодушевился возможностью наказать отца за безрассудные действия: излишнее доверие наемникам, нападение на дом богатого и влиятельного человека, угрозу семейной репутацией. За кого выйдет замуж его сестра, Гиппократа не интересовало. Когда переговоры о приданом были закончены, Гиппократ скрепил свое слово клятвой, вместе с Алкивиадом и еще парой знатных гостей, согласившихся стать свидетелями и поручителями их сделки принес в жертву курицу на домашнем алтаре Аспасии. Будучи человеком самовлюбленным и недалеким, Гиппократ не подумал о том, чтобы выслушать мнение отца, принял решение за него и не оставил ему выбора, кроме как подчиниться данному сыном слову. После клятв и обильного завтрака, когда солнце поднялось высоко, Гиппократ разлегся в тени вместе с другими гостями послушать музыку и посмотреть на танцовщиц.       Труднее всех смириться с новым раскладом было Периклу-младшему. Сначала он бегал по саду как загнанный зверь, потом вырос перед Аспасией, загородил солнце и накрыл ее своей тенью.       — Ты… ты принесла нашей семье так много горя! Ты причина дурных слухов, раздоров, ссор, скандалов и проклятий, которыми нас осыпают люди. И будто тебе этого мало, ты унизила моего отца, родив после его смерти детей скотоводу Лисиклу!       — Истинное величие нельзя унизить. Ни люди, ни боги не способны отобрать у Перикла его славу. Пройдет время, люди забудут мое имя и твое, забудут Лисикла, но твоего отца люди будут помнить, пока ходят по этой земле, — ответ Аспасии прозвучал необычно мягко, будто она не защищалась и спорила, а пела колыбельную. Пока Перикл упрекал ее, она не переставала его разглядывать. Так смотрят влюбленные на своих возлюбленных. Так смотрят паломники на храмовые сокровища. Так смотрят люди на статуи олимпийских победителей. Так смотрят иностранцы на статую Афины на Акрополе. С восхищением и опасением. Так смотрела Аспасия на своего сына.       — Не смей кричать на нее! — вмешалась Ксантиппа.       Они с Периклом выросли в одном доме, между ними было не больше пяти лет разницы. Ему восемнадцать, ей — четырнадцать или пятнадцать. Оба были вспыльчивы и в споре предпочитали обвинять и нападать. Даже аргументы и длина фраз у них совпадали. Такие споры никогда ничем не заканчиваются. Запутаться во взаимных оскорблениях и обвинениях молодым воспитанникам Арифронта помешал Сократ. Взяв Перикла под локоть, увел его под фруктовые деревья. Еще в Ликее Аристофан заметил, что Перикл замирает перед Сократом, как кролик перед удавом, и быстро теряет себя в лабиринте его слов. Возможно, Перикл становится таким уязвимым и незащищенным перед иронией и хитростью Сократа потому, что Перикла с детства окружали люди глупые и эгоистичные, как Арифронт и Гиппократ?       Аристофан многое бы отдал, чтобы услышать первые разговоры Сократа и Алкивиада. Сорвав травинку и намотав ее на палец, он посмеялся над собой, признавая, что порой его оголтелая и безграничная влюбленность в Алкивиада превращает его в сентиментального идиота.       — Не всегда и не везде женщины у эллинов были так бесправны, как в Афинах, — босой, толстый и некрасивый Сократ сорвал с дерева сливу и протянул ее Периклу. — Все знают, что спартанская система воспитания растит смелых и скромных юношей. Но и своих женщин спартанцы воспитывают иначе, чем афиняне. Прежде всего, они не запирают их на женской половине дома, а поощряют их заниматься спортом наравне с мужчинами, справедливо считая, что у здоровой и сильной женщины больше шансов подарить государству здоровое и сильное потомство. Ты ведь слышал, что у спартанских женщин есть свои спортивные состязания, которые проходят в храме Геры за месяц до начала состязаний в Олимпии?       Прислушиваясь к разговору Сократа и Перикла, Аристофан не разобрал, о чем говорит Ксантиппа, зато расслышал ответ Аспасии.       — Я не обижаюсь на него. За свою жизнь я повидала множество примеров ненасытной мужской гордости, чтобы придавать значение словам глупого мальчишки с промытыми мозгами. — Аспасия встретилась взглядом с Аристофаном. — Ксантиппа, ты была в театре на эти Ленеи? Наверняка ты слышала о юном поэте -победителе? Я хочу вас познакомить.       Аспасия снова хвалила его и восхищалась им. Но если при знакомстве она стремилась удивить Аристофана остроумием, завоевать его внимание и симпатию, теперь она осыпала его привычными расхожими дифирамбами. Пустые и бесполезные для Аристофана слова помогли Аспасии отвлечь Ксантиппу от семейных распрей, успокоить, утешить и обнадежить ее. Мои блистательные друзья могут легко стать твоими друзьями, словно обещала Аспасия девушке.       Аристофан улыбнулся и кивнул, поддерживая ее игру. Как Алкивиад, Аспасия умела не только говорить и смеяться одновременно, но и улыбаться так, что казалось, ее улыбка предназначается тебе одному.       Оглядевшись, Аристофан убедился, что родня Алкивиада расползлась по саду, и присел на его ложе. Алкивиад будто только этого ждал. Угостил вином, вынул застрявшее в волосах Аристофана перышко, стряхнул прилипшие к его щиколотке травинки. Мгновенно утянул в перешептывания и подшучивания. Над ситуацией. Гостями и самими собой.       — Ты так меня боднул с утла, что у меня останется шишка. Факелы, что притащили с собой длузья Гиппоклата, даже не были как следует пломасленны. Поплобуй эти специи к вину. Чувствуешь, как щекочет нёбо?       — Тебе бы одеться, — вздохнул Аристофан, окутанный его теплом и вниманием, теряя связность мыслей. — Хочешь, поищу для тебя хитон?       — За кого ты хочешь выдать меня? — дрожащий и звонкий голос Ксантиппы спугнул опустившегося на край стола воробья.       — Скажи мне, Ксантиппа, существует ли мужчина, которого ты могла бы назвать особенным? Мужчина, который смотрит на тебя с восхищением, прислушивается к твоим словам и способен развеселить тебя, когда тебе грустно? Мужчина, который сделает все, о чем ты попросишь. Мужчина, рядом с которым ты чувствуешь себя защищенной и счастливой.       Девчонка отрицательно мотнула головой и скомкала край плаща.       — Когда-нибудь такой мужчина обязательно появится, — Аспасия погладила Ксантиппу по руке, успокаивая и вынуждая разжать кулак. — Но пока твое сердце не выбрало для тебя мужа, мы выберем тебе мужа с помощью разума.       В удивлении, с каким Ксантиппа смотрела на Аспасию, Аристофан узнал те же растерянность и восхищение, с каким Перикл внимал Сократу.       — Наверное, ты хотела бы выйти замуж за красавца вроде него? — Аспасия засмеялась и кивнула на Алкивиада.       Аристофан поерзал на ложе, перья в подушках под задницей скатались и кололи через шелк.       — Но поверь мне, милая, для девушки, сбежавшей из отцовского дома, нет ничего хуже, чем выйти замуж за красавца. Красота ослепляет. Ласки красивого любовника делают нас жадными и ненасытными. — Аспасия заглянула Аристофану в глаза. — Все мы, и женщины, и мужчины, мечтаем заполучить в постель красавца. Если твой муж будет красив и нежен в постели, ты полюбишь его и его детей. Привыкнешь к жизни на женской половине дома и разучишься думать самостоятельно. Днями и ночами ты будешь счастлива, и лишь изредка, перед отходом ко сну или после пробуждения, освободившись от домашних хлопот и оставшись наедине с собой, ты будешь ощущать пустоту, неудовлетворенность и сожаление. Возможно, периоды уныния будут короткими, возможно, ты так и не поймешь, что омрачает твое счастье. Но возможно, когда твои дети вырастут, а муж потеряет к тебе интерес, ты, оглядываясь на свою жизнь, вспомнишь побег из дома, свой спор с родней и с ужасом поймешь, что обменяла свою самостоятельность и возможность самой принимать решение на удовольствия и преходящие радости женской половины дома. Нет, женщине, которая в четырнадцать лет способна восстать против семьи, нельзя хоронить себя на женской половине дома.       Гости Аспасии засвистели, заулюлюкали, зачмокали губами. В послеобеденных лучах солнца танцовщицы обнажились и откровенно терлись друг о друга. Ксантиппа бросила на них быстрый взгляд и покраснела.       — Твои слова, Аспасия, противоречат всему, чему меня учили, — пробормотала Ксантиппа. — Но с недавних пор я верю своим глазам больше, чем тому, что говорят другие люди. Сегодня я видела, как ты переспорила моего высокомерного спесивого брата Гиппократа и заставила его подчиниться тебе. Я тоже хочу научиться быть сильной и убедительной, как ты.       — Поверь мне, милая Ксантиппа, в твоем возрасте я и в половину не была так умна, проворна и хитра, как ты. Сбежать из дома я смогла, лишь заручившись помощью со стороны.       Ксантиппа моргнула, глубоко вздохнула.       — Кого же ты выбрала для меня мужем?       — Моего близкого друга Сократа. Человека, который помог мне сбежать из дома, а потом помогал всегда и во всем и никогда ничего не просил взамен. Самого бескорыстного и справедливого человека в Афинах.       В кубок Аристофана залетела оса, увязла лапками в остатках вина на дне.       — Лучшего мужа, чем Сократ, тебе не найти. Он происходит из древнего рода потомков Дедала, великого скульптора, создававшего живые статуи. Первая жена Сократа Митро, внучка Аристида Справедливого, умерла во время эпидемии, не оставив ему детей. Сократ небогат, владеет участком земли в Алопеке и тремя рабами, выращивающими для него сельдерей и петрушку. Поскольку деньги и земля его мало интересуют, он позволит тебе распоряжаться своим имуществом. Получив в приданое от отца талант серебра, ты сможешь самостоятельно и на свое усмотрение вести хозяйство, покупать и продавать рабов и землю, решать, сеять на земле пшеницу или оливки. Никакой другой муж не даст жене так много свободы и самостоятельности, как Сократ. И одновременно брак с ним позволит тебе сохранить статус благородной замужней афинской женщины.

***

      В Афины Аристофан и Алкивиад возвращались на телеге торговца. Между пилосами с вином, спрятав головы от солнца под плащами. Праздник Бендидии медленно сходил на нет. В коридоре из длинных стен астиомы и государственные рабы убирали разбитые амфоры, потерянные плащи и мусор.       Торговец, погонявший двух впряженных в телегу мулов, был добродушным толстяком. Узнав Алкивиада, расспросил его о гонках. Правда ли, что на всадников-факелоносцев по пути из Лавриона в Пирей напали спартанцы? Или разбойники? Что случилось с лошадьми всадников, что вернулись в Пирей за спинами товарищей? Оказалось, в каждой таверне Пирея и Афин делали ставки: украдены пропавшие лошади или убиты.       — Лошадей убили. Но городу нечего опасаться. Лакедемоняне не пройдут незамеченными мимо наших дозорных в Ахарнах и на Парнефе. — Алкивиад тряхнул кудрями. — Во время состязания на афинских всадников напали разбойники. Дезертиры, воры, убийцы, наемники, беглые рабы и предатели. Оборванные, голодные, плохо вооруженные, но свирепые, как фракийцы, и многочисленные, как персы. Мы потеряли бы больше лошадей, а может, и лучших из афинских аристократов, если бы нас не спас Фукидид, сын Олора. Он скакал впереди всех, выигрывал гонку, но, заметив в темноте движение, остановился. Фукидид, сын Олора, пожертвовал своей победой, чтобы предупредить об опасности своих соперников. Действовал быстро и эффективно. Мгновенно оценил ситуацию, учел особенности местности, личным примером и гневными окриками заставил себя слушаться и создал из одиночек, стремящихся к личной славе, отряд, способный противостоять копьям врага! — Алкивиад уселся рядом с торговцем. — Клянусь, если мне снова придется отправиться в военный поход, единственное, о чем я мечтаю, это оказаться под началом такого блестящего и хитрого стратега, как Фукидид, сын Олора.       Телега миновала Пирейские ворота. Солнце закрыли облака, похожие на пилосы. Они неслись по небу со скоростью триер, опустивших в воду все сто семьдесят весел. Алкивиад и правда ничего не говорил и не делал просто так, без цели. Завтра весь Пирей будет обсуждать военные таланты Фукидида, сына Олора. Люди вспомнят о них, когда Фукидид выставит свою кандидатуру на пост стратега. Однако вряд ли Фукидид победит на выборах только благодаря слухам и без поддержки друзей Алкивиада. Они твои избиратели, сказал Алкивиад Фукидиду, перед тем как бросился в воду и устроил заплыв под триерами вместе с оборванцами, гребцами и наемниками. Он рисковал вместе с ними, вместе с ними принимал на себя удары скифских дубинок, страдал от веревок и убегал от преследователей. Он на деле доказал им свою смелость и преданность. Ради дружбы с Алкивиадом пирейские голодранцы согласятся прийти в нужный день в экклесию, привести своих друзей и проголосовать за стратега Фукидида, как согласились ради Алкивиада выдворить из города Гермократа Сиракузского.

***

      В Скамбонидах во время праздника Бендидии случился пожар. Компания гуляк кинула лампу в сад богача. Загорелась яблоня. Огонь вычернил стену забора. Торговцы на агоре болтали, что причиной случившегося стали старые обиды. Лампаду бросил человек, которого хозяин унизил, когда исполнял должность государственного казначея.       У ворот Алкивиада сидел крепкий мужчина. Лет пятидесяти, потертый плащ, запыленное лицо. Со стороны он походил на нищего попрошайку; приветствуя Алкивиада, заговорил, как поэт:       — Я видел, как тебя наградили венком после гонки с факелами. В ночь твоей победы твоя красота словно солнце озарила Пирей. — Голос у оборванца был громким и звучным, как у корифея хора.       — Я не знаю, кто ты, — рассмеялся Алкивиад. — Но льстец из тебя — отменный.       — Всего лишь посредственный сочинитель дифирамбов, — Аристофан пожал плечами.       — О, я давно оставил это глупое занятие, — незнакомец развел руками, демонстрируя рваный плащ, потрепанный хитон и грязную шею. — Судьба поэта непостоянна и несправедлива. То музы подведут, то народ освистает, то завистники украдут лучшие строки и получат за них награду.       Ворота дома Алкивиада распахнулись. Аристофан сделал шаг навстречу привратнику- скифу и бросил через плечо:       — Жаловаться на судьбу ты умеешь не хуже, чем подлизываться. Если хочешь, чтобы Алкивиад заказал тебе дифирамбы в честь своей победы на Бендидии, становись в очередь. Среди друзей Алкивиада полно поэтов, мечтающих воспеть его в ямбе.       Начиная говорить, Аристофан думал о Критии и его пьяных откровениях на Элевсинском празднике. И лишь окончив фразу, осознал, что его тревожит. Так бывало с ним и раньше: он веселился и пил, не замечая, как внутри накапливаются тревога и дурные предчувствия. Фиванский изгнанник Птоиодор. Афинские аристократы готовят заговор в Беотии. Леней. Пьеса Эврипида. Устами мифического царя Тесея поэт высказывает притязания Афин на беотийские земли. Теперь еще Бендидии, вмешательство Алкивиада в сицилийские дела и его намерение повлиять на выборы афинских стратегов. От мысли, как хорошо у этой шайки все продумано и организовано, Аристофану стало холодно в солнечный день, и кожа его покрылась пупырышками.       — Критий и Эврипид уже дерутся за право вдолбить в голову народа любовь к Алкивиаду, его победам, делам и замыслам. А есть еще Сократ! С его неистовой тягой к прекрасному и власти. В молодости он хотел стать скульптором или поэтом. Сейчас он шпионит для Алкивиада и мечтает превратить его жизнь в легенду.       — Не помню, говолил ли я тебе, что в гневе ты плекласен? — Голос и улыбка Алкивиада напомнили Аристофану о проведенных вместе ночах.       Кулаки сжались сами собой, руки чесались стереть эту наглую и собственническую гримасу с лица Алкивиада.       — Ах, молодость! — воскликнул оборванец. — Молодые часто путают гнев со страстью, любят горячить свою кровь ссорами и никогда не скупятся добавлять в свои любовные игры обвинения, упреки и оскорбления.       Кто ты такой? Откуда взялся? — негодовал внутри Аристофан и одновременно из кожи вон лез, стараясь сохранить внешнее спокойствие. Пока он рядом с Алкивиадом, любая его вспышка, ошибка, неосторожное слово могут стать поводом для сплетен. Похож ли этот незнакомец на сплетника с агоры? Лицо обветренное и загорелое, как у моряка. Запылен и оборван, как странник. Его худоба скорее следствие временного недоедания, широкие плечи и развитая грудная клетка выдают в нем аристократа, который в молодости много времени проводил в палестре. Еще один изгнанник? Как Птоиодор Фиванский, он ищет покровительства Алкивиада?       — Скажи, мудрец, откуда ты? Кто научил тебя хитрым и сладкоголосым песням? — насмешки всегда были лучшей защитой Аристофана.       — Юный друг, ты, должно быть, очень умен, если смог разглядеть мудрость под запыленной одеждой, скатавшимися волосами и нечесаной бородой. — Старик улыбнулся. Он не знает, кто я, подумал Аристофан, значит, прибыл в Афины совсем недавно, скорей всего — издалека, на праздник Бендидии, и не имеет здесь друзей, которые бы пересказали ему свежие сплетни за кубком вина. — Я Диогор с Мелоса.       — Я слышал, у берегов Мелоса из моря выглядывают скалы, похожие на скульптуры угрей и карасей, — мечтательно улыбнулся Алкивиад.       — Боюсь, я плохо помню родные берега, я покинул остров десять лет назад. После того, как один подлый поэт украл написанные мною дифирамбы и прославил моими песнями свое имя. Я подал на негодяя в суд и проиграл. Как могли боги допустить такую несправедливость? И существуют ли они вообще, если воры и обманщики не терпят наказания?       — О, Владыка богов, справедливо ли это, что справедливейший муж, чуждый несправедливых дел, не совершивший греха и обманчивых клятв не дававший, должен так часто терпеть незаслуженно скорбь? Кто же, о кто же из смертных, взирая на все это, сможет вечных богов почитать? — пропел Аристофан.       — Да, милый друг, в годы скитаний, нищеты и страданий я часто вспоминал эти стихи Феогнида. Вероятно, поэтому Феогнид и прослыл великим поэтом — потому что пел о вечном.       — А еще Феогнид был желчным и вечно обиженным политиком-неудачником. То его демократы из родных Фив выгнали, то олигархи конфискованное демократами имущество возвращать отказались.       — Наверное, ты и сам поэт, раз так хорошо и тонко чувствуешь поэзию.       — О, Аристофан — великий поэт, самый великий из живущих, — Алкивиад как будто издевался.       — Автор шлемоблещущих словес, оперенных султанами? — прищурился Диогор, подыгрывая его пафосу и насмешкам.       — Скорей, колких стружек из слов с занозами-мыслями, — Алкивиад подмигнул Аристофану.       Они все еще стояли перед воротами. Мимо пробегали рабы и посыльные. Компания аристократов возвращалась с агоры домой. Едва познакомившись с Алкивиадом, Аристофан заметил, каким прекрасным и увлеченным слушателем он умеет быть. Рассказывая о своих злоключениях и странствиях, Диогор с Мелоса получил от Алкивиада тот же живой интерес и чуткое внимание, что и Аристофан во время их первой совместной репетиции. За десять лет изгнания Диогор побывал торговцем, рабом, пиратом и учителем красноречия. Морочил головы юным аристократам на Сицилии, в Византии, Абидосе, Коринфе, нашел друзей и ксенов в Мантинее. Мантинее, что лежала на Пелопоннесском полуострове, неподалеку от пяти спартанских деревень, и сохраняла нейтралитет в войне, охватившей Элладу.       Отгоняя от лица пчелу, Аристофан попытался вспомнить, где, на каком пиру и в связи с каким заговором-сделкой он слышал упоминание о Мантинее.       — Богов не существует. Есть только люди. Прекрасные, ужасные, жадные и щедрые, — улыбка голос, жесты, Диогор был хорошим актером и знал, как выставить себя в лучшем свете. Его историям хотелось верить. — Смелые и сильные. Одержимые и неистовые. Способные в своем неистовстве изменить мир.       Диогор шагнул к Алкивиаду и достал из складок потрепанного плаща алмаз величиной с гусиное яйцо.       — Я знаю, ты уже не мальчик. Догадываюсь, что даже мальчиком ты не отдавался поклонникам за подарки. Понимаю, что взрослого мужчину может оскорбить мое предложение. Но чего стоит жизнь человека, если он не стремится осуществить свои самые сильные и неотступные желания? В обмен на твои ласки я могу предложить тебе всего лишь ничтожный блестящий камень, свою преданность и вечную дружбу. Если мое наглое похотливое предложение разозлит тебя, я готов стерпеть от тебя побои, уповая, что боль усмирит мою страсть к тебе. Готов терпеть преследования твоих друзей. Готов в суде перед всем городом признать, что потерял голову от любви к тебе, как только тебя увидел.       Двое посыльных застыли неподалеку с открытыми ртами. Впечатлились речью Диогора? Пожалуй, для афинских сплетников дерзость Диогора затмит даже пожар в Скамбонидах.       — Заходи, — Алкивиад счастливо улыбнулся оборванцу Диогору и прижался спиной к створке ворот, пропуская его во двор. — Кем бы я был, если бы отказался от дружбы такого наглого и мудрого человека? Отныне мой дом — твой дом.       Как будто за последние три дня было мало выпито и съедено, Алкивиад велел слугам накрыть столы. Диогору предложил освежиться в своей купальне, подарил гостю новый хитон и плащ. В тени слив, под пение птиц, отгоняя пчел и муравьев от сладостей, Диогор до поздней ночи рассказывал Алкивиаду о своих путешествиях. Хвастался, умничал, млел и пьянел от подаренного ему внимания. Несмотря на насыщенные праздничные дни, ночи без сна, Алкивиад не выглядел уставшим. В венке из виноградных лоз он походил на Диониса и, как Дионис, казалось, не нуждался в отдыхе. Аристофана же повело от первого кубка вина. Он тер глаза, не в силах уследить за разговором. Слишком много звезд на небе. Слишком мягкие подушки. Слишком певучие голоса у Алкивиада и Диогора и даже у рабов.       Засыпая, Аристофан услышал, как Алкивиад и Диогор заговорили о Мантинее.       Прикрыл глаза и оказался на другом пиру. В доме Гиппоника пьяный Каллий тискал кифаристку; вычищая грязь из-под ногтей, Сократ с хитрой улыбкой обещал поведать о том, что узнал об Эроте от мантинейки Диотимы. Гетеры, прорицательницы и последовательницы Пифагора. Аристофан дернулся всем телом, но Морфей крепко связал его и не позволил ни вмешаться, ни дослушать разговор, окунул в воспоминания, заставил снова изнывать от тревоги, ревности и обиды, что он чувствовал на пиру у Гиппоника, наблюдая за Сократом и Алкивиадом. Аристофан надеялся, что перерос эти чувства, поумнел, окреп, освободился, но оказалось, его обиды и страхи всего лишь спрятались, притаились и ждали, когда он ослабеет, чтобы наброситься на него, как стая волков.

***

      Прошло три месяца после того, как хиосский аристократ-заложник Филомен получил свободу на Ленеи, обменялся ксеническими клятвами с Аристофаном и Алкивиадом и поселился с ними в Скамбонидах. За это время Филомен превратился в завсегдатая палестр, базаров и таверн, завел друзей, поучаствовал в десятке драк, устроил скандал с метеком, переспав с его женой.       Каждый десятый день Филамен навещал в доме Пирилампа своих бывших товарищей по несчастью. Хиосских юношей из знатных семей, чье присутствие в Афинах гарантировало, что Хиос останется в подчинении у афинян и не надумает выскочить из афинского союза. Три месяца назад хиосцы пели в пьесе Аристофана, теперь бывшие хоревты стали единственной темой для разговоров между Аристофаном и Филоменом. Как поживают. Чем заняты и развлекаются, по-прежнему ли Пириламп не жалеет на содержание знатных рабов денег, одежд, благовоний и еды.       О своей влюбленности в Аристофана и его талант Филомен больше не говорил, но продолжал смотреть на Аристофана восхищенным взглядом и часто срывался в отчаянную демонстрацию своей красоты. Тренировки эфебов в Ликее, ночные дежурства на стенах, у Пританея и на Акрополе выматывали Аристофана и не позволяли ему посещать пиры вместе с Алкивиадом. Когда Аристофан завтракал один в саду, Филомен обычно крутился у купален: раздевался, обливался водой, растирал до красна гладкую кожу морской солью и пучками трав, тщательно вымывал себя между ног, медленно смазывался маслом, не забывая ни одну складку на теле. Надеялся вызвать в Аристофане интерес и желание. Раз за разом убеждаясь, что Аристофан равнодушен к его стараниям, приглашениям и предложениям, Филомен вздыхал, одевался и, глядя на землю, траву, муравьев и червей — куда угодно, лишь бы не в глаза Аристофану, — делил с ним сырные пироги. Кухарка Алкивиада регулярно пекла их.       На утро, когда Алкивиад задержался на пиру у Крития — его дом был выбран для одного из заседаний молодых всадников по делу о произошедшем на Бендидии нападении и споре между Алкивиадом и Эвфилетом, — Филомен не стал изощряться у купален, а сразу подсел к Аристофану за стол. Был напряжен и взволнован. Налегал на разбавленное вино и уронил булочку с медом.       — Я… — на репетициях Филомен быстрее всех читал стихи, наедине с Аристофаном робел и заикался. — Я скоро уеду. Но я хочу, чтобы ты знал: мой отъезд не заставит меня забыть тебя и отказаться от моих чувств к тебе. Ты самый яркий, умный и талантливый человек, которого я встречал в жизни. Я не идиот и осознаю неравенство между нами. Ты нужен мне больше, чем я тебе. Для тебя я никто. Богатый наивный юнец, плохо знающий жизнь. Но я клянусь, я приложу все усилия, чтобы в будущем совершить что-то значительное и привлечь твое внимание, доказать тебе, что я достоин тебя и заставить тебя увидеть во мне равного.       Солнце недавно забралось на крыши домов и теперь развлекалось, бросая солнечные лучи-стрелы через густую листву сада в кубки и тарелки.       — Куда ты уезжаешь?       — Алкивиад берет меня с собой на Немейские игры. Он пообещал отвезти меня к моим ксенам в Аргос.       Аргос отвечал за организацию и порядок состязаний на Немейских играх, как Элида — за устройство Олимпийских. Аргос и Мантинея были самыми крупными городами на полуострове Пелопоннес, недалеко от Спарты. В войне пелопоннесцев и афинян аргосцы сохраняли нейтралитет. Если бы в Аргос решил отправиться аристократ вроде Эвфилета, которого ничего не волнует, кроме собственной раздутой гордости, Аристофан решил бы, что он хочет с помощью Филомена и дружбы с его аргосскими ксенами добиться победы на Немейских играх. Но Аристофан успел хорошо изучить Алкивиада, знал, как он действует, и был уверен, что с помощью ксенов Филомена он постарается склонить аргосцев на сторону афинян. Как и во всех предприятиях Алкивиада, подкуп будет лишь самой примитивной и незначительной частью сделки. Основное оружие Алкивиада — его обаяние и красноречие. Он сумел навязать спесивому Эвфилету удобное ему судебное разбирательство, сумел убедить пирейскую чернь напасть на сицилийского посла Гермократа, сможет уговорить и аргосцев поддержать афинян в войне против спартанцев.       — Я желаю тебе, чтобы все твои мечты осуществились, Филомен, — рассеянно сказал Аристофан.       На заднем дворе рабыни стирали и распевали пошлые песенки.       — Клянусь, когда я добьюсь славы и уважения, я вернусь к тебе, чтобы продолжить наш разговор, — поклялся Филомен. Несмотря на все занятия в палестре, его шея так и осталась по-мальчишески тонкой.       — Я буду ждать, — кивнул Аристофан.       Он не сомневался: глупый впечатлительный мальчишка забудет его, как только одержит свою первую победу. Получит венок на празднике или после сражения.

***

      Впервые с начала своей эфебии Аристофан пропустил занятия в Ликее. После разговора с Филоменом он не находил себе места. Дожидаясь Алкивиада, думал об Аргосе, Спарте, Беотии и вспоминал Леней. День своего профессионального и личного триумфа. Он думал, холодные дни Ленейского праздника были самыми счастливыми в его жизни. Но так ли это?       Алкивиад вернулся на закате. В венке из разноцветных лент и одной сандалии. Вчерашний пир был уже третьим заседанием по поводу его спора с Эвфилетом. То, что должно было стать судом благородных всадников, раз за разом превращалось в попойку.       — Как поживает Критий? — Аристофан сложил руки на груди, глядя, как Алкивиад устраивается на ступенях портика и омывает ноги в миске с водой.       — Клитий… Мечтателен… поэтичен… предан… — его речь была медленной и развязной. Так он говорил с пьяными сотрапезниками?       — И что же, вам так и не удалось решить ваш конфликт, разобраться, кто и перед кем виноват? — Аристофан присел на корточки напротив Алкивиада. Поднял с земли тростинку и сломал ее.       — Почему же? — Алкивиад усмехнулся, принял из рук рабыни кувшин, ополоснул лицо и полил себе на голову.       Начавшийся с новостей Филомена день выдался жарким и безветренным. Даже у такого щеголя, как Алкивиад, скатались волосы и смялся хитон от ночи и дня, проведенных на пиру.       — Присяжные судьи Ферамен, Фукидид и… — он назвал еще несколько имен, незнакомых Аристофану. — выслушали меня и признали, что Эвфилет повел себя подло и недостойно. Праздники священны. По законам богов и людей праздники — время перемирия. С давних времен существует только две причины, из-за которых люди нарушают перемирие во время городских праздников. Беспомощность и подлость. Гармодий и Аристогон напали во время праздника на тирана, потому что знали, что он могущественнее их и в другое время они против него бессильны. Фиванцы ворвались в Платеи во время праздника, чтобы подлостью захватить город.       Аристофан невольно улыбнулся, риторика Алкивиада очень походила на риторику Сократа. Своей речью он загнал Эвфилета в узкий лабиринт, в котором возможны только два ответа. Либо признать, что Алкивиад могущественнее его, либо признать, что поступил подло. Наверняка Эвфилет извивался как уж на сковородке, пытаясь избежать и первого, и второго. Вряд ли у него хватило мозгов измыслить третье и найти выход из словесной ловушки. Улыбка горчила на губах.       — Ты берешь с собой Филомена на Немейские игры. — Аристофан выпрямился и вслед за Алкивиадом прошел в дом. — Ты отвезешь его в Аргос, чтобы он познакомил тебя со своими ксенами. Собираешься обменяться с ними ксеническими клятвами и дарами?       Алкивиад вовсе не был так пьян, как казался. Его выдала речь о беспомощности и подлости и внимательный взгляд, которым он одарил Аристофана. Алкивиад молчал и выжидал, предоставляя Аристофану возможность высказать все, что у него накопилось.       — Обменявшись с аргосцами клятвами, ты станешь уговаривать их заключить союз с афинянами и выступить против спартанцев! Точно так же, подружившись в Олимпии с Гиппием Элидским, ты пригласил его в Афины и пытаешься через него склонить к военному союзу с афинянами элидцев. Ты готовишь вторжение в Пелопоннес, так же как готовишь вторжение в Беотию. Ездишь по всенародным играм и ищешь нужных людей. Продажных болтунов вроде Гиппия, которые задурят головы своим согражданам обещаниями афинян. Обиженных аристократов-изгнанников вроде Птоиодора, друзья которого откроют афинянам ворота беотийских Фив, Танагры и Делии!       — Лучше пусть откроют ворота, чем мы и беотийцы пострадаем от осады, — Алкивиад резко обернулся. — Я слишком хорошо знаю, что такое долгая осада. Достаточно насмотрелся за два года под Потидеей, как бессмысленно умирали люди. От холода, болезней, в пьяных драках, разбойничьих вылазках. Ничто так не портит нравы, как долгая осада. Когда потидейцы наконец открыли ворота, я видел шатающихся исхудавших ослабевших горожан, видел на улицах города обглоданные тела детей и женщин! Для всех будет лучше, если беотийские города откроют афинянам ворота!       — Для всех будет лучше, если афиняне оставят Беотию в покое!       — Тогда беотийцы и дальше будут поставлять спартанцам свою конницу, чтобы грабить поля Аттики. Будут нападать и убивать афинян, направляющихся в Дельфы. И рано или поздно осадят аттический Элевсин или Декалею с ее богатыми рудниками, как осадили и захватили союзные нам Платеи.       — Оставь эти речи для простаков в народном собрании! Лучше используй свои связи, чтобы склонить афинян и спартанцев к миру! Ты ведь ксен Эндия! Одного из пяти спартанских эфоров! Ты выпивал с Аристоклом, братом спартанского царя! Используй свои связи для того, чтобы заключить мир между афинянами и спартанцами!       — Ты тоже выпивал с Аристоклом и Клеандридом и слышал их рассказы о спартанских внутренних распрях. Ты переоцениваешь их и мое влияние.       — Фукидид был прав, ради власти и наживы афиняне вмешиваются в гражданские смуты в других городах, поддерживают скверных людей, устраивают в чужих полисах государственные перевороты, распространяют порчу на всю Элладу!       — Спартанцы действуют теми же методами. Тридцать лет назад они устроили гражданскую войну в дружественном нам Аргосе и привели к власти олигархов, которые разорвали договор аргосцев с афинянами. Во время войны с персами афиняне сражались бок о бок с беотийцами и были связаны с ним ксеническим клятвами и брачными союзами. А после войны спартанцы устроили в Беотии олигархический переворот и казнили всех беотийских аристократов, связанных узами брака или гостеприимства с афинянами.       — Этот переворот стоил жизни твоему отцу. Поэтому ты так рвешься покорить Беотию?       — Эта война началась задолго до меня и до моего отца. Что делали спартанцы и коринфяне, когда персы жгли Афины? Смотрели с любопытством и ждали, кто победит.       — Разве не точно так же повели себя афиняне, когда Леонид защищал от персов Фермопилы?       — Эллинские полисы — как лягушки на болоте, расселись на берегах Эгейского и только и ждут, когда сосед заснет или ослабеет, чтобы напасть на него. Есть только один способ покончить с распрями и войнами — объединить враждующие полисы в единое сильное государство.       — Под властью Афин, конечно! — Аристофан чувствовал себя обманутым и оскорбленным. — А как же я? Когда ты узнал о связях Филомена в Аргосе? Выведал о его семье во время репетиций моей пьесы? Почему ты добровольно вызвался исполнить роль моего хорега? Тебя ведь не назначило народное собрание. Ты стал хорегом только потому, что Пириламп заболел? Или добился, чтобы он передал тебе свои обязанности подкупом и уговорами? Ты потратился на постановку моей пьесы, чтобы подобраться к хиосцам? Признайся, решение освободить одного из них ты принял не под влиянием момента? Ты знал, что хореги иногда освобождают рабов? Никий два года назад освободил раба, сыгравшего Диониса! Скажи, ты изначально нацелился на Аргос? Или планировал освободить из рабства хиосского аристократа и через его родню приобрести влияние на Хиосе? Ты знал, что у семьи Филомена есть ксены в Аргосе?       — Знал.       — Я и раньше замечал, что ты хороший актер, сегодня убедился, что ты самый прекрасный актер, которого я встречал в жизни! Ты обманул и использовал меня! Я думал, я могу тебе доверять.       — Ты можешь мне довелять.       — Ты использовал мою пьесу, моих актеров и меня! — Аристофан промчался по комнате. Пнул сундук. — Когда ты решил освободить Филомена, я думал… — не находя слов, он от досады столкнул со стола вазу с цветами. — Мы ведь вместе обменялись клятвами с Филоменом… Я был опьянен победой и думал, что ты тоже… Я был счастлив тогда и верил в нашу близость! Во время репетиций ты так внимательно слушал актеров и хор, что я поверил, что мои слова нашли отклик в твоей душе. Но ты всего лишь искал хиосца, которого мог охмурить и использовать. — Разбив вазу, Аристофан перевернул блюдо с фруктами, повалил кратер. — Ты ходил со мной за масками! Мы вместе закупали декорации! Я думал, тебе искренне интересны мои стихи и я.       Чем больше он говорил, тем более жалким себя чувствовал. Алкивиад был его хорегом и отлично справился со своими обязанностями. Никакой суд не признал бы Аристофана обиженным. И тем не менее он сгорал от унижения и оскорбления. Сорвав висевший на стене венок-амулет, Аристофан бросил его в Алкивиада.       — Какой же я идиот. Я радовался твоим улыбкам, твоему одобрению, твоей поддержке, жил нашими спорами и шутками, наслаждался пониманием и доверием между нами! Но для тебя все это было игрой. Еще одной ролью вроде той, которую ты исполнил в Пирее после заплыва с чернью, подражая интонациям, жестам и мимике бедняков-наемников, прикинулся одним из них! — Аристофан подхватил подушку и запустил ее в Алкивиада.       — Я тоже радовался твоим улыбкам. — Алкивиад поймал подушку.       — Да? И когда же я стал тебе интересен? Когда ты понял, что я влюбился в тебя и готов встать перед тобой на колени, облизывать тебя и обсасывать? Я написал пьесу! Вложил в нее все свои мысли и чувства. Ты заставил меня поверить, что моя пьеса тебе нравится!       — Она мне нлавится! — Алкивиад повысил голос. Аристофан осознал, что до этого орал только он один.       — Не лги мне, я знаю, что как минимум два раза Конн пересказал тебе содержание сцены, но ты разыграл удивление, когда ее увидел. Как после этого я могу тебе верить?       — Ты можешь мне велить!       — Доверие возникает между людьми равными. Ты заставил меня поверить, что мы сблизились, но это ложь. Я был тебе нужен, пока ты ловил в свои сети Филомена. Теперь от наших отношений тебе нет никакой пользы. Ты нужен мне больше, чем я тебе. — От осознания, что он говорит, как Филомен, Аристофан ощутил бессилие.       — С чего ты взял?       — Что?       — Что ты мне нужен меньше, чем я нужен тебе?       — Я видел, как ты обращаешься с людьми!       — И что же я сделал?       — Ты привык к тому, чтобы тебя любили! Привык к деньгам и восхищению! У тебя могущественные друзья! На многих из них у тебя есть компромат. Ты знал о грехах своего дяди. Знал, что он подослал убийц в дом Гиппоника, и выжидал, чтобы использовать это знание в подходящий для тебя момент! Ты слишком хорошо разбираешься в людях.       — Может, поэтому меня тянет к тебе?       — Слишком хорошо умеешь ими манипулировать и использовать их.       — Это не доказывает, что я манипулирую тобой.       — Оставь софистику. Даже ослу понятно, что если ты манипулируешь другими, то и со мной способен обойтись так же, стоит мне тебя расстроить или разозлить.       — Способен не значит, что захочу и буду это делать!       — Я сделаю что-то, что помешает тебе, твоим планам, твоим сообщникам…       — Я никогда не указывал и не стану указывать тебе, что говорить и делать.       И правда, иногда Аристофан думал, что Алкивиад не только самый прекрасный актер, которого он встречал, но и самый терпеливый человек. И это пугало. Терпение и ум Алкивиада, не упускающего ни одной мелочи, пугали Аристофана даже больше собственной одержимости им.       — Я слышал сказку про Фукидида и разбойников. Ты рассказал ее торговцу, когда мы возвращались в Пирей. Уверен, ты сочинил ее на ходу и это не стоило тебе усилий. Ты привык говорить людям то, что тебе удобно и из чего ты сможешь извлечь пользу. И я не знаю, не было ли все, что ты рассказал мне о себе, такой же сказкой, придуманной для того, чтобы произвести на меня впечатление.       — Возможно, именно с тобой я честен…       — Ты не знаешь, что сделаешь, если разочаруешься во мне, — сказал Аристофан.       — А что ты сделаешь, когда разочаруешься во мне?       Аристофану пришлось зажать себе рот рукой, чтобы не прокричать откровенную глупость «я не разочаруюсь, я привязан, одержим, я попал в твою сеть, задыхаюсь, но паук слишком прекрасен, чтобы попытаться освободиться по-настоящему».       — Ты ошибаешься, Аристофан. И когда говоришь, что не нужен мне. И когда утверждаешь, что у меня больше власти над тобой, чем у тебя надо мной. Ты умен и, если захочешь навредить мне, ты найдешь способ. — Алкивиад наклонил голову к плечу. — Ты ошибаешься, если думаешь, что я не понимаю тебя. С нашей первой встречи ты мечешься и негодуешь. Встревожен и напряжен. В своих стихах, в жизни. Ты то впадаешь в уныние, то одержим весельем. Ты тоскуешь по тому, что потерял, и думаешь, что со всех сторон окружен врагами. Поверь, я чувствовал себя точно так же, когда вернулся в Афины с Демократом. Он был героем, склонившим Керкиру на сторону Афин, а я — развратным мальчишкой. Поклонник, которому я доверял, донес о моем исчезновении архонту, сделал мое падение, мою уступчивость достоянием общественности. Старики показывали на меня посохами и плевали в мою сторону. Мужчины предлагали мне деньги на улице и пытались затащить меня в переулки. Каждый день в городе на стенах обо мне писали новые гадости.       Невольно, то ли прислушиваясь, то пытаясь представить себя на его месте, Аристофан сделал шаг навстречу Алкивиаду.       — У нас с тобой больше сходства, чем различий. Мы оба только начинаем жить, оба ищем признания и зависим от благосклонности народа. Мы оба мечтаем о великих делах и боимся оказаться бесполезными и ненужными.       Аристофан приблизился еще на шаг. Как же слеп, глуп и эгоистичен он был, если не сумел рассмотреть этого сходства раньше. Не нашел в себе сил, ума и смелости посмотреть на себя и Алкивиада как на равных. Это возможно? Алкивиад говорит серьезно или насмехается? А ведь такая перспектива многое меняет. Нужно лишь набраться дерзости и поверить в то, что они равны. Смотря в глаза Алкивиада, Аристофан был готов поверить во что угодно.       — Остановись, — Алкивиад выставил перед собой руку.       — Ты отвергаешь меня? — выдохнул Аристофан.       — Еще один твой шаг, и мы опять закончим наш спор постелью.       — Разве это плохо? — Аристофан поймал его ладонь.       — Меньше всего я хотел, чтобы ты меня боялся, чувствовал себя обязанным или зависимым от меня. — Алкивиад криво усмехнулся и сжал его пальцы. — Возможно, оттолкнуть тебя — это лучшее, что я могу сейчас для тебя сделать.       Но я зависим, Аристофан наступил ему на ногу, прижался грудью к груди, зависим от твоей гладкой кожи и длинных лунок ногтей, одержим сиянием твоих глаз, твоим голосом и запахом. И не знаю лучшего утешения, чем твои объятия.       Вся его одержимая любовь походила на поиск забвения. А может, любовь и есть ни что иное, как способ забыться, избавиться на время от самого себя? Аристофану плевать на всё и всех, пока он сжимает в кулаке волосы Алкивиада, царапает щеку о его щетину и припадает губами к его кадыку.       Они снова это сделали. Набросились друг на друга, кусались, царапались, возились, как сцепившиеся хвостами ящерицы, и вылизывали друг другу яйца, как собаки. Спешили сжать и покорить, обездвижить, подчинить, раскрыть, забраться внутрь, сломать границы. Наполнить, высосать, опустошить. Присвоить. Что нужно человеку для счастья? Удовольствие. Власть. Обладание. Ни одно из земных благ не вызывает такого неистового желания обладать им, как красота.       Ночью Аристофан был счастлив, утром почувствовал себя обманутым.