Неистовство влюбленных

      — Плистоанакт и Эндий не собираются спасать спартиатов на Сфактерии, — Лисандр широко расставил ноги и прижал локти к бокам. В пиршественном зале он стоял как воин на поле боя. — Наоборот, они хотят их гибели.       — Они задумали погубить четыреста спартанских аристократов! — Эпилик, неудавшийся хорег и худший посол, заглядывал Алкивиаду в лицо, ища его расположения. При виде Аристофана поджимал губы, будто вступил в дерьмо.       Эпилик, дорожащий дружбой с Алкивиадом, первым пригласил их на пир в доме Фесала Филаида. Вторым приглашение Алкивиаду принес Критий. Спартанские послы вовсе не те, кем кажутся, сказал Критий, почесывая свой скошенный невыразительный подбородок. Затем был Ферамен, сын Гагнона — основателя Амфиполя. Примчавшись к Алкивиаду, он трещал про Фракию, богатства и возможности. Были еще певицы и кифадеры, приносившие в дом Алкивиада вести: Лисандр выпивает в Пирее с демократами. С Анитом и с Писандром. Лисандр поспорил на агоре с Садоком, сыном фракийского царя и гостем Филаидов, кто кого перепьет. Фракиец и спартанец пили до утра. Собрали вокруг себя толпу любопытных. Лисандр не пьянеет, разнеслась новость по Афинам. Никого бедняки так не уважают, как человека, способного перепить других. У Лисандра появились поклонники и льстецы. В его свите замелькали поэты. Амипсий и Эвполид; некогда их привлекали бросающие вызов афинским порядкам и имперскому образу мыслей стихи Аристофана, теперь они были очарованы дерзостью Лисандра. Его высокомерием, резкостью, презрением к традициям.       Лисандр тоже хотел изменить мир. Таких людей Аристофан чувствовал внутренностями. Он сам был таким. Ему было тесно, душно и невыносимо жить по правилам, которые установили другие.       — Несколько месяцев назад Плистоанакт вернулся из изгнания. Многие из спартиатов ему не рады. Едва Плистоанакт вернулся, Агид обвинил его в том, что он подкупил Дельфийских жрецов.       — И это правда, все мы слышали пророчество, — закивал Эпилик. С его умением поддакивать и повторять ему подошла бы роль в хоре.       Аристофан оглядел гостей Фесала. Пирейцы: Анит, Писандр, торговец лампами Гиппербол, прославившийся тем, что снарядил сразу три триеры в сицилийский поход. А еще больше тем, что вернулся в Афины и обвинил во всех сицилийских неудачах стратега Лахета. Этой весной Гиппербол орал в Собрании за отправление кораблей на помощь афинянам в Сицилии и замену стратега, берущего взятки у сицилийских городов, кем-то более решительным и деятельным. Гиппербол вел один из кораблей, которые отплыли в Сицилию из Пирея под командованием Демосфена, Софокла и Евридемонта. Когда по пути к Закинфу Демосфен предложил захватить Пилос, Гиппербол встал на сторону большинства. Зачем нам скалистый необитаемый остров, если Сицилия сулит богатую добычу.       В пиршественном зале Филаидов были также Критий и Антифонт. Раньше Аристофан не видел, чтобы Кодриды пировали с Филаидами. Возможно, Антифонта, своего учителя, пригласил Фукидид. Как урожденный Филаид, Фукидид был сыном фракийской принцессы, женат на фракиянке и владел во Фракии землей и рудниками. Однако, обладая истинно афинским философским складом ума и не найдя среди родни достойного для себя авторитета и образца для подражания, предпочел примкнуть к гетерии Антифонта из Ранмунта. Закрашивающего седину, как перс, философа, софиста, пишущего защитные судебные речи для союзников, но избегающего выступать перед народом.       Публика в доме Фесала Филаида собралась разношерстная, как на Пниксе. Потомственные аристократы из противоборствующих гетерий, пирейская новая знать, разбогатевшая на торговле и ремесле. Не хватало только нищих, батраков, наемников и гребцов, что при голосовании на Пниксе способны любую псефизму задавить или продвинуть своей массой.       Даже Аристофан невольно проникся к Лисандру уважением за то, что он собрал под одной крышей таких несхожих людей. И неважно, добился он этого своим обаянием или хитрой ложью. Сегодня сцена принадлежала Лисандру. Сыграть роль в его комедии стремились все знатные люди Афин.       Заявление и обвинения Лисандра, его речи о спартанском посольстве были возмутительны, оскорбительны, разоблачительны и провокационны. Аристофан не знал, верить им или нет.       Но в миг, когда он увидел пришедших с Лисандром Амипсия и Эвполида, замыслы Лисандра и политические дрязги отошли для Аристофана на второй план перед личной угрозой. Он подобрался, как собака, почуявшая вепря. После последнего публичного столкновения на Ленеях Аристофану нельзя показать слабину. Он пришел с Алкивиадом и уже этим дал Эвполиду повод для пошлых шуток. На любое слово Эвполида он приготовился ответить двумя, любую его скабрезность был намерен затолкать Эвполиду назад в глотку и заставить подавиться ею. Аристофан сделает все, чтобы доказать свое превосходство.       Портик в доме Фесала был самым большим портиком, который Аристофан видел в своей жизни. Размерами он мог сравниться с палестрой на Родосе. Все вокруг кричало о фракийских богатствах. Здесь не только ели и пили из золотой и серебряной посуды, но ножки всех лож и верхушки всех колонн были позолоченными. Кифары и флейты музыкантов украшали драгоценные камни. Танцовщицы носили золотые диадемы, затмевающие диадему с изумрудом, которую Алкивиад получил от «царя» Гераклита Клазоменского. Среди этой пестрой роскоши Алкивиад с золотыми лошадками в ушах выглядел как нищий попрошайка. Аристофан не сомневался: он намеренно надел самый простой белый хитон и повязал его поясом, похожим на бечевку. Алкивиад знал десятки способов выделиться и привлечь к себе внимание.       — На родине Плистоанакта винят не только в подкупе Дельфийских жрецов. Ему приписывают сговор с аркадянами, эллейскими богачами, фессалийской династией Алевадов, подозревают в тайных делах с коринфянами и аргосцами. Агид позаботился, чтобы все связи и друзья, которыми Плистоанакт обзавелся за двадцать лет изгнания, оказались под подозрением. После возвращения в Спарту Плистоанакт если и открывает рот в присутствии эфоров и герусии, то только чтобы оправдаться.       — Кто строил этот дом? — Аристофан прильнул к Алкивиаду, зарылся носом в его волосы, вдохнул запах имбиря и посмотрел на Эвполида. Если Эвполид собирался злословить об их связи с Алкивиадом, Аристофан выставит ее напоказ и тем самым вырвет жало из чужих шуток. — Фесал унаследовал дом своего отца Кимона, верно? А строил его, должно быть, кто-то из великих. Потому что звук здесь усиливается, как в театре.       Аристофан прижался носом к шее Алкивиада и на миг прикрыл глаза. Когда он снова посмотрел на Эвполида, с удовлетворением заметил, что тот от удивления приоткрыл рот. Один-ноль, Аристофан начал игру и собирался ее выиграть.       — Теперь я скажу вам то, что вы и без меня знаете. Когда афиняне высадились на Пилосе, спартиаты десять дней тянули, прежде чем выступили против них, потому что…       — Потому что Плистоанакт и Агид, спартанские цари, разыгрывали в кости, кто поведет войско? — Аристофан хотел закрепить первый успех и услышать, что сделает портик с загнутыми вниз краями крыши с его голосом. Его слова прозвучали как звон разбитого кувшина. Кувшина, запущенного в стену сильной рукой олимпийского чемпиона по метанию копий или дисков. Резко и громко. Довольный результатом, Аристофан поверил, что выиграет сегодня славу самого дерзкого болтуна. Он встретился взглядом с Лисандром и почувствовал себя так, будто его укололи иголкой.       — Агид не любит игр и состязаний и не полагается на удачу. — Отблески ламп и жаровен сделали глаза Лисандра желтыми, как у тигра.       — Что же он за эллин такой? — Аристофан знал: теперь на него смотрят все. Как актер на сцене, он наслаждался гримасами зрителей: презрительно поджатые губы Эпилика, удивление Фукидида, растерянность Эвполида, брезгливость Фесала, резкий выдох Крития, поднятые к потолку глаза Ферамена, кислая рожа Анита и искривленный рот Писандра. Подумать только, желая отомстить за своего родосского ксена, Аристофан едва не сделал его героем своей комедии. Это стало бы непоправимой ошибкой и шагом к забвению. Не иначе как муза подсказала Аристофану поставить на Клеона. С таким могущественным и ярким объектом насмешек Аристофан войдет в историю и прочно закрепится в памяти потомков.       — Агид обвинил Плистоанакта в заговоре с афинянами и сам возглавил атаку на Пилос.       Демосфен разбил войско Агида на суше, легко, как ребенок рушит песчаные замки. Это даже не нужно было произносить вслух. Это отразилось в глазах, усмешках, поднятых кубках и подброшенных к потолку венках пирующих.       — После неудачи Агида на суше, атаку на море возглавили преданные ему аристократы. На Сфактерии сейчас заперты не просто четыре сотни спартиатов, а сторонники Агида. В Спарте не осталось ни одной семьи, поддерживающей Агида, в которой отец, брат или сын не застрял на Сфактерии. — Лисандр, до сих пор хранивший неподвижность, как эфеб перед храмом Гестии, расслабился и потянулся к кубку с вином. — Плистоанакт приехал в Афины, потому что все, кто мог возразить и обвинить его в заговорах против Спарты, голодают на Сфактерии. Плистоанакт приехал в Афины с целью уничтожить запертых на Сфактерии спартанцев и лишить Агида поддержки. Плистоанакту и его эфору Эндию на руку, если переговоры сорвутся и афиняне перережут всех спартанцев на Сфактерии. Если афиняне принудят спартанцев сдаться, этот вариант устроит Плистоанакта еще больше. Представители знатных семей, на которых всегда опиралась власть Агида, будут вдали от Спарты, и Плистоанакт усилит свое влияние. Если они превратятся в афинских заложников, Плистоанакт получит отличный рычаг для давления на спартанское общество.       Эвполид захлопал в ладоши. Громко и невпопад. Неужели испугался импровизации Аристофана, испугался, что он извратит речь Лисандра и превратит этот вечер в свой триумф?       — Плистоанакт хочет уничтожить своих соотечественников.       — Задумал погубить сограждан…       — Подлец.       — Негодяй.       — Убийца! — закудахтали старики, которых всегда полно на любом пиру. Дальняя родня Фесала или льстецы, помнящие победы его отца Кимона и рассказами о них зарабатывающие себе на кубок вина и миску рагу со стола Филаидов. Вот только по блеску глаз и дрожи старых тел трудно было понять, ужасает стариков задумка Плистоанакта или восхищает своей дерзостью и рискованностью.       — Захват в плен спартанцев на Сфактерии выгоден афинянам.       — Нет, спартанцы как дикий зверь, скорее отгрызут себе лапу и лишат четыре сотни своих аристократов спартанского гражданства, чем оставят их заложниками в Афинах.       — Спартанцы не сдаются, — закивал старик с жидкой бородкой и густой шапкой волос.       — Лучше смерть, чем плен, — поддакнул старик с тонкой куриной шеей.       Флейтистка выдала фальшивую ноту и от стыда закрыла глаза.       — Чушь! — Фесал Филаид унаследовал от отца высокий рост и красивое лицо. Прожив среди смертных пятьдесят лет, исказил гармонию черт недовольно поджатыми губами, навешал на широкие плечи котлеты из мышц и жира, испортил осанку привычкой заглядывать в чужие кубки, сделавшей его шею длинной и вертлявой, как у вороватой чайки. — Захват спартанцев выгоден только Клеону. Это он распаляет народ обещаниями украсить спартанскими щитами стены храма Афины Девы на Акрополе! Афинянам же выгодно заключить со спартанцами договор! Выгодно прекращение войны в Аттике и на Пелопоннесе. Город обнищал. Слишком много денег уходит на оплату жалования гребцам и наемникам. Афиняне должны заботиться о пополнении афинской казны, а не увеличивать траты на захват пелопоннесских скал, на которых даже деревья не растут. Если спартанцы на Сфактерии будут уничтожены или сдадутся, выиграет только Клеон. Клеон увеличит свое влияние, а мы будем и дальше терпеть убытки.       Афинские богачи — и пирейцы, и аристократы — завозились и обменялись понимающими взглядами. Аристофан готов был поспорить на последние сандалии: у каждого из них имелась идея, как пополнить афинскую казну.       Первым выдал свой план обогащения Гиппербол:       — Выходка Демосфена на Пилосе незаконна. Демосфен нарушил прямое распоряжение Народного собрания. Он должен был плыть на Сицилию. Поход на Сицилию — выгодное предприятие. Высадка на Пилосе даже при нашей победе, какой афиняне так кичатся, принесла одни убытки. Два десятка убитых, три поврежденных корабля. И на какие деньги мы будем кормить сирот, оставшихся без отцов, и ремонтировать корабли, если на Пилосе мы не взяли никакой добычи?       С такой логикой торговца Гипперболу никогда не стать популярным оратором, Аристофан глотнул вина. Впрочем, Гиппербол и сам осознавал свою слабость как оратора, если ссылался на закон.       Лакедемон, старший брат Фесала, который из-за одного унизительного поражения на заре карьеры превратился в пьяницу с вечно слезящимися глазами, вложил в свои слова всю свою горечь и разочарование:       — Фракийская земля полна золотом и серебром. Фракийские храмы завалены драгоценностями и золотой посудой. Афиняне совершили ошибку, не отправив войско на помощь Симониду.       Фесал Филаид, как более опытный оратор, попытался придать своей речи структуру и драматизм:       — Мой дед был тираном во Фракии, но отказался от власти, чтобы помочь Афинам в борьбе с персами. Мой отец остановил персов во Фракии и на Кипре.       В маленьком зале стало заметно то, что не бросалось в глаза на Пниксе: Фесал часто сбивал дыхание и некрасиво, как выброшенная на сушу рыба, хватал ртом воздух.       — Мой род — один из самых древних и заслуженных в Афинах. Филаиды всегда первыми принимали на себя удар врагов города. Но времена поменялись. Сегодня афинянам угрожают не только персы и спартанцы. У нашего государства появился более страшный враг. Этот враг страшен тем, что он не пришел издалека, не атакует стены — он живет с нами по соседству, ходит с нами на праздники и Народные собрания. Этот враг хуже голодного зверя, хуже разбойников. Он всегда голоден и ненасытен. Сколько бы он ни украл, ему всегда будет мало. Он как многоголовая гидра: отрубишь одну голову, и на ее месте вырастет новая.       Во время длинной тирады хозяина дома два его юных раба-виночерпия затеяли у кратера с вином игру «кто кому отдавит ногу». Толкаясь, перевернули миски со специями. Оба мальчишки были не старше четырнадцати лет. В этом нежном возрасте мальчики любой своей проделкой вызывают умиление у мужчин.       — Ах, проказники! Мелкие шкодники! — весь вечер Садок, сын фракийского царя, налегал на аттические колбаски, теперь, икая, поманил к себе жирным пальцем виночерпиев. — Ты уберись, а ты снимай хитон. Я накажу тебя за безобразие обоих.       Схватил мальчика за руку, притянул к себе и сам сдернул с него хитон.       Полуобнаженная танцовщица, звеневшая браслетами около ложа Алкивиада, использовала обрезы ткани, чтобы усилить плавность, гибкость, продолжительность и легкость своих движений. Взмахнув руками, как крыльями, она накрыла голову Аристофана холодным шелком. Только когда к вспотевшему лицу прилипла красная ткань, Аристофан понял, что пялится на родимое пятно на пояснице мальчишки. Первый звонкий хлопок раздался, когда Аристофан сражался с шелковым занавесом. Садок перекинул мальчишку-виночерпия через колено и, хохоча, лупил по голой заднице раскрытой ладонью.       — В наше время…       — Рабы…       — Мальчики…       Голоса старых ворчунов потонули в вое флейты. Щеки и грудь стеснительной флейтистки раздувались и сжимались, как кузнечные меха.       Танцовщицы оживились, состязаясь за внимание гостей, приседали у лож и вертели бедрами, напрашиваясь на прикосновения.       Аристофан закрыл глаза и засмеялся. Не мог не смеяться, хоть и сам не понимал, что его смешит. За свою короткую жизнь он повидал много пиров. Видел, как пьяные гетеры ползают друг у друга между ног, и сам ползал между их разведенными бедрами. Был на пиру, на котором гости так напились, что поверили, что плывут в триере и попали в шторм. Спасаясь бегством, прыгали с крыши как в открытое море.       Отсмеявшись, Аристофан вспомнил речь Лисандра, погрустнел и разозлился. Спартанские послы приехали в Афины не ради мира. Они задумали руками афинян прикончить четыре сотни своих сограждан. Если у них получится подтолкнуть афинян к такому злодеянию и нынешнее и будущее поколения спартанцев будут проклинать афинян, все эллины возненавидят их.       Аристофан уже ненавидел. Заговоры, попойки, богатство аристократов, хитрость Лисандра. Он распахнул глаза и резко повернулся к Алкивиаду. На краткий безумный миг понадеялся, что ума и изобретательности Алкивиада хватит, чтобы совершить чудо — разрушить цепь из лжи и злых умыслов. Он придумает, что сказать, что сделать, спасет переговоры. Но вместо того, чтобы спасать переговоры о мире, Алкивиад шептался с Фераменом. Краснеющий, как рак, от выпивки сынок Гагнона, основателя фракийского Амфиполя, сегодня вплел золотую нить в кудри и этим стал отвратительно похож на остальных гостей Фесала, ряженых и раскрасневшихся от возбуждения.       Отшлепав мальчишку, Садок стал развлекаться, поливая его порозовевшую задницу медом, молоком, вином, засовывая между половинок виноград и сливы.       Три кифаристки водили хоровод вокруг стоявшего в центре зала огромного кратера. Струны под их пальцами выстанывали веселые мелодии.       Фесал откашлялся, прикрикнул на рабов и вернулся к своей речи:       — Зверя, который пожирает Афины, выпустил Перикл! Ради своего честолюбия и жадности он разрушил традиции и порядки, которые всегда приносили афинянам славу и победы. Он отобрал у прекрасных и достойных людей власть в городе, посадив в пританее и в судах бедняков. Перикл покусился на заморские владения афинских аристократов, окружив их клерухиями — поселениями бедняков. Он унизил афинских аристократов перед иноземцами, создав проксении и лишив лучших людей Афин их исконного права заключать договора и сделки с другими государствами.       Лакедемон-пьяница разозлился на раба, разносившего угощения, с грозным рыком перевернул поднос с пирожками и вареньями. Пшеничные шарики закатились под ложа. Гости и танцовщицы со смехом слизали с рук вишневые капли.       — Перикл заразил наш город скверной. И даже смерть Перикла не избавила афинян от Периклового проклятия и порожденной им чумы.       Аристофан сглотнул. Как ни разнообразны были угощения на пиру, аппетит пропал. Разве можно не отравиться сладостями, когда Фесал так умело жонглирует словами? Вплел в свои завистливые мстительные речи проклятие Алкмеонидов. Напомнил об эпидемии, унесшей больше двадцати тысяч жизней. Аристофану показалось, что и другие гости отвернулись от сладостей и поспешили прополоскать рот вином, будто вкусили отраву, когда Фесал заговорил о древней легенде. Страх перед проклятиями, скверной так же глубоко укоренился в человеческой натуре, как поклонение перед силой.       — Скверна, скверна, — гремел Фесал, — из-за нее мы не можем победить наших врагов, из-за нее мы теряем земли, колонии и деньги.       Старики справа от Фесала кивнули. Гости слева с досадой покачали головами. Танцовщица посреди зала села на шпагат, накрыв задницей круглый пирожок. Аристофан понимал, что в своей неудаче в персидском вопросе Фесал винит механизм проксений. Именно он освободил афинян от необходимости полагаться во внешней политике на личные связи аристократов. Вот только не все аристократы, как Фесал, оказались беспомощны, лишившись друзей своих предков, другие — доказали свою способность находить новых друзей, завоевывать уважение и доверие людей. Аристофан взглянул на Алкивиада, он один не утратил аппетита при упоминании Перикловой скверны; закинув назад голову, снимал губами ягоды с поднесенной к лицу ветви винограда. Больше всего он сейчас походил на Диониса, которому не страшны проклятия смертных.       — В Афинах заправляют низкие и порочные люди. Если Перикл не уничтожил Афины, то их погубит Клеон, худший из вскормленных развратом и вседозволенностью Перикла псов народа.       В темном небе, как рыба вверх дном в мутной воде, всплыли ночные созвездия, подсказывающие, что ночь перевалила через свою половину. На крышах портика расселись голуби. Над головами гостей носились воробьи, стремясь вынуть из рук угощение. Воробьи скакали под ложами, ища раскатившиеся по залу пирожки. Одна из хозяйских собак рыскала по углам, прижав нос к земле и задрав хвост.       Гости фыркали, икали, сплевывали. В зале не было ни одного человека, кому Клеон бы не отдавил хвост: не оскорбил, не унизил, не помешал заключить сделку.       Писандр пожаловался на вмешательство Клеона в его родосские дела:       — Клеон потребовал отчеты и доклады о том, кому, сколько и под какие проценты я ссужаю деньги на Родосе и на Самосе.       Для Аристофана стало новостью, что Писандр обирает аристократов не только на Родосе, но и на Самосе. Но, если подумать, чему здесь удивляться? Афинянам всегда мало, они привыкли раздевать союзников. Естественно, что, забрав у половины Родоса земли под проценты займов, Писандр перебрался на Самос и запустил руки в карманы местных богачей.       Что Аристофана удивило, так то, что Самос и дела Писандра в ионийских городах помогли ему, пирейскому выскочке, найти общую тему для разговоров с афинскими аристократами. Слово за слово, общие интересы обнаружились у Писандра с Гагноном, основателем фракийского Амфиполя, и с Фесалом, сбывающим серебро из фракийских рудников на Самосе и в Милете. Богачи поделились воспоминаниями о роскошных ионийских рынках, обсудили, где заправляют корабли водой по пути в Ионию. Среди этого делового обмена опытом блеяние Анита прозвучало так же жалко, как упоминание Гиппербола о законах:       — Свои первые публичные выступления я начал под покровительством Перикла, — оправдывая свое право находиться среди ненавистников Перикла и Клеона, Анит смотрел на Алкивиада. — Десять лет назад я, как любой афинянин, хотел славы и уважения и мечтал принести благо городу. Перикл восхитил меня своим умом, ослепил своей хитростью и могуществом. Он обладал удивительным даром убеждения. Люди верили ему больше, чем своим глазам.       Фесал почесал шею.       Глаза Анита сузились, он не отводил неморгающего взгляда от Алкивиада.       — Я верил Периклу и его друзьям. Но они предали, обворовали и унизили меня. Перикл, Аспасия и Клеон одержимы гибрисом — честолюбием. Нет преступлений, которые бы они не совершили ради того, чтобы возвыситься над другими.       Анит так долго смотрел на Алкивиада, что у него заслезились глаза. Алкивиад же любовался вином в своем кубке. Аристофан потянул шею, вертя головой и пытаясь уследить за обоими.       — Вы слышали, Клеон собирается женить своего сына на дочери обедневшего аристократа? — вздохнул старик с посиневшей от вина бородой.       — Он хочет породниться с древним родом, ведущим свое происхождение от Аякса.       — Точно так же поступил Никий: подыскал своему сыну жену из обедневших аристократов и попросту купил ее.       — Куда катится мир? Люди из благородных семей выдают своих дочерей за деньги.       — За кожевенные мастерские!       — За торговые корабли!       — Распутные дома!       — А сыновья лучших людей лишаются гражданства за то, что матери их принадлежали к лучшим семьям иноземцев.       Гости Фесала ненавидели Клеона и вели с ним дела. Желали ему смерти и дарили ему подарки-взятки. Завидовали ему и вынуждены были ему подчиняться. Небосклон пересекли две падающие звезды, рабы долили в кратер две амфоры вина, гости Фесала сблизились, сдружились и сплотились, понося и упрекая Клеона.       После выступлений фокусника и шута, после глотателя огня и гимнастки, засовывающей голову между колен, Фукидид, сын Олора вернул разговор от пьяных планов мести Клеону к реальности:       — Скажи, Лисандр, когда ты покидал Спарту, как чувствовал себя Брасид?       В отличие от Фукидида и Алкивиада, которые не произнесли речей на пиру, но обсуждали чужие с приятелями: Алкивиад — с Фераменом и Критием, Фукидид — с Антифонтом, — Лисандр, как и Аристофан, был одиноким слушателем. Прямая спина, сложенные на коленях руки. Не прикасаясь к сладкому, он пил вино маленькими глотками и медленно поглощал фрукты.       — Когда Брасид оправится после ранения, ему предстоит оправдываться перед спартанской герусией. Наварх, командовавший спартанским флотом на Пилосе, обвинил Брасида в том, что он спорил с ним и саботировал приказы.       Аристофан кивнул. Фрасибул и его приятели рассказывали, что Брасид больше других спартанских триерархов радел за высадку на Пилосе: «Не жалейте брёвна, не щадите неприятеля».       — Я слышал, Брасид ездил этой зимой в Македонию. В Пелу, к македонскому царю Пердикке?       Когда Аристофан впервые встретил Фукидида, тот волновался о своих фракийских рудниках на Фасосе. Теперь его занимали те же мысли.       — Все верно, — взгляд Лисандра был ясен и трезв. — Брасид ездил к Пердикке, только… Если ты знаешь Пердикку, ты понимаешь, что более ненадежного союзника не найти.       — Все знают Пердикку, — гости переглядывались, почесывались и били кулаками по раскрытым ладоням.       — Пердикка не держит клятв, нарушает договора, обманывает друзей. На услуги он отвечает злодеяниями. Не знает благодарности, не знает чести. Врет, хитрит, бьет в спину… Во время потидейской войны Пердикка успел предать каждую из враждующих сторон. И афинян, и спартанцев, и коринфян, и потидейцев. И фракийцев.       — Поэтому спартанские эфоры позволили Брасиду вести переговоры с Пердиккой? — Фукидида не так легко было отвлечь от главного. — Для спартанского царя Агида и поддерживающих его знатных семей выскочка Брасид как бельмо на глазу. Они с удовольствием пошлют его во Фракию. Агид не доверит Брасиду большое войско, заставит полагаться на помощь македонца, в надежде, что Пердикка предаст Брасида и Брасид сгинет во Фракии и никогда не вернется в Спарту.       По тому, как быстро и горячо говорил Фукидид, Аристофан вдруг понял, что, в отличие от спартанских соотечественников, он считает, что у Брасида есть шансы на успех. Мои шпионы во Фракии, говорил Фукидид Алкивиаду год назад. Он следит за подготовкой похода Брасида во Фракию. Знает больше других. И он опасается Брасида. Опасается за свои рудники на Фасосе. За владения Филаидов. Ему также удалось убедить родню — спесивого и мстительного мелочного Фесала и давящегося старыми обидами пьяницу Лакедемона — поставить защиту своих фракийских владений на первое место.       Когда Фесал заговорил, не осталось сомнений, что фракийскую ситуацию они обсуждали с Фукидидом множество раз и со всех сторон. Поддержать стратега Симонида, захватившего Эион, — прекрасный способ задурить голову афинскому Народному собранию обещанием богатства и подтянуть афинское войско во Фракию на защиту серебряных рудников Филаидов. Думать наперед, предвидеть опасность, не быть глупцами, не недооценивать угрозу Брасида — вот чего добивался Фукидид. И вместе с ним и Фесал. Пока большинство гостей лапали танцовщиц и заливались вином, они репетировали речь перед Народным собранием. Единственным, кто мог стать у них на пути и разрушить их планы по защите Фракии, был Клеон.       Аристофан предвидел, что Филаиды устроят еще не один пир, чтобы придумать, как использовать ситуацию с лживым спартанским посольством против Клеона.       — Почему бы вам не использовать для защиты ваших рудников ваших фракийских друзей? — Эвполид подал голос, когда Аристофан о нем почти забыл. Небо светлело пятнам, будто плевки упали в глубокий колодец. Голос Эвполида прыгал по изогнутым краям крыши, звенел и порождал эхо. Эвполид указал пальцем на толстяка Садока. Его выпад был таким метким, что Аристофан едва не забыл о вражде и не начал поддакивать бывшему другу.       — Фракийцы — самый многочисленный народ. У них воинов больше, чем в у афинян и спартанцев вместе взятых! — продолжал потешаться и дерзить Эвполид. Привлек к себе внимание, снискал аплодисменты. — Может, тебе стоит поехать домой, Садок, и уговорить своего отца послать на подмогу афинянам пятьсот тысяч всадников?       Немыслимые, головокружительные числа для афинян, гордящихся своей тысячей всадников, среди которых триста едва на спине лошади держаться умеют.       — Мне ничего не нужно просить у отца. — Садок раскинул в стороны толстые руки и съездил по уху мальчишке-виночерпию. Голому, с покрытыми синяками задницей и грудью. — Мой отец стар и болен. Не спит, не ест, хлещет вино, чтобы унять рези в животе.       — Я слышал иное, — Эвполид умело играл на заносчивости Садока. — Разве прошлой весной твой отец не отправился со ста пятьюдесятью тысячами воинов покорять северные племена?       — Этот поход его доконает. Старик не думает больше ни о чем, кроме своей славы. — Садок гремел и пыхтел, краснел и пучил глаза. Пьяный, неуклюжий, ворочался среди подушек, как свалившийся в овраг медведь.       — Как бы ни были многочисленны наши союзники, афиняне предпочитают использовать в своих военных походах не их воинов, а их деньги, — Фесал скривил губы.       Эти его слова понравились бы толпе на Пниксе. В них поровну и самовосхваления и пренебрежения к чужакам, Аристофан хлопнул в ладоши. В голове промелькнула ассоциации с оратором-пастухом.       — Фесал возомнил себя пастухом! — закричал Аристофан, наслаждаясь эхом. Оно было таким прекрасным, мощным и продолжительным, что Аристофан вскочил на ноги. Испытывая акустику, запрыгнул на камень и притопнул сандалией. — Вот так ногами путаясь, вот так ногами топая, поведешь афинян за собой. Деточки, живей! Блейте, сбившись кучами! Вперед, козлы вонючие! Вверх фаллосы! Эй, вы, козлы, мы пьяны будем с вами!       Аристофан получил подзатыльник и утонул в запахе имбиря. Он решил, что Алкивиад хочет его заткнуть, побить, поставить на место и унизить, но Алкивиад навалился на него всем телом и повалил на землю.       — Плости, плости, — он шепелявил больше, чем обычно, часто моргал, шмыгал носом и сглатывал. — Боюсь, мне нужно отлить…       — Найди себе в помощники раба! — Аристофан попытался скинуть его с себя. И тут же оказался прижат к чужой груди. Алкивиад вздернул их обоих на ноги.       Со стороны они, должно быть выглядели как раненые танцующие пьяницы, как спутавшиеся хвостами ящерицы, как сцепившиеся рогами бараны, как слипшиеся навозные жуки, как склеившиеся в случке кобель и сука, Аристофан засмеялся. Алкивиад просунул руку в вырез его хитона и прижал ладонь к пояснице. Он вовсе не был так пьян, как хотел казаться.       — Помоги мне ублаться отсюда, иначе меня вывелнет плямо в клатин с вином, — он продолжал разыгрывать пьяного, но в его глазах все отчетливее проступала насмешка.       Танцовщицы, наученные сотнями пиров услужливо скрывать промахи своих богатых покровителей, подхватили Алкивиада и Аристофана под руки и буквально вынесли их из портика. К колодцу, под развесистые деревья, в укутанный предрассветным туманом двор, подальше от жаровен с их желтым, режущим глаза светом, дымом и вонью.       Возмущение от мысли, что Алкивиад хочет его побить перед гостями Фесала, еще не улеглось в душе Аристофана. Ведомый духом противоречий, он поцеловал танцовщицу в губы и посмотрел на Алкивиада с вызовом. Девчонка с золотыми узорами на теле приняла его страсть и возбуждение на свой счет и прильнула к нему всем телом. Выпутываясь из девичьих объятий, Аристофан споткнулся, едва не упал, поцарапал палец о золотую диадему и снова столкнулся с насмешкой во взгляде Алкивиада. Этой насмешке он не собирался уступать, как не мог уступить Эвполиду.       — Ты пытался заткнуть мне рот? Может, тебе вообще не стоило брать меня с собой на пир? Признайся, тебе бы больше понравилось, если бы я как женщина сидел дома, обмазал лицо белилами, нарядился в шафрановую юбочку и песенку мурлыкал. Если хочешь узнать блаженство, спи, дружочек, в моих объятиях? — Аристофан кривлялся и изгибался. Грубил и заглядывал в глаза. Толкал Алкивиада в грудь и терся о него бедрами.       — Я опозорил тебя? Испортил твою игру? — Аристофан хлопнул Алкивиада по плечу и лизнул его подбородок. — Ты не хотел, чтобы я оскорбил твоих новых друзей? Не хотел, чтобы Фесал выгнал меня? Не хотел, чтобы я наживал врагов? Не хотел, чтобы на меня обозлился Фесал? Не хотел, чтобы я выделялся? Хотел, чтобы Лисандр не замечал нас? Ты молчал весь вечер. Ты хотел, чтобы он подумал, что ты всего лишь глупый афинский богач? Что ты задумал? Что ты будешь делать? Что будет с четырьмя сотнями спартанцев на Сфактерии?       — Теперь афинянам точно нельзя их отпускать.       Аристофану нравилось скользить губами по коже Алкивиада и одновременно улыбаться. Алкивиад не увидит его улыбки, но непременно ее почувствует. Припадая губами к шее Алкивиада, Аристофан оскалился, распахнул рот в крике, заговорил без звука. В голове Аристофана вились тысячи вопросов. И, как обычно бывало в моменты волнения, он не мог молчать.       — Ты заметил, что Лисандр мало пил? Присматривался, прислушивался, оценивал, выискивал слабые места. Ни за что не поверю, что он просто решил разоблачить Плистоанакта и сорвать посольскую миссию. Если верить Фрасибулу, Лисандр захочет поссорить афинских богачей. — Аристофану жизненно необходимо было впечатлить Алкивиада. Продемонстрировать этому меняющему окрас, как осьминог, хитрецу свой ум и проницательность. Пусть он молод, но не наивен. Пусть беден, но наблюдателен. Пусть не так много знает, как Алкивиад, но понимает человеческую природу. — Ты ведь тоже удивился, что Лисандру удалось притащить в дом Фесала пирейцев? Уговорить их прийти в его дом… Лисандр знал Писандра и Анита раньше? По Самосу, Родосу? Встречался с ними на заморских рынках? Ведь они торговцы. У них должно быть друзей в других городах не меньше, чем у аристократов. Думаешь, Лисандр успел сговориться с Писандром и Анитом?       — Ты мне скажи, — Алкивиад поймал подбородок Аристофана и приподнял его лицо. Насмешка исчезла из его взгляда, теперь его глаза светились интересом, восторгом и азартом. Алкивиад наслаждался голосом Аристофана и каждым его словом. Аристофан ощутил знакомый подъем, совсем как раньше, когда он впервые читал перед Алкивиадом свои стихи.       — Лисандр молод, и он спартанец. Беру свои слова обратно. Спартанцы так боятся развращения своей молодежи деньгами, что скорее я предположу, что поездка в Платеи — первая, которую дозволили Лисандру. И только потому, что он доказал свою полезность в Платеях, его отправили в Афины. Агид его отправил? — Аристофан наступил Алкивиаду на ногу и оттеснил его к обвитому колючим шиповником алтарю.       — Агид отправил Лисандра присматривать за Плистоанактом? Поручил ему расстроить афино-спартанские переговоры? Что, если Лисандр врет? Что, если Плистоанакт вовсе не хочет погубить запертых на Сфактерии спартанцев? Если Лисандр обманывает, а Плистоанакт невиновен, то у Лисандра слишком легко получилось настроить афинскую знать против Плистоанакта. Если Лисандр — посланец Агида, оклеветать Плистоанакта ему достаточно. Но он ведь не остановится на этом? Он ведь как Брасид? Рвется совершить больше, чем ему позволяет строгая спартанская иерархия.       Алкивиад погладил шею Аристофана и затаил дыхание, побуждая его говорить дальше. Аристофана охватило вдохновение, он почувствовал, что по лестнице из предположений подбирается к истине.       — Чтобы оклеветать посольство спартанцев, Лисандру достаточно было пустить слух по городу, не нужно было приходить к Фесалу и приводить пирейцев. Постой! Если Писандр ведет дела на Родосе и Самосе, а Фесала связывают ксенические клятвы со знатными семьями в Ионии, значит, у Писандра и Фесала много общих знакомых. Ведь все богатые люди Эллады однажды сталкиваются на рынке или на всенародных играх. Вот еще одна из причин, почему Фесал не хотел, чтобы народ отправил Фриниха поддержать восстание Писсуфна против персов. Ведь если бы афинское войско приплыло в Ионию, кормить его пришлось бы союзникам. Бремя снабжать водой и мукой афинских наемников пало бы на ксенов Фесала!       Над головами захлопала крыльями птица, на алтарь упало перо.       — Из всех собравшихся Анит — самое слабое звено.       Солнце поднималось из земли, цепляясь лучами, как осадными крюками, за крыши и заборы.       — Анит редко покидает город, живет на отцовское наследство, не проявил сноровки ни в войне, ни в торговле, не наловчился, как Писандр, получать прибыль от союзников. Не интересуется заморскими рынками. У него нет за морем друзей, как у Фесала и Писандра. Анит средний и скучный. Единственное, что его объединяет с Фесалом и Писандром, — он зол на Клеона. Я бы сказал, что у Анита больше общего с Фесалом, чем с Писандром. Писандр преуспел в делах, Анит, как и Фесал, обидчив, злопамятен и завистлив.       На улице разорался осел. К животному присоединились люди. Ругались, причитали и угрожали. По набору слов Аристофан узнал выходцев из аттических деревень.       — Вижу, ты многое разузнал про Анита.       — А как же, он же был твоим любовником. Чем ты его обидел, что он до сих пор простить не может? — Аристофан прильнул к Алкивиаду и повис у него на шее.       В голове всплыли десятки сплетен. Но и тут Аристофан решил удивить. Алкивиада и себя. Раньше он сгорал от ревности, выспрашивал, допрашивал, гнался за подробностями, теперь хотел казаться щедрым и зрелым, человеком, научившимся отделять прошлое от настоящего.       — Гиппоник будет в ярости.       — Почему? — Алкивиад поправил на плече Аристофана хитон, погладил под тканью и царапнул кожу.       — Он уже примерил на себя венок миротворца, спит и видит, как заключает договор со спартанцами. Но ведь не будет никакого договора?       Солнце разогнало ночную прохладу, роса испарялась с листьев, окутав сад и двор туманом. Аристофан щелкнул зубами от холода.       — Ты видел Садока? Этого жирного мерзкого фракийца? Мне показалось или он желает смерти своему отцу? — Аристофан заговорил быстрее, будто это могло его согреть.       — Может, Лисандр пришел к Фесалу из-за Садока? Фракийцы многочисленны, их поддержка пригодится спартанцам, которые боятся восстания илотов и потому не любят долгие дальние походы. Такой человек, как Лисандр, легко задурит голову тупому фракийскому наследнику.       Воспоминания вызывали омерзение, близость Алкивиада возбуждала. Аристофан был пьян, любил и ненавидел одновременно.       — Ты передашь Гиппонику слова Лисандра? — он вглядывался в Алкивиада, как вглядываются в небо моряки, ища звезды Диоскуров. — Или нет нужды? Танцовщицы или кто-то из музыкантов шпионили для него? Рабы? В Афинах ведь ничего невозможно скрыть.       Рука Алкивиада на его груди. Подушечки пальцев гладкие и нежные. Острые ногти. Царапина под ключицей. Слева направо. Алкивиад будто пытался его успокоить. Только на контрасте с его медленными и редкими прикосновениями Аристофан заметил, как быстро бьется сердце и шумит в ушах. Он пьян. Зол и счастлив. Разве возможно испытывать одновременно такие разные чувства и не разорваться на части?       — А может, танцовщицы шпионили для Аспасии? У нее ведь полно родни в Милете, а там и до Самоса рукой подать. Она ведет дела с Писандром? С Гагноном — точно, я сам слышал на Бендидиях, как они обсуждали цены на драгоценности на ионийских рынках. У Аспасии есть и на Самосе родня. Еще бы! Из-за Аспасии и ее родных Перикл устроил резню на Самосе. Перебив самосских аристократов, он отдал все важные должности в городе друзьям и родственникам Аспасии.       Алкивиад водил ногтем по груди Аристофана, круг за кругом подбираясь к соску. Это отвлекало, путало мысли, заставляло заикаться и часто сглатывать. Мучиться от жажды и давиться невесть откуда взявшейся слюной.       — Ферамен… пронырливый сынок Гагнона. Спорить готов, он считает своего отца неудачником. Неповоротливым, глупым. Годами Гагнон был стратегом при Перикле, основал колонию Амфиполь. Ойкистов-основателей в колониях почитают как богов, но бедняга Гагнон, имея так много привилегий, не сумел увеличить богатство семьи, не приобрел во Фракии ни земель, ни серебряных рудников.       Алкивиад царапнул пупок Аристофана и раздвинул складки, будто собирался ввинтить палец внутрь. Аристофан передернулся. Хотел засмеяться, но нехватка воздуха превратила его смех во вздох.       — Из-за нерешительности и отсутствия деловой хватки и честолюбия Гагнон, а с ним и его сын, вынуждены утешаться подачками Аспасии. Она ведь и Аксиоха, брата твоего отца, утешила? Все его интересы в Абидосе — дома в наем, земля, мастерские — ее подарки.       Слова еще сыпались из Аристофана, словно по инерции. Имена, подозрения, то, что давно вертелось в уме, что возмущало злило и беспокоило, как гнойник. Но постепенно, по мере того, как светлело небо и оживала шумом улица, все его выводы и догадки потеряли яркость. Алкивиад касался его так же медленно и точечно. Нарисовал ногтем кривую на боку и замер на талии. Заставил задуматься. Каким будет след от ногтя? Розовым? Белым, что быстро исчезает? Мысли и чувства Аристофана напоминали рыбин, вывалившихся из разорванной сети рыбака. Трепыхались, блестели, ускользали и мерзко воняли. Ему не терпелось спросить о Фукидиде и защите Фракии… о Пердикке. Но больше, чем болтать, он хотел взять палку и разгромить все в пиршественном зале Фесала. Начать с посуды — он почему-то верил, что, если ударить с истинной яростью, золото рассыпется в труху, — закончить головами лживых лицемерных ряженых богачей. Аристофан вспомнил умирающего отца и пепел, оставшийся от его родосского ксена. Перед тем как засыпать в амфору, его измельчили, как острые специи, которые принято добавлять в вино.       Алкивиад царапал ногтем бедро Аристофана. Скреб одно и то же место, будто счищал грязь. Аристофан устыдился своего бегающего взгляда и спутанных мыслей. Почувствовал опустошение и растерянность. Не решаясь прикоснуться к Алкивиаду, утонул в его глазах. Вздрогнул, как от удара, когда Алкивиад резко запрыгнул на алтарь. Выдохнул с облегчением, когда Алкивиад затянул его за собой. Над головой солнце и птицы, под спиной пепел и крошки.       — Мы испачкаемся, — засмеялся Аристофан, расслабляясь. — В грязных хитонах мы будем похожи на грязных свиней.       Алкивиад коснулся его колена, прочертил ногтем линию по внутренней стороне бедра и замер на расстоянии ладони от мошонки. Они во дворе чужого дома. Их могут увидеть. Алтарь маленький и жесткий. Ноги пришлось согнуть, плечи мгновенно затекли.       — Я отвратительно напился, — покаялся Аристофан.       — Я тоже.       Аристофан решил, что царапины — идеальная тактика, позволяющая избегать прямого столкновения. Он провел ногтем по плечу Алкивиада и затаил дыхание, ожидая, когда на загорелой коже появится белая полоса.       — Я слишком много болтаю. Если бы я мог, я бы убил их всех, вместо болтовни. Глупой, жалкой.       — Ты не глупый.       Под ногтем Аристофана кожа Алкивиада сразу краснеет. Никакой белизны, никаких компромиссов. И это увлекает, поглощает, успокаивает и помогает сосредоточиться. На прикосновениях. На возбуждении, у Аристофана стоит, у Алкивиада в паху тоже твердо. Их члены топорщатся под хитонами, но прикасаться к ним нельзя. Можно лишь рисовать ногтями узоры на коже. Дрожать, замирать, сдерживаться и судорожно хватать ртом воздух, боясь сорваться и наброситься друг на друга. Чувства и мысли Аристофана полностью поглощены Алкивиадом и их игрой. Или это испытание? Выдержки? Выносливости? Концентрации? Умения хранить тайну? Удастся ли создать только им двоим понятную систему знаков? Развить в себе способности говорить без слов? Смогут ли они угадать мысли друг друга по взмаху ресниц, выдоху, жесту?       Аристофан завел руку за спину Алкивиада, царапнул его поясницу. К тыльной стороне ладони прильнула колючая ветка шиповника. Она раздражала кожу до зуда, совсем как ногти Алкивиада на внутренней стороне бедра. Движения их, слишком медленные, муторные и удаленные от паха, не облегчали возбуждения. Аристофан подумал, что стоило бы нарвать шиповника, сплести из колючек венок и наградить Алкивиада за это чувственное издевательство. Ерзая лопатками и задницей по каменному столу, Аристофан вспомнил, как прыгал по алтарю на Ленеях. В театре перед толпой он воображал себя жертвенным животным. Теперь ему нравилось представлять жертвой Алкивиада. Тот лежал на боку, прижимаясь щекой к камню, и смотрел на Аристофана, словно видел его в последний раз. Внимательно и неотрывно. Не в силах прочитать, понять и угадать все чувства, отражавшиеся в его взгляде, Аристофан растерялся и расстроился. Облизал губы и отодвинулся, твердя себе: нельзя целовать.       — Я сейчас кончу, — прошептал Аристофан и тут же вскрикнул, когда Алкивиад задрал его хитон.       Лишил член защиты и трения ткани. Подарил короткое облегчение и столкнул в пропасть стыда. Если их заметят… Если Эвполид, Фесал, Садок, Анит, Писандр увидят Аристофана таким, увидят здесь, с Алкивиадом. Он погибнет. Ему не выкрутиться, как на Ленеях.       — Давай, — рассматривая член Аристофана, Алкивиад коснулся кончиком языка своей верхней губы.       Он держит мой хитон, чтобы я не испачкался, дошло до Аристофана.       — Я не могу.       Это так не работает. Аристофан не мог кончить по приказу. Он изнывал, жаждал прикосновений, все равно каких, согласился бы и на подзатыльник, и на пощечину, и на удар коленом в живот.       — Алкивиад!       Крик Крития сбросил Аристофана с алтаря. Он бездумно задергал бедрами, ища прикосновения к холодному камню, но уткнулся возбужденной плотью в колючки шиповника.       Алкивиад же на алтаре перевернулся на спину и уставился на небо. Не свел коленей, не поправил сбившегося складками между бедер и увлажнившегося на члене хитона. Вздохнув, Алкивиад протер глаза и протянул руку подошедшему Критию.       — Я искал тебя, — Критий глазел на его пах. Алкивиад рассматривал облака. Медные волосы с золотыми прядями разметались по серому камню, испещренному зарубками и подпалинами множества жертвоприношений.       Алкивиад скатился с алтаря и потянулся. Со своего места Аристофан не видел, опало ли его возбуждение. Его собственная плоть после укола колючками присмирела и обмякла. Зато боль внизу живота как будто усилилась. Ему стоит огромного труда стоять ровно, не согнуться и не обхватить колени.       Опираясь на алтарь, Аристофан наблюдал, как гости выходят в сад. Те, кто не заснул за столом, завозились с умыванием. Рабы растопили печь и притащили ложе для решившего позагорать голышом Лакедемона. Фесал похвастался, что для поддержания формы таскает камни. Разоблачившись до набедренной повязки, погладил мраморный валун — не иначе как после отделки колоннами портика оставшийся, — но поднять его не смог. Вместо этого потащил Садока и Писандра в конюшню. Туда же, как приправу к вони навоза, шерсти и сена, рабы понесли золотые кубки с вином и блюда с закусками.       Аристофан отлепился от алтаря, когда пара стариков задумали принести очистительные жертвы. Вспыхнул огонь, затрещали горящие венки. Яркий солнечный свет, шум и грохот на улице, обнаженные танцовщицы, обливающиеся водой у колодца и стреляющие глазами по сторонам. Робкая нежная музыка из дома, будто кто-то из сморенных выпивкой гостей заказал колыбельную.       Аристофан уселся вместе с Критием и Алкивиадом в тени под деревом. Алкивиад поднял веточку и царапнул ею предплечье Аристофана. Аристофан спрятался за закрытыми веками. Из какофонии звуков вокруг различил шорох шагов. И услышал то, что всю ночь хотел сказать сам:       — Жалкое зрелище. Мужчина, кичащийся победами отца и завидующий успехам других. Мне отвратителен мужчина, болтающий на людях о своих обидах. Вы только посмотрите на них. Развращенные, изнеженные, разучившиеся отвечать за свои слова и поступки богачи уверены, что за свое золото всегда смогут купить того, кто сделает для них грязную работу.       В переполненном дымом и запахом подгоревших лепешек дворе голос Лисандра звучал как глоток свежего воздуха. После ночи винных возлияний он говорил ясно и четко. Присел напротив Аристофана и набрал в горсть песка. Ферамен, раскрасневшийся от выпивки, как угли в жаровне, заблеял что-то о Фракии и Перикле.       — Это беда всех полисов Эллады. Города страдают и вязнут в пороке, потому что ими правят недостойные люди.       — Спартой правят цари, но, судя по твоим сегодняшним речам, их ты тоже считаешь недостойными? — уточнил Алкивиад.       — Спартой правят потомки царей, а не истинные цари. Прикрываясь традициями, они делают все, чтобы спартиаты забыли, что на самом деле цари были лучшими из людей, побеждали в боях и превосходили всех своих современников в хитрости и ловкости.       — Значит, в Спарте нет больше таких людей? Или таких людей нет среди потомков царских династий?       — Я верю, что и сейчас в Спарте и Элладе есть люди храбрые и умные, способные повести за собой войско и принести своему народу много пользы.       — Как Брасид, например? Не Плистоанакт, а он мог бы вернуть Спарте былую славу, — Алкивиад прищурился. Лисандр сидел спиной к солнцу. — Но спартанцы предпочли верить не в его военный талант, а предсказанию Дельф.       — Афиняне тоже верили традициям, молве и предсказаниям, пока не появился Перикл, способный убедить их, что солнце всходит на западе, а садится на востоке.       — Но Брасид — не Перикл, а Спарта — не Афины, — щелкнул языком Алкивиад.       Они говорили тихо и рассматривали друг друга. Муха пролетела между ними, но они ее не заметили.       — Нет. Но когда в Элладе появится человек, способный вовремя менять шкуру Геракла на шкуру лисы, спартанцы примут его и отдадут ему власть. Потому что спартанцев с детства учат соблюдать иерархию и почитать героев. Избалованные роскошью, испорченные судами и демократией афиняне, одержимые завистью и самомнением, скорее забьют такого человека камнями, чем позволят ему себе приказывать.       — Боюсь, чтобы спартиаты приняли такого человека, ему придется заручиться поддержкой оракула. В Дельфах. В Додоне. Или Египте, — Алкивиад дернул уголком губ.       — Или сплотить вокруг себя по всей Элладе людей, способных действовать решительно и смело, — Лисандр пересыпал песок из одной ладони в другую.       — Я афинянин, но мне стыдно и обидно видеть, во что превратился мой город. — Ферамен оглянулся на Лакедемона.       — Со всей Эллады в Афины тянутся жулики и наемники. Афины последние годы — лучший город для метеков, желающих преуспеть и разбогатеть. — Критий смотрел поверх забора.       У обоих было, что добавить про лучших людей. Решительных в мыслях и действиях. Способных изменить Элладу, принести эллинам мир и процветание. Такие люди будут воспитывать молодежь в спартанских традициях, в скромности, трезвости, уважении к старшим. Достойные и мудрые люди будут доверять управление казной только тем, кто преуспел, умножая свое личное богатство, и никогда не позволят планировать траты и военные походы беднякам и наемникам.

***

      Пока Аристофан ходил с Алкивиадом по пирам, любовник Каллистрата, мальчишка эвбеец, упал с крыши и сломал себе шею. Аристофан десятки раз соскальзывал с крыши в доме Каллистрата и всегда отделывался синяками. Каллистрат тоже не поверил в несчастный случай, потому распродал всех своих рабов.       Аристофан не видел тела, не застал скандала. Каллистрат попросил его прийти запиской, когда дом опустел, а у очага поселилась амфора с прахом.       — Прости, что помешал, извини, что отвлек. Я очень рад за тебя. С первой нашей встречи я верил, что ты добьешься успеха и найдешь в Афинах покровителя, достойного твоего таланта. Накануне Леней я видел вещий сон, я не говорил тебе, тогда вы были в ссоре с Алкивиадом. Но теперь я могу рассказать тебе, не боясь, что ты на меня рассердишься. В моем сне Алкивиад победил со своей колесницей в Олимпии, а ты написал для него оду. Песнь, которую будут петь по всей Элладе. Я не отберу у тебя много времени. Я не стал бы просить тебя о помощи, если бы музы не покинули меня. Окажи старику последнюю услугу. Напиши эпитафию для Кидона.       Не только дом Каллистрата пришел в запустение, но и сам старик был нечесан, ходил в обносках. А его кожа так долго не видела масла, что с рук сыпалась шелуха.       Аристофан сочинил эпитафию для раба. Вроде тех, которые в детстве писал своим домашним цикадам. Он был хорошим другом и принес мне много радости. Теперь отправился в Аид, забрав с собой веселье. Аристофан сходил с Каллистратом в Керамик, закопал амфору у дороги.       Труднее всего было уговорить Каллистрата отправиться на рынок и купить новых рабов. Его рабы были его семьей. Старик знал их с детства, справлял с ними праздники, присутствовал на их свадьбах и при рождении их детей. На все уговоры Аристофана Каллистрат твердил, что никто ему не нужен, справится сам, продаст дом и переедет в Пирей. Станет жить в комнате в одном из домов, что сдает внаем. Ведь ему не нужно много места, не нужно много одежды и посуды. Ему даже не нужна его коллекция восковых табличек, ведь музы, похоже, покинули его навсегда. Напившись вина, Каллистрат, улыбаясь, мечтал о том, как будет целые дни проводить в кровати, читая пьесы и трактаты.       Пытаясь вернуть старика к реальности, Аристофан застрял в доме Каллистрата на три дня.       Однажды Алкивиад прислал в дом Каллистрата за Аристофаном скифов, Аристофан высмеял их и прогнал. Выучив урок, в этот раз Алкивиад явился сам. В рассыпающемся венке, без одной сандалии. Утром, после очередного пира. Со скифами, амфорами вина, с кухаркой-толстухой, пекущей лучшие в Аттике сырные лепешки, и со старым лошадиным лекарем, наученным делать кровопускание, увлекающимся выращиванием трав и мечтающим о своем садике. Он сразу заспорил с Каллистратом, какие травы лучше использовать как слабительное, какие — как снотворные, а какие увеличивают мужскую силу.       — Серьезно? Ты принес вино? — Аристофан подобрался к Алкивиаду, пихнул его локтем, изнывая от жажды прикосновений. — Мы и так пили всю ночь. Да и ты, похоже, тоже?       Аристофан приложил ладонь тыльной стороной к щеке Алкивиада, словно хотел проверить, нет ли у него жара. Они так много времени провели вместе, что он знал — когда Алкивиад не спит несколько суток, его кожа бледнеет, а на скулах появляется лихорадочный румянец, похожий на татуировку в форме обола. На чьих пирах, в каких компаниях, с кем ты плел заговоры и вел переговоры? И кто донес тебе о бедах Каллистрата? Кого ты послал шпионить за мной? Аристофан огляделся, все три дня в дом Каллистрата не заходил ни один раб, ни один торговец или разносчик. Скорей всего, соглядатай Алкивиада приглядывал за ними в Керамике. Наступал на пятки и подслушивал разговоры. Потому что Алкивиад пришел пусть и растрепанным и без сандалии, но хорошо подготовленным.       — Это не вино, — от придвинулся к Аристофану так близко, что тот рассмотрел упавшую ресницу на его щеке, увидел, что уголок правого глаза у него покраснел, будто его недавно терли, вычищая сор и пыль. — Эй, Каллистрат, у тебя ведь найдется пустой кратер?       Аристофан, за три дня привыкший быть на побегушках у старика, отправился в сарай, где среди мешков с мукой и амфор с маслом валялся перевернутый пустой кратин. Алкивиад наступал Аристофану на пятки, в темноте сарая хлопнул по спине и поцеловал в ухо. Больше, чем Аристофан и его ласки, тоска и голод, Алкивиада интересовала посудина. Достаточно тяжелая — чтобы вытащить ее во двор и взгромоздить на треножник, понадобилось две пары рук, достаточно вместительная, чтобы в нее можно было залить в три раза больше содержимого амфоры, которую притащил Алкивиад.       — Это не вино?       — Морская вода! — Алкивиад смотрел на Аристофана с радостью ребенка, хвастающегося перед отцом первым подстреленным на охоте зайцем.       Вслед за водой из амфоры, которую перевернул над кратером скиф, высыпались пять крупных раковин с острыми отростками.       — Это… — Аристофан поймал ракушку. Когда он поднес ее к лицу, из костяного домика выглянул моллюск. — Пурпурницы?       — Точно! — Алкивиад зашел со спины, окутал его теплом и запахом имбиря и вынул раковину из рук.       Оглядел сад и пристроил раковину на камне под прямыми солнечными лучами.       — Афродита пышнозадая, — Каллистрат всплеснул руками. — Пурпурницы — это самый дорогой краситель!       — Откуда? — прошептал Аристофан.       — Я подумал, что афинянам не нужно было бы покупать втридорога заморские пурпурные ткани, если бы мы научились разводить пурпурниц в Афинах. — Алкивиад закрутился на месте. Где бы он ни провел сегодняшнюю ночь, там много танцевали.       — Да, — Каллистрат заворочался на ложе. — Афиняне же научились разводить павлинов!       Аристофан лихорадочно соображал. Самую дорогую пурпурную шерсть везли из Тира. И из Италии. Изготовленные из нее плащи не линяли от стирки и не выцветали на солнце.       — Было бы здорово, если бы ты, Каллистрат, научился разводить пурпурниц! — Алкивиад закрутил головой. — В этом дворе так много места, что можно вырыть бассейн и наполнить его соленой водой.       — К сожалению, я решил продать дом. — Каллистрат затеребил на груди хитон, будто застыдился выпирающих старых костей.       — Неужели? — Алкивиад нахмурился и снова просиял. — Тогда я куплю твой дом! Но, прежде чем мы сговоримся о цене, я должен все тут осмотреть. Проверить прочность стен, выяснить, не завелись ли плесень, крысы или колония муравьев в погребе или в саду. И, конечно, разобраться, какой величины бассейн и как быстро здесь можно вырыть его для моих пурпурниц. Ты не против, если завтра я пришлю сюда своих рабов?       — Нет. А как пурпурницы размножаются? Сколько моллюсков нужно, чтобы покрасить один гиматий? — Мечтательность и практичность сочетались в Каллистрате причудливым образом. Мечтая о славе поэта, он часто сомневался в себе, хандрил и бездействовал, в делах же вложения денег, которые считал неважными и второстепенными, быстро принимал верные решения.       — Хм. Я не знаю… Но я знаю самое важное. Смотрите! — Алкивиад коснулся пальцем края раковины. — Видите? На солнце этот выступ потемнеет. Скоро он станет красным или фиолетовым. Так подсыхает ядовитая слюна, улитка выделяет ее, чтобы защититься от хищников.       — Кто их тебе подарил? Гераклит Клазоменский? Милетские приятели Аспасии? Ксены твоего дяди Аксиоха в Абидосе? Фесал? Писандр? Гагнон? Они тоже часто бывают на ионийских рынках. Или, может, Клеандрил, изгнанный спартанский полководец, снова приехал в Афины? — Аристофану казалось, если он разгадает этот ребус, он поймет, что делал Алкивиад этой ночью. О чем и с кем разговаривал.       — Гиппербол.       Пирейский торговец лампами, триерарх сицилийской экспедиции, на каждом углу голосящий о наживе, ждущей афинян на Сицилии, в Италии и в Карфагене.       — Так он не врал в Собрании? Он действительно бывал в Карфагене?       — Или в Сиракузах научились делать пурпур, — Алкивиад пожал плечами.       Но воображение Аристофана уже было не остановить. Карфаген основали финикийцы. Финикийцы придумали корабли. Финикийцы первыми создали пурпурные ткани.       — А обрезание финикийцы Гипперболу не сделали?       — Я не видел, — Алкивиад рассмеялся.       — Я слышал, только финикийцы и египтяне практикуют обрезание, срезают кожицу со своего члена, как шкурку с персика. Обрезанные члены отвратительны.       — Я бы не сказал, — подмигнул ему Алкивиад.       Аристофан собирался пройтись по его знакомствам и сексуальному опыту, когда ворота затряслись.       В придерживаемые скифами Алкивиада створки заглянул Филонид. Громкоголосый актер-метек, без которого Аристофан уже не представлял постановки своей пьесы на Дионисии.       — Алкивиад! В Пирее Фрасибул избивает Лисандра!       Алкивиад таки приставил к Фрасибулу слежку? Когда он успел уговорить шпионить для себя Филонида? Что он ему пообещал? Аристофан сам познакомил их на своей репетиции, Алкивиад сразу расспросил Филонида о его родственниках-метеках. Может, Аспасия теперь ссужает деньги дяде Филонида на ремонт его разгромленного кабака?       Аристофан вылетел вместе с Алкивиадом за ворота. Сделав шаг влево, они столкнулись с посыльным, вправо — оттоптали друг другу ноги. Встретившись с Алкивиадом взглядом, Аристофан прочитал его мысли. Нет времени идти в Скамбониды за лошадью.       — На агору, — Алкивиад резко развернулся. Аристофан схватил его за плащ, чтобы не отстать.       Аристофану показалось, что прорицатели на перекрестке показывают на них пальцами. Он поскользнулся на рассыпанных между прилавками вишнях. Получил по шее копченой рыбиной. Торговец сладостями оглушил Аристофана, требуя купить аттический мед. Привязанный к прилавку петух дернул за волосы. Рядом проплыли смеющиеся рты. Аристофан увернулся от падающего кувшина. Торг, сплетни, жалобы. Музыка, хвастовство. У пританея то ли драка, то ли гулянка. Издали видны лишь прыгающие головы. Алкивиад увел Аристофана прочь от пританея, вдоль узких рядов. Мимо горшков на палках и звенящих на ветру уздечек, вязанок копий и великана, несущего на шее карлицу под тряпичным навесом с прыгающими ряжеными обезьянками к загонам с лошадьми. Аристофан знал, что лучшие аукционы коней проводят в Пирее после прибытия кораблей из Фракии. За три дня лошадей раскупают аристократы и дельцы вроде Морихея, содержащие конюшни для приезжих. В загоне верхнего города отмахивались от мух три клячи с торчащими ребрами.       — Может, поедем на осле? — пошутил Аристофан.       Но Алкивиад его не услышал, оставил конюху с курчавой бородой свою серьгу и свистнул толпе, чтобы разошлась. Люди освободили проход, только когда Филонид замахнулся на них палкой. Аристофан был уверен: у пыльной гнедой кобылы сломается хребет, если они с Алкивиадом заберутся на нее вдвоем. Отпустив плащ Алкивиада, Аристофан ухватился за его щиколотку, подтягиваясь, оперся о колено, вцепился в локоть и охнул, ударившись копчиком о костлявую спину лошади. В спешке Алкивиад не позаботился постелить под задницу коврик, не подумал об удилах и уздечке. Для него не в новинку так ездить. Он привычно пригнулся к шее лошади, шепнул что-то ей на ухо, сжал коленями бока и заставил ее сорваться с места. Аристофану ничего не оставалось, как распластаться на его спине, вжать дрожащие пальцы в его живот и ловить ладонью удары его сердца. Такая близость могла быть приятной, если бы не тряска, тошнотворное мельтешение мира перед глазами и страх сломать шею. Аристофан не верил, что они доедут до Пирея. Налетят на телегу, прилавок, груженого осла, собьют ремесленника, посыльного. Нужно быть сумасшедшим, чтобы посреди дня пробиваться галопом из Афин в Пирей. Они не успеют. Вряд ли Фрасибул и Лисандр устроили поединок панкратиастов и на радость зрителям валяют друг друга в песке. В уличных драках все решается быстро. Выигрывает тот, у кого под рукой оказался камень или палка. Алкивиад свистел и орал на прохожих. Прижимаясь щекой к его спине, Аристофан чувствовал, как расширяются его легкие, но не узнавал его голоса.       Эфебы на стенах замахали руками и закричали, словно хотели о чем-то предупредить всадников. Пирейские ворота распахнулись, будто ждали их. Несколько голодранцев повисли на створках, в переулке закипела драка. Рассмотреть больше Аристофану помешало сияющее на солнце море. На фоне ослепительного сияния моря и белизны неба корабли, дома и люди казались расплывающимися черными пятнами.       Аристофан все-таки слетел с лошади: соскользнул с костлявой спины, когда они остановились. Поддержав за предплечье, Алкивиад помог ему восстановить равновесие и тут же забыл о нем, оставил позади и направился к кабаку. На песке перед дверью желтые пятна мочи и красные — вина. Внутри сумрачно и душно. Мужчины галдели и толкались. В углу, прикрывая головы руками, корчились флейтистки.       — Клеона отравили!       — Лисандр отравил Клеона!       — Клеона отравили Филаиды!       — Керики! Гиппоник отравил Клеона за то, что Клеон обозвал его евнухом!       — Аспасия отравила Клеона за то, что он убил Перикла.       Бедняков, собравшихся в тесном зале, отличал сильный загар. От мужей несло кислым вином и грязной одеждой. Рожи раскраснелись, изо ртов брызгала слюна. Подвывая друг другу в унисон, крикуны не заботились о смысле, не замечали противоречий, не задавали вопросов и не испытывали сомнений. Толпа не знала почтения, не ведала страха. Бородач с широким лбом схватил Алкивиада за плечи. Алкивиад ударил его под дых и откинул под ноги беснующихся визжащих товарищей. Аристофан едва ушел от столкновения со спотыкающимся нищим и повис на Алкивиаде. Вздохнуть удалось только около перевернутого стола, на котором восседал Фрасибул. Девчонка-гетера с розой в волосах и в порванном хитоне промывала разбитую бровь Фрасибула смоченной в вине тряпкой.       Алкивиад прошел мимо Фрасибула и присел у стены. Свернувшийся клубком Лисандр не двигался. От хитона на нем осталась лишь полоска ткани на шее. Обнаженные спина, бока и бедра посинели от побоев. Кожа местами порвалась, раны блестели сукровицей. Алкивиад перевернул Лисандра на спину и склонился к разбитому носу и развороченным губам. Не отступая от Алкивиада ни на шаг, Аристофан коснулся горячего плеча Лисандра. Спартанец был жив; если присмотреться, можно было увидеть, как дрожат слипшиеся от слез и крови, сочащейся из разбитого виска, ресницы.       — Что случилось? — Алкивиад повернулся к Фрасибулу.       — Он отравил Клеона.       — Убийца! Предатель! — взвыли мужи в кабаке.       — Клеон мертв?       — Нет. — Фрасибул оттолкнул тряпку от лица и усадил ухаживающую за ним девчонку себе на колени.       — Аполлон-Пеан предупредил Клеона, — загавкали вокруг люди. — Из чаши, предназначенной Клеону, выпила гетера!       — Что именно произошло? — не вставая с колен, Алкивиад обвел взглядом собравшихся, заметил кормчего Антиоха и кивнул ему.       — Гетера выпила из чаши Клеона и забилась в судорогах! Из ее рта пошла пена, а потом она умерла! — Фрасибул смотрел на Алкивиада пьяным взглядом.       — Кто подавал и разливал вино? Где его купили? Кто еще пил? — Торгуясь недавно за клячу, Алкивиад нервничал больше, чем выясняя подробности покушения.       — Не знаю! Рабов Клеона сейчас допрашивают! — Фрасибул топнул ногой. — Но нам не нужны их признания, чтобы догадаться, кто стоит за покушением!       У него нет доказательств, понял Аристофан. Он избил до полусмерти спартанского посла без доказательств. Вся Эллада обвинит Афины в нарушении законов богов. Но разве это впервые? Разве Афины единственные? Одним злодеянием меньше, одним больше.       От мощного удара дверь трактира слетела с петель. Антиох подошел к Алкивиаду.       — Присмотри за Лисандром, — сказал Алкивиад, поднимаясь на ноги.       В дверном проеме маячило солнце и лохматые головы. Одни мужчины спешили войти, другие рвались наружу, возникла давка, раздались крики и ругань.       Наконец Критий и десяток пришедших с ним эфебов вытолкали самых пьяных нищих из зала и выстроились напротив Фрасибула и его приятелей. Гребцы, воины, наемники приосанились, стиснули кулаки и подняли вой про отравленное вино, убийство, Клеона и спартанца, уничтожившего Платеи.       Эфебы орали о предательстве. Сговоре с врагами Афин персами. Критий обозвал Фрасибула вором. Фрасибул обвинил его в том, что он жрет с рук у спартанца, который сжег в Платеях его сограждан.       — Ты лжешь! Лучше расскажи, что ты сам делал в Платеях. После твоего выступления на Пниксе я проверил списки призывников и афинского гарнизона в Платеях. Тебя, Фрасибул, сын Лика, среди афинян, отправленных государством в Платеи, не было! А это значит, что ты был там по частным делам. Так что, прежде чем выставлять себя героем Платей, расскажи, что ты там делал. У кого в доме жил, кому и какие услуги оказывал? С кем спал, ел и пировал? С платейцами или их врагами фиванцами? Может, это ты, а не Лисандр, открыл ворота фиванцам? Может, это ты поджег сарай, в котором заперли афинских граждан?       Фрасибул метнулся вперед. Двигался резко и быстро. Метил Критию в горло ребром ладони, но не успел ударить. Алкивиад встал между ними и толкнул Фрасибула в плечо. Чтобы удержаться на ногах, Фрасибулу пришлось сделать три шага в сторону.       Носить оружие на агоре не разрешалось. Носить оружие в Афинах и Пирее было не принято. Критий был вооружен. Кинжал размером с локоть. Таким хорошо свежевать дичь. Заметив, что Критий вынул нож, Алкивиад шагнул к нему и уперся грудью в кончик лезвия.       — Клитий!       — Уйди с дороги, — Критий схватил Алкивиад за плечо, собираясь оттолкнуть. — Я не верю ни одному его слову! Отравленное вино! Покушение! Клеон все это придумал, чтобы обвинить аристократов в сговоре со спартанцами!       — Не велишь ему, так повель мне! — Алкивиад не позволил себя отодвинуть, вцепился в запястье Крития и поднял лезвие к своему горлу.       Критий дернулся всем телом.       — Ты мой лучший длуг, Клитий. Зачем мне жить, если мы станем врагами, если ты отвернешься от меня?       — Я убью его! Грязный самовлюбленный аристократ! — зарычал Фрасибул.       Сопровождавшие Крития эфебы тоже достали ножи.       — Остановитесь! — Аристофан сделал шаг вперед, споткнулся и упал на четвереньки.       — Клитий! Клянусь тебе, Фрасибул говорит правду. Я ручаюсь за это своей жизнью. Лисандр отправил отравленное вино Клеону.       — Алкивиад… — Критий часто заморгал.       Он пытался вырваться, отступить, но Алкивиад до побелевших пальцев сжал его руку и провел клинком по своей шее.       — Критий, ты знаешь меня лучше других. Ты всегда был рядом. Ты мой самый близкий друг. Я не хочу жить, если ты не веришь мне. Я клянусь тебе своей жизнью, всем, что у меня есть: Лисандр пытался убить Клеона.       Критий замотал головой, не в силах отвести взгляда от шеи Алкивиада и упирающегося в нее клинка.       — Прикажи своим людям убрать оружие. — Алкивиад подступил к Критию плотнее. Из-под клинка выступила кровь.       — Уберите оружие. — Критий сам разжал пальцы, кинжал задел рукояткой грудь Алкивиада и упал к его ногам.       Выравнивая дыхание, Критий смотрел на оружие на полу, потом встретился взглядом с Алкивиадом.       — У тебя есть доказательства?       — Да, — не задумываясь, соврал Алкивиад и достал из складок плаща раковину-пурпурницу. — Лисандр сделал яд из слюны моллюска, которого используют для создания пурпура.       Фрасибул закашлялся.       — Да, — забормотали его приятели.       — Раковина была у спартанца.       Критий взял раковину из рук Алкивиада и погладил колючки-отростки. Аристофан не знал, возможно ли приготовить яд из секрета моллюска. Не знал, что известно о пурпурницах Критию.       Аристофан поднялся на ноги; заметив, что правое колено кровоточит, вынул из раны черепок от разбитого кувшина.