Ivel

      — Сонхва, мне страшно, — тонкие пальцы сжали тёмный, бархатной текстуры, пиджак своего друга, а сам он искал в нём спасение. Продрогшее от холода хрупкое тельце льнуло к старшему, пыталось согреться теплом, исходящим от Сонхва. Мальчик опустил свой взгляд к каменным ступеням, на которых они сейчас стояли и дожидались главу Элема. Великого, Всемогущего, повелениям которого они должны следовать, противиться которым запрещено. Иначе смерть постигнет, засияет своими золотистыми, как пустыни, украшениями и заберёт с собой. Ребёнок такого не желал, он смерти боялся, он с ней встречаться не желал, потому и держался ближе к Сонхва, только возле него и находился.       Тот мягко взглянул на Уёна, слегка приподнял уголки губ, стараясь этим изобразить всю свою поддержку, хоть глаза и с боязнью смотрели на бледное дитя.       — И Амира с нами больше нет, — тихо сорвалось с губ.       Слёзы навернулись на глаза Чона после произнесённых слов, стоило глубоко отразить в сознании облик погибшего брата. Он обрывисто задышал, стёр рукавом своей кофты солоноватую жидкость, но не мог унять боль от нехватки рядом близкого, самого родного. Душа отзывалась воплями страданий, мир в мгновенье становился мерклым, словно ему совсем было мало той черноты, которым он обволок Кемер. Словно ему не хватило. Лицо Уёна исказилось под пеленой печали, что затопила взор, из-за чего и черты лица Сонхва совсем размылись.       Тот прижал к груди голову Уёна, шепча, что всё будет хорошо. Поглаживал ладонями тело друга, содрогающееся в рыданиях, старался прикрыть собой, только сам дрожал от страха. Сонхва очень сильно боялся, что ещё один его драгоценный человек будет унесён на небеса. За то, что давал волю распространяться своим чувствам, пробираться наружу, подобно ненавистным людьми росткам, прорывающимся к солнцу, даже если разломают, загубят. Любой, кто оплакивал, тревожился, охвачен болезнью или вовсе улыбался, всегда был убит. Ведь за каждую слабость в Элеме лишали жизни. Никто из взрослых не смотрел, что перед ними были ещё дети, не познавшие радости. Никто не задумывался о том, что они должны были встретить дивный мир. Им эти эмоции вырезали клинками, детей разрезали на куски на глазах у сверстников.       Чтобы и думать не могли о счастье, навсегда уничтожили его в памяти.       Это слово отдавалось кровавым гневом в каждом предшественнике, растекалось ядом по сосудам, срывало всякие морали. В преступной группировке нужны были сильнейшие, их тут отбирали, подвергали, а после оставляли тех, кто мог выдержать терзания, лишать людей жизней с улыбкой на лице, азартом в глазах. Тех, кто был достоин величать саму смерть и устраивать её парады.       В Элеме взращивали чудовищ.       Болезненные, слабаки, беспомощные им вовсе не нужны были.       Под сталью холодного оружия пало множество друзей Пак Сонхва, истреблены десятки детей, ведь были не в силах справиться с утратой друг друга. Каждый рвал глотки холодными, грозными ночами об ушедших, скорбел и тосковал. Они давили в душе эту боль, старались не давать ей прорываться, почти живыми глотали её, как сумасшедшие. Ведь каждый желал продолжить своё существование, не быть зарытым в холодной земле. В месте, где нет могил, куда никто и никогда не носил цветы, не зарывался пальцами в траву и молил о том, чтобы умерший вернулся. Не вернётся, в этой войне никто никогда не возвращался. Как солдаты, что покидали свои дома, в надежде, что вернут Кемеру его свободу, так и воины Элема уже непонятно за что сражающиеся.       У Уёна дрожали губы, синели от долгих рыданий и холода, от которого тот спасался вязаной кофтой. Но и она не помогала, не была сильна перед леденящим ветром, заставляющим стучать зубы. Они больше часа стояли вместе с остальными ребятами у главных ворот величественного особняка, дожидаясь, когда лидер окажется здесь. Неописуемый ансамбль сооружения встречал своими каменными колонами, разместившимися на устойчивых пьедесталах. Поражал масштабами, необычностью архитектурных элементов и роскошью, сияющей столетием, сохранившимся в айванах. Растущие кипарисы вдоль каменной кладки, казалось, уходили к самому небу, урывали лучи солнца себе. Сонхва, смотря на единственную растительность в окружении высотного ограждения, не пропускающего вид на остальной мир, вспоминал о погибших друзьях. Им нравилось играть вместе вокруг вечнозелёных деревьев, прятаться за их листвой или вовсе обнимать большие стволы своими крохотными ручками, соединяясь с природой.       Их тела под корнями этих самых деревьев, закопанные в земле, покрытой пеплом, теперь с ней сплетены на вечность.       Из уст Чон Уёна вырвалось чихание, и он испуганно прикрыл рот. Карие глаза маленького мальчика бегали по взрослым мужчинам, боясь, что его заметили. Если узнают о недомоганиях, вырежут у всех прямо на глазах. Ведь выползали они белыми змеями, обвивались вокруг каждого ребёнка, шипели в самые уши, нагоняя страх. И безжалостно забирали жизни. Своей Уён меньше всего желал лишиться.       Потому он спрятался за Сонхва, надеясь, что его не заметят за более взрослым другом.       Чон давно болен, и Сонхва никогда не знал чем. Но наблюдая за ним долгое время, понимал, в какие моменты ему особенно тяжело было справляться со своей болезнью, видел, как он сплёвывал изо рта кровь, растирая по всему лицу. Сонхва сжимал свои пальцы в кулаки, стоял за дверью в комнату, а решиться войти всё не мог. Не хватало смелости на то, чтобы вновь видеть его взор, застеленный грустью. Сил на то, чтобы ноги удерживали долгое время, у мальчика не оставалось вовсе. Он сейчас стоял слабо, постоянно опираясь на Пака, держал веки едва открытыми и всё тихо плакал. На бледном лице покраснел нос от рыданий, выдавая полностью его состояние. Он им бесшумно шмыгал. Ледяные пальцы потянулись к ладони Сонхва, чтобы обхватить её.       Сонхва разрешил ему эту вольность, утешая, давая надежду на то, что лидер Элема не убьёт их сегодня.       Они смогут жить. Смогут выжить и запечатлеть глазами каждый осколок дивного мира. Собрать его собственноручно из обломков разбитых алмазов, из останков порушенного прошлого.       Ворота открылись, машины подъехали. Мелкий дождь остро отбивался по чёрным крышам автомобилей, их гладкая поверхность отражала малый солнечный свет. На последних стёкла оказались разбиты, задние бамперы раздавлены почти полностью. На мокрую землю опадали капли крови, прямо к грязи, смешанной с мелкой травой, и только если приподняться выше, можно было разглядеть расчленённые трупы, оторванные руки и ноги, лежащие на поверхности этих машин. Сонхва сглотнул, стоило только увидеть человеческое мясо, невольно в ладони крепче обхватил палец Уёна.       Не желая смотреть на безобразие Элема, он устремил свои тёмные глаза к небу. Оно тяжёлое, грозное, наказывало их вознесённую на костях страну своим видом. Вдалеке раздались первые раскаты грома, молния ярким проблеском среди свинцовых туч распорола небосвод.       Армия Элема почтительно склонила головы перед лидером.       Он вышел из своего автомобиля, облизывая пересохшие губы и направляясь к своим людям медленным шагом. Чёрный плащ развевался на ветру, в руках был меч, по которому скользила каплями кровь, смывалась дождём. Его влажные волосы прилипли ко лбу. Чхве Сан расплылся в оскале, смотря на детей, пожирающих взглядом каждый его поступок. Он в них видел палитру: отвращение, лютый страх, дьяволов, пляшущих у вида изрезанных мёртвых. Наслаждался тем, с какой точностью глаза могли передать плоть, саму сущность их юных сердец.       Пришло время дать их бесам возносить революцию Элема.       Сонхва выпрямился, выравнивая возле себя и Уёна. Чтобы точно не попали под горячие руки от неправильной стойки.       — Сегодня под нами пало министерство образования, — произнёс Чхве Сан, скользя нечитаемым взглядом от одного ребёнка к другому. — Их останки вы можете видеть на крышах машины. Что делать с ними, решать только вам: сжечь, закопать или вовсе сожрать, — уголки губ ядовито приподнялись вверх, — на всё ваша воля.       Мужчина внимательно смотрел на реакцию детей, замечая, как некоторые потянулись к машинам. Кто-то из них озирался по сторонам, боясь осуждающих взглядов остальных ребят, другие же шли вперёд уверенно, не борясь с внутренними страхами. Именно они выжигали всё в тех, кто остался позади. Сан смотрел на храбрецов со скрываемой гордостью, всё ожидал их расправы над грешниками.       — Сонхва, — шепнул тихо отец мальчика, стоя частью армии группировки. Он звал сына, чтобы тот на него обратил внимание. И когда добился тёмных глаз, устремлённых на него, подтолкнул: — иди тоже.       Сонхва отрицательно помотал головой, только крепче сжимая руку Уёна.       — Ну же, не позорь меня перед остальными, — и получил тот же ответ от сына.       Чон Уён смотрел внимательно на то, как отец друга старался незаметно от взгляда лидера приблизиться к ним и вывести того на растерзание пороками, чтобы забыл о человечности, утопил себя в жажде крови. Потому на его больших глазах выступили слёзы, сверкая слабостью перед остальными. Он понимал, как не желал Сонхва подчиняться злу. Злу, что порождал Элем. Уён шмыгнул носом, привлекая внимание окружающих, выдал свои чувства.       Чхве Сан заострил на нём змеиный взор, улыбаясь шире.       — Господин Пак, говорите громче, не стесняйтесь, — обратился он к мужчине возле. Тот нервно сглотнул, на лбу мгновенно выступили капельки пота от страха перед ним, от мыслей за то, что мог сотворить безумство с его семьёй, с ним самим. Лидер особо жесток, вторых шансов не даёт. Отец Сонхва покачал головой в разные стороны, не смея смотреть в глаза. — Ваш сын слабак, раз не может выйти. В этом вся истина.       Он произнесёнными словами обжигал, распалял, смотрел на мальчика, ожидая торжества трусости, бегства.       — Не подчиняться грязи не значит быть слабым, — стойко ответил Сонхва, закрывая Уёна. — Моя сила в том, чтобы защищать.       — Тогда не повезло тебе среди нас родиться, защитник, — усмехнулся Сан, оглаживая пальцами рукоять меча, обрамлённую драгоценными камнями оттенка бирюзы. — Можем тебя выкинуть прямо сейчас к армии правительства, может, пригодишься, — ему нравился стержень мальчишки, непоколебимый смертями внешне, не пригвождённый к горю. В нём видно будущее их могущества.       — Если это уменьшит число погибших детей, то я рискну, — произнёс ребёнок, не сдаваясь, не предавая собственные суждения.       — Боюсь, что теперь не получится. Время вышло, — заулыбался шире мужчина, — ты раскрыл себя.       Сонхва обескураженно уставился на него, не понимая смысл речи старшего. Беспокойства кружили беспорядком в черепной коробке, словно пожирали тлёй былую храбрость мальчика. В голове звенело множество мыслей о том, что уже натворил и что может случиться после. Не убьют ли отца за вольность его сына. Не пострадают ли остальные.       — Покажи мне свою силу, Сонхва, — Чхве подошёл к мальчику уверенным шагом, а с приближением его в нос бросался ярый запах крови и пороха. — Убей его, — он направил остриё на Уёна, вынуждая двоих испуганно открыть рты, задрожать всем телом, — и я обещаю, что больше не стану трогать детей.       — Так нечестно, — выдавил Сонхва, сжимая кулаки, только не боясь смотреть в глаза. И хоть страшился за жизнь друга, готов был воевать, поставить собственную жизнь в этот момент.       — Одного за сотни, всё честно, Сонхва.       Мысль, представления о том, как он уничтожит собственного друга, возвратит птицам смерти, смердели в сердце. Перед ним размывались последователи революции, являя только чёрные силуэты с оружием в руках. Вид на сталь, автоматы душил голыми руками, срывал кожу, обнажал беспомощность, что сплеталась на рёбрах белой змеёй — истинным цветом гибели. Она тянула свои кровавые руки к Уёну, обнимала с трепетом, забирала к себе. У Сонхва ревела нечеловеческим воплем душа, хотела умереть с ним, стоило только посмотреть в самые глубины карих радужек, в зрачок, расширяющийся от боязни.       — Я не могу, — промолвил Сонхва, останавливаясь взором на мече, который протягивал лидер. Слёзы начали застилать глаза, подобно снегу, холодящему землю. Он мотал головой, задыхался от того, какую мольбу читал в глазах младшего, того, кто стал братом за короткое время, семьёй. Чон тянул к нему свои худенькие, совсем хрупкие, руки, что можно было бы разломать все косточки одним касанием. Пытался истерзанными губами говорить. Только Сонхва не слышал, не видел.       Он затерялся в безжалостной ряби этого мира.       — Ему ведь всего одиннадцать лет, — проговорил отец ребёнка, заступаясь за сына, чтобы не марал руки в юном возрасте.       — Не столь важно, — Сан положил ладонь ребёнка на рукоять холодного оружия. Тот пытался выдернуть руку, оттолкнуть самого мужчину, посылая проклятья с жгучими дорожками на щеках. Только сил у старшего было больше, власти над ним в разы. Чхве сдавил пальцами шею пальчика, чтобы не рыпался, стоял позади него, направляя, управляя. Словно Сонхва был воплощением его клинка, оружия массового убийства. — Он слаб, Сонхва, — прошептал лидер на ухо, — болезнь сама заберёт его через некоторое время. Не лучше ли умереть мгновенно?       Мальчик отрицательно покачал головой, смотря на Уёна, который не устоял на ногах от страха. Совсем крохотный, проживший всего пять лет, не видевший света, родительского тепла. Брошенный. Один. Дитё самих небес, что в момент отвернулись от них, породив чернь на небе. Она сверкала тёмными мазками на слезах Чона, отражала общие моменты с Сонхва. Где они вместе спали, холодными ночами свернувшись, поджав ноги, где делили вместе хлеб, укрывали друг друга. Пытались цепляться за детство всеми силами, держаться в невинности, неведении тяжких грехов.       Сонхва не мог.       — Прошу, не убивайте его, — как молитву, в своём бреду шептал мальчик, зажмуривая глаза. Леденящий ветер стирал слёзы, царапая сердце ещё больше. Уён погибнет в холод, погребён будет в сырость, дивный мир никогда не настанет в его жизни, не зацветёт, — не трогайте его.       Отец пытался заступиться, отчаянно старался забрать своего ребёнка из рук дьявола. Но его другие захватили в плен оружия, выставили против своего же остриё. Чужим сделали среди своих. Лишь бы не мешал вселять исповедь предводителя.       — Не я его убью, Сонхва, — направляя маленькую ладонь, сказал Чхве Сан, — ты, — с этими словами он глубоко воткнул меч в зрачок глаза. Уён задохнулся криком, разрывая связки. Боль рвала всё внутри, сжирая полностью, не давая и возможности зацепиться за красоты уходящего мира. Страдания затупляли разум, их было видно по тому, каким взглядом он смотрел на своего друга. Не защитил. Предатель. Лидер провёл острым лезвием дальше через уголок глаза, вниз, разрезал голову, превратил тело ребёнка в кровавое месиво.       Алые брызги разлетелись, ударяясь о лицо Сонхва, проникли под самую кожу, вторя паразитам.       От Уёна ничего не оставили, кроме воткнутого оружия прямо в грудную клетку.       Первый убитый.       Вопль сорвался с губ Сонхва, сердце раскололось надвое. Глотку драло от криков, горячие слёзы щипали, руки тряслись. Он опустился на колени, ползя к другу из последних сил. В состоянии шока всё ещё не мог поверить, что куски мяса, лежащие перед ним, — Чон Уён. Его друг. Его брат. Не мог прекратить кричать, задыхаться от обиды, гнева, печали, смешавшихся воедино, чтобы вспороть душу мальчика рубиновой кровью близкого. Виноват. Как же он виноват перед ним. Если бы не ответил лидеру, если бы слушал отца, если бы покорно пошёл закапывать куски человечины в землю, ничего бы не случилось. Уён был бы жив. Он разделял бы кислород с ним ещё долгое время, вместе встречал каждый адский день, но оставался бы опорой. А Сонхва для него каменной стеной. Сонхва судорожно потянул ручки к малышу, вынимая сталь, раня ладони, из-за чего красные опалы капали на ошмётки лёгких Чона. Боль на собственном теле не могла перекрыть ту, что рыдала в глубине. У него сердце в сжималось, билось о рёбра, затапливалось пеленой слёз и молило о том, чтобы Уён вернулся.       Сонхва трясло. Перед его лицом улыбающийся образ младшего, милые щёки, покрывающиеся румянцем, большие глаза, полные детской наивности. Только явь отличалась от того, что всплывало в памяти яркими обрывками.       Разрубленный, погибший.

* * *

      То светлое будущее, о котором он грезил, осквернилось после смерти Чон Уёна. Переменчивая лютая судьба сотворила с ним зло, раздавила под приказами Элема, заставив остальных детей истребить. В тринадцать лет — конец жизни, руки по локти в алой крови.       Взрослые Сонхва не щадили, вжимали его тело тяжёлыми подошвами берцов, чтобы учился выживать среди насилия. Не растрачивал прежнюю мощь духа на тех, кто уже разложился под землёй же, гнил, был кормом горбатым мухам. Но Сонхва смотрел на них со слезами на глазах, отблёскивая каждым осколком своей боли, не просил пощады, чтобы били сильнее, оставляли бутоны синяков на рёбрах, и ждал своей смерти больше всех. Идя по коридору особняка в их с мамой комнату, он только и думал, что не сможет попасть на небеса, только в самое пекло Ада, чтобы сгорать за гибель сверстников. Он не смог их защитить, вонзал ножи собственными руками.       Ноги еле волочились после боёв с солдатами Элема, которые не оставляли живого места на теле. На руках кровоточили порезы, роняя капли на паркет. Он опирался ладонями о стену со старыми обоями, лишь бы не упасть. Иначе ползти до комнаты будет труднее, собирать свои останки тем более.       Лицо испачкано в грязи, перебито, глаза щипало от слёзных рек, они и еле открывались от ударов.       Сонхва желал бы пасть к маминым коленям, чтобы она притянула к себе, подарила родительское тепло, согрела ладонями, ласково поглаживающими. Она бы вымыла запёкшуюся кровь из волос, постаралась обработать каждую рану сына. Только звуки, доносившиеся из помещения, противоречили.       Мальчик быстро распахнул дверь, представляя перед собой празднество дьявола, лакомившегося каждым кусочком сладкой плоти. Лидер Элема разложил мать на кухонном столе, топя в унижении, когда её взгляд переплёлся с сыном. В состоянии шока Сонхва ничего не воспринимал. Замер взором на том, как мужчина жестоко трахал её, сжирал, выливая бурую ярость, обесценивал гордость. Душил ребёнка видом распятой матери. Звуки шлепков тел, болезненных стонов, криков удушали, выжигали корку сердца, оставляя от него обнажённые, искалеченные ошмётки. Он зажал уши руками, только бы не слышать звонкие пощёчины, хрипы, сорванные с её уст, жмурил глаза, только бы не видеть то, как она смотрела на сына.       Глазами, полными боли. Шептала израненными губами «беги». Она сдерживала рыдания, только бы не напугать своего сына воплями, молящими о помощи. Но взор, которым смотрела на него, говорил даже больше. Устала бороться. Немые крики, горькие слёзы медленно скользившие по щекам, истерзанное тело. Под ногтями запёкшаяся кровь, частицы кожи, которую она царапала на спине и руках лидера, чтобы отпустил. А за ней самой разломанные крылья. Чхве Сан не щадит. Никогда.       Такой разбитой он никогда не видел маму.       — Айсу, — протянул Чхве Сан имя матери мальчика, смотря с дикостью на то, как разрушалась душа ребёнка, — не стоит. Дай ему узреть тебя во всей красе, — он прекратил руками блуждать по её голому телу, подзывая жестом к себе Сонхва. — Ну же, подойди.       Сонхва чувствовал, как перестал справляться с внутренней дрожью. Лидер добрался и до мамы. Монстр в нём обезумел от собственного горя, никого не видел, никого не слышал. Он не шёл с оружием в руках за сверкающим будущим, не истреблял высшее общество во имя Элема, во имя дивного мира, за который боролся.       Революция закончилась, да здравствует геноцид.       Сан утолял жажду крови, жажду мести за предательство. Дьяволы в нём драли людей на куски мяса, убивали и насиловали. Уже ничего не чувствовал, не контролировал и поддавался искушениям, заглушая в себе Великого, Всемогущего.       — Подойди, иначе заставлю вытворять это же с матерью, — прорычал он, надавливая сильнее на сердце мальчика, а того всего трясло, он был готов сорваться в истерике. Сонхва к нему внезапно подбежал от неконтролируемой злости, смешавшейся с болью, сам не понял, как так быстро очутился возле Сана.       — Прекратите! — кричал мальчик, стараясь оттащить того от матери, цеплял пальцами рубашку, рвал её части, только не мог справиться с мужчиной. Бессилен перед ним. У него от этого горячие слёзы скользили размашистыми дорожками по щекам, очерчивали шею, оставляли пятна на футболке. Он чувствовал её боль и отчаяние, как свои собственные. Всхлипывал, не скрывая переживаний за свою семью. — Вы её убьёте!       Сан на его действия закатил глаза, грубо схватил женщину за волосы, оттягивая, а затем ударил голову о деревянную поверхность стола со всей силы. Она закричала от боли, ладонями зажала рот, лишь бы сын не слышал, как она вся трескалась от чувства вины перед собственным ребёнком. За то, что дала проявиться насилию, не боролась до самого конца, что Сонхва лицезрел картину этого дичайшего ужаса. Слёзы сыпались с её глаз драгоценными камнями, уходили россыпью в тёмные волосы, лицо исказилось в гримасе горя.       Сонхва вновь потянулся к Сану, изо всех сил отводя его от матери. Но мужчина грубо оттолкнул от себя, заставляя удариться головой о тумбу, уронить на голову стеклянную вазу, что с громким звуком разбилась. Осколки впились в мягкую кожу ладони, когда мальчик пытался опереться рукой о пол. Потому он зашипел от неприятной боли, но стерпел. Не это важно. Не он важен. Ребёнок вновь поднялся на ноги, не сдаваясь. Пак оттягивал мужское тело назад, к себе, но не ожидал того, что тот рукой схватит за горло, крепко сжимая.       — Отпустите её! — рвано просил мальчик, задыхаясь от смерти, что тянула руки к его маме, обволакивала в своих чёрных крыльях. И не важно, что сам он в нескольких шагах от неё. Маму тяжело видеть было в таком состоянии, сердце бесконечно ныло, будто в него пустили тысячи стрел до самых глубин. Лишь бы кровоточило всегда. — Прошу, отпустите её!       — Будь сильнее, Сонхва, — произнёс Сан, вдалбливаясь в истратившее всякие силы тело женщины. Сонхва невольно обратил взгляд на то, как член мужчины проник в мать, а капли крови вокруг создавали море, перевёл его сразу же на лицо лидера. Глаза бы себе вырвать, мозг бы пробить гвоздями, искоренить из памяти всю жизнь. Только он помнить будет все годы, никогда не забудет трупов друзей, что держал в руках, разрубленное тело отца, мать, увядающую прямо перед ним. А он не в силах ничего сделать. Жалок. Он жалок. — Тебе на своих плечах держать Элем.       Сонхва головой отрицательно покачал, не желая такой участи.       Лучше бы убили.       — Твой муж позаботился о том, чтобы он стал следующим предводителем нашей группировки, Айсу, — молвил господин Чхве, ликующе смотря на мальчика, воткнув в него свои пламенные речи. — Мы вместе с ним вознесём наши идеи на это человечество. Во имя свободы, во имя дивного мира. И во имя Элема.       Мальчик смотрел на него вмиг опустевшим взглядом, понимая, что не смог справиться. Лидер вонзил холодное оружие в сердце матери, лишая её жизни, а Сонхва семьи. Добродетель, удерживающая его все время, слепая надежда в дивный мир подохли. Чхве Сан надавил на самое важное. Он разрубил каждый цветок в его жизни, вырвал корни, сжёг в пламени людских пороков. В тёмных зрачках солдат, последователей жестокого изменения системы их страны, испепелил драгоценных людей своего юного воина, своего преемника. Разрушил семью мальчика в ненависти их непонимающих разумов, чтобы осуждение лилось ядом, стекало по челюсти, капало и разжигало мальчику кожу. Теперь у него нет ничего, за что он мог бы цепляться. Теперь смысла нет. Бороться не за что. Сломали.       В спину гнилью дышали черти, своими коготками царапали, пробрались к самому сокровенному, лакомому кусочку. Чёрные глаза Сонхва затопились демонами.       Грядёт совершенное будущее.