Ivel

      Чхве Сан опустил голову на колени, что поджал у груди. Он неотрывно глядел на то, как чудесны гиацинты, живущие под светом ультрафиолетовой лампы. Хоть были выращены им в самых ужасных условиях, без большого количества солнечного света и тепла, но всё же расцвели. Вторя им, выросли и Сан с Чанхи среди нескончаемых разрушений, массовой гибели, голода.       Ему уже двадцать один. Война с самого рождения поглотила, оставила от себя столько пустот в сердце, что старается теперь исцеляться созерцанием растений. Они всегда умиротворение, оазис, когда вокруг всё в воплях боли, жестокость сплетается змеёй на каждом, порождая предательство. Только бы остаться в живых. Сан видел множество раз, как люди, стоящие на стороне императорской семьи, пресмыкались перед Элемом в попытках сохранить свои жизни. Стелились под ноги, вылизывали грязь с ботинок, только бы не убивали. А Чхве не мог смотреть на них в те моменты, отворачивался и убегал подальше с младшим братом.       Как бы не заразно было предательство собственных принципов, того, за что каждый боролся. За что каждый сражался в немой стране. Сан был предан правительству, искренне верил, как и все, что спасут. Закончат войну. Он боролся за людей, как и армия, солдаты. За тех, кто за каждую секунду старался уцепиться, живя в нищете, вечном страхе и нехватке еды, как и они с Чанхи. Вели борьбу с террористической группировкой за собственные судьбы, счастье, которое нужно собрать воедино. Оно должно быть. Его никто не смеет забрать.       Он осторожно провёл подушечками пальцев по белоснежным лепесткам, собирая кристальные капельки росы. А они всё казались ему слезами, которые растения безмолвно роняли, видя страдания всего живого на цианидовой планете. Он бы глотал рыдания вместе с ними, только никто не давал времени. Оплакивая, собирая ошмётки собственной души и других людей, нужно вставать на ноги. Ползти на содранных коленях до нового места, что ещё было живо среди того смрада, который оставили после себя армии.       Половину нации перебили.       Сан, думая об этом, усмехнулся. У него злость заполняла собою внутренности, плоть сжирала жгучая ненависть, её хватало, чтобы испепелить каждого причастного к адским гибелям на Земле в мысленном пламени кровавого света. Элем забрал маму, вспорол тело, вонзив глубоко мечи и вывалив органы наружу. Госпожу Элиф убили на их глазах, когда женщина пыталась спасти мальчиков, помогла взобраться на крышу, только бы воины смерти не заметили детей, не убили вместе с ними. Семья была расцарапана всадниками апокалипсиса, а слово это хрипело в сознании парня. Он всё ещё плавал в воспоминаниях, ловил тёплые взгляды женщин, драгоценные, как жемчуг, представлял их речи, грел руками своё тело. Обнимал, как они бы согревали в холодные ночи и раз за разом повторял день их смерти.       Сан себе не простил. Никогда не простит.       Он будет расплачиваться с их гибелью до последнего вздоха, окунёт руки в кровь, не пожалеет собственные конечности и даже, если лишится их, не остановится. Он заставит метаться в агонии каждого в порочном Элеме, только бы их души обрели покой на небесах. За то время, пока они с Чанхи сражались, Чхве научился стойко держать оружие в руках, оказывать помощь людям, как делала мама. Они с братом поклялись возносить её мечты, расписывать в реальность, перевязывать раны, лечить, когда как больницы отказывали, выкидывали всех страдающих за стены.       Не хуже Элема.       Сан всё ещё неподвижно сидел возле своего растения, впитывая взглядом каждую его жилку листа, любуясь картиной великого творца — природы. Она единственная была с ними, пыталась восстать из того пепла, когда Великий, Всемогущий давно покинул. Он отвернулся от людей, которые падали на колени, молились ему о спасении, вгрызаясь зубами в глотки своих же. Не желали умирать от голода, пожирали свою семью, как обезумевшие, роняя слёзы на кровавые лужи. Сан видел, слышал, ощущал каждым своим осколком сердца то горе, с которым они прожёвывали кусок плоти человека. И вновь убегал с Чанхи из места скорби, обещая, что никогда не сотворит такого с младшим. Пусть изнывал желудок, ломило тело и еле волочилось, голова забита только мыслями о пище, но Чанхи никогда не тронет. Лучше сам отдаст свою жизнь брату, чтобы тот ещё долго смог существовать. Узреть дивный мир.       — И какими молитвами мне просить мира над нашими головами? — шептал Сан гиацинтам, еле шевеля губами. Всегда сложно делиться с людьми собственными печалями, потому цветы заменяли каждого. Растения слышали его, смаковали грусть и увядали, отдавая количество своих дней Чхве. Так он думал, верил в выдуманное, привитое разумом. Потому старался реже говорить с зелёными собеседниками о городе за окном маленькой квартиры. — Я так хочу, чтобы армия положила конец этому Аду.       Полы деревянного паркета скрипнули, Чанхи подошёл сзади к старшему брату, наблюдая за его действиями.       — Совсем на психа похож, — произнёс он, зачёсывая тёмные волосы. Тому недавно исполнилось семнадцать, черты лица приобретали более взрослые, только тело омрачала такая же худоба, как у Сана. — Прекрати разговаривать с ними.       — Они меня слышат, — тепло улыбнулся Сан, переводя взор своих карих глаз и на драцену, расположенную рядом. Та уже выросла, закрывала листьями пустынные, рубиновые улицы на которых они расположились на долгое время. Впервые так, чтобы три года жить в одном месте, не ища новое, — и тебя тоже.       — Скажи ещё, что обидятся, — фыркнул тот. Он отошёл от Сана и удобно устроился на мягком диванчике, потрёпанном, с кожей, которая давно покрылась трещинами, но это никак не мешало. В руках Чанхи держал большую аптечку, готовясь к выходу.       — Они не могут, — хихикнул Сан, поглаживая со всей нежностью листья и стебли, — они добрые. Посмотри только на то, как они стараются обогатить наш воздух, дать продовольствие, выживать без большого количества света, которое поглощает чёрное небо. Это трудно, Чанхи. Я ими неимоверно восхищаюсь, — выдохнул он, не скрывая сияющего мерцания в глазах. Пускай видели его любовь, единственное светлое, что осталось в груди, среди накопившейся смольной боли.       — С тех пор как мамы не стало тебя не остановить от выращивания каждого цветочка, — тихо сказал Чанхи, чтобы он не услышал. Не хотелось расстраивать, знал, как тот любил с самого детства подолгу рассматривать растительность, только Сан становился похожим на обезумевшего. Словно совсем немного и растеряет остатки здравого смысла, став похожим на большинство.       — Я в здравом уме, Чанхи, — словно читая мысли, ответил Сан, поворачивая голову в сторону брата. — Тебе нечему беспокоиться. Просто они моё маленькое утешение. Для меня в них столько силы, что я хочу и дальше двигаться, жить, — он осторожно напоил растения водой, заботясь об их состоянии, — и мечтаю сохранить наши или вырастить такие, которые смогут ужиться среди этого мира. Без этих ламп, — он сморщил нос, смотря на фиолетовый свет. — В этой войне мне не хватает вида зелёных деревьев.       Чанхи растерянно посмотрел на него, затеребив пальцы. Парень не думал, что Сан услышит его совсем тихие слова.       — Если бы у нас была возможность получать образование, я бы с радостью стал ботаником, — вздохнул старший, пока Чанхи молчал, не смея перебивать брата, — но ты ведь знаешь, что в такое тяжёлое время это невозможно: здания взрываются, люди сгорают, смерть поджидает каждого.       Он поджал губы, а после стянул ниже рукава своей чёрной толстовки, чтобы полностью скрыли руки, туже затянул капюшон, только бы люди не заметили, и, резко встав, то же самое проделал с младшим братиком. Сан поправил спадающие на глаза волосы Чанхи и улыбнулся со всей теплотой, заменяя этим действием родителей, госпожу Элиф и солнце. Его согревающих лучей не хватало наступающей поре весны.       — Аптечку полностью собрал?       Чанхи кивнул в ответ.       — Тогда пойдём, — он погладил предплечья парня, вновь одобрительно приподнял уголки губ и первым двинулся на выход из их маленького дома.       Он тихо спустился по лестницам, пробегая глазами по стенам с трескающейся краской, и надеялся, что никто не заметит их. Совсем тихо, только слышно поскрёбывания крысиных когтей. Мышастые твари бегали повсюду, оставляя тени от длинных хвостов, заставили своим мерзостным видом двоих братьев с отвращением посмотреть на их жёлтые резцы, которыми они вгрызались друг в друга. Кое-как он перебрался вниз вместе с Чанхи, проходя сквозь обрушенные останки здания, битое стекло. В таких редко кто жил, потому своих соседей они не видели, с остальными людьми и не желали знакомиться. Лишь старались оказать медицинскую помощь. Братья на всех смотрели с опаской после всего пережитого, не собирались сближать сердца вовсе. Предать могут, сожрать плоть.       Среди мрачного горя безумство властно над людьми. Оно пробиралось в самый разум, поселялось там и травило, стирая всё вокруг. Питалось искалеченными душами, подобно паразиту, цепляло кандалы, преподносило Элему больше жертв.       — Сан, — шепнул Чанхи, сжимая в руках аптечку крепче, — хочу зайти к Ёнхуну сначала.       Сан обернулся на него, заметил под прицелом серьёзных глаз невинную улыбку младшего и сдался в тот же момент.       — Ладно.       Они вышли из неприметного здания и по пасмурным улицам направились дальше. Приходилось сворачивать в переулки, чтобы не попасться на глаза змеям группировки, не лишиться жизни в этот же момент. Хоть должен быть и день, ярко светить солнце, а небо отливать голубоватым, город украшало полотно черни. Вторя морю, обрушалось тёмным, смывало волнами солнечные лучи, не давая просочиться к земле, усыпанной пеплом. Распустило дьяволов, цвело безупречным чёрным и вспарывало ночными грозами.       Страна ещё дышала, она ещё жива, всё слышала. Впитывала в себя каждый шаг людей, пробуждалась редким радостным смехом детей, драла глотку от разрушений, старалась возрождаться на костях и трупах. Над ней пролетали чёрные вороны, вторя падальщикам, кружили, знаменуя приход гибели, и воспевали ей оды.       Ким Ёнхун, к которому они направлялись, проживал в самом сердце парада смерти. По всему зданию, где он находился, вокруг рассыпались люди. Кто-то из них пытался выжить, наслаждаться днями, ожидать мирного неба, кто-то разлагался, лёжа на сырой земле, смердел трупным запахом и был пищей для голодающих пожирателей. С такими встречаться было страшнее всех, потому Сан в карманах штанов всегда держал нож, когда выходил за пределы квартиры, применяя его только в целях обороны. И Чанхи старался обучить искусству холодного оружия на случай, если старшего не будет рядом. Тот хоть и не отнекивался, но всегда надеялся, что убивать не будет возможности. Что Сан с Ёнхуном будут рядом, не отдадут в лапы обезумевших.       От одной мысли о Ёнхуне у Чхве щекотали бабочки в груди, перекрывали бутоны ран, исцеляли. Он для Чанхи как цветок для Сана — утешение, любовь размерами с галактику, ярче всяких небесных тел, всплеск и рождение мерцающих звёзд в сердце. Одни только воспоминания о моментах их нежности, переплетения пальцев рук, поцелуях и мир вокруг Чанхи размывался, забывалась война, заглушались хрипы голодающих. Всё смазывалось перламутровыми красками, блестело светлыми оттенками счастья, превосходило тёмное. С Ким Ёнхуном он обрёл целую планету радости внутри себя, больше не желал расставаться с ней.       В голове пронеслись моменты первого знакомства, и Чанхи потонул в них, минуя руины зданий, не замечая разрушений, оставленных армиями. Они с Саном тогда поселились в метро два года назад, делили ночлег с другими, и перевязывали, обрабатывали раны. Хоть и нелепы были мысли, что на них обрушился мрак из-за массовой гибели. Но Чанхи, как и многие суеверные люди, поддавался таким раздумьям. Верил, что небо вернуть хорошими деяниями. Ёнхун застал их с камерой в руках, когда они спасали жизнь маленькому мальчику, а после, восхитившись таким поступком, опубликовал его в газету. У них писались все важные новости, смешные истории, чтобы как-то поднять настроение и темы самосознания нации. В них, сломленных, невероятная сила. Если с каждым объединят, то вознесут своё могущество, сокрушат Элем.       Тогда их Аду придёт конец.       Ёнхун после этого чаще посещал метро. Не мог остановиться от того, чтобы цеплять взглядом Чанхи, спрашивать его о разном, говорить, что для работы, но на деле лишь бы быть ближе к парню. Сан на это смотрел неодобрительно, подозревая Ёнхуна во всём. Он не был против любви, считал, что она для каждого, в ней нет границ и строгих клеток, только всё не мог смотреть на проявление влюблённости двоих. Или всё дело было в нём, понять он этого тоже не сумел. Со временем Сан убедился, что Ким не такой уж плохой человек: он был борцом за справедливость, всячески старался защитить людей и часто спасал братьев от обезумевших. Чхве изо всех сил пытался принять его, принять и то, что сердце Чанхи полностью отдано в его руки. Вложено с первого взора из-под пушистых ресниц на парня. Но Сан тяжело принимал их отношения. В нём противоречило то, что он бесконечно был счастлив за то, что с розовых уст того не сходила улыбка после встреч с Ёнхуном, но и то, каким грустным становился Чанхи после каждого ухода Ёнхуна. Это губило Сана сильнее.       Смотреть на печальный вид Чанхи было невыносимо. Он вонзался шипами сильнее саблей гаддарэ, разрубал в нём всё живое и оставлял одни ошмётки. Сан не знал, что предпринимать в такие моменты, как улучшить состояние младшего. Ведь никогда не испытывал любви к другому, ни для кого, кроме семьи, не жил.       Вот и сейчас Сан, думая только о желаниях брата, шёл вместе с ним к Ёнхуну.       — Я всё ещё не понимаю, как Ёнхун живёт тут, — осматривая валяющихся людей на дороге с образовавшимися в них дырами, затопленными дождями, а от того они больше походили на моря, проговорил Сан. — Я понимаю, что мы не выбираем, где поселиться. Где свободно будет, там и живи остаток своих дней, но…       — Но это ужасно, — согласился Чанхи, уводя взгляд от гниющих небоскрёбов, и смотрел на спину старшего брата, облачённую в тёплую толстовку чёрного цвета. — Я предлагал ему перебраться в наше здание, но он отказался.       — Ему же нравится тут, — хмыкнул Сан, стараясь не пачкать обувь в мусоре и грязи, — как он мне говорил: «тут больше материалов для моей работы».       — Я пытался уговорить его, — парень опустил глаза, вспоминая со вздохом и грустью, как его возлюбленному не понравилась эта идея, — но ты ведь знаешь, какой он упрямый.       — Знаю.       Двоим пришлось преодолеть немалое расстояние, пройти сквозь улицы, пропитанные болью, прежде чем добраться до Кима. От стен, давно потерявших изначальный окрас, отваливались куски, превращённой в гниль, штукатурки, разрушенные дома блекли серым, и никакой цветущей весны не ощущалось в них. На стёклах отпечатались длинные кривые трещины, брызги засохшей крови. Капли ледяного дождя стучали по черепицам крыш, стекали вниз к лужам. Сапфировые огни сердца города, что было всё ещё живо, отражались на водной глади. Чанхи постучался несколько раз в железную дверь. Сан в это время смотрел на свои ботинки, которые всё же успел запачкать, и, сильно волнуясь, всё думал, как лучше будет озвучить свои мысли брату. Наконец, он, решившись, произнёс:       — Чанхи, я, наверное, отойду, — младший на него посмотрел удивлённо, не понимая причины таких слов.       — Почему? — спросил он, хмуря брови, от чего для Сана казался таким родным и тёплым. Он бы сжал его в объятиях, не выпускал никогда и заботился, но желал дать ему время побыть со своим любимым человеком. Невозможно предугадать, когда смерть протянет свои когтистые руки, унесёт в загробное царство, потому нужно было ценить каждую секунду с драгоценными людьми. Так пусть Чанхи пробудет ещё на несколько мгновений больше в этом благоухающем саде любви.       — Хочу осмотреть людей тут, новости узнать, да и вдруг кому-то помощь нужна будет, — улыбнулся Сан и потянулся пальцами к брату, чтобы забрать аптечку из его ладоней. — Дай её мне.       — Но там ведь опасно, — а тот не желал отпускать, всё хватался за мелочи, боясь, что с ним может что-то случиться.       — Со мной всё будет хорошо, а ты… двадцать минут тебе хватит? Я приду через это время, — предмет всё же оказался в его руках, а Чанхи нехотя согласился.       Дверь квартиры отворилась, Сан уже скрылся из виду, и Чанхи предстало сонное лицо возлюбленного, который не понимал, что Чхве делал здесь так рано. Он нахмурил брови, тыльной стороной ладони протёр глаза, лишь бы сфокусировать свой взгляд лучше на красивом лице парня.       — Что-то случилось? — обеспокоенно спросил Ёнхун, пропуская Чанхи в свой маленький мирок в четырёх стенах. Тот быстро проскользнул к нему, тихо захлопывая входную дверь. У Кима было довольно мило: после прежних владельцев он постарался создать уют раскопанным диваном, синим ковром, украшенным орнаментами, и искусственными цветами, что старался ставить противоположной стороной, скрывая капли крови на обратной. Мебель и другие предметы приходилось всегда добывать на улицах или в закрытых магазинах, не уцелевших после терактов.       — Нет, всё хорошо, — прошептал Чанхи, садясь на диван и ладонью похлопывая по нему, призывая парня сесть рядом. — Сан просто сказал, что немного прогуляется. Я беспокоюсь за него, — он склонил голову, начал отрывать зубами на пухлых губах кожицу от переживаний, а Ёнхун осторожно провёл по его ладони, переплёл пальцы.       — Верь в него, всё будет отлично, — он начал поглаживать подушечкой большого пальца костяшки Чанхи, не желал отводить своих глаз оттенка неба от парня, поглощая каждую его деталь, пропитываясь минутами их близости. — Он и дерётся неплохо, — улыбнулся Ёнхун, стараясь этим вызвать такую же радость на его полных устах.       Чанхи поднял на него взгляд, впадая в свою дивную поляну, усеянную цветами, стоило только зацепиться за крапинки в радужке, теплоту его сердца, видную сквозь этот взор. Его душа замерла, хотела так много сказать в этот момент, но так как Чанхи не умел красиво выражать свои мысли, признаваться в своей вечной любви не так сказочно, как его возлюбленный, он прижался к нему, обнял сильно. Вдыхал носом его аромат жасмина, алмазных капелек дождя, перемешанных с сыростью и кровью квартала.       — Спасибо, — тихо промолвил Чхве, обжигая горячим дыханием шею парня, из-за чего на ней пробежали волны мурашек. А для самого Чанхи показались такими, словно сейчас из них, миниатюрных точек, по всему телу прорвутся ростки. Он усмехнулся, понимая, что вместе со своим старшим братом тоже начал погружаться в царство растений, изначально не намереваясь этого делать.       — Не переживай, — он провёл по его пушистым волосам второй свободной рукой, приглаживая их со всей нежностью, — с ним всё будет хорошо.       — Да, — кивнул он, убеждая себя в словах Ёнхуна, — я хотел, чтобы ты сегодня с нами пошёл. Мы хотели, как и всегда, выбраться к остальным и помочь.       — Я согласен.       Чанхи только ярче улыбнулся после его ответа, прикрывая веки. Он был уверен в том, что тот пойдёт за ними. Иногда даже казалось, что ступит на край света, лишь бы последовать за Чанхи. И это сильнее распаляло в нём всю влюблённость, заставляло понять, насколько ему повезло, что первая любовь такая светлая, обладала невероятной силой. Что не причиняла неземной боли и не губила в нём бабочек, лишая всякого кислорода. Ему с Ёнхуном повезло. Очень.       — Ночью было тихо? — вдруг спросил Ёнхун, разрывая между ними тишину.       — Да, ничего такого слышно не было, — призадумавшись, проговорил Чхве, всё ещё утыкаясь ему в плечо, — и мы с Саном крепко спали, так как сильно устали.       — У меня было шумно, — сказал тот, вспоминая арию боли, льющуюся воплями беззащитных людей, погибающих в мучениях от пожирателей, — и так… жалко их.       — Мне тоже, — согласился Чанхи, понимая, о чём говорил старший. — Я бы хотел, чтобы это всё скорее закончилось.       — Всё подойдёт к концу, — поглаживая его, произнёс тот. — Дивный мир наступит.       Через несколько минут подошёл Сан, неловко сообщая о том, что услышал интересную новость. А именно то, о чём щебетали улицы, воодушевляясь событием, — речью эмира на главной площади. Обращением к народу. Они верили в силу его слов, дух, который поднимется только с ними, могущество правительства. Люди вдохновлялись, сегодня для них царствовала радость. Казалось, были услышаны голоса каждого, иссохнут кровавые океаны, больше не будут проливаться. Войне наступит конец. Только Сан сомневался в этом, считая, что всё не так просто. Адские страдания не могли бы закончиться так скоро, армия Элема не оставила бы население их страны, пока каждого не сожгла в своём зле. Но говорить им об этом, срывать корни последней надежды, он не желал. Потому пошёл обратно к квартире Ёнхуна, чтобы предложить двоим сходить туда, услышать то, что скажет эмир.       Они согласились, выдвигаясь в путь. Ким захватил свой фотоаппарат, чтобы успеть сделать фотографии, написать новую статью и найти по дороге ещё несколько зацепок. Чанхи улыбался на его рвение помочь людям, любовь к работе. А Сан, смотря на счастье младшего, подхватывал его волну энергии, сам успокаивался и считал, что нет ничего важнее, чем ощущение того, какие светлые вихри охватывали сердце его близкого. Не проблематично то, что Чанхи влюблён в человека своего пола, более старшего по возрасту, главное — он мерцал радостью, жизнью, которой так не хватало в самом Сане.       На его уровне Сан считал себя ростками, что истоптали люди. Не разглядеть его счастье, особенности и парящих бабочек под туманностью скорби и вечной войны. Но Чхве старался отгонять от себя такие мысли, довольствуясь тем, что у них было. А именно тихая и спокойная квартира, возможность купаться раз в две недели в уцелевших саунах и пища, добытая упорной работой. Многие пострадавшие после того, как братья оказывали медицинскую помощь, делились своими запасами еды взамен на добродетель. Чхве улыбались им искренне, благодаря, и считали, что дня не может быть лучше.       Сейчас они следовали за остальными гражданами, потому как не знали точного расположения площади. Вокруг царила мелодия шёпота, детского лепета или восторженного гула, который действовал на Сана исцелением. Ему показалось на несколько секунд, что сражения подошли к своему завершению, празднество расцвело победой и солнце иссушило дождливые слёзы каждого. Последовав примеру окружающих, они втроём встали возле небольшой сцены. На неё взобрался сам эмир вместе со своей женой и дочерью, сопровождаемые многочисленной охраной. От них исходили шлейфы роскоши, величия. Золотые украшения мерцали драгоценными камнями, украшая руки жены правителя, лёгкий ветер трепал волосы дочери, развевая, подобно лепесткам цветов в саду их дворца. Платья, в которые были облачены их тела, сверкали голубым, несколько тёмным оттенком, переливались атласом при свете горящих ламп лазурной улицы. Только мужчина был одет в идеальный серый костюм, а белый воротник шёлковой рубашки украшал синий галстук, создавая внушительный и представительный вид. Он прошёл за трибуну медленными шагами, улыбаясь во все объективы, которые продолжали сверкать своими вспышками под гудение толпы.       — Спасибо всем, кто отозвался на мою просьбу присоединиться к нам в этот день, — он поклонился, а затем начал свою речь, разнося её по всей территории громким микрофоном: — И всем, кто сейчас наблюдает нашу радость у себя дома.       Сан внимательно следил за каждым его движением, впитывал в себя слова, находя в них надежду. Его глаза наполнились солнечным блеском, которого не хватало среди туманности большой звезды, он смотрел ими на мужчину, не скрывая своего восхищения.       — Жестокие бедствия длились с нами больше двадцати лет. Многие из вас помнят тот день, когда утро августа стало кровавым. Террористическая группировка начала выражать протест нашему государству, подняв восстание, — Чхве ощущал, как слова императора начали ковырять незажившие раны в сердцах людей, доставать из них воспоминания невероятной боли и потери. Бесчеловечно. Ему хотелось руками закрыть уши, только бы не слышать мужчину, скрежещущий звук микрофона. Напоминать о таком не нужно было. Не после того, как растлил счастье атласными тканями на головах народа. — Сколько бы мы не пытались подавить их силы, Элем по сей день борется за анархию в Кемере. Сейчас они только усугубили ситуацию, не давая войне подойти к концу. И сегодня знаменательный день! — воскликнул господин Али.       Вместе с его фразами в тёмное небо пустили искры фейерверка, окрашивая его в палитру грозы от пляшущих огней. Люди, испугавшись такой неожиданности, пригнулись, плотно закрыли руками головы, зажмурили глаза, боясь, что это оказался очередной взрыв Элема. Никто не сможет привыкнуть к громким звучаниям пиротехники. Сан сам боязно задрожал, переплетая пальцы с Чанхи, ловя его обеспокоенный взгляд, словно он вопил глазами о том, что нужно скорее бежать. Граждане не поняли, что это были лишь вспышки сверкающих красок синего цвета, потому пропустили красоту неба под толстой призмой дикого страха.       — Вот уже девять месяцев Элем не нарушали наше спокойствие, мы подожгли их оружейные склады, подавили террористов, — как ни в чём не бывало продолжил эмир, а зрители неподвижно замерли, устремили на него взгляд с зарождающейся жизнью. Пришло их спасение, потянуло руки свои в объятие. Их лучшее грядущее здесь, до него осталось совсем чуть-чуть.       Каждый из них встал с холодной земли, уже твёрдо стоя на ногах, и не сводил взора с величественного эмира Али, ожидая его дальнейших слов. У них словно начали вырастать за спинами крылья, расправляться, являя всему миру сияние белоснежных перьев.       Свободны. Годам великого бедствия, порочного Ада пришёл конец.       — Мы из последних сил держались в это непростое время. И сейчас у нас появится больше возможностей для того, чтобы прожить мирную жизнь в нашем государстве. Ведь с молчанием Элема войне подошёл конец, — он подался чуть вперёд, опираясь руками по обе стороны трибуны и расплываясь в ликующей улыбке. — Теперь мы можем не бояться того, что завтра уже не настанет.       Люди, всё ещё не веря, смотрели на него, боясь вырвать из уст восторженное звучание. Сан посмотрел на Чанхи и Ёнхуна, видя в них такую же реакцию, какая была у окружающих. Гробовая тишина всё ещё окутывала город, больше не было слышно даже малейших перешёптываний, всё прерывал только голос мужчины.       — Я призываю вас не страшиться тех трудностей, которые у нас сейчас есть. Я побуждаю вас справляться с ними, как делает это наша армия. Каждый солдат доблестно сражался за нашу нацию, боролся с Элемом, каждый внёс неземной вклад в будущее. Так внесите и вы. Помогайте людям, собирайте наши города заново и вселяйте в них свой крепкий дух. И когда-нибудь небо к нам вернётся. Небо снова станет нашим.       Стоящие позади него жена и дочь кивали каждому слову господина Али, сдержанно улыбаясь всем вокруг. Их ослепляли вспышки фотоаппаратов репортёров, ложились тенями на точёные скулы, изящные черты лица, подобно написанным на древних портретах давней эпохи.       — Мы, в свою очередь, обещаем вам: обогатить большим продовольствием, подключить больше электричества и провести отопление. Мы не можем изменить небо, но будем стараться облегчить нашу жизнь, — Сан прикрыл глаза, веря, что эти обещания не останутся пустым звуком и превратятся в реальность. Он был бы безумно счастлив, если бы власти исполнили мечты жителей мирного населения. Если бы слова эмира воплотились, показали неземное спокойствие их стране, этим он подпитывал себя. — Сейчас я хочу вселить в вас как можно больше силы. Мы сможем противостоять армии Элема!       Послышался восторженный гул толпы. Сам Чхве, его младший брат и Ёнхун стояли далеко от сцены, так как присоединились ко всем позже, но это не мешало им наслаждаться зрелищем освобождения народа, мягкому смеху, схожему с колыбелью для самой земли, укрытой пеплом. Она теперь возродится. В ней стало больше силы и могущества, на ней цветы смогут пройти сквозь толстый слой боли к солнцу, распуститься бутонами и цеплять струны души своей красотой.       — Так, давайте же… — эмир вдруг замолк, когда увидел блеск дьявольских глаз, прицеливающихся прямо в его лоб, вырисовывающих в нём кровавую точку со стекающими рубиновыми капельками. Лидер Элема натянул маску с оскалом на губах, скрывающую лицо, а затем подошёл медленными шагами ближе к сцене. Испугавшись, господин Али бросил быстрый взгляд на свою охрану и персонал, но их тела обездвижено повалились на пол.       Взволнованный шёпот звучал повсюду, граждане не понимали, что случилось. Они оглядывались по сторонам, замечали высокого мужчину в чёрной маске с выгравированными серебряными змеями по краям. Сан не заметил его, ведь был отвлечён тем, как бы быстрее скрыться с места вместе с парнями и увести за собой остальных. Странно было то, как резко замолчал эмир Али. Сана никогда не подводили ощущения предвестия злосчастия.       — Наивно полагать, что Элем можно сломить, — протянул лидер, расплываясь в хищнической улыбке. Он сегодня прольёт кровь, затопит ею улицы, раскрасит красным бархатом порочный город, его не остановит ничто от зверского желания насытиться плотью, грешниками. Окружающие замерли, останавливая взор на нём, все вдруг затаили дыхание, вслушиваясь в его речь. — Мы непобедимы, запомните же это, великий эмир Али, — рассмеялся он и в одно мгновение вынул автомат, направляя его прямо на побледневшего мужчину, — за дивный мир.       Грохот и крик.       Некоторые зрители облачили лица в такие же маски, поднимая автоматы и направляя на толпу. Чхве Сан-старший с большим восторгом наблюдал лютый страх на лицах жертв, не подозревавших, что всё это время они стояли рядом с ядовитыми убийцами, змеями гибели. Их глаза стремительно наполнялись ужасом и паникой, руки тряслись, прижимаясь к коже, подавляя рвущийся наружу истерический крик, ведь Элем сейчас пришёл по их души. Змеи испоганили момент неземного счастья, вырвав сердце голыми руками, изуродовали до невозможного со всей жестокостью, присущей только посланникам дьявола.       — Ваша речь забавляла меня всё это время, я еле сдерживался от смеха, эмир, — мир вокруг замер. Люди боялись пошевелиться, ведь сделают шаг и будут тут же расстреляны. Но и армия Элема не предпринимала никаких действий без лидера, ждала только его позволения, кроваво-красного приказа. — Змеи никак не могли пропустить такой праздник. Я очень рад, что мы только украсили его своим присутствием.       — Чёртовы террористы, — вечный страх сменился агрессией, тот злобно проговорил, сжимая губы в тонкую линию, кулаки до побеления костяшек. Ему не нужно портить свою репутацию, марать руки в чужих останках и вовсе, только бы уберечь свою жизнь и семью от гнусных поступков главы группировки, — вам никогда не подчинить страну анархии.       — А у нас и цели другие, — усмехнулся господин Чхве, переводя взор на Сонхва в противоположной стороне площади. — Вырезать тут всех, — проговорил он ледяным голосом, но обращался словно к своему адскому псу, который непременно исполнит поручение. Насладит его глаза могуществом смерти.       Повсюду раздались гудящие выстрелы, на площади воцарился багровый ад. Люди истошно кричали, срывали глотки в рыданиях, пытались разбежаться, подобно саранче. Они валились друг друга, истаптывая тела, раздавливая череп тем, кто себя не сумел спасти. У Сана-младшего похолодело в груди от вида бесчеловечной картины жизни, расписанной каплями крови, начали дрожать губы, но плач застрял в горле, не смея вылететь из уст. Он и не подозревал о том, что его отец, скрываясь за маской, убивал невинных. Как и старший не подозревал о живом сыне, которого похоронил в своей голове множество лет назад.       Сан хотел было взять Чанхи и Ёнхуна за руку, убежать вместе с ними из этого гиблого места, но его с силой оттолкнули от них, что Сан свалился на колени, раздирая их в кровь. Хлынувшая волна бегущих не дала ему возможности подняться, от чего он лежал грудью на холодной земле, мысленно считая секунды до своего конца.       Воздух звенел от напряжения, жгучие слёзы затапливали тёмные глаза, и Сан себя бесконечно винил за такую слабость. За то, что оставил Чанхи и Ёнхуна, что не в силах подняться, чувствовал, как сдавливали органы ноги людей, проходящих через него, а подушечками пальцев ощущал под собой лужи крови. Своей или нет, не знал. Парню хотелось разорвать себя на мелкие осколки, только бы не лицезреть страшное знамя во всей его красе, рубиновой живописности. Не думать о том, как лишится младшего брата, Ёнхуна, который всё же стал новым членом семьи, тем, без кого Сан теперь не представлял этого слова. Он прикрыл глаза, воображая, как они бы вернулись после всех несчастий в светлый дом, украшенный зелёной растительностью, находящийся на берегу моря, того самого мёртвого моря, и вместе сидели за столом. Разделяли бы горячие блюда, улыбки, счастье.       Без всех лет войны. Без мрачного неба над их головами.       — Сан, вставай, — послышался крик Чанхи, смешанный с рыданиями, — пожалуйста, прошу тебя. Мы сейчас же убежим. Мы спасёмся, — его родной голос затапливал уши, что Сан улыбнулся, наслаждаясь им в последние минуты.       Жестокость побеждала всегда, зло превосходило. Сан всего себя преподнесёт смерти, не боясь её чёрных крыльев. Отдаст свою жизнь в обмен на радость младшего брата. На фоне мягкого голоса Чанхи он слышал, как продолжал обращаться к эмиру лидер Элема.       — Примите же верное решение, господин Али, — с притворной сладостью он растягивал слова, вдыхая с удовольствием запах крови и пороха, впитывая в свои лёгкие, — иначе вся ваша нация падёт. Не перед смертью, так перед моими ногами, — проделывая пулей отверстие во лбу дочери мужчины, завершил свою пламенную речь глава террористической группировки.       — За дивный мир.