* * *
Блестящие губы мерцали в лунном свете, проникающем в комнату, пропитанную похотью, грязным желанием и сексом. Хонджун дразнил, медленно раздвигая свои ноги, блуждая руками по груди, задевая свои розоватые соски, проводя кончиком языка по припухшим губам и призывая к себе, к своему грехопадению. Чтобы дотронулся, оставил свои поцелуи-укусы и втрахивал в кровать всю ночь, поглощённую мраком чёрного неба. Он выгибался сильнее, смотрел с вызовом в чёрные глаза и отдавался всецело, видя, как Сонхва сжирал его изголодавшимся взглядом, в котором танцевало пламя все быстрее и ярче. Их разделённое зло. Сонхва впился зубами в его нежную кожу, оставляя укус на шее, что мгновенно вспыхнул алым, вырвал из его уст хриплый стон и сжал пальцами талию, притягивая к себе ближе, чтобы горячие влажные тела разделяли этот миг теснее, разбивали кислород надвое. Он скользил губами по обнажённому телу, доводя до дрожи своими действиями, провёл ладони к упругой заднице, наслаждаясь тем, как Хонджун задышал чаще, вскружённый вожделением. Возбуждение накаляло в нём чувства, лишало здравого смысла, он думал только о том, как получить удовольствие и как одарить им мужчину. — Ты манишь моих демонов, Пак Сонхва, — прошептал он. Колени невольно раздвинулись в стороны, когда крупные руки накрыли его сочащийся член, провели по нему, надавили на головку, вырывая вздох. Сонхва навис над ним, открывая вид на своё прекрасное бронзовое лицо, капельки пота, скатывающиеся по нему сапфирами, такие только красть поцелуями. Что Хонджун и сделал, подавшись вперёд, скользя языком по его точёным скулам и оставляя свои мокрые поцелуи на висках. Он его смерть, перед которой он с лёгкостью готов был открыться, пропустить внутрь и позволить испить до самого дна души. Мужчина откинул голову назад, открывая белоснежную шею и подставляя для новых укусов поверх тех, что остались с прошлого раза. — Что же тебя так расстроило, адский пёс? — хрипло прошептал он, заглядывая в тёмные глаза, затуманенные животным желанием, совсем не догадываясь, что в их глубинах плескался сын лидера Элема. Не думал о том, что он заглушал в себе последние слова, сказанные Сану прежде, чем уйти. Они вновь встретятся. Сонхва себе обещал, что закрепит свои металлические цепи вокруг него, не позволит тому отвязаться, теперь будет лишь его цербером. Ловил испуганный взгляд парня, его страх, облекающий в чёрные ткани, не прятал свои мысли, когда смотрел на него, въедался прямо в кожу жутким взором, от которого у Сана драл горло немой крик. Он проваливался в овраг своего ужаса, не замечая, как смотрел на него Сонхва. Мужчина не думал о том, что принц Элема заползёт в его сердце, не представлял того, что начнётся откровенно любоваться тонкими чертами, лицом того, чей отец вывел наружу всех демонов Пака, как гончих псов. Хонджун облизал палец Сонхва, которым он обвёл кровавые губы, надавливая на свежие раны. Зашипел, как истинное хладнокровное от внезапной боли, но не останавливался, проводя влажным языком вверх и вниз, обсасывая, давая ощутить шершавую текстуру мышечного органа. — Пленного не поделили? — улыбнулся он, хитро сощурив свои большие глаза, растягивая каждое слово, когда Сонхва вырвал из его рта палец. Наблюдал за тем, как глаза его монстра сверкнули яростью от услышанного, наслаждался тем, как он накалялся до предела, распалял его сильнее. — Такое в Элеме возможно? — Разве тебе не нравится? — спросил его Сонхва, зная о том, как Хонджун любил провоцировать, играть, подставляться, заманивая в свои сети, а после перегрызать глотку. — Чего хотел, Ким Хонджун? — он легко подхватил его тело, переворачивая на живот, ставя в коленно-локтевую. А после, наклонившись, прошептал в самое ухо: — Такая змея, как ты, просто так не зовёт. — Мне нельзя провести с тобой время? — призывно выпятил свою задницу, раздвинул стройные ноги, тяжело дышал и смотрел в потемневшими в несколько раз от возбуждения глазами, ожидая, когда член Сонхва окажется глубоко в нём. У него грудь вздымалась, мокрые волосы липли ко лбу, белоснежная кожа покрывалась мелкой испариной, а лицо рдело от того, как соблазнительно выглядел Пак. Водолазка была откинута в сторону, открывая вид на его крупные мышцы, украшенные чернильными узорами татуировок. Сонхва не давал Хонджуну потянуться к его ширинке, самостоятельно справляясь с ремнём, расстёгивая замок на брюках и высвобождая возбуждённый орган из боксеров. Хонджун облизнул свои губы, расплываясь в улыбке от того, что встретился взглядом с Сонхва. — Ты ничего не делаешь просто так, — ответил Пак, придавливая его голову к матрасу, только бы не видеть. Он под ним разгорячённый и влажный, полностью открытый и раскрепощённый, осталось только взять, насадить на член, насытить свой голод, провести пальцами по гладкой коже, сорвать губами громкий стон, но под прикрытыми веками совсем иной облик. Пушистые ресницы, подрагивающие от каждого проникновения, стройные ноги, закинутые ему на плечи, кристально чистая, светящаяся кожа, сладкие и соблазнительные, и манящие, близкие, но чертовски далёкие, недосягаемые отзвуки его чувств, не страха, что Сонхва не собирался в него вселять. Действовал резко, как умел, как научили змеи, а сейчас желал только подольше остаться в шатком здании, сырой квартире, лишь бы урвать минуты с Саном. Так нельзя было. Запрещённое мгновение, безобразно неправильное, но приковывающее все мысли адского пса. — Я смотрю, ты легко меня разгадал, — мелодично протянул он, закатил глаза от удовольствия, когда большие ладони оставили на заднице шлепок. Ему нравилась грубость Сонхва, он её единственный ценитель во всём этом мире. Упивался бы им, его властью над смертью, до своего последнего вздоха. Возбуждался от этого ещё больше. — Мы знакомы с тобой больше десяти лет, Хонджун, — произнёс мужчина, наклоняясь к его шее и оставляя на ней свой болезненный укус. — Я тебя, как себя чувствую. — И мой страх? — И твою жажду, — Хонджун тяжело дышал, глядя на того со всем соблазном, захватившем его, как пленного и слегка приподнял ягодицы, получая новые алые следы длинных пальцев на них. Собственный член стоял и истекал смазкой, он потянулся к нему, желая прикоснуться, провести вверх-вниз, но Сонхва перехватил его руки, завёл над головой, крепко сжимая тонкие запястья. — Ты никогда не сможешь переплюнуть меня. — Ты меня недооцениваешь, Сонхва, — голос чуть не сорвался на стон, когда Ким почувствовал головку члена, упирающуюся в его дырочку. Желалось только почувствовать его в себе скорее, это ощущение полной заполненности и довести их двоих до пика грязного, грешного наслаждения. Такое Великий, Всемогущий никогда не одобрит. — Я видел в Элеме то, чего ты даже представить не мог. — Пользуешься тем, что старше меня? Сонхва никогда не был нежным. Не старался одаривать лаской, раздвигая две половинки, водя губами по его шее, вместо этого сильно прокусывал кожу до красных каплей крови, из-за чего Хонджун выгибался в спине, подставлял задницу. Он громко закричал, когда в него ворвался большой твёрдый член, ощущая боль от размеров, к которым всё не мог привыкнуть, но затем сразу же толкнулся навстречу, сжимая и комкая в руках шёлковую простынь. Пак грубо двигался в податливом теле, размашисто и глубоко, трахая быстро, не разделяя в каждом своём движении ненужную им обоим мягкость. — Сейчас я пользуюсь твоим желанием, Сонхва, — проговорил Хонджун. Кончики пальцев покалывало возбуждением от того, как тот сжал его бока, оставляя на них болезненные пунцовые отметины, как достигал чувствительных точек мужчины, заставляя его стонать чувственнее от полученной эйфории. Проведённые ночи с Сонхва всегда дарили ему мириады эмоций, острых ощущений и дикого кайфа, что он так любил. Без него не жил. Змей ведь. Самый истинный. — Ты даже не знаешь, с чем оно связано, — рыкнул Пак, закрывая глаза, погружаясь в свой мир, где на него смотрел необыкновенный, подобный морскому созданию, Сан, в бликах слёз которого веялся страх. Адский пёс сам. Сам нашёл своё сердце. Сам не смог его забыть, как только увидел. Сонхва нагнулся к нему ближе, цепляя подбородок Хонджуна, поворачивая голову в свою сторону и впился поцелуем накрывая приоткрытые губы, проникал внутрь него, вгоняя член глубже, проглатывая каждый глухой стон, втравливал в себя, чтобы развеять образ. Вырвать из мыслей Чхве Сана, не теряться в нём сильнее, пропадая, как в кровавом безумии. Сонхва нельзя. Ни за что нельзя грезить о нём, представлять его мягкую кожу под своими ладонями, его бархатный голос, его россыпь веснушек по всему хрупкому телу, его плавную талию, медленно переходящую в округлые, но совсем не полные бёдра, которую сейчас больше всего желалось сжать в своих ладонях. Его звёзды в глазах, зияющих болью. Хонджун ощущал, как из уголков глаз скатились горячие слёзы, стекая вниз, пропадая своим солёным вкусом в поцелуях с мужчиной, от того, как Сонхва трахал его болезненно-приятно, неконтролируемо, из-за чего Ким непроизвольно сжимался вокруг члена, зажмуривая глаза. — Раздражаю? — спросил Хонджун, одновременно с этим покусывая губы, оттягивая и посасывая, но отвлекался, набирая в лёгкие больше воздуха. — Ты говорил, что я раздражаю. — Ты слишком лицемерен для того, чтобы я относился к тебе по-другому, — губил речами, бил сильно, но не пробивал ледяную шкуру Хонджуна своими словами, тот не давал его словам тонуть внутри, в самой душе. Не позволит. — Но слишком предан, — улыбнулся ему старший, двигаясь навстречу проникновениям Сонхва, сладко постанывая. — Как и твой член, которому очень нравится моя дырка. Сонхва кончил, заполняя того своей тёплой спермой, давая чувство заполненности, что так нравилось Хонджуну, и покинул его тело, стирая с себя капли белёсой жидкости. Его семя медленно стекало из красивых половинок, оставалось на бёдрах и размазывалось по постельному белью от того, как Хонджун пытался приподняться на локтях, чтобы заглянуть в глаза своего дьявола. — Понравилось? — усмехнулся он, завидев все те же густые, чёрные дымки вожделения в его взгляде. — Всё как обычно, — ответил он ему, поднимаясь с кровати, и подошёл к тумбочке, чтобы достать пачку сигарет. Неоновые отблески, истекающие струйкой сапфиров из небоскрёбов, проникали сквозь панорамные окна, изящно ложились на его красивом лице, чёткой линии подбородка, выпирающих скулах, пальцах, скользящих по серебряной зажигалке, и Хонджун заворожённо смотрел на эту картину, не мог оторвать своих глаз от мужчины. Слишком притягателен для настолько опороченного. И не только мира. — Но ты все равно пришёл ко мне. Хонджун поднялся с кровати, медленной походкой ступая к нему, скользил по полу, как белая змея, ладонями обводил по дьяволам, высеченным на его коже чёрными рисунками, пальцами дотрагивался до их раскрытой пасти и чувствовал, как напрягалось под ним тело Сонхва. Зверь, сидящий внутри него, не насытился, ему не хватило крови, стекающей по длинным клыкам, ему не хватило рвущихся мышц, не хватило того страха, что нагоняла чёрная армия Элема. Хонджун это знал, Хонджун его сам контролировал, подавая то, что он всегда хотел. Открытую, подчиняющуюся животному рыку плоть. — Твой голод неутолим, Сонхва, — прошептал Ким, подставляя свою шею для новых поцелуев-укусов и получая то, к чему тянулся — винные засосы. Находился под дурманом близости, позволяя тому раскрывать его, как бутоны тёмных пионов, зарываясь внутрь, задерживая на пальцах пыльцу, рассыпающуюся по ним, как золотой песок. Показывал всем своим обличьем, как сильно желал его, спуская ладони Пака к своим тазовым костям. Чтобы взял, грубо сжал под собой светлую кожу и подарил свою ультраболь касаниями. — Я видел его с того момента, когда адский пёс взрывал богатые особняки всякого сброда, что сидел в вышках этого общества. И только я властен его утолить. — Ты не утолишь его, — усмехнулся Сонхва, прикуривая и выпуская из своих губ дым, грациозно струящийся к лицу Хонджуна. — Ничто не утолит мою жажду, — речам противоречил образ, всплывающий в мыслях, как сирена, сияющая жемчужной чешуёй. Чхве Сан-младший вновь захватил голову, потянув в свою сторону. Заманивая его к себе, к своему дну, из которого мужчина никак не мог выбраться, словно разум захватил героин. У него в руках, словно, сигилы, которыми он управлял Сонхва, вызывал его к себе, шептал в самые уста о том, что успокоит его, утешит ту бурю, что внутри злодея бурлила, обратилась в смерть. — Кроме убийства лидера, — Хонджун впился короткими коготками в его живот, проводя вниз по кубикам пресса и спускаясь к брюкам, чтобы окончательно освободить от них Пака. — Того, кто заставил подчиниться законам группировки. Внедрился в твой мозг и показал, сколько чертей обитает в маленьком мальчике, грезящем о защите детей. А в итоге он убил всех. И не только их, — проговаривал медленно, следя за ледниками в его глазах, всё пытался развести в них огонь, растворить в ненависти за слова о прошлом, только не пробился. Мужчина продолжал смотреть на него серьёзным взглядом, ожидать, что произнесёт дальше своими ядовитыми губами, что выплюнет, надеясь надавить на его сердце, которого в груди больше нет. Оно давно уже не бьётся. Ему было не за что. — Улицы топились в крови благодаря адскому псу, верно убивающему по приказу своего хозяина. Надавит на морду — пёс распотрошит каждого, повелит — он и человечину будет не против съесть. — А говорил, что верен мне, предан, — Сонхва потянул уголок губ, продолжая курить, давить лёгкие ядом, как небо, что затопили чёрные токсины. Смотрел на Хонджуна, его плавные движения и вольность, позволяя ему всё то, что он желал воплотить. Перенести из своей преисподней в явь, садясь на колени и обводя кончиком языка истекающую смазкой головку члена. — Но даже не знаешь о моих целях. Хонджун умело проводил языком по стволу, спускаясь ниже к основанию и вновь поднимаясь, вырывая этим из уст Сонхва новые несдерживаемые вздохи. Обхватил влажными губами член, вылизывая, пошло причмокивая и поглядывая снизу вверх на мужчину, словно надеясь на удовлетворение в его глазах, похвалу от самого дьявола, смотрящего на него нечитаемым взглядом. — А какие у тебя ещё цели, адский пёс? — Ким отстранился, хитро улыбаясь. — Разве это не единственная очевидная? Убить лидера и забрать его место? — Я на его место никогда не целился. Он вобрал в себя глубже, обводя языком немалого размера член с выступающими сквозь тонкую кожу венками, перекатывал с одной щеки на другую, после насаживаясь на него. Сонхва второй рукой надавил на затылок Хонджуна, держал крепко и толкнулся навстречу, вырывая из того хрипы. Ким напряг горло, задержал дыхание, позволяя органу проникнуть дальше, ощущал, как головка упиралась в глотку, он принимал всю длину. Слюни стекали по подбородку, скользя к выемке ключиц, капельки пота пропадали в его густых волосах, обрамляющих красивое лицо. — Элем падёт, — процедил Сонхва, удерживая голову Хонджуна и смотря на то, как на краях покрасневших глаз выступили слёзы, губы были широко растянуты вокруг основания, и на шее выпирал бугорок. Пак его коснулся, надавливая, вызывая этим у Хонджуна новые слёзы, заблестевшие при слабом синем свете, проникающем в роскошную комнату. Во рту у Хонджуна скопилась густая вязкая слюна, что он не смог проглотить из-за члена, распирающего его изнутри, порождающего дискомфорт. Воздуха в лёгких становилось меньше, у него лицо покраснело от нехватки кислорода, только он не бил по ногам Сонхва, не отстранялся, позволяя ему упиваться этими минутами слабости перед мужчиной. — Я лично поспособствую этому, — прорычал он, стиснув зубы, и резко вытащил орган из его полости, из-за чего Хонджун осел на пол, больше не находя в себе сил держаться. Он тут же начал вбирать воздух в лёгкие, стараясь надышаться, от головки к губам протягивалась тонкая нить слюны, что он тут же разорвал, утирая лицо тыльной стороной ладони. — Не останется ни одного змея. — Ты и сам змей, — прохрипел Хонджун, хватаясь пальцами за своё горло, чтобы как-то унять эту рвущую боль, забрать её своими руками. Смотрел на Сонхва снизу, бегая большими глазами по тому, как он медленно двигал рукой по своему стволу. — Нет, Хонджун, — ухмыльнулся Сонхва, больше не смотря на него, — я никогда им не был. Сонхва густо кончил ему на лицо, заливая тёплым семенем лицо, что горькость коснулась языка, осела на нём. Пак наклонился к нему, втирая свою сперму в Хонджуна и заставляя приоткрыть губы, чтобы полностью проглотить её. Ким послушно последовал его желаниям, не противясь и раскрывая рот шире. — У меня на эту страну другие планы, — проговорил он, — и я знаю, что мне поможет. — Хочешь абсолютную власть? Сидеть на троне этих разрушенных городов и управлять народом, которому уже не важно, кто там в верхушках? — посмеялся он, вновь смотря на него с пламенем в чёрных глазах-дырах. — Кемеру нужен сильный правитель, — Сонхва вновь прикурил, следя за тем, как передвигались машины по отстроенным дорогам, новым, гладким, каких нет в самом сердце людской боли, где скрывался весь обнищавший народ. Где жил Чхве Сан. Он никогда не видел того, что скрывало правительство за каменными стенами — Сонхва уверен в этом. Иначе откуда в принце Элема ненависть к своей крови и глупая любовь к властям, что всё ещё обгладывали кости не умершему человечеству? — Тот, кто вернёт ему то величие, которого он лишился. — Лидер с этим не справился, — Хонджун поднялся, опираясь руками о стёкла и оставляя на них свой след. Смотрел на Сонхва, подтверждал свои слова его кивком и скалился. — Никогда не справится. — Его безумие сделало только хуже. Привело нас к тому, что от этой земли ничего не осталось. Над государством предстоит тяжёлая работа, — не отрывал своего взора от очернённого неба, грозящемся пустить свои молнии, рассечь, вспороть Кемер световой вспышкой. Небо гневалось. Мужчина знал это. — Как дела у эмира? — Оплакивает свою дочь, трахая любовниц, — смешок слетел с губ Кима. Он в Элеме имел особое задание — следить за семьёй эмира Али, находясь к ним непозволительно близко, подбираясь, как самая настоящая змея, — тихо, неуловимо, что никто не заметит. Уже год как никто не обнаруживал того, что шпион из группировки находился рядом возле них, прямо у носа, сливал всю полученную информацию и выпутывался из любых ситуаций, умело прикрывая собственные мотивы нахождения в особняке за работой дворецким. Хонджун справлялся с этим прекрасно. — У него всё, как всегда: отлично. — Каждый справляется со своим горем, как может, — осклабился Сонхва, понимая, что жадный старик совсем недолго справлялся со своей потерей. — Его жена тратит их состояние на новую одежду, прогулки со своими друзьями и походы в мечеть, залечивая этим своё сердце. Крутится на камеру, изображая боль матери, у которой Элема так беспощадно забрали нелюбимого ребёнка, — доложил Хонджун, находя во всём этом нечто забавное. Семья эмира никогда не изменится, и смерть любого в ней не сломит жажду власти, денег, что разливались бы возле них морем, что смыла бы кровью всё зло, что они творили, устраивая мракобесие. — И всё это крутят по местным телеканалам, притупляя мозги. — Элему вновь нужно взять полный контроль над этими лживыми источниками, — проговорил Пак, распределяя в своей голове дальнейший план действий, — и лидер знает, каким образом это можно устроить. Я ему рассказал об этом. — Он одобрил? — Только сам не захотел участвовать, — он поджал губы и отвёл свой ледяной, задумчивый взгляд к синим огням этого края города, скрытого от всех. Абсолютная роскошь, покрывшая собою те разрушения, что нанёс Элем множество лет назад. Место, в которое были направлены все деньги государства, должные людям. Обещали множество лет наладить инфраструктуру, подключить больше электричества, обогатить пищей, лишь бы люди не голодали, не сжирали друг друга под кроной страха, накрывшей их с головой, контролирующей каждое действие дичайшим ужасом перед смертью. Ничего из этого не сделали, обманули, закупорили их уши, завернули в собственную правду, проклиная надеждой, что никогда не оживёт в этой реальности. Кемеру нет спасения. Этот рай на их земле меркнул. — Боится, что его могут вычислить, однако всегда ходит в маске. — Он не хочет смерти, — пожал плечами Хонджун, — скрывается, как может. — Ты узнал, когда они будут устраивать похороны дочери? — спросил Сонхва, решив воплотить в действие то, что сможет окончательно пошатнуть людей высшего общества, обезуметь от того хаоса, что принесёт им группировка. Змеи уступали численностью, армию Элема с лёгкостью могли раздавить количеством солдат, в которых бурлила злоба, застывала магмой, становилась позвонком в теле, двигая к тому, чтобы истребить всех до единого. Только воины Элема были сильнее, проворнее и нападали внезапно под покровом ночи. Сонхва решил положить конец всей агонии, что поглощала их города в дьявольском зное. Пробиралась сквозь их кожу, удушала изнутри, сдавливала каждый сосуд до кровавых брызг и размазывала смрадом трущобы. — Послезавтра, — кивнул Хонджун, повторяя за мужчиной, и тяжёлым, будто в его глазницы вылили свинец, взглядом смотрел на ночной город, освещённый искрами ультрамариновых алмазов. Неоновый город сказочно мерцал, на фоне того, сколько людской боли плескалось на самом его дне, забрал себе все звёзды с неба, прикрыл собой луну, украл веру змеев в дивный мир. Они перестали нести в своих действиях освобождение, рубили, выполняя приказы лидера, под его речами не разбирали свои действия, идеально выполняя свои роли хладнокровной армии, насыщали свои сердца кровью, что давно перестала омывать их органы, застыла под ядом, что скопился в полости сгустками ненависти ко всей вселенной. Она уже погибла под людскими пороками, её уже ничто не спасёт. Хонджун был в их числе. — Что ты намерен делать? — Заставлю бояться нас ещё больше, — ответил Сонхва. — Вторжения на площади не хватило. Эмир не пожелал принимать наши условия, церемониться мы больше не станем. — Нам сначала нужно разобраться с лидером, — Хонджун посмотрел в его чёрные глаза, видя в них согласие, и улыбнулся тому, насколько совпадали их мысли. Так всегда должно быть. Сонхва адский пёс, а он навечно останется его хвостом, что будет хлестать весь мир, только бы никто не добрался до сердца Пака. Не разодрал его. — Даже если свергнем господина Али, на его место пожелает встать Чхве Сан. Его тирания ни к чему хорошему не приведёт. — У меня свой способ, Хонджун, — проговорил Сонхва, а от произнесённого мужчиной «Чхве Сан» в груди разорвалась ещё одна цепь, не стянулась сильнее, только бы удержать сердце на месте. Сколько бы не заверял самого себя, что не зачаровался сыном лидера, лишь проявил интерес как к орудию для убийства его отца, как к тому, кто поможет в одно мгновение погубить Сана-старшего, всё тут же размывалось. Он теперь под властью своего цветочного принца.* * *
Сколько зла в человечестве. Сколько ненависти в их действиях, сколько сил для войн, для всепоглощающей жестокости, содрогающих планету в рыданиях за природу, за своих детей, сколько мести для того, чтобы сжигать народы, оставлять дыры боли, размером с космос, в тех, кто не погиб, кого вражда ещё не забрала. Люди сильны вести за собой отряды, взрывать здания, управлять машинами, раздавливающими до хруста костей, стрелять в своих же, но в них нет мощи для любви. Сан понимал это, смотря на то, как улицы превращались в пепел, как от людей ничего не оставалось, осознал, когда вместе с Чанхи закапывал тела своих близких. Была бы любовь в их сердцах, не было бы столько печали за тех, кто больше никогда не увидит небо. Ни его синеву, ни его чернь. Не было бы войны, забравшей жизни тех, кто так её ценил, кто каждый раз улыбался, покидая свой дом, только бы отвоевать свою страну. Не дать ей быть поглощённой нечеловеческим злом. Не было бы прощаний, разрывающих душу на множество мелких частей, ведь не вернётся. Солдаты никогда не возвращались. В Сане после встречи с Сонхва что-то сломалось. Не мог перестать плакать, раздирая кожу руками, что начинала щипать от того, как он сильно тёр лицо, стараясь остановить слёзы, унять эту боль, смешавшуюся с животным страхом. Прокручивал в голове до бесконечной их разговор, всё пытался найти ответы, что ему не озвучили, найти причины, по которым адский пёс вдруг решил прийти к нему, лишить его того последнего счастья, проблесков в этом мраке, которому не было конца и края. Он продолжал сидеть, прижав к себе колени, покачиваясь из стороны в сторону, чтобы как-то приглушить душащее чувство, что всплыло в его сердце, не давало покоя, и мёртво смотрел на нож. Сжимал его пальцами, повторяя, что умел драться, что мог проткнуть им плоть, что мог защищаться им, но реальность, в которой он не смог оставить порез на теле террориста, на том, кто держит в апокалипсисе всю страну, била сильнее, острее, что Сану хотелось только выплюнуть свои ошмётки, выхаркать разочарование в самом себе, что в горле сидело гноем, драло его. Бесполезен. Шептал это себе, опуская голову на колени, смаргивая, что влага попадала на джинсы, оставляла свои бездны боли на них. Эта истина вспарывала его душу, не давала спокойно дышать, не давала облегчению пробраться внутрь, ведь Сонхва ушёл. Не забрал ничью жизнь, после того как пришёл к нему, привёл вместе с собой смерть, что всегда с ним, слилась с его тенью. Сан не мог радоваться тому, что дьявол покинул его, у него в мыслях стучало, что они ещё встретятся. Сонхва сказал это. Сонхва обещал. — Соберись, — он сжал лезвие ножа в своей ладони, надеясь, что физическая боль успокоит ту, что разбушевалась в нём внутри, между рёбрами, в каждых трещинах его сердца, что теперь разорвано, с открытыми ранами ещё больше. Не помогло. Ничего не могло раздробить тот драгоценный, не огранённый камень, что сидел в его глотке, царапал своими острыми гранями стенки и блестел той печалью, ослепляя взгляд. — Прошу тебя, соберись, Сан. Ты должен, — кровь рубинами стекала по руке, капала на джинсы, пачкала ткань, но он сильнее внедрял холодное оружие в себя, пытаясь бороться с теми чертями, что господствовали в разуме, парализовали его сердце. — Скоро вернётся Чанхи, прошу, соберись. Не желал казаться перед братом сломленным. Сан никогда не хотел, чтобы он беспокоился о нём, переживал с выступившими на глазах слезами, цеплялся за него, невзирая на собственные проблемы, отчаяние, что уже заполнило его до последнего, что он старался вытеснить из себя. Сану Чанхи никогда не говорил о своих чувствах, не делился, но брат всегда видел. Он слышал его душу, понимал, что Чанхи разбирало на обломки каждый год, знал, что после террора на площади Чхве всячески старался вернуть себе улыбку, только выходило через силу. Чанхи каждый день боялся, и Сан понимал его страх. Он сам больше не мог смирить свою тревогу, не дать ей выйти за пределы себя, не разрушить грани, что сдерживали всё это время те бури, что вились вокруг него. После прихода Сонхва судорожно собрался собрать себя по кусочкам, чтобы представить перед Чанхи что-то живое, не разваливающееся, не разрушенное адским псом. Он стал его болью. Он был его страхом. Сан осторожно перебрался к своим растениям, выключая лампы вокруг них, не находя в себе больше желания смотреть на них. Всё, что он делал оказалось бесполезным, тщетным. Ничего больше не спасёт, не перекроет того, что вопило в нём, покрылось трещинами после встречи с Сонхва. Сан себя не вернёт, не избавит от страха, что поразил мысли, у него, поддающемуся дьяволу, не получится этого сделать. Комната погрузилась в темноту, что больше не прорывал слабый сапфировый свет, у Сана в груди от этого померкло ещё больше. Не должен был прерывать их жизнь, отключать и в себе надежду взрастить своё утешение в холодную землю, сотворить что-то прекрасное, единственное волшебное в их подлунном Кемере, оказавшемся потонувшим в чёрной бездне, не пропускающей света. Они с Чанхи должны прийти к своему освобождению из оков, должны сбежать, лишь бы мужчина больше ни нашёл их, ни вогнал в плоть свой меч. Ни пришёл по их души. — Сан? — послышалось рядом, и парень повернул голову в сторону пришедшего Чанхи, тут же стирая свои слёзы тыльной стороной ладони. Ему нельзя смотреть на его слабость, что сокрушала его ещё больше, проникала глубже, раскрывая то, что он прятал от него, от всего мира. На этой планете нужно быть сильным, это закон. — Что случилось? — обеспокоенно спросил он, замечая, что привычного света в комнате больше нет. — Почему… почему твои растения… — ошарашенно бормотал, совсем не понимая, как Сан мог так поступить с ними. Чанхи знал, как брат всегда заботился о них, относился с любовью в вечность, сильнее которой была лишь к самому Чанхи, но застать отключённые источники питания было для него внезапной, самой болезненной, ранящей неожиданностью. Потому он сел рядом, ища шнур, чтобы подключить их вновь, не дать погибнуть в среде, в которой они не могли выжить. Но Сан остановил его движения, отрицательно качая головой, не давая продолжить. — Не стоит, Чанхи, — прошептал он дрогнувшим от плача голосом. У него глаза покраснели, и Сан был благодарен чёрному небу за то, что Чанхи не видел его в этом мраке, не различал мелкие детали, не лицезрел слёзы на щеках, что блестели бы при свете, являя тому чахлость его сердца. Больше не благоухало, не цвело, после Сонхва погибло. — Это всё… не нужно. — Почему, Сан? — не понимал тот, нахмурив брови. — Ты же… сам говорил, что они должны жить. Как ты можешь теперь так поступать с ними? — Мне грустно смотреть на них, Чанхи, — Сан посмотрел на него своими потухшими глазами, в зрачках которых погрязал он сам, не цеплялся за свою жизни, гас, как электричество в домах и заброшенном метро. Одно за другим. — Мне больно видеть то, как тяжело им живётся в этом мире. Я больше не могу. — Что? — всё ещё не понимал тот, с полным неверием смотрел на него, не принимая того, что он говорил ему, в чём пытался убедить самого себя. — Ты только недавно говорил мне о том, что восхищаешься ими. Как они выживают среди этого мрака, борются с этим злом, поглощающем их. Они пытаются прорастать, цвести, обогатить наш воздух. Так почему ты поступаешь с ними настолько жестоким образом? — у него голос начал переходить в крик, он совсем не мог понять, что сейчас творилось с Саном, что перевернулось в его голове, в самом сердце. Узнал бы — не выдержал, разломался надвое. — Через боль, Чанхи, — парень помотал головой. Пришёл к своей истине, что начал осознавать только сейчас, только после того, как встретил своё чудовище, самое главное в Кемере, в мире Сана. — Каждый день они росли на растворах, минералах, препаратах, не самых лучших для их здоровья. Листья у них опадали, корни умирали, я пытался всё это время спасать каждый, травмируя их день за днём. Но разве не было бы лучше облегчить их боль? Разве ты так не считаешь? — Не тебе знать об их боли, Сан, — он отбросил руку брата от себя, удерживающую его всё это время, и потянулся к лампам, включая их. Сан больше не противился, отодвигаясь в сторону и опираясь спиной к ветхой стене. Он прижал к себе колени, обнял их руками и положил на них голову, только бы сиреневый свет не бросался в глаза, не рвал его ещё больше на мелкие куски. — Ни одному человеку не прочувствовать боль чужого. Даже растения. Сан прикрыл глаза. — Собирай свои вещи, завтра мы должны покинуть это место. И прозвучало это из его уст так холодно, что у Чанхи в одно мгновение словно остановилось сердце. Он ошарашенно посмотрел на парня, совсем не понимая, что происходило с ним сегодня. Только утром всё было нормально, он улыбался, поливал гиацинты и шептал им свои нежности, обещая никогда не оставлять, всегда быть с ними. Сейчас совсем не был похож на себя. — Зачем? — Так нужно, — ответил Сан, не желая объяснять ему всё то, что произошло. Не желая говорить о том, что Сонхва появился здесь, что нашёл их местоположение, решил позабавить себя, надавить на слабых, довольствуясь вкусом крови на своём языке, наслаждаясь тем, как она стекала по рукам. Потому что Сан именно так ощущал себя. Словно мужчина пробрался пальцами в его плоть, разорвал в нём всё, добрался до внутренностей и искоренил из груди, обрубил. Чанхи не должен узнать. Не должен волноваться. В преимуществе должно быть только заботиться о себе, выжить, даже если Сан постепенно умирал изнутри каждую секунду. — Не задавай лишних вопросов, просто собирай вещи. — Ты никогда не говоришь мне причины, — его голос имел отзвук обиды, Чанхи не скрывал, как был зол на старшего брата, что не желал делиться своими проблемами, считал, что Чанхи не стоит знать о них, решать вместе. — Я не хочу, — послышалось в ответ. — Просто собирай вещи. Чанхи промолчал, решив, что если не сделает это, сможет сказать лишнее, обернуть всё конфликтом, который братьям был ни к чему. Потому прошёл в свою комнату, негромко захлопнув деревянную дверь. Он повалился на незаправленную кровать, комкая одеяло от раздражения, с силой вцепляясь пальцами в ткань и вырывая из груди всю свою злость. Только бы не завалить ею Сана, не придавить его ещё больше чувствами, которые мог обрушить. Ему бывало сложно контролировать свои эмоции, гнев, который полыхал в сознании огненными языками, сжигал всё, что представало перед глазами, но ещё труднее было —держать в себе слёзы, что и сейчас медленно скользили по его вискам, исчезая в тёмных волосах. Он укусил нижнюю губу, давя в себе рыдания, что могли прорваться наружу, выйти потоком всего того, что накопилось за все дни, и дать Сану причину для нового беспокойства. Всё это время после случая на площади младший ощущал в себе страх за их жизни, за самого Сана, видя то, как тяжело ему было справляться, как он тянулся к своим делам, хотел быть нужным, полезным для своей семьи, но всё что мог — лежать на старом диване, мёрзнуть от нехватки солнца и тонкого одеяла, что не спасало от мороза, и ползти из угла комнаты в другой, стараясь найти хоть какое-то занятие. Чанхи лицезрел, как он сжирал себя своими мыслями, захватившими власть в его черепе, в душе, что старалась сопротивляться, но не мог помочь. Не знал, что ему сделать, что сказать, только бы облегчить боль. Винил себя в этом ещё больше. Чувствовал себя слабым, неспособным постоять за жизнь. Чанхи понимал, но всю свою юность проводил за другими делами, совсем безрассудными, сбегал, когда брат показывал, как обрабатывать раны, когда учил драться, а Чхве смотрел на него с улыбкой, пропуская все слова мимо себя, совсем не задумываясь о том, что настанет день, когда Сан и Ёнхун не смогут защитить его, когда будет его очередь делать это. Теперь настал тот час, когда нужно было действовать, только он не мог собрать себя, раскидал куски своего тела по всему пространству, не зная, как соединить их воедино, как охладить свой разум, найти в себе мужество, храбрость противостоять Элему. Лишь бы не тронул дорогих ему людей, лишь бы не позволил смерти забрать их у Чанхи. В этом мире нужно было защищаться от неё, она ходила за каждым тенями, всё ждала момента, когда сомкнёт свои пальцы на шее, вцепится коготками и раздерёт внутренности. Чанхи злился на брата за то, что тот никогда не делился своими проблемами, больше заботясь о младшем, о том, что он чувствовал, что он делал, но не рассказывал о себе. Прожив с ним всю свою жизнь, он не мог сказать, что хорошо знал его. Единственное, что всегда приходило в голову — любовь к растениям. Но и её Сан отобрал у себя, задушил, оставляя вокруг себя пустоту, оставляя Чанхи в туманности вопросов, на которые старший никогда не даст ответы. Сан недосягаем. Понемногу мысли младшего начали угасать, агрессия в его сторону сменяться тем, что Чанхи заслужил. Сану незачем ему доверять, говорить о том, о чём брат никогда не задумается, о чём ни за что не поймёт. Они слишком разные, слишком отделены. Даже если были близки физически, если могли видеть и касаться друг друга, заботиться и пытаться быть всем, между ними целая война, армии чувств, что никогда не покажут друг другу. Сан никогда не расскажет, как ему было тяжело с братом, держать его жизнь на своих слабых плечах после смерти мамы, Чанхи никогда не поделится тем, как ему страшно потерять и его. Он это пережил на площади, ему больше не желалось. Чанхи боялся потерять своего брата, своего Сана, который для него — дом, что есть не у каждого. Внезапно послышался стук в дверь, и парень вздрогнул, повернув голову в сторону исходящего звука. — Можно? — это был Сан, топчущийся на месте и боявшийся зайти к младшему без разрешения того. Понимал, что Чанхи на него обижен и тому нужно уединение, время на то, чтобы обдумать всё в своей голове, но Сану был необходим братик. Желалось только обнять его, найти в этом своё утешение, прошептать в очередной раз: «Моя сила». Чанхи кивнул, дрогнувшим голосом сказав: — Входи. Сан неуверенно зашёл в тёмную комнату, Чанхи, поняв, что тот хотел лечь рядом, подвинулся, чтобы старший с удобством разместился на кровати и не свалился, за что Чхве был ему благодарен. Редкостью было лежать вот так, совсем близко, обнимать Чанхи за талию одной рукой, притягивая к себе ближе и чувствовать тепло. Обычно младший проводил ночи в доме Ёнхуна, становясь особенно зависимым от прикосновений своего молодого человека, защищающего от любых кошмаров. Оставлял Сана в одинокой квартире, не видя в его действиях препятствия, он лишь кивал в ответ, прося быть осторожным, а Чанхи улыбался со своим «обязательно», не зная, как порой и на Сана давили стены. Он просыпался в холодном поту, беззвучно плакал, прижимая к себе колени, и пытался совладать со своим страхом, чтобы отпустил, не таскал его за ноги, волоча в пропасть, в которую, Сану казалось, будто он упал сейчас. Он не спасётся, Сонхва целиком стал его ужасом. — Зачем нам уходить? — тихо спросил Чанхи, словно боясь нарушить этот момент между ними, положил свою ладонь поверх руки брата, которой он обнимал парня. — Я боюсь, что змеи могут найти нас, — ответил Сан, не совсем говоря правду, всё ещё скрывая её в себе, только бы защитить Чанхи от того, что нести только ему одному, другому не передаст эту эстафету боли. — Но ведь уже столько времени прошло с того момента, как… — Чанхи запнулся, решив не упоминать смерть солдата, не навевать воспоминания о Сонхва и том, как они чудом успели сбежать от него, пока он не передумал. Пока не направил на них свой меч, не убил. — Но нас могли убить и тогда, им не к чему было бы медлить, оттягивать этот момент расправы. Они ведь убивают столько людей каждый день. — Да, — кивнул Сан, — очень странно то, что нас не убили и… — «что сам Пак Сонхва пришёл сюда», — пронеслось в его мыслях, но он отрицательно покачал головой, отгоняя от себя все раздумья. — Давай не думать об этом. Это хорошо, что мы сейчас живы, но нам лучше обезопасить себя от нападения, если оно сможет случиться. Давай уйдём подальше от города, в какую-нибудь провинцию. — Это будет долго, — призадумался Чанхи, вспоминая, сколько дней они могли идти вместе с мамой и госпожой Элиф по выжженным землям, перебираться через обломки и разрушенные здания, стараясь найти свой дом на несколько часов или дней. Только сейчас он понял, что дом — вовсе не место, не четыре стены и потолок, что будут защищать от чёрного неба или дождя, это люди, которых Чанхи любил больше всего на свете. С ними никогда не будут страшны стихийные бури, яркие вспышки на небосводе, с ними любое место приобретёт свой уют. Он сильнее обнял Сана, утыкаясь в его макушку и вдыхая запах. — Мы должны будем потерпеть, — прошептал тот, прикрывая свои веки. Мы всегда терпим. — Да… — пробормотал Чанхи, повторяя за братом и закрывая глаза, чтобы не видеть грязный потолок над собой, отдаваться полностью ощущением того, что самое ценное сейчас рядом с ним. Заменяющее любые сокровища в этом мире, что гонится за победой, за богатством, взбираясь по головам людей, утратив то, что самое главное всегда рядом. Нужно было только дотянуться рукой, дотронуться до мягкой кожи и переплести пальцы в самый крепкий замок, его ни один шторм не разломает, ни одна война не разорвёт. — Прости меня, Чанхи, — произнёс Сан, чувствуя, как слёзы младшего скатились по его руке горячей дорожкой, оседая на чёрной толстовке брата и впитываясь. Он сжал пальцами ткань, прижался ещё ближе, чтобы слышать его сердце, понимать, что он с ним в действительности, не во снах. — Я знаю, что обидел тебя. — Всё в порядке, — тут же заверил его младший, говоря искренно, — я сам виноват в этом… я ещё ребёнок, чтобы понимать твои проблемы. — Ты всего на четыре года меня младше, — улыбнулся Сан, убирая тёмную прядку мягких волос и открывая вид на красивый лоб, на котором тут же оставил свой мягкий поцелуй, у Чанхи от этого грустно потянулись уголки губ вверх. Было бы хорошо, чтобы этот вечер, перетекающий в ночь, никогда не заканчивался. Тёмным утром они уже будут другими, закрытыми. — Это не такая уж большая разность, если судить, я тогда тоже ребёнок. — Я не о возрасте, — он немного помедлил, обдумывая то, что должен сказать, обязательно произнести это брату. Другого момента не найдётся, Чанхи был уверен в этом. — Ты уже столько лет заботишься обо мне, сражаешься за выживание людей в нашей стране, если бы не я, ты бы стал одним из солдат, ты видишь этот мир другими глазами, более серьёзными, не розовыми, как я. И ты сильнее меня, во много-много раз. — Нет, Чанхи. — Ты просто не представляешь, сколько в тебе силы, — Чанхи отстранился, раскрыл глаза, заглядывая в карие старшего и заставляя смотреть на себя тоже, чтобы каждая его фраза зашла глубоко в сердце, ни за что не выходила, сидела там. — Ты один нёс меня на своих плечах, несмотря на собственную усталость, это многое значит для меня, Сан. Я ещё совсем юный, не понимаю многого в этом мире, но я очень благодарен тебе. Если бы не ты, я бы не продержался ни одного дня. И… — запнулся Чхве, — у тебя что-то случилось, да? Я чувствую это. — Нет, — а на лице расплылось уродливое подобие улыбки, не прикрывающей то, что накопилось, что не вышло, не рассосалось, как яд. — Со мной всё в порядке. Мне просто… хотелось мрака, — он больше не мог смотреть на растения, зная, что взгляд Сонхва мазал по ним, изучал, что он интересовался тем, что так ценил Сан. Он не мог смотреть, потому что вспоминал мужчину, причинял этим себе ещё больше боли. Ему не нужно было упоминание о Сонхва из Элема, только сознание подкидывало эти моменты, не оставляя его в покое, удушая. — Ты мог просто уйти в мою комнату, — Чанхи нахмурил брови. — Это бы не помогло. — Ты ведь не выключил их снова? — Даже если я оставлю их, мы не сможем их взять с собой. В дороге не будет электричества, лампы будет не к чему подключить, и они погибнут на моих руках. Лучше я перекрою их свет, прежде чем это сделает сама природа. — Но… — Так будет правильней, Чанхи, — прервал его слова Сан. — Нам нужно спать. Мы уходим ранним утром. Чанхи промолчал, соглашаясь с братом. Он был прав, им нужно набраться как можно больше сил, ведь они будут несколько долгих дней добираться до соседнего поселения, превозмогая боль во всех конечностях. Перед тем, как темнота полностью его поглотила, он подумал о том, что обязательно должен сообщить Ёнхуну о том, что они уходят из города, из самого сердца боли.* * *
— Сан, тебе помочь? — видя, как капельки пота выступали на лбу брата, обеспокоенно спросил Чанхи. В руках старшего находилась тяжёлая драцена, которую он не мог оставить в том здании, был слишком привязан к ней и, даже видя, как растение постепенно погибало на его глазах, не желал расставаться с ней. Ей без солнечного света, еле просачивающегося сквозь тёмные облака, было очень тяжело, и даже мнимые источники этих лучей никак не могли бы изменить её, вернуть к жизни. Все вещи были упакованы в рюкзак, их всегда было не так много, ведь они привыкли к экстренным ситуациям, в которых нужно было быстро эвакуироваться. Такой же находился на спине Чанхи, только в руках он нёс их новую аптечку, этим и отличался от Сана. — Нет, всё в порядке, — руки у него уже ныли от тяжести, но он не останавливал их путь, зная, что с каждыми остановками придётся ещё дольше добираться до конечной точки, и тревожась, что змеи повсюду их искали по приказу Сонхва, если он в действительно вернулся за ним, но заметил пустоту в квартире. Потому Чхве терпел, молчал о том, как невыносимо было сбегать. Их маленький, разрушенный дом Сан очень любил. К тому же он был последним пристанищем, в котором были мама и госпожа Элиф. Сану иногда казалось, что каждый угол хранил их звонкий смех, частые вечерние разговоры о прошлом, как всё было до войны, рассказы старушки о её погибшем муже и то счастье, что женщины старались создать для маленьких мальчиков. Поэтому Сану было тяжело покидать их дом, зная, что они больше никогда в него не вернутся. У него драло сердце на множество глубоких порезов, но страх перед террористической группировкой был превыше всего. Ведь страх не за себя, а за жизнь Чанхи. — Я всё же очень рад, что ты взял с собой хоть один цветок, — улыбнулся Чанхи, смотря на брата и то, как огни далёкого города оттенком параиба слабо освещали его лицо, но не скрывали ту грусть, что плескалась в его глазах, обнажала всю печаль. Из-за этого и младший старался поднять тому настроение, всячески болтая с ним о разном, не подозревая о том, что Сан готов был взорваться, как сверхновая от тех переживаний, что он не смог отключить в себе за ночь. Он судорожно сжимал губы в тонкую полосу, бегал глазами по разрушенному базару, по которому они шли, опасаясь, как бы никто не вышел из угла. — Это не цветок, — ответил Сан. — Ну… — Чанхи переместил аптечку в другую руку и неловко почесал затылок, — растение. Сан остановился, втянул губами воздух, с боязнью в глазах оглядываясь назад. На несколько секунд ему показалось, словно он услышал чужие хрипы, потому парень опустил драцену к своим ногам, и сам сел возле неё на небольшой выступ, стараясь невольно не приземлиться на лужи, образовавшиеся после недавнего дождя. У Сана вновь начали болеть колени, потому он слегка помассировал их, прося себя выдержать эту боль, распространяющуюся по всему телу. Чанхи обеспокоенно смотрел на него, спрашивая, не нужно ли что-нибудь достать из аптечки, но Сан отрицательно помотал головой. — Мне кажется, позади нас кто-то есть, — прошептал он, доставая холодное оружие из нижнего кармана брюк, а в голове, рассеяв остальные, осталась лишь одна мысль. Она пугала до тёмных всплесков перед глазами, до истерики, бушующей внутри, как сжигающий огонь, до безумия. Он покачал головой и тихо шмыгнул носом, тут же вытирая непрошеные слёзы тыльной стороной ладони, отрицал всплывший кошмар в закромах сознания. Только он нашёл слабое, уязвимое и прорывался через лееры, сквозь которые легко можно было проникнуть в самую глубь его сердца. Это безумец. Решивший найти пищу в них, прокусить человеческое мясо своими окровавленными зубами и убить, оставляя раскиданные части тела в переулке. Это он. — Не должно быть, — испуганно пробормотал Чанхи, смотря из стороны в сторону, стараясь выискать тёмную фигуру, скрывшуюся за обломками зданий, но безуспешно. — Я всю дорогу следил, так что… опасности не должно быть. — Хорошо, — кивнул Сан, доверяя своему брату, и в последний раз промассировав ноги прежде чем встать, сказал: — Сейчас опять пойдём, дай мне несколько секунд. — Может, лучше остановимся где-нибудь? Мы не сможем так, Сан. Ты не сможешь. Мы уже весь день идём, и, конечно, твой не до конца восстановившийся организм не пронесёт тебя долго. — Нет, Чанхи, — он упрямо посмотрел на младшего, никак не стараясь принять его волнение, губы посинели от холода, руки потрясывало от предчувствия зла, что погрузит его в ужас, из которого он больше не сможет выбраться, а взгляд не держался на месте, беспокойно бегал по лицу его единственного спасения, его силы. — Мы не можем. Они придут за нами, — он стиснул челюсть, слёзы затопили взор, исказили всю видимость, но не лишили тёмного силуэта, от которого он бежал, ломая себя до хруста костей. — Сан, — тихо произнёс тот, а на глазах выступили слёзы от того, как душа разрывалась от вида парня, как больше не могла смотреть на его страдания, не догадываясь об истинной их причине. А она послышалась поступью шагов, неспешно направляющихся в их сторону, гулко отдающихся в самом сердце Сана липким страхом. Он эти шаги всегда узнает, он больше никогда их не забудет и из себя не сможет вырвать. Его чудовище пришло за ним, Пак Сонхва нашёл его. И лучше бы это был безумец. — Далеко собрался?