Мам, прости

Всё началось с первого дня прихода Такемичи в школу его дедушки. Вся семья Сано и даже Баджи первым же делом отметили про себя, что Ханагаки-сан мать-одиночка. Однако, на удивление, её образ не совпадал ни на градус с одним единственным знакомым детям образом всё той же матери-одиночки — матерью Баджи. Потому что она была не матерью, а мамой. Мягкой, чуткой, понимающей, открытой — совсем непугающей. Разве что такой же усталой. А ещё её взгляд в первую же встречу. Манджиро на мгновение даже растерялся — столько в её глазах было настоящего испуга, словно она знала — кем, на самом деле, он является. Он внимательно следил за ней, в те минуты её первого нахождения в их доме. За её взаимодействием с сыном — трепетным и ласковым до дрожи где-то внутри. И за таким же контрастно внимательным — опасающимся — взглядом, направленным на него. Естественно, она пыталась его скрыть всеми возможными способами, но Манджиро уже чувствовал подсознательно её страх. Это почувствовал и Баджи, который лукаво шептал Манджиро, пока новенький переодевался: — Маменькин сынок. Если бы не работа, она бы наверняка осталась заниматься вместе с ним. Сопляк. Впрочем, агрессивно настроенный Баджи сдался первым: один разноцветный пластырь с котятами и он бежал к Ханагаки-сан едва ли не быстрее самого Такемичи. Потому что чувствовал то же, что и Манджиро. Резко нахлынувшее осознание того, что оказывается твоя жизнь не нормальна. Оказывается люди живут по-другому. И это другое чертовски ранило тем, что отсутствовало у них. Не в пластыре тут вовсе было дело, а в том, как его отдали. Этому способствовали и рассказы самого Такемичи про неё. Всегда наполненные теплотой и самой крепкой привязанностью. Его всегда честных в своём проявлении эмоций, казалось бы, хватало на каждого его слушателя. Будто то ненасытный Баджи, отстраненный Манджиро, сентиментальная Эма или же заинтересованный Шиничиро. Он её первую встречу не застал. Зато застал целый вечер разговоров деда о ней и к ночи даже ему уже начинало казаться, что он знает её лично. Манджиро тогда не спал — как всегда мучила бессонница. Бесцельное шатание по дому нисколько её не лечило, но по крайней мере коротало время до полного изнеможения. Поэтому он не мог не остановиться перед дверьми в гостиной и не прослушать весь разговор о странной женщине, которая была абсолютна непонятна его детскому мышлению через призму взрослых. Тогда же он и узнал и о её статусе, и о тяжелой работе, и о том, что она сильная, раз не сдаётся в такой жизненной ситуации. И о том, что дедушка подкинул Шиничиро мысль устроить её на подработку. Она понравилась всем, только почему-то сам Манджиро не понравился ей. Иначе как ещё можно объяснить тот взгляд и чувство отчаянья? Она ведь не могла знать о нём настоящем, да? Ведь никто не знает. Но все запутанные эмоции пропадают, стоит ей спустя время взять его за руку, чтобы обработать пустяковую рану от осколков. Манджиро бы соврал, если бы сказал, что никогда не видел такой заботы — в конце концов его старший брат Шиничиро. Но есть колоссальная разница между тем, как дует на рану он и Ханагаки-сан. Есть разница в её серьезных словах о том, что он может ей открыться и уверенностью брата в том, что он уже и так знает младшего наизусть. Это засасывало, они как мотыльки слетались на первое же попавшее проявление нежности, сами того не осознавая, тянулись к ласковым рукам. Поэтому, когда Манджиро замечает явное напряжение между ней и старшим братом, то чувствует, как сердце пропускает удар. Он не помнит, как именно в их головах родилась мысль о том, что она может забрать сына и уйти. Помнит лишь то, насколько всем не хотелось прощаться ни с самим Такемичи, который за всё это время уже стал своим, ни с его матерью. В итоге общими усилиями одной клетки мозга, они пришли к выводу, что: а) Шиничиро идиот, который общался с ней больше них всех и умудрился всё испортить. б) Поскольку он идиот — он не справится. Ему нужна их помощь. И специальный тайный пункт, о котором Манджиро так никому и не сказал: в) Он всё ещё не узнал причину её продолжающихся внимательных взглядов на него. Он не может отпустить её без правды. К счастью, ситуация стала комедией и всё разрешилось смехом. Но вид хмурящейся Ханагаки-сан, уже готовой переступить их порог, почему-то вызвал у Манджиро какой-то животный страх: она больше не вернётся. Поэтому он её тогда обнял. Поэтому сердце стучало так громко, когда она его не оттолкнула. В первую встречу ему показалось, что она знает о нём всё. Во второе взаимодействие она лишь высказала желание узнать его ближе. Но когда она спокойно ответила на его спонтанное объятие — внезапно начала рождаться надежда: а вдруг она примет его, даже если знает о нём всё? Ведь не просто же она обнимала его, словно так и надо. Словно её руки всегда были созданы именно для его макушки. Строгий приказ Шиничиро идти извиняться никого не обманул. Все знали, что идёт извиняться именно он. Потому шли в квартиру Ханагаки в приподнятом настроении — наконец вернутся мирные дни. И Манджиро в последнюю очередь ожидал того, что в разгар вечера к нему подсядет Харучиё и едва слышно прошепчет: — Ханагаки-сан плачет на кухне. Шиничиро, идиот — это твои извинения? Он даже не осознаёт: почему решил идти один, не сказав никому. Не может четко выразить: почему продолжает завороженно смотреть на чужие слёзы. Знает только одно: он опять хочет в её объятия. Прилипнуть и остаться рядом, чтобы она не уходила. Пожалуйста, у них ведь столько нерешенных вопросов — не бросай его. И вновь её руки действуют так умиротворяюще. Вновь успокаивают и вселяют уверенность: она останется. Когда Манджиро поднимает голову, то с досадой подмечает, как смотрит она вновь не на него. С удивлением смотрит на Харучиё у дверей. После краткого пояснения, что он здесь забыл, смотрит она на него уже с признательностью. И…нежностью? Она так смотрит только на родного сына — и здесь вопросов нет. Но на Харучиё? За что? За то, что тот позвал его? За то, что тот просто стоял и ничего не делал? Почему она не смотрит так на него? Почему в ответ он получает только испуганно-опасающиеся взгляды пополам с обычными? — Почему ты решил позвать именно меня? — Тихо спрашивает Майки, когда они с Харучиё выходят с кухни. Харучиё пожимает плечами и неловко чешет затылок. Кидает на друга быстрый взгляд и неуверенно произносит: — Не надо было? — Видит, как Манджиро недовольно прищуривается и спешно спохватывается: — Ну, то есть, мне показалось, что ты хорошо к ней относишься. Помнишь, ты спрашивал нас с Казуторой о ней. Не знаю я, в общем, просто решил, что надо позвать тебя. Это было что-то на уровне инстинктов. То, что чувствовал каждый из них, но выразить словами никак не мог. Манджиро кидает последний взгляд на кухонную дверь, прежде чем вновь зайти в гостиную. Он все ещё не понимает, что происходит. Но всего этого времени хватило, чтобы понять: это не должно заканчиваться вот так. Манджиро так и не рассказывает старшему брату о случае на кухне. Почему-то не хочется, словно это только между ним и ней (и Харучиё). Как будто маленькая тайна, которая их объединяет. — Вы помирились с мамой Такемичи? — Это единственное, что он спрашивает у Шиничиро, едва они переступают порог его гаража. Старший брат самозабвенно вытаскивает инструменты и, не скидывая куртки, начинает возиться с запчастями. Он так делает только, когда сильно нервничает. — Можно и так сказать. — Глухо отвечает он, затем кидает на братишку удивленный взгляд и спрашивает: — А что? — Ты дурак. — С этими словами он разворачивается, оставляя Шина в полном недоумении. Она ведь уже два раза обнимала его в ответ, значит добиться от неё таких же теплых взглядов будет не сложно, правда?