Мам, прости

— Это что? — Камэ вскидывает бровь и вопрошающе смотрит на пачку денег, которую протягивает ей Вакаса. — Денежное вознаграждение за труд работника, которое может увеличиваться в зависимости от его квалификации. Ежемесячные выплаты, которые контролируются трудовым кодексом. Зарплата. — Тут же отчеканивает он и тянет руку с деньгами еще ближе к ней. Камэ заканчивает мыть посуду. Быстро вытирает руки о полотенце и отходит на шаг от Вакасы: — Но я ни дня не работала в этом месяце. — Не хвастайся. — Вакаса закатывает глаза. Рывком прерывает расстояние между ними до неприличного и нагло засовывает деньги в задний карман женских брюк. Тут же получает от Камэ ругательства и шлепок по его руке. С ухмылкой отшатывается обратно: — Не парься. Даже если ты ничего не сделала: дают деньги — бери, отбирают — беги. Вот и всё. Камэ с ворчанием вытаскивает смятые купюры из кармана. Вакаса поднимает руки вверх и ухмыляется, мол ну, давай, попробуй верни. Обычно «зарплату» выплачивал ей лично Шиничиро. Но сейчас он уехал за Изаной и, видимо, скинул всё на Вакасу. Нет, поправляет себя Камэ. Он скинул всё на Вакасу, потому что знал — из рук самого главы принимать какие-то деньги, она откажется. Но бесстыжему Вакасе не так легко сказать «нет» как самому Шиничиро. Если она начнет препираться с ним и дальше, то он точно вывернет всё это в какую-то дурацкую комедию, где смешно только ему. — Ты засранец каких еще поискать надо. — Сдается Камэ и аккуратно складывает деньги уже в передний карман брюк. — Что-что? Не расслышал. Говоришь: спасибо большое, мой самый лучший друг Вакаса-кун? — Имауши вновь дурачится. Морщится и прикладывает одну ладонь к уху, притворяясь глухим. Камэ закатывает глаза и слабо бьет парня полотенцем: — Мы не друзья. — Это что, признание в любви? — Вакаса наигранно охает, а затем смеется, когда на лице Камэ выступает неприкрытое раздражение: — Прости, не хотел разбивать твоё сердце. Хотя должен признать, у тебя есть вкус. Кто бы вообще устоял на твоем месте перед моим очарованием. — Закончил себя облизывать? — Лилейным голоском интересуется Камэ. Вакаса демонстративно берет тарелку, которую только что вымыла женщина. Вальяжно подходит с ней к холодильнику и без всякого смущения накладывает на неё закуски: — Так предскажи, ты же предсказательница. — Я не предсказательница! Камэ внимательно следит за тем, как Вакаса захлопывает дверцу и садится за стол. Понимает, что не взял вилку и с надеждой смотрит на женщину. Та лишь качает головой и скрещивает руки на груди. — Да я уж вижу, что не предсказательница. Вокруг сплошные шарлатаны, господи, как страшно жить. — Ворчит парень и встаёт за вилкой самостоятельно. Камэ закатывает глаза и плюхается на соседний стул, измученно вытягивая: — Выметайся, а. Мне и без тебя проблем достаточно. — Дай, хоть доем по-человечески. — С набитым ртом выдавливает Вакаса: — Можешь мне чай сделать? — Можешь сам себе чай сделать. — Передразнивает его Камэ, но тут же вскакивает на ноги, когда на кухню влетают взмыленные Такемичи и Манджиро. — Набегались? Сделать вам чай? — Камэ уже готова метнуться к чайнику, но Такемичи качает головой и присасывается к графину с водой. — Эй, мне оставь! — Манджиро тяжело сглатывает и жадно смотрит на то, как его друг глотает воду. — Стаканы хоть возьмите, вы что как дикари. Её слова остаются проигнорированными. Такемичи передает графин Манджиро и изнеможенно вытирает пот со лба. — Фу. — Громко говорит Вакаса и нарочито кривляется, чтобы привлечь внимание детей. Те смотрят на него с любопытством. Он выдерживает театральную паузу и медленно продолжает, когда убеждается, что всё внимание на нём: — И как не противно пить слюни друг друга. — Слюни? — Переспрашивает Такемичи и с тревогой косится на графин. — Ага. — Беззаботно поддакивает Вакаса, отправляя в рот очередной кусок еды. — А еще омертвевшую кожу, пот и пыль, которая копится на краю. Манджиро давится водой и со стуком ставит графин на место. С трудом глотает воду и поворачивается к Камэ: — Это правда? — Ага. — Несколько растерянно повторяет за ним Камэ и наливает в чистый стакан воду из остывшего чайника. Вакаса с ухмылкой победителя смотрит на Ханагаки-сан, когда Манджиро начинает цивилизованно пить из стакана. Камэ вновь закатывает глаза и делает вид, что не заметила этого взгляда. Поворачивается к Такемичи, пытающемуся отдышаться и интересуется: — Чем вы там занимаетесь? Во что играете? — Мам, ты чего, какие игры. — Мичи обиженно дует губы, но под материнскую руку всё-равно подставляется. — У нас поход вообще-то. — Всё, погнали. — Манджиро отдает стакан Камэ, вытирает губы верхом футболки и первым выбегает во двор. Такемичи тоже срывается из-под материнской ладони и без лишних слов исчезает за дверью. Оставляет Камэ наедине с опустошенным графином, грязным стаканом и хихикающим Вакасой. — А ты чего скалишься, микробиолог? — Вновь недовольно ворчит Камэ, быстро ополаскивая стакан: — Слюни, омертвевшая кожа, пот и пыль? — Изо рта в рот получается микроб, ты что, не знала? — Вы всей бандой из одной бутылки пиво глушите. Вакаса вытирает рот салфеткой и с видом оскорбленной невинности поправляет: — Это другое. Чистое мужское братство неподвластно микробам. — Боже, нет мне прощения. — Камэ демонстративно складывает руки на груди, когда Вакаса подходит к раковине с грязной посудой. Тот закатывает глаза и бедром отпихивает её от мойки. Ставит тарелку и вилку в раковину, а сам начинает закатывать рукава формы. Камэ бросает взгляд за окно. Во дворе продолжали носиться дети. Их бурная фантазия превращала этот кусок земли в поле настоящей битвы. Кустарники превращались в колючую проволоку-взрывчатку, которую поставил невидимый противник в надежде поймать двух бойцов в ловушку. Скрипящая калитка стала блокпостом, который не выдержал натиск врага. Старые деревья превратились в крепости, карабкаясь на которые можно было найти покой от постоянной борьбы. Палки превратились в новейшие винтовки. Декоративные камни стали гранатами. Лишь цветы в клумбе у окна продолжали оставаться гортензиями, которые выращивала Эмма. Они были своеобразной нейтральной зоной, в которой незамедлительно прекращались все боевые действия. Бравые вояки явно не хотели связываться с разъяренной сестренкой. Но взгляд Камэ был прикован к самой крутой боевой единице: к самолетику. Естественно, воображение Майки наделило его самыми безграничными способностями. В его руках игрушка была непобедимой. Именно поэтому он оставался единственным командиром воздушного судна. — Ты сегодня еще больше сварливая старушенция, чем обычно. — Замечает Вакаса, тщательно намыливая тарелку. — Просто ты сегодня еще больший клоун, чем обычно. — Парирует Камэ и со вздохом вновь возвращается на стул. Конечно, она сказала Такемичи ни за что не подходить к этой проклятой игрушке, но черт его знает, что там может произойти в пылу игры. Особенно, с учетом приезда Изаны. Это всё равно, что оставлять ребенка рядом с миной: непонятно, когда рванет. Но и запретить играть без веских причин, тоже нельзя. Она максимально не хотела становиться тем типом матери, чье слово становилось неоспоримым законом в доме, которому должны подчиняться все. «Потому что я так сказала» как аргумент на все разумные вопросы явно никак не улучшит ситуацию. И уйти ведь до сих пор нельзя. — Ну, ладно. Хватит тоску нагнетать. — Вакаса ставит посуду на место, затем закрывает кран и тщательно протирает забрызганную раковину: — Ты слишком сильно паришься из-за нового ребенка. — Что? Вакаса подходит к ней и вытирает руки о полотенце, висящее у неё на плече: — Ну, если ты ведешь себя страннее, чем обычно — значит здесь точно замешаны дети. Поскольку с твоим всё хорошо, значит переживания о другом. — Он садится на стул напротив нее и подпирает кулаком подбородок. — Не вся моя жизнь крутится вокруг детей. — Слабо возражает Камэ, но ловит саркастический взгляд Имауши и вновь закатывает глаза: — И что в этом плохого? Вакаса пожимает плечами: — Ничего. Просто ты слишком паришься. Дети самые эгоистичные существа на свете. Как бы сильно ты их не любила, как бы много не отдавала для них — они не оценят в полной мере. Их удел: встать на ноги и уйти в самостоятельную жизнь. Без тебя. — По твоей логике, их стоит оставлять как котят в коробке на улице. — Не преувеличивай и не перебивай. — Вакаса в шутливой строгости цыкает на неё и продолжает: — Но иногда родители еще более сильные эгоисты, чем дети. Такие просто привязывают их к себе всеми путами, какие только есть. Не перерезали пуповину, понимаешь? Они не дают им развиваться, просто потому что сделали их смыслом своей жизни. Продолжением себя. — Обвиняешь меня в гиперопеке? — С возмущением охает Камэ. — Нет. Я просто сказал, что есть такие родители. А уж относишься ли ты к ним или нет — не мне решать. Ты же не моя мать. — Вакаса вальяжно откидывается на спинку стула и смотрит на Камэ сквозь полуприкрытые от солнца глаза. — К чему этот разговор вообще? — К тому, что у тебя синдром отличницы. Ты стремишься стать лучшей во всех сферах, которые тебя окружают. А единственное, что тебя окружают это дети и гопники. И зачастую между ними нет разницы. К тому, что не надо лезть из шкуры вон, чтобы стать мамой каждому. Они не твоя ответственность. Твоя ответственность только что наступила на цветок Эмы. Камэ тут же оборачивается к окну и, действительно, замечает, как Такемичи откладывает в сторону палку и старательно пытается реанимировать втоптанный в пыль цветок. — Какой бы классной ты не была — все люди не смогут любить тебя. Всегда найдется тот, кому ты не понравишься. И это абсолютная норма. Даже я не всем нравлюсь — хотя казалось бы куда еще ближе к идеалу? Так что относись к жизни и людям проще. Никого насильно не привязывай к себе и не привязывайся сама. Камэ отворачивается от Такемичи и возвращает взгляд на Вакасу. — Что-то тебя сегодня потянуло на философию. — Ну, что сказать? Я всегда был мудрым и добрым человеком, на которого просто клевещут завистники. В этот раз Камэ воздерживается от закатывания глаз. Лишь внимательнее вглядывается в лицо напротив. Разглядывает ещё не прошедшие ушибы, оставленные Саусом. Задерживает взгляд на его самодовольной ухмылке и — против воли — улыбается сама. — Учить меня вздумал, щенок? — Ну, кто-то же должен. — Он сменяет оскал на мягкую улыбку в ответ, а затем вскакивает на ноги и мгновенно мрачнеет, переводя взгляд на окно: — Шин, вернулся. Камэ чувствует, как где-то в груди сердце делает рваный удар и останавливается. Медленно встаёт и тоже оборачивается на шум во дворе. Первым же на что натыкается становятся ледяные глаза Изаны Курокавы.