Мам, прости

Изана за всю свою недолгую, но насыщенную жизнь видел много самых разнообразных рук. Бесчисленные ладони семьи, знакомых, даже тех, чьё лицо напрочь стерлось из памяти ребенка. Но почему-то рельефы кожи, ногти, линии — крепко застревали в его голове. Может потому что раньше он не смел поднять голову, чтобы заглянуть кому-то в глаза? Когда всё это началось вообще? К сожалению, он не помнил ладоней своей родной матери или отца. Видимо, был слишком мал. Поэтому первыми воспоминаниями стали руки его мачехи — Карен Курокавы. Всегда ухоженные ладони, едва ли не насильно смягченные каким-то приторным кремом, который она каждый вечер яростно втирала в измученную кожу. Ногти всегда длинные, всегда вырвиглазно яркие, будто в попытке оправдать собственную блеклость. Абсолютно бесполезные в доме. Зато так красиво смотревшиеся на груди у её очередного «гостя». А еще этими когтями легко можно было тыкнуть в любой участок тела своего пасынка и брезгливо удерживать его на расстоянии, не касаясь ни единой клетки своей выбеленной кожи. У Эммы тоже была белоснежная кожа. Но, в отличии, от её матери — эта белизна была естественной. Её руки от природы были хрупкими, почти прозрачными. Изана любил брать её за запястье и рассматривать маленькую кисть на солнце, уверенный что увидит её насквозь. Руки младшей сестры тоже были непригодны для какого-то активного ведения хозяйства — слишком слабы. Эти ладони явно принадлежат снежной фее или принцессе, но точно не той, кто единственная прилагала все свои силы, чтобы их дом продолжал выглядеть прилично. Но Эмма именно этим и занималась. А ещё её мягкие ладони точно обладали целебными свойствами. Иначе как объяснить тот факт, что любая боль проходила, стоило младшей сестре аккуратно надавить на воспаленный участок своими изящными руками? Следующими в веренице воспоминаний идут бесконечные ладони «особенных» гостей мачехи. Обычно в такие вечера их с Эммой запирали на верхнем этаже. Там дети терпеливо боролись с голодом, но Изана не выдерживал каждый раз стоило Эмме виновато улыбнуться за неконтролируемой бурчание в своем животе. — Ничего страшного! — Произносила она и складывала ладони на недовольном желудке, словно в попытке приручить зверя. Это становилось последней каплей. Боевым кличем для его безрассудной вылазки на кухню. Именно с неё и открывался вид на гостиную, в которой ворковали взрослые. Спрятанный тенями, Изана не раз останавливался у порога за их спинами. Сначала он даже с интересом рассматривал новые руки. Однако вскоре остыл. Понял, что в большинстве своём эти ладони одинаковые: черные от тяжелой работы, с уродливыми шрамами от каких-то потасовок, с настолько неухоженными ногтями, что те становились болезненного желтого цвета. Аппетит отбивало напрочь. Изана только содрогался изнутри, даже не представляя, как его «мать» позволяет с такой милой улыбкой касаться этим рукам везде, где те захотят. Хотя его каждый раз продолжала держать на расстоянии вытянутой руки. Она лишь раз взяла Изану за руку. Первый и последний. Для того, чтобы довести до детского дома, в котором он проведет большую часть своей жизни. И вновь новые ладони: воспитательницы, чье имя он запомнил с трудом, но толстую пленку заусенцев на коротких пальцах — сразу же. Воспитанники, которых было слишком много, чтобы уследить за каждым. И которые от того, в большинстве своём ходили с черной каёмкой грязи под ногтями. Ничего интересного. Самые запоминающиеся руки были у Какучо. С тонкими нитями последствий аварии, они практически всегда были окровавлены. В нервах Хитто забывался настолько, что сгрызал ногти под корень. А затем начинал цеплять зубами и за тонкую кожу, чтобы без единой эмоции на лице выдернуть её с мясом. Это было безобразно. Поэтому Изана без единой капли сочувствия каждый раз лупил своего подчиненного по изуродованным ладоням. — Прости. — Уже привычно отзывается Какучо и силой заставляет себя опустить руки. — Что такого в этом письме, что ты заживо себя есть начал? — Ворчит Изана и без спроса забирает смятый листок себе, мрачно предсказывая напоследок: — Ты умрешь от глистов и поноса. Какучо не предпринимает никаких попыток отобрать письмо — знает, что это ничего не изменит. Изана мгновенно впивается глазами в знакомое имя: «это Такемичи — твой друг». Остальные имена нанизываются к нему как бусы на леску — «Эмма», «Шиничиро», «Майки» — и обвиваются вокруг его шеи как удавка. Мотоциклы, самолетик, игры, обещания, Ханагаки-сан — Изана даже не замечает, как комкает идиотское письмо в кулаке. — Я вообще-то еще не написал ответ. — Спокойно принимает его реакцию Какучо. Изана скрипит зубами, а затем просто разрывает бумагу в клочья: — Обойдется. Ханагаки наши враги вообще-то. Это предательство с твоей стороны. Какучо решает не напоминать ему, что он и Такемичи вообще не причем в семейной драме Сано. Лишь покорно кивает и начинает методично собирать разлетевшиеся по всей комнате куски дворовой дружбы. Вновь цепляется зубами за большой палец, когда натыкается на обрывок со «жду с нетерпением…». Но бдительный Изана в этот раз пропускает его вредную привычку. Потому что есть вещи и поважнее вырванных ногтей. Например, тот факт, что какой-то чужак с улицы занял его место. Законное место Изаны рядом с Шиничиро. Он попытался вспомнить руки пацана, но в момент их встречи был слишком занят разглядыванием старшего брата — и попросту не запомнил новые ладони. Зато ладони Шиничиро он помнил наизусть. До последнего градуса наклонной его кривой линии жизни. Если бы Изана был художником, то смог бы нарисовать его руки даже с закрытыми глазами. У Шиничиро были длинные пальцы, из-за чего ладонь казалась гигантской, но узкой. Особенно по сравнению с детскими руками Изаны. Ногти всегда коротко подстрижены. Не из-за того, что старший брат следил за своим внешним видом, а из-за того, что так удобнее возиться с железяками. Поэтому вокруг ногтей всегда была парочка несмываемых пятен от какого-нибудь мазута. Кожа шершавая и грубая, но не такая как у гостей его мачехи, а скорее… Маленький мозг отказывался подобрать нужное слово. Возможно его еще просто не придумали для всего того количества теплоты и заботы, что несли с собой эти руки каждый раз. От того даже самые глубокие мозоли из-за мотоцикла становились родными, ценными, стоящими абсолютно каждой капли внимания Изаны. И каждый раз эти ладони осторожно гладили его по голове — не с брезгливостью мачехи, а скорее с нежеланием спугнуть — и открывали в брошенном ребенке какие-то новые, неизведанные грани. Словно сердце начинало работать только в такие моменты. Изана даже не знал, что может быть что-то лучше этих редких прикосновений. Но оно было. Оно крылось в радостной фразе Шиничиро: — Собирайся. Едем домой. Письмо Такемичи каждой буквой выжгло в его душе все сомнения и отрицания, которые как шквал обрушивались на каждого обитателя дома Сано. Но всего лишь три слова от старшего брата, который приехал спустя время после этого злополучного письма — мгновенно примиряет Изану со всеми. Это ведь не сон? Не может быть. Лучше тогда вообще не просыпаться. — А ты не на мотоцикле опять. — Замечает Изана, когда они выходят из детского дома миллион завистливых похлопываний по его спине спустя. Шиничиро ухмыляется. Удобнее перехватывает сумку младшего и выдыхает: — Вещей у тебя многовато для поездок на мотоцикле. — Вся моя жизнь. — Изана пожимает плечами и первым сворачивает в сторону станции электричек. Уже в электричке Изана внезапно вспоминает, что толком ни с кем и не попрощался. Он был, словно больной с туннельным зрением — сконцентрировался на одном Шине. И если рев остальных детдомовцев его мало занимал, то по крайней мере стоило хоть как-то отреагировать на слезы воспитательницы и на застенчивые слова Какучо: — Можем тоже переписываться. Радость тут же потухает от грустных глаз…друга? Но Изана быстро выкидывает его из головы и упирает взгляд в спящего рядом Шиничиро. Его руки продолжали крепко сжимать багаж Изаны, который тот назвал своей жизнью. Можно и её выкинуть. Начать новую вместе со старшим братом даже лучше. — Тяжелый день. — Вновь не спрашивает, а констатирует Изана, когда они выходят из душного вагона и направляются к дому Сано. На улице лицо Шина становится еще более болезненным и усталым. — Это из-за тех типов, которые следили за нами в прошлый раз? Изана с гордостью ловит удивленный взгляд Шиничиро. Да, вот, смотри на него именно так. Пойми, какой он крутой и умный. Признай его. — Отчасти. — Наконец, уклончиво отвечает Шиничиро. — Но не беспокойся, в любом случае, ты будешь в безопасности. Изана хмыкает. Конечно в безопасности, он же рядом со своим старшим братом. Разве может быть иначе? Внезапно Шиничиро останавливается. Изана врезается в его спину и с удивлением смотрит на старшего брата. Тот осторожно ставит его сумку на землю и поворачивается. Его ладони опускаются на оба плеча Изаны. Большие пальцы задумчиво выводят какие-то запутанные узоры. Но даже это… приятно? — Прости за то, что уделял тебе недостаточно всего того времени, что ты заслуживаешь. Я думал, что таким образом защищу тебя, но всё стало только гораздо хуже. Я… — Шиничиро тяжело вздыхает и цедит сквозь зубы: — Видимо, я не настолько хороший старший брат, как ты думал. — Я о тебе вообще не думал. — Мрачно врет Изана и с подозрением косится на своего кумира. Что за внезапная минутка самобичевания? Воздушный шарик счастья лопается в одно мгновенье об острые края природной мнительности Изаны. Шиничиро слабо улыбается на его слова, но затем вновь хмурится и продолжает: — Сейчас у банды тяжелые времена. Каждый человек, близкий мне, сейчас в большой опасности. — Изана практически перестает слушать его после фразы «близкий мне», но тем не менее возвращается с небес на землю после слов: — …вы все очень дороги мне, поэтому я сделаю всё, чтобы защитить каждого. — Случайно помирать не собрался? — Мрачно бросает Изана, высвобождается из его рук и первым идет вперед: — Как дед, ей богу, ещё завещание составь. Несмотря на насмешливые слова, внутри начинало свою жизнь что-то отвратительное и страшное. «Вы все»? Строчки из письма Такемичи проносятся перед глазами. Ханагаки ведь больше не живут с ними, да? Не может быть, чтобы какие-то чужаки поднялись до уровня семьи Шиничиро. Он не станет их оберегать, верно? И тем более не будет считать своим долгом защищать их, верно? — Такемичи, ты идиот, Эмма тебя прибьет за свой цветок! — Громкий хохот Манджиро разбивает все надежды Изаны в пыль. Шиничиро открывает перед ним ворота. Тот заходит во двор и первое же, на что натыкается взглядом это на виноватое лицо Такемичи. Изана морщится, словно увидел перед собой какое-то насекомое. Чуйка заставляет Изану взглянуть в окно и тут же наткнуться на растерянный взгляд этой Ханагаки-сан. Они здесь. Эти вредители, паразитирующие на его старшем брате. Злость на них поднималась лишь от понимания того, что он не особенный для Шиничиро. Если с его кровной родней ещё можно мириться, то как понимать это? Как понимать то, что чужие люди так влияют на его самого близкого человека? Ханагаки-сан выходит из кухни вместе с каким-то гопником. Тот что-то тихо говорит ей на ухо, а она в ответ смотрит на него с возмущением. Изана морщится еще больше. Затем неизменно опускает взгляд на её руки и почти задыхается от нахлынувшей брезгливости. Самые противные ладони, которые он только видел. Это какой-то ожог? Вся кисть сморщилась, скукожилась как кора старого дерева. Кожа приобрела какой-то ядовитый синеватый оттенок. Кончики пальцев и вовсе почернели и постоянно дрожали, будто от напряжения. На запястье второй руки проскальзывали какие-то ссадины, которые уже заживали. Когда Ханагаки-сан подходит ближе до Изаны тут же доходит горький запах мази. Такой резкий — он сразу же перебивал собой все остальные запахи. Просто омерзительное зрелище. Изана кидает взгляд на Шина и замечает, что тот тоже косится на её ладони. Почти радуется в ожидании той же брезгливости. Но вместо этого получает лишь сочувствие в его глазах и какую-то…вину? Словно все эти раны были из-за него. Ну, хоть кто-нибудь же должен чувствовать это безобразие? Изана оглядывается почти беспомощно. Сначала на Такемичи — идиот, который без всяких сомнений тут же хватает мать за руку. Манджиро, который даже не замечая ожога, тоже становится ближе к ней, пиля брата прищуренным взглядом. Даже Эмма, выбежавшая из дома с застенчивой улыбкой! Она кивает Ханагаки-сан и подбегает к Изане, хватая его за руки своими ладонями. Уже не такими мягкими, как раньше. — Привет, Изана! Я очень рада вновь тебя видеть — мы все тебя очень ждали! — Но Изана лишь поджимает губы. Вырывает свои руки. Хватает сумку, плечом задевает Такемичи и молча заходит в дом, оставляя всех остальных во дворе. Вот бы это был сон. Вот бы можно было как-нибудь побыстрее проснуться от этого кошмара.