Мам, прости

А, на самом деле, так ли легко любить Сано Шиничиро? Камэ молчит, продолжая вынужденно выдерживать чугунный взгляд парня. Но он и без слов считывает всё смятение на её лице. Легко перемножает в уме её складки на лбу на удивленно приоткрывшиеся губы. Не главу «Черного Дракона», которого окружает ореол таинственности и манящего бунта. Не легенду, не символ эпохи, не героя на вычищенном до сияния байке. Его тяжелый вздох, как миг для передышки: чтобы собраться с мыслями и выдать вызубренный ответ. Но цепкие пальцы отрываются от ее подбородка. Чужая ладонь мягко накрывает её губы. Шиничиро чувствует невысказанную ложь на линии жизни. — Прежде чем ты что-то скажешь, подумай о Такемичи. Под угрозой не только ты, но и он. И я не смогу защитить вас обоих в ситуации, в которой не разбираюсь. Понимаешь? Не старшего брата, который становится звездой всех детских игр. Не опору, не заботу, не заразительный смех и даже не бережные касания. — Какой бы безумной не была правда — я поверю. Я останусь на твоей стороне. Клянусь. Легко ли любить Сано Шиничиро — вот такого? Если отбросить в сторону его миловидную внешность, плотную куртку формы и корону ответственности за всех, возложенную на него непонятно кем и непонятно зачем. Вот такого: нервного, взлохмаченного, с синяками под потухшими глазами, с выступающими скулами мертвенно бледного цвета, с трясущимися руками, пропахнувшего табаком и отчаяньем. Камэ аккуратно обхватывает чужое запястье. Осторожно тянет вниз, пока чужой бешеный пульс обжигает пальцы. Лишняя секунда на прикосновение и разрыв — руки опускаются, Шиничиро безвольно падает рядом с ней. Также прислоняется к холодной стенке. Их полусогнутые колени соприкасаются. — Ты поэтому решил забрать сегодня Такемичи? — Шиничиро косится на нее, Камэ поясняет, отрезая все пути для отступления: — Чтобы от него узнать что-то про меня? Он ведь доверяет тебе. Как… Как «старшему брату» застывает на губах невысказанным и незаслуженным обвинением, когда Шиничиро поворачивается к ней с бровями сведенными к переносице. — Не всё в этом мире какие-то планы и многоходовки. Некоторые просто живут. — Мрачно бросает он и отворачивается от неё. Сжимает кулаки и твердо приказывает пустоте в другой стороне от Камэ: — Хватит переводить тему. Мы не уйдем отсюда, пока ты не перестанешь выставлять меня идиотом. Вот такого: упёртого, потерянного, перебирающего край потертой футболки испачканной кровью, помятого жизнью, пристыженного самим собой. «Ты знала, что это случится. Знала и молчала». Потому что угроза до последнего не перерастала строгие фреймы манги. Не укладывалась в голове, как реально существующая, когда Майки так нежно ластился под руку. Не казалась настолько неподъёмной, чтобы её изувеченных рук не хватило. Потому что она даже не допускала появление Такемичи в этом моменте. Сколько еще таких ситуаций будет ждать её в будущем? — И если ты сейчас думаешь о том, чтобы пойти и сдаться якудза самой, то выкинь всю эту чушь из головы. На сегодня хватит самопожертвований. Вот такого: не допускающего и мысли о том, что всё было бы проще без Камэ? До последнего думающего о ней лучше, чем она есть на самом деле? Камэ непроизвольно сжимает кулаки — уже не замечая тупой боли — прикрывает глаза, словно в попытке выбросить из головы образ Шиничиро. Но память выжигала его на воспаленных веках: смущенно оправдывающего за неё перед главной по цеху, обеспокоенно марширующего за ней во время болезни, безукоризненно принимающего все её отговорки. Того, которого любили все: от самых маленьких до самых устрашающих. — Я не знаю, что сказать. — Нелепо, но по крайней мере честно. Она открывает глаза и смотрит на Шиничиро, все ещё неизвестного ни для него самого, ни для всего мира. Шиничиро вновь поворачивается к ней. В этот раз тянется всем корпусом. Приковывает взгляд к своему лицу, словно гипнотизирует. Чеканит строго: — Просто отвечай на мои вопросы. Почему якудза хотят забрать тебя? Это не сложно — есть только одна причина. Но как они узнали о том, что она не из этого мира? В голове не укладывается просто сказать такое вслух, а тут кто-то принял это на веру. — Потому что я… — Камэ облизывает пересохшие губы, чувствуя соленый привкус крови. Хочет отпустить глаза, но чужой взгляд держит крепче любых рук. — …я знаю кое-что о будущем? Неуверенно. Так будто спрашивает у самого Шиничиро. На его измученном лице не дергается ни единый мускул. Он и так это знал, лишь кратко произносит: — Откуда? Камэ пожимает плечами. Шиничиро тяжело вздыхает, отводя устало взгляд, но она тут же хватает его за руку, чтобы он сфокусировался только на ней: — Честно! Я понятия не имею, откуда эти знания! — Фактически она не врет. Она ведь, действительно, не знает почему оказалась в этом мире. Это не ложь, просто…полуправда? Больную руку пронзает очередной импульс. Камэ на автомате ойкает и тут же одергивает руку, которой дотрагивалась до ладони старшего Сано. Морщится и, наконец, опускает голову, разглядывая узоры обожженной кожи. Словно где-то там, под эпителием и сухожилиями прячется правда. Она не знает или просто не помнит? Перед глазами начинают проноситься какие-то мутные картины. Чей-то вальяжный голос ласкает слух. Голова кружится от запаха свежести озона. Словно воздух в миг стал слишком разряженный, как после грозы. Камэ поднимает глаза — всё предчувствие мигом тонет в темных глазах парня напротив. Легко ли любить такого Шиничиро: мечущегося от желания прийти на помощь, но сохраняющего равнодушие, зная, что если сейчас он кинется к ней — нить разговора будет прервана? — Ты поэтому работала раньше на якудза? Они знали о твоем таланте? Знали ли они изначально? Господин Кубо ведь был частью мафии. От воспоминаний его заблюренного лица гремит в висках. Камэ хватается за голову так, словно пытается голыми руками предотвратить взрыв. « — Кис, вообще плевать» — резонирует от каждой косточки внутри, сопровождаясь резким запахом дорогого парфюма. Который исходил явно не от Шиничиро. — Эй, — Он всё-таки приближается к ней. Осторожно кладёт ладонь на ее лоб, чем вызывает дежавю, словно повторил чье-то действие до этого. — Что с тобой? — Понятия не имею. Будто что-то крутится в сознании, но никак не может обрести ясность. — Цедит Камэ сквозь стиснутые зубы. Затем слышит чужой обреченный вздох, словно все за и против Шиничиро исчезают в потоке эмоций. Чувствует как сильная рука обхватывает её за плечи. Прижимает к себе. Осторожно поглаживает по наэлектризованным волосам. Он вновь превращается в того Шиничиро, которого так легко любить. Делит все их взаимоотношения на ноль, когда убеждает: — У тебя температура — ты вся горишь. Когда док выйдет, пусть осмотрит тебя. А Такемичи побудет со мной. От него пахнет мазутом, сладким поп-корном и пластмассой из-за долгого нахождения в игровом центре. Руки у него теплые. Сердце горячее — бьется так звонко, что оглушает. Слишком легко почувствовать себя самой плохой и глупой рядом с ним. Слишком легко съязвить, чтобы задеть также, как и он ее фразой про то, что она ничего не сделала для предотвращения беды: — Он уже побыл с тобой. Почему ты не остановил его, когда он побежал? Шиничиро молчит. Перестает её гладить, но не отталкивает от себя. Камэ сама не спешит оторваться от него, поэтому терпеливо ждёт, пока тот соберется с мыслями. — После смерти… — Шиничиро начинает тихо, затем обрывает сам себя и уже более твердо продолжает: — После того, как я убил Сауса, нужно было связаться с его семьей. Но долгое время не получалось их найти из-за расстояния. В итоге его мать позвонила сама. Поэтому я отвлекся и не уследил за Мичи. Прости. Убил. Убил. Убил. Шиничиро — убийца, который переживает за семью убитого. Камэ перемножает ситуацию на характер Шиничиро, держит в уме опасные мысли о том: так ли убийство было необходимым, и отстраняется от парня, чтобы заглянуть ему в глаза и вернуть: — Прости. Я думала, что справлюсь с этой ситуацией, так же, как и с другими. Шиничиро молча кивает и вновь откидывается к стенке. — Когда я сотрудничала с якудза, возможно, Кубо что-то и знал про это. — Не даром же у него одного не было лица. — Но откуда? Я не знаю… Прости. — Ты видишь сейчас будущее? — Вопрос огорошивает своей неожиданностью. — Чье? — Но Камэ всё равно отвечает. — Моей семьи. Банды. — Шиничиро неопределенно пожимает плечами: — Своё? Камэ впивается в его лицо прищуренным взглядом и молчит. Настоящее уже изменилось, значит изменится и будущее, которое она знала. Она не пророк, просто обычный человек, попавший в переплет. Просто обычный читатель, который так сильно любил героев этой манги. Но легко ли любить такого Шиничиро: даже не интересующегося своим будущем, но не из-за альтруизма, а из-за того, что просто не считает себя отдельной от семьи и банды личностью? Того, кто пророс на столько глубоко в этих связях, что больше не существует вне их? Того, кто одновременно мечтает и боится распутаться из них? Больше не идеал. Никогда не идеал, но всегда набор несовершенств. — Думаю, это работает слегка не так. А как работает: я не знаю. — Она смаргивает все полузабытые фреймы с его улыбкой и выдавливает кривую своего виноватого оскала. — Нам придется тебя использовать. Несмотря на то, что эти способности бьют по твоему здоровью и калечат тебя. — Черный Дракон произносит это ровно, почти спокойно, если бы не сжатые в кулаки ладони: — Ты понимаешь это? Легко ли любить такого Шиничиро: который сразу же вычислил все её болезни, отключки, ожоги, ушибы. Готовый к тому, чтобы нанести новые и тут же обработать зияющие раны? Камэ прикрывает глаза. Будущее Такемичи зависит от будущего Манджиро, который в свою очередь зависит от целой вереницы несчастных случаев, в центре которых Шиничиро Сано. Это как сложный пример с кучей разнообразных действий: перво-наперво нужно решить то, что в скобках. — Если скажу нет? — Ты принимаешь это? — Тогда я не знаю, что делать. Она тоже. — Своди Манджиро в больницу. На обследование. Я не говорю, что он псих, но осмотр не будет лишним. — Поэтому начинает с основ. Черный импульс — это всё ещё заболевание, известное как расстройство личности. На момент манги, которую она читала: это одна из самых реальных вещей, которую если и нельзя исправить, то хотя бы можно будет контролировать. Камэ, по крайней мере, надеется на это. — Это совет из будущего? — Шиничиро смотрит на неё в пол-оборота. В тоне слышится едва заметная усмешка. Она косится на него и сухо обрывает: — Это совет матери, которая так бы и поступила, если бы её ребенок набросился на другого с острым предметом и желанием разорвать ему лицо. Скрип двери ставит точку в их разговоре. Они одновременно вскакивают и едва ли не бросаются на вышедшего доктора. Тот останавливает их вялым взмахом руки: — Спокойно. Я наложил швы, но… — Он бросает быстрый взгляд на Камэ, которая в эту паузу, словно одновременно переживала все катастрофы мира: — …к сожалению, шрам останется на всю жизнь. Шрам? Шрам это ничего. Это не так страшно. У Такемичи всегда была целая коллекция их: от падений с деревьев до исчезнувших — или лучше сказать: еще не появившихся — шрамов от пули. Камэ заглядывает за спину врача и внимательно смотрит за тем, как её ребенок сладко посапывал, свернувшись калачиком на ее подушке. — Как его общее состояние? — Такемичи самый стойкий и крепкий человек, из всех, кого она знала. Но подобная жестокость не хило сломила Санзу. А что, если… — Радовался, что завтра пропустит контрольную по математике, а потом его вырубило от обезбола. Может долго проспать, но это нормально, не стоит беспокоиться. — Доктор добродушно усмехается и переводит взгляд на Шиничиро: — Еще кто-нибудь пострадал? — Не совсем, но осмотрите ещё и моих младших братьев. Они тоже могли порезаться. — Шиничро делает шаг в сторону коридора, приглашающе взмахивая рукой. Доктор послушно следует за ним и удивленно тянет: — Разве у вас не один младший брат? — Нет. Кстати, он может показаться немного грубым, но он мой младший брат, поэтому сразу простите, если он оскорбит вас во время осмотра. Последнее что слышит Камэ прежде, чем они исчезают в тени коридора ехидное: — Я лечу всю вашу банду, Сано-сан, я давно уже научился не обращать внимание на грубости. Особенно после этого наглеца Вакасы. Стоит ли ей присутствовать в разговоре с младшими Сано? Нет. Это в первую очередь дело их семьи. Сначала нужно, чтобы они поговорили, наконец, друг с другом. А потом уже и с ней. Ханагаки-сан спешно закрывает за собой дверь. Осторожно присаживается на край кровати и наблюдает за спящим Такемичи. В последнее время он, практически, не приходил ночевать к ней. Неудивительно: он растет, начинает сепарироваться от неё и становиться частью общества. Это нормально, но Камэ всё равно чувствует тепло, которое разливается по всей грудной клетки, когда укладывается рядом с сыном. Накрывает их обоих одеялом. Замирает, когда Такемичи дергается и быстро смахивает выступившие слезинки, когда ребенок лишь поворачивается ближе к ней, утыкаясь носом в материнское плечо. Разглядывает слои повязки на его щеке и выдыхает едва слышное: — Такемичи, прости.