Мам, прости

Она закрывает глаза рядом с мирно сопящим ребенком, а открывает глаза уже в Пустоте. Это был не сон: слишком реально свечение извивающей киноленты. Это было не настоящее: слишком безумный оскал бога времени. Это было воспоминание? О тех секундах, когда на её руке появилась рана? Которое началось со взаимной усталости? Нет. В начале было слово: — Пиздец. В начале был ответ: — Хватит ныть: я хоть что-то предлагаю сделать. — Да. Пиздец. — Он перепирается с ней больше от изнеможенности, чем действительно от раздражения. Камэ закатывает глаза в ответ: тоже больше от привычки, чем от его надоедливости. Они знали друг друга уже целую жизнь. Вся язвительная злость друг на друга была выплескана ещё в начале их пути вдоль ленты — это где-то примерно последние сто вариантов событий. После наступила тишина: они не смотрели друг на друга, не смотрели на проносящиеся мимо них картины «прошлого настоящего», не отрывали взгляда от окутывающей их темноты. Они существовали одновременно везде и нигде. Времени не было. Была только цель и осознание того, что она бессмысленна. План был прост: дойти до начала киноленты. Что они там будут делать? Как им это поможет? Существует ли он вообще? Размышлений Камэ хватило только на обозначение точки прибытия. — Мой самый не любимый сценарий сюжета. — Однажды замечает Ханма, косясь на ленту. — Поддерживаю. — Камэ даже не оборачивается на мельтешащую картинку: и так знает, что все эти варианты отвратительны. Поэтому в начале было слово. Когда всё, что было до этого перестало существовать. Когда всё сплелось в один трухлявый канат безнадежности. Он опоясывал их обоих. Они были в связке, как в самой опасной экспедиции на самом далеком полюсе. — Ты когда-нибудь был в начале? — Не уверен, что оно вообще существует. — Всё с чего-то началось. Они идут друг за другом. Камэ едва успевает в такт широким шагам Ханмы. Так парадоксально и нелогично отстает от него во времени, которое отматывает неугомонная кинолента. Пока Шуджи всё так же парадоксально и нелогично ждёт её в пространстве, которое отматывает их до последнего атома. — Что мы будем делать, когда дойдем? — «Если». — Скептицизм бога времени тонет во внезапной вспышке с экрана. Они оба даже не вздрагивают: кинолента повреждена. Бог времени остановил жизнь до трещин, но эти события были живыми. Они продолжали развиваться до своего логического конца в рамках своего эпизода. Вспышка — конец очередной жизни. Вспышка — новое начало. Хотя в их случае: новый конец. Поэтому они просто идут. Горстка тихих слов, неожиданный смешок и аккуратное касание — их жизнь внезапно стала состоять только из этого. — Что-то не так? — Камэ уже научилась различать каждую эмоцию на обычно наглом лице своего спутника. Тот снимает очки и с трудом отводит взгляд от экрана: — Ну, как сказать. — Ханма нервно поправляет воротник белой рубашки и неуверенно выдавливает, глядя на девушку сверху вниз: — Я очень плохо помню эти события. Это был в первый раз за весь их путь, когда Камэ посмотрела на ленту. Жадно вгрызлась глазами, чтобы добраться до самой сути транслируемого сюжета. И с пугающей медлительностью начала различать в незнакомцах родных людей. — Мне…мне тоже тяжело. — Камэ хмурится и переводит взгляд на Ханму. Тот лишь отмахивается: — Это нормально для тебя. Ты просто человек — твой мозг имеет свои ограничения. Точнее твоя память. Прошло уже очень много времени с тех пор, как ты видела кого-то из них. Поэтому ничего удивительного в том, что ты их забываешь. — Возможно у тебя также? — Я Бог времени. Камэ закатывает глаза и цыкает: — Тоже с нехилыми ограничениями, как мы выяснили. Что если, наоборот? Ты видел столько событий, что в твоей памяти не осталось места? Поэтому воспоминания отформатировались, чтобы ты не сошел с ума? Ханма не отвечает. Они продолжают идти вдоль ленты — в этот раз — уже внимательно оглядывая каждый кадр. Камэ не может сказать когда конкретно после этого, Шуджи остановился как вкопанный. Начал массировать виски и тяжело оперся на плечо Камэ, выдыхая сквозь сдерживаемую боль: — Если ты права, то это одни из самых ранних развилок. Он не признает открыто её правоту, однако Камэ достаточно и этой фразы, чтобы осторожно высказать пугающее предположение: — Это уже могут быть оригинальные события? Без твоего вмешательства? То, что было первозданным? Он вновь не отвечает ей. Лишь стискивает зубы и отпускает подставленное плечо. Выпрямляется и быстро идёт вперёд. Это стало началом конца. Камэ прикладывает усилия, чтобы догнать его. Одновременно с этим оборачивается на картины «настоящего прошлого». Впитывает в себя каждую секунду того, что было. И одновременно с этим забывает всё сразу. Человеческая память, действительно, слишком хрупка. — Не смотри. — Она не замечает, как врезается в спину остановившегося бога времени. Слишком заглядывается на то, что исчезло. Ханме с силой приходится оторвать её от этого зрелища: обхватывает её голову обеими руками и заставляет повернуться на себя. Вырваться из переплетений воспоминаний, для неё не предназначенных. Она изнеможенно оседает. Ханма быстро меняет руки так, чтобы успеть подхватить её, если она вдруг надумает упасть. Но вместо этого Камэ лишь прислоняется лбом к его торсу. Зажмуривается, в попытке предотвратить нарастающий взрыв раскаленных до предела воспоминаний, которых критически много. Бог времени медлит. Затем аккуратно прижимает человека к себе и снимает перчатки. Бережно проводит по отросшим волосам, по раскалывающейся голове, по горящему лбу. Словно губка — вбирает в себя всё «лишнее». Всё, что губит. Камэ не знает сколько времени прошло, когда сознание вернулось. Знает лишь то, что чтобы не произошло с ней — это подействовало и на Ханму. Он слишком тревожно оборачивался на ленту. На лбу проступали капельки пота. Руки едва заметно, но тряслись, когда он протягивал их, чтобы Камэ смогла подняться. — Ты в порядке? — Пиздец. — Значит, мы уже близко. Пожалуй, первое чему научилась Камэ, выживая рядом с Ханмой: молчание — знак того, что она права. Поэтому когда он вновь молчит, она лишь прибавляет шаг. Настолько гонимая вперёд своими ожиданиями, что даже оставляет бога времени позади себя. Фатальная ошибка. Она идиотка, точно. Проведенное бок о бок время с ним напрочь стерло из памяти то, чему она действительно научилась прежде всего. В начале было предательство. Вначале она научилась тому, что Ханме никогда нельзя доверять. — Издеваешься? — Она успевает выдавить это прежде, чем «преступление» обернет ее к Ханме, пока «наказание» крепко обхватываю её шею. — Прости. — Кажется, что слова тоже даются ему с трудом. Он облизывает потрескавшиеся губы, словно его мучает жажда. Дышит тяжело, будто душат его. Уже даже не скрывает дрожи, пронзающей его насквозь. И оборачивается. Постоянно оборачивается в параноидальном страхе. Камэ кладет свою руку на его и со всей силы впивается в него когтями, до крови рассекая вытатуированное кандзи. Черные полосы переплетаются с алыми. Ханма морщится, словно ему и в правду больно. Фокусируется на лице задыхающейся девушки и медленно разжимает их руки. Наблюдает за тем, как Камэ падает к его ногам. И не удерживается сам — падает рядом с ней, будто ноги его больше не держат. — Я…будто одновременно помню всё. — Вместо извинений. — Разве это не норма? — Хрипло, всё ещё не отдышавшись достаточно. — Мы не можем идти дальше. — Их взгляды пересекаются. Камэ с удивлением отмечает, что в первые смотрит в его глаза без вечной преграды в виде очков. Без своего отражения в безразличном стекле. — Воспоминания копятся. Хочу я этого или нет, но я существую в каждой из этих развилок. Камэ ничего не отвечает. Лишь прикрывает глаза и начинает дышать под мысленный счет, всё ещё ощущая потные пальцы на своей сонной артерии. В висках набатом стучит: — «Хочешь ты этого или нет»? — На выдохе. Ханма тяжело вдыхает воздух и сжимает губы в тонкую полосу, словно проболтался. Камэ упирается руками в ничто и приподнимается так, чтобы оказаться на одном уровне с богом времени: — У тебя тоже не было выбора. — Не вопрос, не жалость, просто факт. — Зато есть сейчас. Я не знаю, что произойдет, когда мы выйдем к началу. И не хочу узнавать, потому что не уверен, что переживу это. Ханагаки встаёт на ноги с надрывным кашлем. Горло саднит, а ноги дрожат. Но она смотрит на бога времени сверху вниз: — Сейчас тоже нет выбора. — Я могу убить тебя. — Как и в любой другой момент. — Камэ пожимает плечами и протягивает ладонь Ханме: — В следующий раз предупреди, когда начнешь сходить с ума. Шуджи цыкает. Закатывает глаза, но всё равно обхватывает протянутую руку с мрачным: — Предупреждаю. Они продолжают путь в молчании. Вместо слов чужие пальцы, крепко держащиеся за рукав её кофты. Камэ смотрит только вперёд. Старательно избегает взгляда на киноленту, повторяя про себя как мантру о том, что её мозг не вынесет этой информации. А если не вынесет она — что тогда говорить про бога времени, который переживает те же симптомы одновременно со всеми версиями себя. — Почему ты постоянно оборачиваешься? — Она решает отвлечься от заманчивого блика экрана, который улавливает боковым зрением и оборачивается на Ханму. — Я никогда в жизни не был на этой территории. Кто знает, что здесь еще бродит. Кто здесь еще бродит. — Его шепот холодом прокатывается по ее позвоночнику. Камэ передергивается, словно в попытке стряхнуть с себя липкий страх: — Ты был здесь. Это ведь начальные варианты. Просто это было очень-очень давно. — Это должно было меня успокоить? — Язвит Ханма и останавливается, тяжело переводя постоянно сбивчивое дыхание. Камэ останавливается вместе с ним и аккуратно похлопывает его по спине: — Это должно было успокоить меня. Ханма ничего не отвечает. Лишь сгибается пополам и упирается ладонями в свои колени, будто после череды ударов в пах. Она не знает, как он еще держится. За какую мысль цепляется, чтобы оставаться в своём уме. Что сейчас отражается в его глазах. Поэтому Ханагаки избегает взгляда на него и осторожно оглядывается. Не то, чтобы и ей начала передаваться паранойя бога времени, но… Камэ на автомате делает шаг вперед и поворачивается, когда замечает нечто светлое. Свет от экрана сопровождал их на протяжении всего пути, но этот был другой. Он был полностью статичным: не мерцал, не бликовал, не сменялся на другие. Ровная светлая полоса. В самом конце блестящей киноленты. Точнее: в самом начале. — Не подходи! — Ханма задыхается, но всё равно находит в себе силы предупредить. Однако Камэ уже не слышит этого. Как зачарованная подходит к светлому квадрату. Обожжённую руку пронзает боль, словно на живую снимают кожу. Но это всё уже не имеет никакого значения. Камэ вглядывается в начало. На белом кадре внезапно проявляется пленка. Камэ прищуривается от резкой смены освещения. Даже прикрывает глаза изуродованной ладонью, чтобы защититься от оригинальной реальности. Но свет нарастал. Усиливался, расплывался в Пустоте и звенел каждым фотоном. Пожирая саму Камэ. Пожирая Бога Времени. Пожирая каждый кусочек темноты. Всё прекращается так же резко, как и началось. Свет тускнеет до обычной лампочки, звон превращается в трель школьного звонка. Камэ хмурится, всё ещё дезориентированная в пространстве. Это больше не пустота. Она осязает предметы даже сожжёнными подушечками пальцев. Затем медленно открывает глаза, в попытке разглядеть новое пространство. Но взгляд сразу же спотыкается о сгорбленную фигуру ребёнка, рыдающего прямо на крыльце черного дома. В начале было слово. И слово это было твоё имя: — Ханма Шуджи?