Притворись человеком, пожалуйста

В течение года Барни продолжала сниться Меза. Иногда урывками, иногда полноценными сюжетами, но всякий раз он оказывался в лаборатории Кляйнера, прежде чем проснуться. Однако в одну из ночей он увидел песчаный берег какого-то водоема, разлитого до самого горизонта, светлое небо и два сияющих светила вместо одного. Барни резко осознал, что это сон, хотя сам не понял, что натолкнуло его на эту мысль. Может, тот факт, что в этом пространстве не было никаких цветов, кроме черного, белого и всех оттенков серого. «Уныло, пиздец. Хотя для разнообразия сойдет». Он еще ни разу не осознавал себя во сне, только пару раз слышал, что это очень круто. Еще Барни слышал, что люди в первый раз обычно сразу просыпаются, но, не имея никаких высоких ожиданий, он просто... не пришел в восторг. Воздух был влажный, от воды веяло солью, теплые брызги медленного прибоя долетали до лица. Он оглядел себя и обнаружил форму охранника. Шлема на месте не было, но неудобный галстук все так же давил на шею. Калхаун хмыкнул и сдернул его, пошел к воде, расстегивая пуговицы на рубашке. У него так давно не было шанса нормально помыться, а уж поплавать вдоволь в этой чертовой пустыне может только шиншилла. — Здравствуй, Барни. — Гордон, боже! Он обернулся, чтобы увидеть существо в какой-то потертой футболке и шортах. Оно стояло, разведя руки в стороны и улыбаясь. Завязая в мелком песке, человек побежал к нему и чуть не сбил с ног, обнял его так крепко, как только силы позволяли. Гордон обнял его в ответ, беззвучно смеясь. Смех был похож на колыхание волн, мерцание, искры чего-то теплого и такого приятного, что Калхаун не захотел его отпускать. Сон становился с каждой минутой все лучше. — Я так рад тебя видеть, чудовище. — И я тебя, человек. Если бы ты не сопротивлялся, увидел бы меня еще раньше. — Чего? — отстранился Барни. — Это не совсем сон. В некотором роде это место реально и... — Ты хочешь сказать, что ты жив, да еще и можешь посылать мне глюки? Существо пожало плечами. — Можно и так сказать. — Офигеть, — рассмеялся Калхаун. Гордон наблюдал за ним, склонив голову на бок с выражением одновременно тепла и снисхождения. — Я надеюсь, тебе здесь понравится. — А где ты сейчас? Зачем видеться во сне, если можно в реальности? — По ту сторону портала у меня не было ни единого шанса выжить после стычки с той тварью, но меня спасло некое существо. Я заключил с ним сделку, и оно, естественно, не спросив моего мнения, отправило меня куда-то... сюда. — Еще одно какое-то существо? И ты не знаешь, кто это? Он отвел взгляд. — Оно было похоже на человека, но им определенно не являлось... Черт... — Что? — Оно убило Гордона. Это оно его в него выстрелило. Сказало что-то вроде «так должно произойти, эту роль должен взять на себя кто-то другой, бла-бла»... — Что ты должен сделать для него? — Оно выглядит достаточно могущественным, если смогло сделать со мной такое. Боюсь, я не могу разглашать условия, извини. — Да ничего. Я понимаю. Гордон указал в сторону воды и снова улыбнулся. — Кажется, ты хотел искупаться, а я отвлек тебя. Приходи в дом, когда закончишь. И только в этот момент Барни действительно заметил на берегу небольшое блестящее здание. Кажется, стены были из стекла. — Знаешь, я передумал. Давай мы пойдем и ты расскажешь мне что-нибудь о себе. Например, как ты можешь менять тела и разговаривать прямиком в мозг. Существо кивнуло и повело человека вдоль кромки воды. — Я не могу ответить точно, но есть факты, которые я еще помню. Способности к общению — это особенности нашей расы, эволюция сделала нас такими. А насчет аватаров... — Чего? — Ну, это тело, тело Гордона, — это аватар, потому что мое находится в другом месте. Или его уже нет... Существо вновь отвернулось от собеседника и нахмурилось. — Я помню, что мои сородичи научились переносить сознание. Технология оказалась несовершенной, с телами-хостами происходили странные изменения. — Поэтому ты так высоко прыгаешь и все такое? — Да. Но большинство трансформаций осознанные. Я могу вылечить некоторые болезни, например. Или поменять цвет волос. — Ты меня вполне устраиваешь в таком виде. — Кажется, ты хотел сделать комплимент, но не осознал, кому именно, — усмехнулось существо. — Вполне осознал. Ты красавчик. — Ты тоже ничего... для человека. Барни рассмеялся и слегка толкнул его в плечо. — Иди ты. Мне сейчас стало реально интересно, какие у вас стандарты красоты. — Боюсь, это не тот вопрос, на который я готов ответить. — Но, раз это нечто вроде сна, ты можешь показать, как выглядишь на самом деле. Гордон фыркнул. — «На самом деле». Я даже не знаю, живо ли еще мое тело. Первый эксперимент провели несколько тысяч земных лет назад, но я не помню, что именно произошло и почему я теперь в таком виде. Со смертью каждого аватара я теряю все больше своих воспоминаний. Я плохо помню даже родной язык. — Ты застрял среди людей? — ...И не имею ни малейшего представления, как выбраться. Я интересовался природой порталов, и один из моих аватаров стал основателем Черной Мезы... — А потом тебя схватили эти же люди! — Да... И ведь не узнали меня даже. Какая ирония, — улыбнулся он без особой радости. — Быть может, однажды вся эта канитель закончится. Да, я надеюсь, что доктор Вэнс и команда смогут тебе помочь. Потом. Лично я бы этого очень хотел, раз ты здесь так долго и так хочешь выбраться. — Кажется, я очень много пропустил за год. Что именно произошло? Барни усмехнулся. — Война. Рабство. Долгая история. Вот очнешься от своих фантазий, и я все тебе расскажу и покажу. — Ты же понимаешь, что это от меня не зависит, дурачок. — Мне нравится тебя дразнить. Двое уже подходили к дому. Стены были действительно из затемненного стекла. Казалось, вот-вот пойдет дождь: небо и все вокруг как было серым, так и осталось. — Воля — ресурс ограниченный, особенно во сне, — слегка улыбнулось существо. Барни продолжать провокацию не стал. Двери раздвинулись сами, пропуская двоих. Воздух внутри был заметно свежее и не такой соленый. Человек немного поежился. — Дубак тут у тебя, конечно. — Покрути регулятор, как тебе хочется, — указал он на одну из стен. Между двумя слоями стекла или какого-то другого столь же прозрачного материала было видно два медных неизолированных кабеля. Регулятор показывал пятьдесят девять градусов, разумеется, было холодно. Выставив на комфортные шестьдесят девять, Барни повернулся к хозяину помещения. Существо стояло посреди просторной полупустой комнаты, единственный предмет мебели — нечто вроде дивана — был повернут к прозрачной стене с отличным видом на берег. Почему-то подозревая мебель в том, что она будет жесткой (как выяснилось, зря), Барни расположился на диване и снова взглянул на море. Или это был океан? Черт его знает, но одно можно было сказать наверняка: он был угрюмый, как дерьмо на палке. Настоящий притягивал мягкостью цвета и блеском, теплом воды, запахом соли. Здесь, в помещении, было все еще холодно, почти ничем не пахло. Возникло ощущение, что Барни смотрит кино, которому уже под сраку лет. Гордон сел сбоку, довольно близко, его можно было бы без труда потрогать. Калхаун вздохнул и потер глаза руками. — Прости меня, конечно, но все это выглядит так безрадостно. У меня никогда черно-белых снов не было, и, знаешь... — Черно-белых? Я выбрал самое красочное место, чтобы показать тебе, а ты не видишь цветов? Наверное, дело в том, что я поторопился. Я попытаюсь это исправить. — А я думал, это такая месть. Мол, давай, Барни, посмотри на мир моими глазами. — Разве это на меня похоже? — рассмеялся Гордон. Снова эти искры, от которых в груди распустилось что-то мягкое, улыбка на лице появилась сама собой. Калхаун уже давно не видел человека, который бы просто хорошо проводил время, смеялся бы, был так спокоен. Ему не хотелось никуда уходить с самого начала, а теперь возникло четкое желание задержаться как можно дольше в покое чужого общества. — Ты был когда-нибудь на море? — Да, я учился в колледже в Лос-Анджелесе. Это ты меня так впечатлить хочешь? — Если честно, я обожаю, когда меня хвалят. Так что приступай. — Все очень реалистично, если не считать одного очень... существенного недостатка! Если бы этот смех был звуком, то входил бы в список самых приятных, которые Барни когда-либо слышал. И комплименты внешности были вполне оправданы, пусть это тело и не было существу родным. Барни и дальше любовался бы, если бы Гордон вдруг не нахмурился и не протянул руку к его волосам: — Что это? — Это моя седина, не трожь, — увернулся он, ероша волосы и пытаясь скрыть сереющую прядь. Он знал, что это бесполезно: она была у самого лба. — При высоком уровне в крови адреналина меланин может начать вымываться из волос. Если ты говоришь о войне... — Я выгляжу, как старый чмошник. А мне, между прочим, всего двадцать девять! — Это закономерный биологический процесс. Ты выглядишь, как человек, который видел некоторое дерьмо. — Я не просил его мне показывать! Это было зря: существо в этом совершенно не виновато, более того, оно помогало ему все это разгребать. И почему-то Барни ему верил, раз говорит, что не может вернуться, значит так и есть, точка. Гордон склонил голову на бок, как тогда в Мезе, когда внимательно слушал. Барни не сводил взгляда с его глаз, в реальности ярко-зеленых, здесь темно-серых: — Я не просил, чтобы этот ебучий портал открывался снова. Я не просил, чтобы нас заставляли работать за еду, я не хотел, чтобы людей казнили у меня на глазах, мне в хуй не уперлись эти насекомые, лезущие из-под песка... И запнулся: почувствовал прикосновение и взглянул вниз, чтобы увидеть, что существо осторожно взяло его за руку. Воспоминания слишком ярко встали перед глазами, в отличие от окружения, они были еще и разноцветными. По большей части с красным. — У нас больше нет доступа к чистой воде, к нормальной еде. Комбайн заберет у тебя все: твои пожитки, твоих друзей, твою семью, твои воспоминания. Для них мы даже не вещи, потому что за вещами ухаживают, мы что-то вроде расходного материала. Они заставляют людей убивать друг друга, держать в страхе, чтобы просто поесть. Барни почувствовал тепло: Гордон немного придвинулся к нему. Он все еще слушал, с самым сочувствующим выражением лица. — У Илая и остальных все из рук вон. Людей перевозят постоянно, они не могут найти никого, кто мог бы помочь... Я просто пиздецки устал. Что бы я ни делал, этого недостаточно. Они только чудом нас не поймали, это как жизнь на пороховой бочке. — Я понимаю, что ты устал. Я не представляю, каково это, но вижу, что ты делаешь все, что в твоих силах. — Раз ничего не выходит, значит не все. Значит, я что-то упускаю. Гордон ухватил его за подбородок. — Не вини себя. Ты просто человек, Барни. — Но я так хочу, чтобы все стало, как было... — Как было, уже никогда не будет. Ты можешь только создать что-то новое. — Я вижу, как они паразитируют на нас, подчиняют, выжимают соки из всего живого... И эта огромная башня... Мы оказались перед ними ничтожными, мы смогли сопротивляться всего шесть часов... Как будто все человечество ничего больше не может им противопоставить. И что я один, черт возьми, могу сделать? Существо вздохнуло. — Я не человек, но кое-что понимаю в людях. Я вижу перед собой замечательный пример смелости, веры и упорства. Я не зря доверил тебе свою жизнь. И если остался хотя бы десяток подобных тебе, ничто не кончено. Ты просишь совет, а я не могу его дать, но могу верить в твою силу и удачу. Барни обнял его, пусть это было и очень неудобно делать сидя. Хотелось вообще забраться к нему на колени, но это было бы слишком, наверное. Слова «я верю в тебя», «я доверяю тебе» и «ты сильный» он тоже давно не слышал. Пожалуй, это то, что он хотел бы услышать больше всего. — Спасибо. Гордон ничего не ответил, прижимая его к себе, перебирая его волосы. Кажется, теперь человек мог отдышаться. Было уже не так страшно, хотя мысль о возвращении в реальный мир вызвала нечто вроде приступа изжоги. Почему ему нужно уходить, если здесь чужие руки прикасаются к нему так ласково, нет угрозы, нет голода, нет Комбайна? — Я не хочу уходить. — А я не хочу, чтобы ты уходил. Но тебе придется проснуться, а мне — снова ждать, пока ты уснешь, — чуть отстранилось существо, не убирая рук, одной держа за плечо, другой слегка касаясь шеи. — Впрочем, у нас есть несколько часов, и я не хотел бы... Барни выяснил, что можно заставить запнуться чужой поток мыслей, если совершить какое-то неожиданное действие. Например, потянуться вперед, преодолев совсем крохотное расстояние, и поцеловать Гордона. Возможно, это было не совсем неожиданное действие, поскольку существо ответило почти сразу, не напирая, подстраиваясь, медленно и очень нежно. Зато, почувствовав уверенность, углубил поцелуй именно Барни, не меняя темпа, закрыв глаза, стараясь больше ни о чем не думать, кроме того, как сильно ему все это нравится, черт побери. И то ли кондиционер наконец нормально заработал, то ли просто показалось, но теперь стало тепло, и Гордон ухватил его немного крепче, видимо, не желая отпускать. — Открой глаза. Сама идея, что кто-то может так четко говорить, когда рот так капитально занят, вызвала диссонанс, Барни прервал поцелуй, возможно, даже слишком резко — существо совсем его отпустило, сложив руки на коленях. — Все хорошо? — Не делай так больше, ладно? Отвлекаешь от процесса своей... болтовней... — Что-о?! Барни не мог ответить на его возмущение: он разглядывал комнату и Гордона, берег, небо, себя самого, как будто секунду назад ничего не видел, а сейчас прозрел. Это было действительно красочное место: небо имело настолько насыщенный цвет, что, если бы Калхаун никогда не был у теплого моря, никогда не поверил бы, что такое бывает. Два солнца горели одинаково белым, отражаясь миллионом искр в зеленой воде, а песок больше был похож на снег, такой он был чистый. — Что ты сделал? — Исправить эту ошибку оказалось очень просто, но нужно было сделать это как-то так, чтобы ты этого ожидал. — Ты проебался по этому пункту настолько грандиозно, что у меня даже нет претензий. Существо улыбалось, все еще держа руки сцепленными. — Извини. — Прекрати сию же секунду, — усмехнулся Барни и ущипнул его где-то в районе нижних ребер. — Ай! — слегка отодвинулся Гордон, прежде чем перейти в атаку. Двое пытались побороть друг друга, смеясь и стараясь перехватить руки, царапаясь и щекоча. Диван оказался для этого маловат, но упасть с него было почему-то совсем не больно. Через несколько секунд натренированный охранник оказался сверху, и как бы существо ни извивалось, ни с силой оттолкнуть, ни перевернуться у него не получилось. Барни держал обе его руки над головой, прижатыми к полу. — Я победил, чудовище. — Я дал тебе выиграть, человек. — Ничего подобного, я тебя держу, ты не можешь освободиться, это побе... м-м. Не надо было наклоняться так близко. Хотя, наверное, нужно было наклониться еще ближе, чтобы было удобнее. В этот раз Гордон был требовательнее, как если бы продолжал бороться, слегка прикусывал губы, исследовал как можно глубже, как можно больше. Прервался медленно и почему-то с самым торжествующим выражением. — И все же я считаю, что моя маленькая победа заслуживает награды. — Правда? — Покажи, как ты на самом деле выглядишь. — Я замечательно провожу с тобой время и в таком виде. И, возможно, я вообще никак не выгляжу. — У меня тут есть наручники... — потянулся Барни к поясу, чтобы действительно их обнаружить. — Хочешь, чтобы я тебя привязал куда-нибудь? — Ребячество. Пустые угрозы. Ты не знаешь, о чем просишь. Тебе не понравится. — С чего ты взял? Барни отпустил существо и поднялся. Протянул руку, чтобы помочь и ему встать на ноги. Не сразу отпустил его руку. — Ксенофобия — важная для психики вещь. Она помогла людям выжить как виду. Она у тебя не просто есть, она — неотъемлемая часть тебя. — Ты просто боишься, что я посмотрю и скажу «фу, уходи, противный»? А если я посмотрю и пойму, что в жизни никого красивее не видел? Существо опустило глаза и раздраженно вздохнуло. — Общение со мной может вызвать дискомфорт, самого этого факта достаточно, чтобы тебе отказать. — Дискомфорт здесь испытываешь только ты. Ты боишься, причем даже после того, как я самым ясным образом дал понять, как ты мне нравишься. — Тебе нравится тело какого-то ученого, которое выглядит и ведет себя в соответствии с твоими представлениями о «хорошем». И меня это устраивает, мне не нужно смотреть тебе в глаза и видеть отвращение. Или страх. — Кто тебя обидел? Гордон закатил глаза. — Логика. Ты ничего не сможешь с собой поделать, это лишь дело вкуса. Поэтому давай забудем об этом, по крайней мере на время. — Ладно. Извини. Я чувствую себя, как идиот, если честно, — потер шею Барни. — Тебе не надо чувствовать, потому что ты им и являешься. Такое ощущение, что ты думаешь обо мне как о девчонке, которая отказалась прислать тебе нюдсы из-за своих комплексов. Перед глазами резко зарябило, все помещение превратилось в поток сияющих символов, и человек зажмурился, поняв, что еще пара секунд и его стошнит. — Гордон, это не так. Честное слово, не так. Он не знал, слышит ли его существо, не ощущал под собой опоры и боялся открыть глаза. — Гордон, я понял, «нет» значит «нет», вину признал, мне стыдно. — Замолчи ты на секунду! Вот блядь... Поборов желание спросить, что не так, Барни послушно прождал несколько секунд, наблюдая только как за закрытыми веками что-то светится и мерцает. — Ты меня слышишь? — Ага. Человек то ли услышал, то ли почувствовал вздох облегчения. — Как я уже говорил, я поторопился, из-за этого были ошибки с цветами. Соединение изначально было нестабильно, поэтому моя попытка их исправить сделала только хуже. А, так как на связь влияет эмоциональное состояние, в итоге я расшатал все еще сильнее. — Я зря на тебя давил, это неправильно. Извини. — Ты тоже меня извини. Никакой ты не идиот. За этим последовала небольшая пауза. — Что теперь? Будем по телефону разговаривать? — Канал может развалиться окончательно в любой момент, и мне придется начинать все с начала, это займет уйму времени. Но я могу оставить тебе что-нибудь на память, так сказать. Если ты не против. — Я только за. Не знаю, на что я соглашаюсь, но... А что вообще ты можешь мне, ну, сделать? — Если сильно постараться, я могу модифицировать... т... соб... нер... — Что?! — Сможешь... — Я смогу что?! Гордон! — Че орешь?! Нахрен меня разбудил? И меня зовут Хэнк, повторяю в сотый раз! Это был действительно Хэнк. Его сосед. — Заебись, — прошептал Барни грязному потолку, чудесный вид на который открывался ему с верхнего этажа двухэтажной кровати. Черт знает, отчего потолок-то стал грязный. — Спи дальше, ниче мне не надо. — Какой Гордон тебе там снится? Фримен, что ль? Мужчина твоей мечты? И заржал еще, похрюкивая. — Стих! — Какой еще стих?.. — Это императив! Стих и уснул на хуй! *** — ВНИМАНИЮ ЖИТЕЛЕЙ: ЗАМЕЧЕНО ОТКЛОНЕНИЕ ЧИСЛЕННОСТИ. СОТРУДНИЧЕСТВО С ОТРЯДОМ ГО НАГРАЖДАЕТСЯ ПОЛНЫМ ПИЩЕВЫМ РАЦИОНОМ. ПОВТОРЯЮ... Барни прятался в подвале и гадал, когда его найдут. Бежать было уже просто некуда, да и не мог он больше, ноги не тянули. Он не ел ничего нормального уже очень давно — калорий из пайков не хватало, чтобы бегать по стокам, провожая беженцев за пределы города, обходя патрули. — Гражданин! Разумеется, дешево отдавать свою жизнь он был не намерен. У него с собой, в конце концов, была монтировка. Патрульный перехватил его руку, но получил в челюсть кулаком другой. Замахнувшись дубинкой, он попытался вывернуть монтировку из руки Барни, в чем вскоре преуспел и бросил ее куда-то назад. Калхаун увернулся от следующего удара и попытался заломить его руку, но попался в захват сам. От последовавших ударов в живот он рухнул на пол. Щелк. Странный зуд появился во рту. Время как будто замерло, и на секунду вернулись силы подняться. Рывком Барни оказался снова на ногах и выбил оружие из рук патрульного. Почему-то следующее движение показалось странно знакомым: одна рука ухватила за ворот, другая — за ремень. Только когда человек перестал сопротивляться, Барни пришел в себя. Вязкая красная жидкость стекала по подбородку и шее за шиворот и ниже, была мерзко теплой и медной на вкус. Человек с трудом преодолел рвотные позывы. Что-то мешало челюстям закрыться привычным образом, языком Барни нащупал длинные, немного неудобные верхние клыки. Он вдруг заметил, что боль несколько отступила и у него достаточно сил, пусть горы он не свернет, но убежать теперь сможет далеко. — Отличное «что-нибудь на память», Гордон, просто охренеть, — вытирая рот рукавом, оценил Калхаун дело своих рук. Патрульный доживал последние секунды, судя по звукам, которые издавала система жизнеобеспечения. У Барни появилась гениальная идея.