Последняя зима

      Если коротко и со слов зайца: накинулся на него свой же. Я выпускаю струю табачного дыма в потолок и кутаюсь в наглухо застëгнутую зипку; холод стоит собачий. Под «своим» я имею в виду аллигатора. Остальные в этом преступлении против природы, иначе это не назвать, не участвовали, хер пойми почему.       Окурок тушу об диван. Киран, конечно, козлина та ещë, раз предлагал мне найти аллигатора самостоятельно. Господи, дай мне сил, пожалуйста, не поехать крышей.       Или я уже?       — У крокодила были какие-то особые причины вредить ему? — спрашиваю я, утомлëнно потирая переносицу.       — Он аллигатор, — вздохнула Ирма. Я раздражëнно фыркнула и швырнула в неë баночку из-под шипучки, от которой она, сука такая, закрылась крышкой моего ноутбука.       — Да хоть единорог, мне поебать. — Пока заяц находится в спящем режиме, орать матом и психовать я не стесняюсь. — Он чуть не грохнул ребëнка и перемолол в кашу своего «друга». — Не могу сдержать саркастического смешка. Кажется, ещë немного, и начну плеваться ядом. — Вот это да, какие замечательные друзья.       Ирма жалобно хмурит брови, и по еë лицу я вижу, что она просит меня избавить еë от необходимости выслушивать моё нытьё.       Заяц, надо сказать, пролил немного света на ситуацию. Лора Брадшо, или девятая жертва, пробралась к нему в гримëрку через вентиляционный люк, зарëванная и перепуганная, и сказала, что женщина в костюме кролика угрожала ей ножом. К сожалению, уберечь заяц не смог ни себя, ни ребëнка, поскольку аллигатор перемолол его в палëную пластмассовую кашу, а женщина в костюме настигла Лору в тот момент, когда она пыталась убежать.       Я замечаю, что уже несколько минут грызу кончик сигареты и пялюсь в одну неопределённую точку, и заторможено моргаю. Ирма сидит на диване под идиотским розовым пледом и спящей головой зайца под рукой.       Догадкой меня поражает так спонтанно, что я едва не падаю со стула.       — Это Ванесса, — заявляю я, но мозг, к сожалению, эту информацию отказывается переваривать напрочь, поскольку говорю я прежде, чем успеваю подумать. — Она имеет самый высокий уровень допуска, связи, сомнительную репутацию в компании, носит разноцветные резинки и… — повисает пауза, и неловкой она кажется, похоже, только мне, — всë?       — А я говорила, — важно подчëркивает Ирма.       — Постарайся не лопнуть от гордости. Эта сука бросила меня в смотровой, потому что знала, что в том случае, если я заподозрю наëб, она в любой момент сможет вернуться и убить меня. — Из груди вырывается нервный смешок. Я опускаюсь на диван и загребаю пальцами отросшую чëлку. — Как же мне, блять, везëт в последнее время.       В голову приходит навязчивая идея послать всë это к хуям, когда я, обрадованная мыслью о пугающе высокой вероятности возвращения в дурку, высыпаю на ладонь горстку пилюль и закидываю в рот. О количестве стараюсь не думать, чтобы не волноваться насчëт этого лишний раз. Поводов сходить с ума и так предостаточно.       Почувствовав прикосновение к плечу, я реагирую моментально: со всей дури ударяю Ирму по руке и тру место касания, рефлекторно стараясь стереть его и заменить ощущением своих собственных рук.       — Мне не до твоих выебонов сейчас, — серьëзно говорит Ирма, и в еë голове я различаю не только усталость, но и раздражение. — Прекращай вести себя как ебучая жертва. Я тоже рискую своей шкурой, — она гладит спящую голову зайца и прижимает еë к груди, — но не ною и не впадаю в истерику.       — Не трогай меня, — только и смогла выдавить я. — Никому… Никогда. Нельзя.       Косить под нормальную у меня получается, к сожалению, только с переменным успехом. Я сминаю в дрожащих пальцах плотную ткань штанов и… вспоминаю, скорее, невольно, что существовал когда-то человек, в чьих объятиях хотелось если не раствориться, то уснуть точно, чтобы можно было позабыть…       Обо всëм, наверное.       Я тру воспалённые глаза и сглатываю вставший в горле ком тошноты.       Пружины жёсткого матраса давят на лопатки и впиваются в позвоночник. Я лежу неподвижно, глотаю ртом густой воздух, пронизанный запахами спирта и хлорки, и сверлю взглядом светлый потолок. До ушей долетает звонкий щелчок замка, заставивший меня приподняться на затёкших локтях, — это санитар запер дверь на ключ. Пихнув ногами тяжёлое одеяло, я тут же опускаю ступни на ледяные кафельные полы, на которых виднеются засохшие капли крови, рвоты и зубной пасты.       Прикосновение к плечу заставляет меня взвизгнуть и вскочить. Нат заинтересованно суживает глаза, и мне неимоверно сильно хочется треснуть его по лицу. Проведя день привязанным к койке, он стал выглядеть… хуже, пусть и не значительно. Всë те же грязные спутавшиеся волосы, синяки под воспалёнными глазами, отливающими тусклым голубым цветом, месяцами не заживающие ранки на руках, и теперь — натëртые верëвками запястья.       — Хочешь, я обниму тебя? — Не слишком заманчивое предложение. Я кошусь на Ната с подозрением и ищу пути отступления на тот случай, если ему плевать на мой немой протест. — Те-ера, ну почему?       — Не люблю обнимашки. — Нет, малолетняя пиздаболка, ты просто боишься, что он впечатает тебя лицом в подушку и отымеет в каждую щель.       Нат точно знает, что я слукавила, но всë равно склоняет голову в понимающем кивке. Я, пожалуй, доверяла ему — но не больше, чем своей матери, которая сослала меня в стационар. Она была не в силах вынести то, что человек, которого она любила и с которым жила тринадцать лет, предпочитал трахаться с приëмной дочерью, а не с ней.       Я не солгу, если скажу, что хотела бы его смерти, и солгу, если скажу, что не хотела бы убить его сама.       У Ната было три попытки самоубийства, сопровождающиеся сильнейшими психозами и галлюцинациями. У меня — посттравматическое расстройство, недоверие к окружающим и страх, страх, страх, страх.       Поэтому, оказавшись в его объятиях, я начинаю жалобно скулить. На полноценную истерику у меня просто не хватает сил: санитарка забыла принести и обед, и ужин, а после приëма сильнодействующих успокоительных мозги атрофируются до состояния желе. Меня нешуточно трясëт, и я не тороплюсь притрагиваться к Нату в ответ, надеясь перетерпеть несколько секунд и самой вывернуться из плотного кольца его рук.       Я хочу домой, к маме — но боюсь вновь очутиться в комнате, пропитанной запахом грязного белья, секса и освежителя для воздуха. Я просто хочу перестать вздрагивать от каждого шороха. Хочу перестать впадать в неконтролируемую истерику после случайного прикосновения. Хочу перестать просыпаться с криками в четыре утра и мерзким ощущением чужой спермы во рту, на животе и руках.       В объятиях Ната я ощущаю себя бесполезной крошечной блохой.       Какая-то часть меня хотела бы сдохнуть ещë до рождения. Другая — вернуться на семь лет назад и найти в себе смелость уйти из дома, где процветали насилие и тирания.       Вспоминать об этом больно, но ещë больнее — полноценно осознавать собственную беспомощность перед системой и всеобщим равнодушием. У меня за душой нет ничего, что я могла бы предложить этому миру, и, возможно, ему нечего предложить мне в ответ.       Устремив взгляд в стену с дурацкими блевотно-жëлтыми обоями, я начинаю сомневаться в себе и своëм стремлении помочь Ирме сохранить место, которое она любит так, как любил бы ребëнок свою первую плюшевую игрушку.       Ирма держит большую голову зайца в руках и бережно проводит кончиками пальцев по бугристым царапинам на обесцвеченном металле. Еë светло-серые глаза до краëв заполнены слезами, ресницы дрожат, бледные губы поджаты. Перебрав в уме десятки фраз, которые, в теории, должны принести человеку успокоение, я подумала о том, что сделаю хуже — и решила не пытаться.       Не получится всë равно.       Неожиданно взгляд Ирмы становится осмысленней. Я недоумëнно свожу брови к переносице. Она в полнейшем неверии таращится перед собой, а затем, не выпуская головы зайца из рук, начинает медленно двигаться в сторону стола, на котором стоит мой ноутбук, подключëнный к трансляциям камер Пиццаплекса.       — Тера, — я вопросительно хмыкаю, всë ещë не понимая причины еë беспокойства. Когда она тянется к рукаву моей кофты, я с тихим шипением одëргиваю руку. — Тера, в Пиццаплекс проник кто-то посторонний.       — Уверена? — с сомнением тяну я, подходя к Ирме, и заглядываю в экран ноутбука через еë плечо. — А сотрудники службы безопасности у вас прикидываются декорациями из картона или хотя бы иногда свою работу делают?       — Это ребёнок, — заключила Ирма, пропуская мою желчь мимо ушей, — ребёнок в детсаду.       — Мне казалось, что это закрытый аттракцион, — нахмурилась я.       — Да, — кивнула Ирма, всё ещё находясь в глубокой задумчивости. Я отогнала от себя тупорылую идею махнуть ладонью перёд её носом: откусит руку по самое плечо и не подавится. — Шесть из девяти жертв исчезли именно там. Есть проблема: Воспитателя так и не вывели из эксплуатации.       Захотелось взвыть. Как же меня коробит от тупости директории.       — А Воспитатель — тоже твоя ручная зверюшка? — уточняю я.       — Да, но тебя это ебать не должно, — отрезала Ирма. Какой интересный способ уйти от разговора. Обязательно воспользуюсь им в будущем, когда захочу заткнуть ей рот. Она осторожно кладёт голову зайца на диван и разговаривает с ним так ласково, что меня начинает переполнять отвращение: — Я скоро вернусь. Не пугайся, если не увидишь меня рядом с собой, когда проснёшься.       — А что, позволь спросить, ты собираешься делать? — интересуюсь я, не скрывая скептицизма, и стою посреди комнаты, пока Ирма судорожно носится из угла в угол. — Предлагаешь просто взять заявиться в детсад, в котором находится предполагаемо-очевидный убийца детей?       — Солнце не опасен. — О да, звучит невероятно убедительно. — Если будешь ругаться, хватать его без спроса и разбрасывать игрушки, он налепит тебе на лоб какую-нибудь тупую наклейку и выставит за дверь — это в самом худшем случае.       — Погоди, он же убил шестерых детей, я ничего не путаю?       — У него, скажем так, есть одна… интересная особенность, — отвечает Ирма и залезает в пушистый свитер. Еë голос звучит саркастично, но вместе с тем настолько горько, что у меня сжимается сердце. Ирма предпочитает заботиться не о себе, а о тупых железках с металлом вместо мозгов и калькулятором вместо сердца — и хуже всего то, что она пытается приобщить к этому меня. Только безуспешно. — При слабом освещении его системы перестраиваются в режим охраны. Раньше этот режим использовался для того, чтобы следить за детьми во время тихого часа, но после… инцидента, — она делает особый акцент на этом слове, и я заинтересованно суживаю глаза, — функционал Воспитателя был ограничен до дневных развлечений, а в режим охраны он переходил во время наблюдения за окрестностями после закрытия.       — «Инцидент», — задумчиво повторила я, — первая жертва. Ты обязана была подать заявку на утиль, это нельзя подпускать к детям.       — Я знаю! — Ирма рявкает на меня так неожиданно, что я дëргаюсь и едва не выпускаю из рук зажигалку. — Я… Я не смогла, понимаешь? Это вирус. Солнце не мог контролировать то, что делает, и винить его в этом бессмысленно.       — Оставлять любимую куклу серийного убийцы дееспособным — вот что на самом деле бессмысленно.       В моëм голосе отчётливо звучал укор, и я бы, возможно, испытала какое-то чувство стыда, если бы не продала его в обмен на мою отбитость. Собрать нового робота — дело четырëх дней не слишком кропотливого труда, но Мегапиццаплекс Фредди Фазбера — не только центр сосредоточения современного технологического искусства и программирования, но и кресло, в котором с комфортом сидят жадные до денег ублюдки. Им троекратно плевать на то, что происходит в стенах их раскрученного детища, пока оно приносит стабильный доход. И только когда количество продаж упало настолько, что все деньги, которые до этого можно было положить в карман, стали вбухиваться в содержание заведения, директория зашевелилась, а Ирма случайно болтнула о том, что знает хакера, который взломал сайт Сената четыре года назад, едва не загремел в тюрьму за это и девять месяцев лечился в психушке. Нетрудно догадаться, что речь шла обо мне.       — Пошевеливайся, — шикает Ирма, возвращая меня с небес на землю. Я тупо моргаю и перевожу на неë непонимающий взгляд. — Если поторопимся — вытащим ребëнка до того, как Луна начнëт ежечасный обход.       Я отмираю, захлопываю крышку ноутбука и закусываю сигарету в зубах. Ладно, весело подумала я, в детский сад так в детский сад, успею составить завещание. Прикурить сейчас было бы просто замечательно.

***

      — Луна — это и есть особая функция твоего Воспитателя? — чувствую себя невероятно тупой. Особенно тогда, когда Ирма смотрит на меня таким смущающим взглядом, но, помедля, всë же склоняет голову в подтверждающем кивке. — И чей он?       В очередной тëмный коридор я выскальзываю следом за ней и нервно кручу колëсико зажигалки. Под зипку просачивается холодный воздух, и меня премерзко передëргивает, когда я пытаюсь расслабиться и перестать думать о том, как же неплохо было бы оказаться дома завëрнутой в одеяло.       — Человек, занимавшийся его разработкой, оборвал все связи с Фазбер Интертеймент после того, как на руководство начали сыпаться жалобы. Она не хотела признавать, что Воспитатель, еë «персональная гордость» и «наилучшее творение современной механики, обогнавшее технический прогресс на десять лет вперëд», стал жертвой какой-то неисправности. Он перестал вписываться в еë картину идеального мира, — Ирма хмыкнула, нажимая на верхнюю стрелку на панели лифта, — и она ушла, обидев этим Солнце и сбросив его плечи Кевина Фрейзера.       — Фрейзера? Иу, — брезгливо поморщилась я. — После шутки из разряда «твой отец, наверное, пират, потому что ты украла моë сердце» я знать его не хочу.       — Кев хорошо делает свою работу, — бросается на его защиту Ирма, и я недовольно фыркаю в ответ, — но мог бы сказать что-то более оригинальное. Например, хей, Тереза, а тëмные круги под твоими глазами довольно симпатичные.       Мы синхронно поворачиваем головы друг к другу и тихо смеëмся.       — Подкат тянет на четыре из десяти, если прибавить баллы зрительских симпатий, — хмыкнула я.       Мы выходим из лифта, и я оглушительно взвизгиваю, едва не уткнувшись носом в чужую руку. Не человеческая, догадываюсь я несколькими мгновениями позже. Крупная, глянцевая, белая. Курица, однозначно.       Нахрен охрану. Нахрен предпринимаемые нормальными людьми меры предосторожности. Тут, в Пиццаплексе, от участи быть раздавленным каким-то левым робохуем не застрахован никто. Какой же наивной идиоткой я была, когда подписывала документы, освобождающие верхушку от ответственности за всë, что может произойти со мной, пока я нахожусь в этом забытым богом месте. Надо было сразу слать Ирму нахуй и сваливать в соседний штат, к матери, пока была возможность, а не лить слюни на халявные деньги и надеяться, что моë ментальное здоровье придëт в норму как по волшебству. Получается так, что я нервничаю в два раза больше, увеличиваю дозу, рассматриваю старые фотографии с Натом и рыдаю над ними как последняя сука. С его смерти прошло пять лет, а я… не то, чтобы не смирилась, на самом деле. Скучаю безумно, но стараюсь не впадать в апатию.       Правда стараюсь.       Я запоздало осознаю, что держу Ирму за рукав свитера, и тут же одëргиваю дрожащие пальцы. Курица смотрит на нас безжизненными глазами, а затем, прокудахтав что-то тошнотворно дружелюбное, идëт в сторону эскалатора.       — Прелесть моя ненаглядная, ты знаешь, который час? — устало произносит Ирма ей в спину, а затем, не дождавшись никакой реакции, поворачивается к тихо ахуевающей мне. — Ты это видела?       — Ну да, ей похер, — киваю я.       — Дура, я не об этом. — Ирма стучит пальцем по экрану телефона, несколько секунд гипнотизирует взглядом время и только потом вздыхает. — Ладно, потом разберëмся. Кроме нас и ребëнка здесь, кажется, никого нет.       Сомнительный повод для радости, конечно, потому что существует немаленькая вероятность сдохнуть в самом ближайшем времени, но угнетающие мысли о смерти я отгоняю подальше.       Я распахиваю красные двери и, оказавшись в каком-то длинном и невероятно просторном помещении, морщусь от обилия неонового света. Ирма мягко подтолкнула меня вперëд, но я неприязненно поморщилась и предпочла следовать за ней невидимой тенью, надеясь слиться со стенами и полом.       В воздухе тянет свежестью, искуственными растениями и совсем немного — пластмассой, но этот запах для меня привычен. Горечь табака на языке долгожданного облегчения не приносит, и я съëживаюсь, кусая нижнюю губу. Угнетающе и… темно.       — Не шуметь, ничего не трогать, не орать, по горкам не лазать и нигде без меня не шляться, — наставительно сказала Ирма. — Запомни это, пожалуйста, тебе ведь уже не пять лет.       — А дышать можно?       — Если будешь задавать тупые вопросы, я сама тебя придушу.       Она толкает ворота и проскальзывает вовнутрь, а я, настойчиво игнорируя раздражающую мелодию, делаю один осторожный шаг, ступая на мягкий пол, который явно не предназначен для того, чтобы ходить по нему в обуви. Даже неловко становится омрачать это бесяче жизнерадостное место своим присутствием.       — Ты… вернулась.       Тишину разрезает механический голос, чья-то возня и оглушительное биение пульса в ушах, заглушающего остальные звуки. Кто-то резко хватает меня за предплечье, и я хочу завопить, дëрнуться, но вижу лишь то ли злющего, то ли испуганного мальчика, тянущего меня за рукав зипки. Его лицо в ссадинах, коленки в синяках, волосы беспорядочно торчат в разные стороны, руки дрожат, как и разбитая нижняя губа. Он выглядит так, словно упал этажа с третьего, собрав по дороге каждый кирпич.       Медленно поднимаю взгляд на Солнце.       Он напоминает самого себя на плакатах совсем чуть-чуть: глаза пустые, бездушная маска-улыбка на лице, круглый диск-голова любопытно, вроде бы, склонена к плечу. Жуткий, нескладный, неправильный, но на убийцу не похож, а глуповатый внешний вид способен вызвать если не смех, то несерьëзное отношение точно.       — Я никуда не уходила. Как ты себя чувствуешь, Солнце? — мягко спрашивает Ирма.       Я дëргаю серебряный язычок молнии на кофте, шустро снимаю еë с себя, оставаясь в водолазке, и накидываю на плечи ребëнка. Мальчик тут же просовывает руки в рукава и что-то благодарно ворчит.       — Все системы исправны, — весело отчитался Солнце. Его лучи по очереди задвигаются вовнутрь головы и вылезают обратно, вызывая у меня нервный смешок. Когда я понимаю, что внимание Солнца приковано ко мне, от былой храбрости не остаëтся и следа, а неясное чувство страха вынуждает меня прижать ребëнка к себе крепче.       — Это Тереза, — меня напрягает то, каким напускным дружелюбием и в то же время искренным сочувствием сочится голос Ирмы, — из команды программистов. Она может тебе помочь.       — Зови меня Тера. — Я коротко махнула рукой.       — Мне не нужна твоя помощь, — обиженно фыркает Солнце. Да можешь и нахуй пойти, мне не принципиально.       — Я не предлагаю помощь, — нагло улыбаюсь я, — я еë навязываю.       — Ирма, она мне не нравится, — настолько наигранным шëпотом говорит Солнце Ирме, что я слышу его даже на расстоянии полутора метров.       — Мне тоже, но нам придëтся с ней работать, — вздохнула Ирма. Я хочу напомнить им о том, что, вообще-то, нахожусь с ними в одном помещении, но корчу недовольное лицо и предпочитаю промолчать. Мальчик молчит вместе со мной и старается не шевелиться, найдя мою зипку весьма уютной и кутаясь в неë с таким удовольствием, с каким никогда не куталась я. — Она вредная, но хорошая. Вы подружитесь.       — Она… странная. — Алло, не я на детей кидаюсь, и странный тут как раз-таки ты.       — Отрицаю, — фыркаю я.       — Я отрицаю твоë отрицание.       Мне остаëтся молча смириться с поражением и наигранно горестно вздохнуть. Можно, конечно, продолжить цепочку, начиная с «отрицания отрицания отрицания», но переспорить робота, ведущего себя подобно инфантильному взрослому, у меня не получится.       А хочется. Из вредности.       — Так вы не будете меня убивать? — я чуть не подавилась вставшим поперëк горла воздухом, настолько неожиданно мальчик подал голос и дëрнул меня за руку.       — Убивать?! — завопил Солнце, схватив себя за голову, и втянул лучи. — Нет-нет-нет-нет-нет, малыш, ты всë неправильно понял!       — А ты пытался меня убить! — воскликнул мальчик, выглядывая из-за моей спины.       — Постойте, начнëм с самого начала, — вздохнула я, утомлëнно потерев переносицу. — Как тебя зовут, мелочь?       «Мелочь» с вызовом заглянула мне в глаза и закусила припухшую царапину на губе.       — Грегори.       — Как ты здесь оказался?       — Обманул игровой автомат с помощью магнита и… вот.       Грегори — малолетний, здорово припизженный хулиган, вероятнее всего беспризорник, коих полно на улицах и в сиротских домах. Именно дети из приюта составляют добрую половину от всех поещающих Пиццаплекс, и я очень сомневаюсь, что нормальные родители позволили бы своему ребёнку шататься в подобных местах посреди ночи. Внимание притягивает абсолютно новая мерчовая обувь и часы, выполненные в стиле медведя. Грегори делает вид, что занят рассматриванием невероятно интересного пола, а я слабо дëргаю уголком губы в попытке беззвучно усмехнуться.       — Будь со мной предельно откровеннен и честен, иначе кофту отберу. — Грегори прижимает к себе закутанные в рукава ладони и опасливо щурится. — Ты потерялся?       — Нет.       — Кто тебе угрожает? — встревает Ирма.       — На еë вопросы тоже нужно отвечать честно или я могу солгать? — хлопает глазками Грегори, и я, хмыкнув, качаю головой. Я никогда не питала тëплых чувств к детям, а к этому чувствую слабую, но симпатию. — Какая-то женщина с фонариком. Это всë она! Она сломала Фредди!       — Ванесса, — заключаю я, и Ирма напряжëнно поджимает губы.       — Но офицер Ванесса — сотрудница службы безопасности, — возражает Солнце, вынуждая меня в очередной раз закатить глаза. — Она может вернуть тебя к твоим родителям, Грегори.       — Нет у меня родителей.       Было в словах Грегори что-то такое, что заставило моë сердце сжаться. Я вздохнула. Грегори рассматривал рукава моей кофты и сдувал с них невидимые пылинки. Ирма тоже взглянула на него с жалостью, а потом шагнула за стол на посте охраны, оставляя меня и Грегори один на один с… этим.       «Это» движется в мою сторону, и я делаю шаг назад, бегая глазами туда-сюда и пытаясь найти пути отступления на случай чего. Солнце вызывает у меня какие-то смешанные чувства: от лютейшего отвращения до интереса; от страха возможной смерти до желания начать смеяться; от эффекта зловещей долины до понимания того, что он, кажется, живое существо. Истерично-энергичный, нелепый и просто жутковатый, он не вызвал у меня ни капли доверия, когда наклонился так, чтобы наши лица оказались на одном уровне.       — Ты включил режим подлизы? — уточняю я, скептически глянув на протянутую ладонь, и всë же неохотно еë пожимаю. Рука у Солнца слишком… человеческая и тëплая, и я тут же одëргиваю дрожащие пальцы, обращаясь к Ирме: — Что это, блять? Какие-то особые технологии?       — Мягкий сенсорный материал. Открывает более широкий спектр взаимодействий, — отвечает Ирма, собрав в стопку какие-то кучки бумажек. Я присматриваюсь. Это что, детские рисунки?       — Из-за «широкого спектра взаимодействий» я чуть не лишился рук! — возмущëнно говорит Грегори, крепко вцепившись руками в моë предплечье. — И ног. И головы. И вообще, мне нужно к Фредди!       — Нихуя у тебя запросы, конечно, — фыркаю я.       — Эй, будь дружелюбнее! — слушай, жëлтое лицо, я сама решу, когда и с кем мне быть дружелюбной, можешь перевестись в спящий режим?       — Он сказал, что будет ждать меня! Мне нужно к нему! — Грегори дëргает меня за руку. — Идëм со мной, иначе они всех нас убьют!       — Пока мы с Ирмой рядом — эти твари и пальцем тебя не тронут, — доверительно сообщаю я, и Грегори звонко шмыгает носом, посмотрев на меня исподлобья. Солнце любопытно выглядывает из-за моего плеча, и я разворачиваюсь к нему лицом, искривляя губы в отвращении: — Хей, тебе знакомо понятие личного пространства?       — Не-а, — беспечно произносит Солнце.       Каков же пиздабол. Пиздëж, кстати — признак интеллекта. Грегори жмëтся ко мне, и я, перестав дрожать, глажу его по спутавшимся, перемазанным в пыли волосам. Намыть бы его, на самом деле, накормить и дать пару часов здорового сна.       — Итак, — заговорила Ирма, параллельно просматривая что-то в телефоне, а затем подняла глаза, — Тера, собираем шмотки и едем к тебе. До утра это маленькое чудовище здесь не продержится.       — Я мог бы за ним приглядеть, — возмущается Солнце. Ну да, присмотреть, а потом заодно и приложить. Чудесная воспиталка, кланяюсь в ножки. — Это моя основная функция! Главное — не выключать свет. Никогда! Ни за что!       — Грегу нужна нормальная еда и сон, — возражаю я, вставая перед Солнцем, и с вызовом заглядываю в пустые глаза-окуляры, — а не двинутая сиделка с синдромом дефицита внимания и раздвоением личности.       — Тера, блять, заткни ты уже свой ебальник, — шипит Ирма, вставая между мной и Солнцем, и отпихивает меня назад. Я сдавленно рычу и с ненавистью тру плечо, которого она только что коснулась. Неимоверно сильно хочется повариться в душе и надраить себя мочалкой. Ирма поворачивается к Солнцу и спокойно берëт его за руку, крепко сжимая крошечными руками большую ладонь. Я ощущаю, как к горлу подкатывает тошнота, и сглатываю вязкую слюну. — Не сердись на неë, Солнце, она какая-то нервная сегодня.       — Я не умею сердиться. Этого не подразумевает моя программа, — уж больно наигранно весело произносит Солнце.       — Ты, кажется, поломался: пиздëж она тоже не подразумевает, — едко заметила я.       Ирма метает в меня убийственный взгляд, но я стойко выдерживаю его и умудряюсь ни разу не моргнуть. Да не пойти ли тебе нахуй? Я могу прямо сейчас позвонить директору и заявить, что всë, блять, я уëбываю, разбирайтесь со своими вирусами сами, и свалить к матери и еë богатенькому ухажëру. Построю ему глазки недельку-другую, надраю дом до скрипа, приготовлю что-то посерьëзнее яичницы — и он мне, того и гляди, квартирку прикупит. Желательно — как можно дальше отсюда.       Стоит Ирме взять Солнце под локоть и увести в сторону бассейна с цветными шариками, я оборачиваюсь к Грегори, усиленно тыкающего пальцами в поцарапанный экран фаз-часов. Он смотрит в сторону двери несколько секунд, а затем переводит на меня задолбанный взгляд — это точно не взгляд ребëнка.       — Ты заберëшь меня к себе? — с искренним недоверием спрашивает Грегори.       — Только если у тебя нет аллергии на кошек, — улыбаюсь я.       — Нету у меня никакой аллергии, — ворчит Грегори и задумчиво добавляет: — Фредди сказал мне слушаться тебя, но ты не выглядишь взрослой. Сколько тебе лет? Пятнадцать?       — Почти двадцать, — обиженно фыркнула я, и Грегори хрипло засмеялся. — Как давно вы законектились?       — Фредди упал прямо на сцене. Пока никто не видел, я забрался в люк у него на животе и сидел там. Он помогает мне выжить в этом тупом Хренопиццаплексе.       Ребëнок и двухметровый робот, включивший режим заботливого папочки? Звучит как начало какого-то дешëвого ситкома. Странно, что Фредди, оставшись наедине с потенциальной жертвой в лице потерявшегося ребëнка, не размазал его по стене, а стал его персональной переноской. Я пытаюсь разглядеть в этом подвох, но почему-то в упор его не вижу. Фредди — жертва манипуляций Ванессы? Где эту тварь вообще носит? С радостью бы пожала ей шею.       Я жалуюсь на жизнь и летающую по всей квартире кошачью шерсть, Грегори обсуждает со мной какое-то тупое реалити-шоу, а потом Ирма возвращается и вперивается в меня максимально заëбанным взглядом. Я только зеваю, прикрывая ладонями лицо, и устало тру ноющие веки. Организм требует сна, а пустота в желудке сейчас почему-то ощущается особенно остро.       — Нужно позвонить в полицию, — серьëзно сказала я, махнув рукой в сторону Грегори, прикумарившегося, сидя в не особо комфортной для сна позе под дверью. — Скажем, что Ванесса угрожала ребëнку, и представим меня в качестве случайного свидетеля.       — Ты психически больная, кто тебе поверит? — раздражëнно говорит Ирма. — Если у Ванессы есть доступ к записям и серверной, она не напрягаясь заметëт все следы ещë до того, как ты успеешь достать телефон.       — Хреново, — протянула я, — и спать хочется.       — Пошли, — вздохнула Ирма. Она заглядывает за мою спину, недоумëнно сводит брови к переносице и обнаруживает Грегори у двери. — Вставай, оболтус. В машине отоспишься.       Собравшись с силами, я потрясла Грегори за плечо. Он неохотно разлепил глаза, медленно, шатко-валко поднялся на ноги и набросил на голову капюшон, натянув его по самый нос.       — Ты снова уйдëшь? — Да когда же ты уже сгинешь, ну? Я упрямо не смотрю на Солнце, дëргаю дверь на себя и надëжно держу Грегори под локоть. Мне кажется, что он потеряется, стоит мне выпустить его хотя бы на маленькую долю секунды. — И выключишь свет?       — Через семь минут ты должен уступить контроль над телом Луне. — Ирма растягивает губы в слабой печальной улыбке. — Таковы правила, Солнце. А кто я такая, чтобы их нарушать?       В еë голосе мне слышится странная, чересчур высокая нотка, говорящая о том, что она лжëт. И думает о зайце, это вне сомнения.       — Я всегда рад тебя видеть, — смиренно кивает Солнце.       Я успела выйти за дверь и вывести Грегори, но Ирма, плотно ухватив ручку, остаëтся стоять в проходе. Это заставляет меня недоумëнно хмыкнуть и застыть на месте: без Ирмы я никуда идти не собираюсь, иначе заплутаю на первой же лестнице. Она несколько секунд смотрит немигающим взглядом в пол, поджимает дрогнувшие губы и неожиданно оборачивается.       — Солнце! — Еë крик отлетает эхом от пустых стен и звенит в ушах, вызывая у меня приступ тупой боли в висках и затылке. Ирма смотрит на Солнце, а он смотрит на неë в ответ; я, сунув одну руку в карман джинс, глажу макушку Грегори сквозь плотный капюшон зипки. — Солнце… я обещаю, что когда мы со всем разберëмся, ты снова сможешь увидеть детей.       Не дожидаясь ответа, Ирма с оглушительным грохотом захлопывает дверь и торопливо идëт к лестнице. Она крепко сжимает лямку моей сумки в руках и тихо выругивается, чуть не запнувшись за последнюю ступеньку и вызвав у меня приступ дебильного хохота.       Когда повсюду гаснет свет, а в воздухе повисает тяжëлая, гнетущая тишина, разбавляемая гулом вентиляций, я тащу еле переставляющего ноги Грегори по служебному выходу. Он используется только персоналом с наивысшим уровнем допуска, и мне невероятно повезло иметь рядом подругу, являющуюся главным инженером и негласным руководителем Пиццаплекса. Я на ходу застëгиваю пуховик, сую в ухо беспроводной наушник и слежу за тем, чтобы Грегори не убился, забираясь на заднее сиденье. Он сразу же вырубается, уложив голову на полудохлую пыльную подушку, а я сажусь вперëд и всю дорогу нервно поглядываю в боковые стëкла.       Дура, кого ты там ожидаешь увидеть?       Долбанутый день подошëл к концу. Просто, блять, выдохни.