Драбблы по дискачу (надеюсь)

Тебя влекло на край света. Необъяснимо тянуло. Ты его достиг, телепортировался в самую тайгу, или это тайга телепортировалась к тебе. С таким-то кусачим холодом и воющим ветром. И что теперь? Ты ожидал, что этот же ветер принесёт тебе новые улики, нового подозреваемого, может, самого убийцу, мирно курящего и смотрящего вдаль, колдомамадакву в конце-то концов. А что получил? Жёсткий снег в лицо, мокрые волосы и такого же мокрого трясущегося Кима. Ставлю пять звёзд этому детективу, обязательно обращусь ещё раз, когда пропадёт, не знаю, годовалая дочь, и ты пойдёшь её искать в стрип-клубе. «Всё может быть». А как же иначе. Твой главный аргумент по жизни, неуспешно маскирующий безумие. А вдруг оно правда вдруг? Не в этот раз. Сейчас ты стоишь на скользкой льдине, щёки режет метель, а вокруг лишь пустошь и цокот чужих зубов за плотно сжатыми губами. Конечно Ким с тобой, ты настаивал на том, что что-нибудь найдёшь. Он не поверил, но пошёл, чтобы проследить за твоей неловкой задницей. У него другое вдруг. Ты можешь поскользнуться и упасть, размозжив голову, провалиться под лёд, устроить заплыв, поспорив с чайкой. Чаек, правда, здесь тоже нет — инстинкт самосохранения категорически против обморожения крыльев. Только два силуэта, мельтешащие сквозь шторы снега. Ты одет, можно сказать, по погоде: жёлтая плотная шапка, покрытая пятнами от бог знает, чего, перчатки без пальцев, высокие ботинки и плащ РГМ, шлёпающий на ветру. Жирок, свисающий с пуза и плеч, тоже не даёт сильно замёрзнуть. У Кима нет ни длинных рукавов, ни жирка. Единственный плюс быть Гаррье Дюбуа. Окинув взглядом в последний раз пустой океан и равнины льда, ты с виноватой улыбкой разворачиваешься к Киму. И улыбка медленно переворачивается. Лейтенант стоит чуть сгорбившись, обхватив себя руками и вжимая голову в плечи, пытаясь спрятаться за поднятым воротником куртки, как за забором. Он не смотрит на тебя — зажмурился и дышит через рот, потому что из носа неимоверно течёт. Грохот, похожий на треск откалывающейся льдины — это разбивается твоё необъятное сердце. Проходит несколько секунд, и Ким открывает глаза. Чуть выпрямляется под твоим взглядом. — Нашли, что искали? — из-под слоя профессионального безразличия доносится эхо раздражения. Ещё один кусок откалывается от сжимающейся мышцы. Ты качаешь головой. — Нет, здесь ничего нет… Прости. Возьми мою шапку. И перчатки. И ботинки тоже можешь забрать. Тебе в этих штанах не дует? Я могу- — Давайте просто вернёмся и закончим на сегодня. — Не дожидаясь ответа, Ким разворачивается и чуть быстрее, чем обычно, шагает обратно к деревне. Очень опрометчиво, ты всё ещё можешь свернуть ногу и сделать его день хуже. Спешно следуешь за ним, нанизывая снежинки на усы. Вы оба неловко перебираетесь через кучки снега и время от времени проваливаетесь в лужи грязи, которые так старательно оттаивали после зимы, а сейчас скрылись обратно под белую простыню. Вы почти у твоей хижины. Ким останавливается, чтобы попрощаться. Значит, не до конца обиделся. Ты ещё можешь сделать всё лучше и извиниться ещё раз. А потом ещё раза два. — Спокойной ночи, детектив. — Ким кивает и делает шаг, когда твоя рука хватается за его куртку. Голые пальцы скользят по вмиг оттаявшей холодной ткани. — Тебе ещё столько же времени идти до Танцев. Погрейся немного у меня? Ким думает, поджав губы. Хлипкая лачужка закрывает от ветра. Пальцы на ногах немеют от холода, в один ботинок залилась вода, когда он оступился, переходя через ручей. Ему сыро и хочется в душ. Но душ переквалифицировался в мусорку после недавнего мастер-класса одного звёздного тусовщика. Ким вздыхает, сжимая пальцы. Он понимает, что ты пытаешься извиниться. И ему почти больно ходить. — Хорошо. Внутри сухо. Об стены бьется ветер. Уютная закрытая тишина. Ты снимаешь плащ, стягиваешь перчатки, смахиваешь шапку и оттряхиваешь мокрые концы волос, как собака. Вешаешь всё это дело на крючок, вода уже стекает на пол. Ким повесил куртку рядом и держит в руках перчатки, переминаясь с ноги на ногу. Не знает, куда их положить, потому что не хочет, чтобы они тухли в карманах. Войти дальше внутрь не решается — обувь вся в снеге и грязи. Ты протягиваешь руку: — Давай. Без задней мысли топаешь к столу через всю комнату и кладёшь перчатки на стол. Поправляешь, чтобы лежали красиво и симметрично. Два красных петушка, восхваляющих приход утра. Пока ты колдуешь над композицией, Ким, подняв бровь, переводит взгляд с тебя на грязные следы, растянувшиеся по полу. Шаг вперёд — сзади лужа. Спереди твоя. Он пожимает плечами и проходит дальше. Раз тебе всё равно, то и он волноваться не будет. Лейтенант наклоняется, сцепив руки за спиной. Растирает пальцы, пока наблюдает за тем, как ты передвигаешь мизинец правой перчатки чуть в сторону. — Очень мило, спасибо за заботу. Я присяду? — Он не видит то, что видишь ты, но старания оценил. Ты бездумно киваешь, но забываешь про весь скотный двор, который мог бы собрать из платка и пуговиц, когда краем глаза видишь, что Ким садится на стул. — Нет! — Вы же кивнули. Или это было не мне? — Ким растерян и немного напуган твоим выкриком, но пытается не подавать вид, поправляя очки. — Тебе. Нет — стулу. Садись на кровать, так мягче и теплее. — Стул ничуть не хуже, мне вполне удобно. — Ким, — щенячьи глаза, молящие и помиловании. Как будто под Кимом кнопка, надавив на которую он тебя четвертует, — пожалуйста. Я хочу, как лучше. Лейтенант вздыхает и пересаживается на кровать. Ты заменяешь его на стуле. В комнате не так холодно, как на улице, но мурашки снова побежали по предплечьям Кима. — Что ж, не думаю, что ты теперь будешь верить моим обещаниям. — Неловко заполняешь тишину, почёсывая затылок. — Я буду избирательнее относиться к вашим словам. И опять оба молчите. Часы нервно тикают на столе. Ким, бледный и тонкий, обнимает себя за локти и смотрит на носки сапог. Ты замечаешь, как он пытается размять пальцы на ногах. Время снова извиняться, но слова уже были, словами ты не докажешь глубину раскаяния за свою маниакальную глупость. Значит, действия. Ты передвигаешь стул ближе к кровати и протягиваешь свои ручищи Киму. Виновато склоняешь голову и киваешь в его сторону. — Давай помогу согреть. Ким думает. Думает. Открывает рот, чтобы отказать, но потом опять думает. Здесь нет ничего страшного, только спасение от гипотермии. Так не сказав ни слова, но шмыгнув носом, он вверяет свои руки в чужие и внимательно наблюдает за твоим лицом. Ты прячешь его пальцы в своих и осторожно растираешь, перекатывая тонкую сухую кожу. Иногда они подёргиваются. Ты думаешь, что от холода, и грустнеешь, прислоняя их к груди, надеясь, что она станет подобием небольшой переносной печки. Но дело в том, что абсолютный контроль Ким приобрёл только над лицевыми мышцами. А руки — они за спиной, кулак можно раздражённо сжать или нервно поскрести пальцами. И сейчас они выдают его переживания вместе с сердцем, которое бьётся чуть быстрее, чем нужно. Правда, беспокоиться Киму о своей репутации не имеет смысла. Ты слишком занят мыслями о промахе и эгоистично воспринимаешь всё на свой счёт. Ты так стараешься, а Ким всё дрожит. Нахмурившись, подносишь пальцы ко рту, чтобы выдохнуть тёплый воздух. Хорошо, что через руки не чувствуют запахи. Скоро ногти Кима обратно розовеют. Порозовели и его уши, но в полумраке комнаты тебе этого не видно. Ещё никто так старательно не дышал на лейтенанта. Никто не прижимал его руки к сердцу, сосредоточенно поглаживая и глядя куда-то вниз с лицом потерянного котёнка. Удовлетворённый, отпускаешь Кима и немного отодвигаешься, чтобы наклониться к чужим ботинкам. — Детектив, достаточно, я благодарен. — Спешит Ким мягко и тихо возразить, но ты даже не поднимаешь на него взгляд. — Я виноват. И должен всё исправить. Иначе навсегда останусь… Таким. Ким замолкает. Его удивил настолько философский подход к делу. Тронул что-то внутри так же, как и твои полные раскаяния прикосновения. Он не может тебя остановить, потому что всё понимает. Начинать нужно с малого. Тем более, ему самому не терпится избавиться от обуви. Он вздыхает и прячет улыбку в повороте головы. — Хорошо. Если это вам поможет. — Спасибо. Аккуратно распутываешь змейки шнурков. Спина протестует, но ты мысленно шикаешь на неё. Ким сам стягивает ботинки, и они с глухим стуком падают на пол, мокрые и несчастные. Никто не предупреждал привыкшую к прессованному бетону обувь о том, что она однажды утонет в глине. Лейтенант немного отползает к стене, чтобы положить ноги тебе на колени. Один чёрный носок в больших водяных пятнах, второй почти сухой. Осторожно скатываешь ткань с голени и уже чувствуешь, насколько кожа холодная. А если Ким вообще все пальцы отморозил? И тебе придётся- придётся их отпиливать? Затаив дыхание, снимаешь носок. И облегчённо выдыхаешь. Обычная бледная от холода ступня. Без сошедших ногтей и багровых пузырей. — Вы ожидали увидеть копыта? — Что? А, нет, Ким, нет, конечно. На секунду показалось, что я сделал тебя инвалидом. — Детектив, мы 40 минут ходили по морозу, а не 40 часов сидели в морозильном отсеке. Никто не собирается получать пособие по инвалидности. Хотя эти деньги были бы не лишними. — То есть, ты бы не обиделся, если бы остался без пальца. — Не потеря потерь, но неприятно. Поэтому бы обиделся. — Прости. — Все пальцы ещё при мне, не извиняйтесь. — Прос- кхм, да. Ким складывает оттаявшие руки на груди и подносит одну из них ко рту, улыбаясь и щурясь. Вполне осознанно проводит тыльной стороной по приоткрытым губам, пытаясь повторить призрачный маршрут твоих прикосновений, которые всё ещё греют и давят на костяшки. Тепло разливается по его груди, и немного покалывает стыд. Тебе кажется, что Ким чешет лицо и готов уснуть. Надо уже поскорее отпускать лейтенанта. Обхватываешь влажную ступню обеими руками и, в принципе, на этом твои полномочия всё. Пальцы сразу холодеют, ощущение, что в них не остаётся ни капли крови, только жидкость с температурой в один градус. И как теперь быть? Ты нервно шевелишь усами. Остаётся только переносная печь. Тебе не понравится, будет как горячим утюгом, только ледяной ступнёй. Основательно берёшься за голень. Лейтенант вопросительно на тебя смотрит. Готовится что-то сказать, но вместо этого вскрикивает и брыкается, когда ты резко прижимаешь его пятку к груди: — Лейтенант дважды-ефрейтор, что вы делаете! — Согреваю тебя! — Холодно-холодно-холодно! Тебя бы кто согрел теперь! Морщишься, но героически удерживаешь Кима на месте. Его пальцы проскользнули за ворот рубашки и лежат на твоей мягкой, горячей груди. Большие крепкие руки удерживают на месте. Твои испуганные глаза смотрят прямо на Кима. У него странное лицо, выражающее сразу всё и ничего. Лейтенант в смятении оглядывает комнату, пытаясь придумать, что вообще ответить. И как потушить уши. Глаза замирают, когда натыкаются на металлический блеск в дальнем углу комнаты. Тишина становится многозначительной. — Вы знаете, что здесь есть печь? — Печь? — переспрашиваешь, разворачивая голову. — О-о-о. Печь. Поворачиваешься обратно. Смущение, расплывающееся по твоему лицу, рисовали бы десятью оттенками красного. — Нам… повезло? — Сказочно. — Нога Кима всё ещё в плену за решёткой волосатых пальцев. И ты неосознанно её гладишь, как зверушку, пытаясь успокоиться. — Офицер, извольте отпустить. Твои руки отпрыгивают от Кима и взлетают вверх. Ты сдаёшься. Ким подтягивает обе ноги к себе. На всякий случай. Прочищает горло. Выжидающе смотрит на тебя. — Я видел дрова снаружи. — Я тоже. — Ты всё ещё ясно даёшь понять паутине, скопившейся в углу, что безоговорочно капитулируешь. — Может, принесёте? Моргаешь несколько раз, киваешь, и поспешно удаляешься из хижины. Бежишь с позором. Печь. Печь. Когда ты уходишь, Ким глубоко вздыхает и тихо смеётся, прокручивая всю ситуацию в голове ещё раз. Человека нелепее тебя он не встречал. И не знал, что такая нелепость может вызвать у него чувства. Нежные и несколько более интересные. Ты набрал дров столько, что смотреть можно только вбок. То есть, много. Как умудрился? Теперь сваливаешь всё с грохотом и отряхиваешь руки. — Вот. — Ким тебе кивает и решает не комментировать факт того, что ты вышел без верхней одежды. Спустя пару минут и четыре ругательства, ты разжигаешь печку. Дрова насмешливо трещат, огонь вьётся и стремится залезть повыше в трубу. Ты размещаешь мокрую одежду поближе к источнику тепла, повесив её на стул и угол стола. — Спасибо. — Благодарит Ким, ты только отмахиваешься. После всего, что ты сегодня натворил… Иди лучше дров ещё принеси. И не забудь одеться. — Ещё принесу. Ты уходишь, оставляя Кима на тридцать минут. Оставшихся снаружи поленьев слишком мало, поэтому ты пошёл искать ещё. Или ломать. Дерево-ненавистник. За пятнадцать минут скромная комнатка прогрелась, и Кима разморило. Он решил прилечь на твоей кровати на пять минут. Всего на пять, но его вырубило через три. Вернувшись с пятью поленьями и парой сырых веток, ты сразу замечаешь его свернувшуюся фигуру. Руки и ноги немного поджаты и расслаблены, приобнимают смявшееся одеяло. Очки перекосились и впиваются в бровь дужкой, зажатой между лицом и подушкой. Тени комнаты пляшут и беснуются, прыгая по телу. Ты осторожно складываешь свои находки, отряхиваешь руки, вытираешь их об себя на всякий случай и присаживаешься на колени рядом с кроватью. Задерживаешь дыхание, пока снимаешь чужие очки. Оставшись без волшебных, но неудобных стёклышек, Ким трёт лицо о подушку. Оно остаётся наполовину вжатым в наволочку, рот приоткрыт, дыхание тихонько сипит через ноздрю. Ты уже долго сидишь на полу и смотришь на его лицо, уперевшись подбородком в простыню. Бесплатная выставка самых невероятных фотографий. Лицо Кима почти всегда спокойное, но сейчас оно абсолютно-ультимативно-стопроцентно спокойное. Без притворства. Для себя. Умиротворение. Тебе хочется увидеть этот мир в движении, при дневном свете. Потрогать бы, чтобы убедиться, что всё по-настоящему, и ты не повис на отбивающейся от тебя ветке, как некоторые. Что Ким, такой закрытый и собранный, может лежать на мятой постели и быть обезоруженным. Ни пистолета, ни брови. Тебя распирает внутри, будто тесто поднимается на дрожжах. Накрываешь его руку своей. Маленькую и тёплую, с выделяющимися полосками узоров, ссыхающимися с годами. На самом деле она обычного размера, просто это у тебя — загребущая лапища. Хочется сжать сильнее, но тогда Ким точно проснётся, поэтому ты позволяешь себе только мягкое прикосновение. Ты улыбаешься. Вы ведь сегодня уже держались за руки. И за ноги тоже. Потираешь щёку о плечо в очередном приступе стыда. Натворил Дюбуа дел, натворил. И вообще, разве могут спившиеся сорокалетние мужики так улыбаться, смотря на других спящих сорокалетних мужиков? Ты никогда не был нормальным, даже беспокоиться об этом не нужно. Но ты будешь. В основном потому, что завтра уже не сможешь увидеть Кима, опустившего свои мраморные стены самообладания и авторитета. Тебе будет больно, и ты будешь думать, как вернуть эти мягкие черты. А пока ты будешь запоминать их. Всю ночь. На самом деле, ты нашёл улику, просто не к тому делу.