Драбблы по дискачу (надеюсь)

Уже поздно. Радиорубка убойного отдела молчит. Одинокий треугольник света — стол детектива Дюбуа. Гарри подпирает подбородок рукой, вырисовывая на клочке бумаги пистолеты и фазмидов, фазмидов с пистолетами. Художник из него никакой, поэтому больше это похоже на пауков с колбасными палками. Такое даже концептуальным не назовёшь. В коридоре слышно голоса и шаги. Дверь в кабинет приоткрывается. — Спасибо, офицер Мино. До завтра. Гарри радостно щёлкает ручкой. — Привет! Долго вы… — И замолкает, когда видит Кима. Недотёртые платком бледные подтёки крови, впитавшиеся в майку, на глазу зреет зелёным фингал. Взгляд прищуренно раздражённый. — Что случилось? — Расист и пьяный дебош по пути к свидетелю, к которому мы так и не попали. — Это два связанных события? — К счастью, да. Иначе пришлось разбираться в два раза дольше. Но плотность произошедшего слишком высока для конца рабочего дня, поэтому расиста я бы всё же предпочёл перенести на завтра. — Ким снимает очки и протирает здоровый глаз, выдыхая почти незаметно. Когда он снова смотрит на Гарри, лицо в обычной манере аккуратно ничего не выражает. — Я не ожидал увидеть вас здесь так поздно. — Я тебя ждал. — Ким смягчается и даёт усталости осесть на чертах. — Не нужно было. Я ещё задержусь в лазарете. — А Готтлиб уже ушёл. Что-то серьёзное? — Нет, пара синяков. Хочу глаз прикрыть и умыться. — Я помогу. — Гарри уверенно встаёт и открывает дверь в коридор. — Не надо. — Так будет быстрее. Жюдит уже увела в кутузку того гада, да? — Переводит тему Гарри, чтобы не дать Киму возможность отпираться дальше. Он только снова вздыхает и гасит за детективом лампу. — Да. Коридор длинный, свет в дальнем конце уже выключен. — Надеюсь, он хорошо там отсидится. — Недовольный бухтёж под глухой цокот каблуков блестящих туфель. Гарри прячет руки в карманы, сжимая кулаки. Поднять руку на офицера… Поднять руку на Кима! Ключ от нужного кабинета они берут на стойке у входа. В лазарете тьма и запах заспиртованных бинтов. Контраст с воздухом такой, будто, открыв одну только дверь, тебя сразу всего дезинфицирует. Гарри не спешит включать основное освещение, вместо этого он щёлкает прикроватной лампой. Мягкий свет делает кабинет не таким агрессивным со своими блестящими иглами, скальпелями и зажимами. Выпуклые окошки зажглись на стеклянных банках. Ким не проходит дальше, стоит, сложив руки за спиной. — Детектив, это необязательно. Я прекрасно справлюсь сам. — Лейтенант, почему вы не хотите, чтобы я помог вам? Ким поджимает губы и смотрит в сторону, но ничего не говорит. Гарри ответ не нужен, он частично его уже знает. Гордость и что-то ещё, глубже и недоступнее. Гарри становится грустно от своих догадок. — Что произошло? — Кивнув на кровать Киму, он роется в медицинском шкафчике. Металлический и облезший, как и решётчатые спинки кроватей. Гарри надеется, что Готтлиб не заметит пропажу нескольких ваток и пластырей. Он очень щепетильно относится к своим вещам (всё закупает участок, но Никс, будучи старой и уставшей от человеческой тупости язвой, ведёт себя так, будто он лично возвёл стены лечебного кабинета). Ким садится и прочищает горло: — Трое взрослых мужчин распивали спиртное в неположенном месте и шумели. Мы подошли их утихомирить, но, видимо, заметив… меня, один из них инициировал драку, и только потом начал оскорблять. Непривычный порядок, неожиданный. То, что мы из РГМ, его ни разу не смутило. Остановить всё удалось только выстрелом в воздух. Это сделала офицер Мино. Двое сбежали, зачинщика я успел задержать. — Трое на двоих… Я их, я ему- — Детектив, он задержан и понесёт наказание в виде лишения свободы, *вы* ему ничего не сделаете. Остальных искать нет смысла. Гарри вздыхает и смотрит в потолок. Потолок смотрит на него и соглашается со словами лейтенанта. Рассудительности этим двоим не занимать. Гарри плюхается на стул. — Ладно. Ты прав. Поэтому давай хотя бы… разберёмся с твоим лицом. — Гарри продолжает рыться в ящичке в поисках перекиси, бинтов и остального, а Ким снимает очки и кладёт их подле себя. Смотрит в стену, скрывая повреждённую часть лица. — Ким? — Гарри застыл с промоченной ваткой в руках. Ким поворачивается, смотря прямо в глаза. Спокойно и ровно. Очки скрывали половину картины. Без них видно, как кожа вокруг левого глаза опухла и местами побагровела. Разбитая губа, засохшая на краю ноздри кровь, которую Ким не вытер до конца. Судя по пятнам на майке, текло сильно. Разводы продолжаются на шее. — Как тебе очки не разбили? — Сначала мужчина попал в нос и сбил их. Потом всё остальное. Будем считать, что повезло. — Я не хочу ничего из произошедшего считать везением. — Гарри начинает оттирать засохшие пятна с лица Кима. Его носа, подбородка, вокруг горла. — Вы правы, — вибрирует гортань под ваткой, — давайте закончим и забудем на сегодня обо всём этом. — Ким улавливает кивок в размытых тенях. — А больше… Повреждений нет? Ким думает. Рука машинально ложится на бок. — Возможно, здесь синяк. — Давай посмотрю. — Офицер. — Лейтенант. — Ким сдерживает раздражённый вздох и с заминкой принимается снимать куртку и майку. Лучше действительно проверить. На теле оказывается огромный синяк. Багровая клокочущая туча. Гарри будто проглотил мешок камней — внутри тяжело и неприятно. Его рука еле касается разукрашенной кожи. — Сильно болит? — Терпимо. — Ким смотрит не на Гарри, а куда-то за плечо. Для Кима всё терпимо. У него будет раскалываться голова, руки дрожать от недосыпа, но он только вздохнёт и скажет, что волноваться не стоит. Насколько он боится заботы? Он развязан в постели, заставляет Гарри краснеть и потеть сильнее, чем это возможно, но переварить направленные в свой адрес простое людское внимание и беспокойство оказывается для Кима чем-то непосильным. Гарри наклоняется вперёд, Ким только и успевает, что схватиться за его плечи, когда усы и губы мягко щекочут кровоподтёки. — Что вы делаете? — Хочу, чтобы тебе не было больно. — Гарри продолжает целовать Кима под грудной клеткой. Аккуратно, словно боится, что он распадется на лепестки, как увядший цветок. Это, конечно, неправда, и за такие мысли лейтенант бы Гарри точно по головке не погладил. Ким насильно отстраняет Гарри, раздражённо щурясь. Уши выдают стыд. — Мне помогут мазь и отдых, а не этот детский сад. К тому же, мы всё ещё при исполнении служебных обязанностей. В кабинете гудит батарея. В участке гудит тишина. Несколько патрульных офицеров и охранников подпирают высокие стены. 41-й наслаждается редкими минутами спокойствия. — Сюда никто не зайдёт. Мазь я нашёл, а моя забота может засчитаться за отдых. Расслабься. Хватит на сегодня неприятностей. — Говорит ходячая неприятность. Но Гарри старается быть лучше. Становится лучше и все свои саморазрушительные порывы сливает в раковину, топчет каблуками. Ему есть, для кого стараться. Киму бы он сказал, что для себя. Себе он говорит, что для Кима. Когда-нибудь Гарри примет себя настолько, что сможет жить самостоятельно. Сейчас ему нужна опора, а его опоре нужна поддержка. Ким закрывает глаза, пытаясь унять раззадорившуюся головную боль. Пальцы приятно согревают. Ким расслабляет напряжённые плечи и слегка поглаживает чужие. Он думает, что всё-таки заслужил немного хорошего сегодня. — Хорошо. Делайте, как считаете нужным, но побыстрее. — Гарри мягко улыбается в ответ, смотря снизу вверх на вернувшее нейтральное выражение лицо. По груди парным молоком разлилось тепло. Он любит, когда Ким вот так сдаётся ему, пускает к себе. Он любит Кима. Мазь пощипывает и разогревает места, которых только что нежно касались губы Гарри. В обнимающем, как пуховое одеяло, свете он находит ещё одно пятнышко на плече. Целует крылья носа и сам нос, пока Ким стоически пытается не улыбаться. Поведение Гарри не перестаёт его удивлять. Откуда столько нежности и тепла в этих крупных, переливающихся лунами шрамов, ладонях? Глаза, как грустная морская глубина, с потёкшей вокруг них кожей, переходящей в серые мешки, которые уже никуда не исчезнут. Радужка красиво блестит, когда солнце подсвечивает их гладь, когда Гарри улыбается, когда смеётся, смотрит на Кима. В груди щекотно, напряжение тает. Ким никогда к этому не привыкнет. Синяк вокруг глаза Гарри почти не трогает, только задевает губами тонкие морщинки. Он отстраняется, чтобы проверить, всё ли было облюблено. На нижней губе Кима припухшая трещина. Гарри боится, что поцелуй на рабочем месте Ким точно не простит, но он и так только что нарушил правила десятки раз. Губа горячая и упругая, подрагивает, будто Ким хочет поцеловать в ответ, но не решается. Он так и не двигается. Гарри не расстраивается. — Лучше? — спрашивает он, отстранившись. Ким кивает: — Не знаю, как вы это делаете. — Это сила любви, малыш. — Гарри подмигивает и убегает к холодильнику за льдом, чтобы избежать возмущённого взгляда. — Это сила нарушения устава, офицер. — Тогда надо почаще его нарушать, раз помогает. — Ким на это только фыркает. Он вздрагивает, когда Гарри накладывает холодные компрессы, приматывая бинтами самый большой к торсу. — Дома снимем. Можешь одеваться. — Гарри встаёт, чтобы убрать вещи на свои места, но Ким ловит его за рукав. Притягивает к себе, осторожно и сосредоточенно, как кот. Ладони Гарри широкие и квадратные, не помещаются в тонких руках Кима. Он падает в них лицом, чуть повернув голову, чтобы не задеть компресс на глазу. Пальцы всё ещё холодные, но постепенно разогреваются. Ким будто лежит в тёплой воде, но может дышать. Усталость наваливается, веки тяжелеют. Вспышки воспоминаний о прошедшем дне бегают перед глазами. Большими пальцами Гарри поглаживает виски. Ким совсем устал. Гарри вдруг тоже тянет к земле, но нужно ещё добраться до дома. — Хочешь, я поведу? — спрашивает он. — Нет. Они не двигаются с места. Гарри садится обратно на стул и раскрывает ладони, вглядываясь в чужое лицо. Расфокусированный взгляд Кима в ответ. Гарри надевает на него очки. Он постарался, чтобы повязка им не мешала. Ким моргает и выпрямляется. Встаёт, сложив руки за спиной, будто не поддавался глупому порыву и желанию быть слабым. — Поехали. — Поехали. Только на подъезде к дому он тихо благодарит Гарри.