Отцы и дети

      Хуа Чен буквально перелетает все ступеньки, ведущие вниз, и, не ощущая пола под ногами, вбегает в гостиную.       И тут же молча выходит обратно за дверь.       Потому что Се Лянь в самом деле сидит на его диване и совершенно беззаботно пьет чай. Словно не у него бессовестно пьяный Хуа Чен прошлой ночью выл под окном и за пару секунд выплакал ему глубочайшую травму всего его детства. Хуа Чен машинально хватается за сердце и лихорадочно воспроизводит в голове смазанные отрывки своей истерики, вспоминая, не вырвало ли его случайно прямо на скамью.       — Хуа Чен?...       Названный икает от испуга и скованными конечностями медленно разворачивается обратно к двери. Се Лянь улыбается ему слегка нервно, и у Хуа Чена уже привычно и больно щемит в груди.       Он собирается с силами, успокаивает сердце, тихо выдыхает, и, Боже Господи, все же заходит в комнату.       — Я... гэгэ, эм, прости за то, что я натворил. Я как-то машинально оказался у твоего дома, сам не помню как так получилось... Я тебя разбудил, да? Наверное я весь дом перепугал... Пожалуйста...       И тут Се Лянь неожиданно смеется. Заливисто, мягко и тепло, жмурит глаза, собирая морщинки вокруг них, и широко улыбается после, отчего Хуа Чену становится внезапно невероятно тоскливо.       — Хуа Чен, поверь, я наоборот счастлив, что ты нашел путь к моему дому в такой момент, и я смог хоть как-то тебя поддержать... - тут его лицо становится серьезным и он поднимается с дивана, делая пару шагов в сторону застывшего у порога Хуа Чена. – Я соболезную твоей утрате. И мне очень жаль, что с тобой это происходило.       Хуа Чен внезапно чувствует себя вновь школьником, озлобленным на весь мир и им же брошенным. Опять. Рядом с Се Лянем ему невольно, но так сильно хочется быть уязвимым. Особенно когда он говорит красивые вещи и вот так улыбается.       Так они стоят в неуютной тишине болезненно долго, по большей части потому что Хуа Чену правда нечего сейчас сказать, а Се Лянь уже сказал все, что нужно было. Они лишь совершенно привычно смотрят друг другу в глаза, не отводя взгляда, и Хуа Чен медленно разжимает стиснутые в кулак ладони.       — Гэгэ… – наконец начинает он слегка хриплым голосом, отчего затянувшаяся до этого пауза кажется еще более длинной, – Я– я вряд ли смогу в полной мере передать словами насколько я тебе благодарен. Но правда, спасибо. Я никогда прежде не позволял себе обнажать себя наизнанку другим людям, но ты… с тобой все по-другому. Мне хочется тебе доверять. И знаешь…       Нет!       Хуа Чен с силой прикусывает язык и отводит взгляд. Сколько же еще раз это шальное и такое ненужное признание будет норовить вылететь из его рта каждый раз, когда Се Лянь оказывается так близко?       И вот опять, только-только расправив плечи, Хуа Чен вновь сгибается вдвое, чтобы привычно запереться в своем теле.       Се Лянь же ничего этого не замечает и лишь облегченно выдыхает, и тревожная складка между его бровями разглаживается. Он ничего не отвечает некоторое время, и тишина наступает вновь, отчего Хуа Чену хочется просто сгрызть себе все фаланги.       — Ну вообще-то знаешь... - неожиданно игривым тоном начинает Се Лянь и отходит назад, чтобы присесть на подлокотник дивана, - Я знаю как ты можешь меня отблагодарить.       Хуа Чен холодеет и на всякий случай проверяет не пошла ли у него кровь из носа.       — Да-а? И что же я могу сделать для гэгэ? - наконец привычным уверенным голосом подхватывает Хуа Чен, умело этим прикрывая как позорно у него дрожат коленки. Се Лянь смотрит кошачьим взглядом, едва ли не размахивая пушистым хвостом за спиной.       — Помнишь тот занавешенный холст в моей мастерской? - спрашивает Се Лянь и тронуто склоняет голову на бок, когда Хуа Чен активно кивает в ответ. - Эта картина будет последней для моей серии о «Четырех великих бедствиях»‎, и именно для нее мне было невероятно сложно черпать вдохновение, и сколько раз я по итогу закрашивал весь холст. Но когда я впервые увидел тебя в том бордовом костюме в школе, я понял в ту же минуту, что именно ты станешь моим четвертым великим бедствием...       Хуа Чен сглатывает и широко распахивает глаза не столько от услышанного, ласкающего уши, сколько от того, что Се Лянь вполне заметно краснеет и смущенно отводит взгляд. Он смущен! Хуа Чен его четвертое великое бедствие, что бы это ни означало!       — Так вот! - чуть громче продолжает Се Лянь, выпрямляясь, - Я хотел попросить тебя... попозировать мне для картины... - он прикусывает нижнюю губу и смотрит уже трогательно искренне.       В уши бьет отрывистый и почти оглушающий стук сердца. Хуа Чен опускает голову и мягко смеется. Картина! Вдохновение! Разве могло быть еще лучше? Мог ли он даже мечтать о таком?       Хуа Чен соглашается без единой заминки.       Се Лянь радостно машет сжатыми в кулаки ладонями и бодрой походкой подходит к Хуа Чену ближе, чтобы сверить расписания и назначить день.       Хуа Чен утопает в миндально-ванильном запахе шампуня Се Ляня, когда тот радостно вбивает свое имя в его календаре.       Се Лянь уходит спустя час, из которых двадцать минут он очень оживленно разговаривал со служанкой в коридоре с одним натянутым кроссовком. Перед этим, однако, они с Хуа Ченом едва не подрались на кулаках за решение как Се Лянь поедет домой. Хуа Чен был готов выставить весь свой гараж, чтобы Се Лянь выбрал какая из его иномарок лучше подходит его бирюзовому свитеру, пока тот норовил выбежать через окно кухни, чтобы просто приземленно поехать на такси. В итоге победил Инь Юй, молча ждущий все это время во дворе на своей машине и не оставляя выбора никому из них.       Спустя долгие прощания и вздохи Инь Юя, Се Лянь все же садится в машину. Хуа Чен провожает ее взглядом, прислонившись плечом к косяку ворот, и как только та пропадает за горизонтом, позволяет себе улыбнуться так широко, что трескаются уголки губ и сводит скулы, а после вовсе закрывает лицо ладонью и слегка истерично, но облегченно смеется.       — Вижу всё прошло хорошо? - он резко замолкает, когда за спиной бесшумно возникает Хэ Сюань. Она встает рядом и с ехидной улыбкой прислоняется к противоположному косяку.       — Поверить не могу, что он меня не ненавидит. Более того, о Господи, Хэ Сюань, он пишет свою картину с меня, понимаешь? Боже блять, он сказал, что с первой нашей встречи я стал его вдохновением, Хэ Сюань!       — Вот завелся... - Хэ Сюань хмыкает, но, на удивление, совсем беззлобно, отчего Хуа Чен с чистым неверием поворачивается к ней и вовсе замирает. Ее совершенно привычное насмешливое выражение лица и вечно скривленные уголки губ смягчаются в мягкую полуулыбку. - Не понимаю почему ты совершенно лишился уверенности в себе как только встретил его. Куда же девался твой внутренний напыщенный миллионер и умелый соблазнитель в бордовом пиджачке?       Хуа Чен прыскает со смеху и готовится выставлять линию защиты, но Хэ Сюань сразу продолжает:       — Да, с Се Лянем всё по-другому. Но это не аннулирует тот труд, который ты вложил, чтобы стать Господином Хуа. И тем более не делает тебя менее привлекательным. Поэтому перестань ковырять себе ненужные болячки и возьми себя в руки. Если бы я знала, что на тебя будет настолько жалко смотреть, сказала бы раньше. - Хэ Сюань за считанные секунды возвращает привычную усмешку и закатывает глаза.       — Да знаю я всё. - едва ли не провинившимся голосом отвечает Хуа Чен.       — И знай. Ты уже как минимум ему не безразличен. Особенно после того, как светил ему своими грудными мышцами всё утро.       Хуа Чен медленно опускает голову вниз и только осознает, что всё это время на нем был лишь звенящий абсолютной пошлостью атласный бордовый халат с распахнутым верхом, который ровным швом обрамлял всю его оголенную грудь и добрую половину торса.       Он делает глубокий вдох через нос и больше не выдыхает. Хэ Сюань, уже привычно оставляющая последнее слово за собой, довольно разворачивается и уходит в сторону дома.

.

      Квартира Се Ляня всё такая же теплая и светлая и в ней все так же пахнет ванилью и постиранным бельем. И Хуа Чен снова чувствует себя совершенно не к месту, особенно сейчас, без Жое, служащей ему надежной психологической поддержкой, и даже без Ши Цинсюань и Эмина, с которыми было бы более затруднительно, но намного менее неуютно.       Однако радостно суетящийся вокруг него Се Лянь очень умело сглаживает его мрачные мысли и уже скоро они перестают неловко молчать и сталкиваться локтями из-за неуклюжих попыток Хуа Чену ему помочь, и уютно усаживаются с горячим черничным чаем прямо в его мастерской.       — Еще раз спасибо, что согласился. - Се Лянь говорит с неприкрытой нежностью и улыбается почти ласково. Сегодня на нем не привычные прелестные свитера, а широкий бежевый лонгслив с растянутым воротником, пестрящий засохшими красками разной давности. Каштановые волосы он собрал в тугой пучок, из которого целыми прядями выбивались самые непослушные.       Хуа Чен открыто любуется новой стороной Се Ляня, которую он открывает сегодня, и едва ли не автоматически тянется потрепать его ладонью по щеке, которая точно запачкается краской в процессе работы.       — Разумеется я согласился, гэгэ. Не всем выпадает честь быть музой для картины такого потрясающего художника, - Хуа Чен мягко усмехается, когда Се Лянь смущенно пихает его в плечо. - Даже не смей отрицать. Я потерял дар речи, когда ты впервые показал мне эту комнату. Твои картины прекрасны.       Се Лянь обескураженно отмахивается и буквально за секунду покрывается легким персиковым румянцем, от которого Хуа Чен восхищенно задерживает дыхание. Прелесть. Се Лянь замечает это и тут же прячет лицо за ладонями, но Хуа Чен незамедлительно берет его за запястья и опускает их, чтобы смотреть дальше.       Они встречаются взглядами. Мастерская взлетает на воздух, пол проваливается под ногами, легкие разрывается в грудной клетке, а Хуа Чен видит в чужих глазах свое сердце.       Первым разрывает зрительный контакт Се Лянь. Он осторожно выпутывает свои руки и бодро встает с места, потягиваясь на пути к своему рабочему месту: мольберту с полупустым холстом.       — Что ж... начнем? - он прыгает на небольшой табурет перед мольбертом и с нетерпением раскладывает кисти на сервировочном столе на колесиках, удобно служащем подставкой для его материалов.       Хуа Чен мягко смеется и, следуя данным ему раннее инструкциям, берет специально купленный зонт из красного шелка. Он честно чувствует себя немного глупо, принимая нужную позу под строгие командования Се Ляня, но полностью подавляет в себе ненужные эмоции, мысленно целуя ноги судьбе за то, что прямо сейчас он вдохновляет Се Ляня.       Однако он все равно совершенно не одобряет то, что ему придется всё это время стоять к Се Ляню спиной и он не сможет с упоением наблюдать за тем, как он творит свое искусство.       — Та-ак, теперь подними зонт над головой. - сосредоточенно командует дальше Се Лянь и, хорошенько оценив работу Хуа Чена, довольно хлопает в ладоши. - Отлично, Хуа Чен! Если затекут руки, можешь в любое время опускать зонт. И если вдруг устанешь, мы будем брать перерывы, опять же, в любое время, хорошо? Обязательно скажи мне, если что-нибудь понадобится!       — Хорошо-хорошо, гэгэ! - Хуа Чен оглядывается на насупившегося Се Ляня через плечо и растроганно фыркает. - Надеюсь я послужу тебе хорошим вдохновением на новый шедевр.       Хуа Чен подмигивает. И тут же едва ли не тянется вырвать себе уже второй глаз, когда Се Лянь на это лишь выразительно изгибает бровь.       — Спасибо тебе. Ну, я начинаю. - немного похихикав объявляет Се Лянь и Хуа Чен покорно отворачивается.       Хуа Чен слышит первые ласкающие слух звуки царапания уверенных линий карандашом по холсту и словно сам воздух в комнате мгновенно меняется. Он лопатками ощущает сосредоточенный и острый взгляд Се Ляня, буквально видит как его длинные пальцы обхватывают карандаш и ловко чертят эскиз его широких плеч, обтянутых той же красной шелковой водолазкой. Он совершенно точно хмурит брови, возможно прикусил губу, концентрируясь, может даже высунул кончик языка. Хуа Чен сглатывает и прикрывает глаза, делая глубокий вдох.       Глаза он так и не открывает. Раз он не видит Се Ляня, ему нужно его слышать; поэтому он едва ли не жадно хватает каждое движение острого карандаша по холсту, выдавливание красок на палитру, стук мастихина. Однако ярче всего он чувствует его взгляд на затылке, своих лопатках, потом на талии, но ни разу ниже. Значит рисует по пояс. Сам Се Лянь никаких звуков не издает, словно и не дышит вовсе. Хуа Чен почти слышит бит его сердца, хотя вероятнее всего это его собственное.       Хуа Чен стойко выдерживает свою позу даже спустя час, не шевелясь и все еще держа глаза закрытыми. Се Лянь продолжает молча мешать цвета, широко мазать кистями по холсту, иногда удрученно выдыхать (все же дышит!), и временами ронять тюбики и кисти, даже не ругнувшись ни разу.       Хуа Чен совершенно не чувствует усталости. Мысль о глазах гэгэ, прикованных к его спине, и его руках, выводящих его силуэт, не дает ему ни секунды покоя. Он правда здесь, за ним правда сидит Се Лянь, на маленьком столике стоят две чашки для них, а на кухне в самом деле их дожидается пирог, испеченный специально для него.       Он нравится Се Ляню. Нравится. Хуа Чен резко поджимает губы от накатившей волны будоражащего тепла в солнечном сплетении. Он бесшумным шепотом пробует это слово на вкус, перекатывает его на языке, мажет о нёбо и, наконец, сглатывает. Вместе с этим он наконец открывает глаза и горячо выдыхает ртом. Нравится. Се Ляню он нравится!       Он быстро осознает, что перестал хвататься за каждое движение чужих пальцев и спохватывается, но уже ничего не слышит. Почему так тихо? Он был оглушен собственным сердцебиением?       Нет. Это Се Лянь сидит неподвижно. Хуа Чен настороженно сводит лопатки, и понимает, что чужой взгляд все это время стойко оставался только на них. Се Лянь смотрел на него молча и пристально, опустив кисть или вовсе отставив ее в сторону.       Хуа Чен отчего-то не смеет обернуться. Он лишь тяжело дышит и понимает, что теперь уже слышит тоже самое за спиной. Он сглатывает в очередной раз и капелька пота быстро пробегает по виску вниз, исчезая в линии подбородка.       — Хуа Чен, ты такой красивый.       Говорит Се Лянь тихо, почти шепотом, вытягивая гласные в чужом имени и горячо выдыхая на последнем слоге в «красивый»‎.       Зонт с глухим, почти обиженным, стуком падает на пол. Хуа Чен преодолевает расстояние между ними в два шага; Се Лянь без слов поднимается с места и буквально падает в чужие руки, отодвигая стол с материалами и неаккуратно пачкая пальцы и рукав в свежей краске на палитре. У Хуа Чена крупно дрожат ладони, которыми он обхватывает тонкую талию гэгэ, а Се Лянь мажет бордовым и ночным синим его водолазку, когда отчаянно хватается замаранными пальцами за его плечи и умоляюще тянет к себе. Хуа Чен вжимает его в стол, несколько тюбиков и баночек летят на пол.       Они смотрят друг другу в глаза и у обоих пульсируют зрачки. Они не говорят ни слова, лишь жадно пытаются прижать друг друга как можно ближе.       Они горячо дышат друг другу в губы и не верят самим себе. И вот наконец, наконец!       В дверях мастерской с оглушающим звоном падает стеклянный чайник, слышится слабый всхлип и громкий топот быстрых ног, убегающих прочь.       Хуа Чен и Се Лянь все еще смотрят друг другу в глаза; в одних горит чистый ужас, а в других плещется горькое сожаление вместе со страхом. Хуа Чен ощущает, как холодеет чужое тело в его руках, и его тут же с силой отталкивают. Он падает спиной прямо на мольберт, холст безжалостно рвется ровно между лопаток Князя Демонов, и Хуа Чен по локоть пачкается бордовой краской от его ханьфу. Все его тело бьется мелкой дрожью и он чувствует, что вот-вот задохнется.       По щекам Се Ляня тяжелым градом бегут слезы. Вдали квартиры эхом слышится как падает на пол шкаф, и сразу после в соседнюю стену летят стулья.