Сердце, что сокрыто в коконе его сладких грёз

С их последней встречи прошло две ночи, но Кацураги так и не приходил к новому другу, что уже закончил обустраивать себе временное логово в трюме вынесенного на берег корабля. Наступила третья ночь — лунная дорожка на тёмной воде словно приглашала пройтись по ней в глубины моря. Юноша скучающе смотрел на звёзды, когда внезапно услышал тихие, крадущиеся шаги по песку. — Кацураги? — прошептал парень, и точно: молодой адъютант появился перед ним во всей красе. — Почему ты пришёл ночью? Стоя перед куклой, юноша испытывал двойственные, противоречивые чувства. Он постепенно, но верно начинал считать себя предателем. Но не предупредить друга о возможно грядущей беде — разве это не было бы предательством тоже? — Что-то случилось, ведь так? — читая Кацураги как открытую книгу, спросил парень. — Инспектор… Он рассказал кукле о произошедшем, предупредил об усилившихся патрулях. — Не волнуйся, я буду осторожным. Спасибо, Кацураги, — ответила встревоженному юноше кукла. — Спасибо. И береги себя, прошу. Ты не должен подвергать себя ненужной опасности ради меня. — Ах-ха, да не переживай, — рассмеялся Кацураги, тронутый заботой друга. Раньше тот никогда не озвучивал свои чувства, испытываемые к адъютанту, вслух. Кукла кивнула, и что-то красивым серебряным блеском вспыхнуло у неё в волосах. Кацураги присмотрелся — и точно: среди тёмно-синих прядей виднелась некая заколка в форме пера. — Ого, — только и смог промолвить Кацураги. — А в лучах солнца почему-то её не было видно. Кукла изогнула бровь, секунду спустя поняв, о чём говорит Кацураги. Она прикрыла глаза и расслабилась, стоило пальцам адъютанта коснуться мягких волос, дабы переколоть брошку. — Она ведь необычная, — начал говорить юноша. — Это золотое украшение — удостоверение личности, дарованное Её Величеством сёгуном. Непонятного рода дрожь возникла в теле куклы — она уже когда-то слышала эти слова. — Когда ты покинешь это место и будешь странствовать по миру… — тихо продолжил говорить Кацураги, и голос его был пронизан некой светлой печалью, — … ни в коем случае, пока не попадёшь в безвыходную ситуацию, не раскрывай другим, кто ты такой. — Почему же? — спросил парень, проводя пальцами по переколотой брошке в своих волосах. — Люди, порой, бывают жестокими… — начал говорить Кацураги, думая о чём-то своём. — Конечно, я верю в то, что к тебе в будущем будут относиться также хорошо, как и я — прости уж за самохвальство. Но всё же… Кацураги замолчал, так больше и не вернувшись к этому диалогу. Вместе они ещё несколько часов безмолвно сидели на побережье, слушая плеск волн и далёкие звуки неизвестного происхождения, что разносились над морской гладью. — Из-за того, что инспектор закончил работу, я не смогу теперь так часто приходить к тебе, — напоследок перед уходом сказал Кацураги. — И как только увидишь кого-то чужого — сразу прячься, прошу. Не хочу, чтобы Микоши прогнал тебя с твоего так уютно обустроенного места, ха-ха. — Хорошо. Мы ведь ещё увидимся, Кацураги? — напоследок спросила кукла. — Как только — так сразу! — привычно улыбнувшись, ответил ей адъютант. Утро следующего дня было… Неспокойным. Некие ползучие, скользкие перешёптывания переходили из уст в уста, из ушей в уши. Кацураги не было до слухов дела — ещё с рассвета он был занят помощью инспектору. И лишь ближе к обеду адъютант понял — что-то не так. Всё чаще и чаще он ловил на себе косые взгляды, чаще и чаще казалось ему, что ухо цепляет в воздухе собственное имя. — У меня есть новость, Кацураги, — как-то странно воодушевлённо начал говорить Микоши. — Мы вычислили, где скрывается чужак. Словно гора Ёго упала на плечи юноши; в глаза поплыли тёмные пятна, закружилась голова. Нагамаса ведь… Шутит, д-да? — Так быстро, — выдавливая из себя улыбку, промолвил адъютант. — Да, — кратко ответил мужчина. Мышцы на его плечах крепкими буграми заходили под смуглой кожей, стоило ему взять Дайтатара Нагамасу в руки. — Среди нас есть предатель, Кацураги, — продолжал говорить Нагамаса, не видя, как с каждым словом бледнеет его адъютант. — Кто-то из ночных дежурных видел, как чей-то силуэт возвращается со стороны побережья Назучи. Я обязательно выясню, кто это был, — от одной мысли о предателе глаза мужчины налились кровью. Быстро запульсировала венка на виске, так сильно был объят праведным возмущением Микоши Нагамаса. Тема предательства была его особой травмой, и мысль о лжеце среди собственных людей вызывала в душе мужчины настоящее бешенство. Только сейчас Кацураги понял, что Микоши не знает личности ночного беглеца. О настоящей личности «предателя» знали все в лагере — его имя переходило от человека к человеку быстрее молнии. О ночном похождении Кацураги знали все, все, кроме… Микоши Нагамасы. Не собираясь ждать, когда Микоши соберётся пойти проверять найденное место и дождавшись, когда инспектор отвлёкся на какое-то дело, Кацураги осторожно пропал из поля зрения Нагамасы. Едва покинув лагерь, он со всех ног бросился бежать в сторону побережья, молясь Электро Архонту о том, чтобы кукла была на месте. — Кацураги? — длинноволосый юноша с непониманием встретил запыхавшегося адъютанта. — Что-то случилось? — Послушай! — сразу же начал, хрипя от недостатка воздуха, говорить парень. — Инспектор каким-то образом смог обнаружить это место… Я не знаю, как так вышло, но тебе нужно спрятаться и переждать. — Спрятаться? — переспросила кукла. Тот страх, что читался в глазах Кацураги, медленно отравлял и её саму. — Просто переждать, — видя, как пагубно действуют на парня слова, более спокойно сказал адъютант — это спокойствие давалось ему через огромную силу. — Всё будет хорошо, не бойся, — сказал Кацураги кукле. — Я мигом вернусь обратно, потом приду сюда в сопровождении инспектора. Может, смогу даже отвести его от этой стороны. — Может, я всё же смогу объяснить ему, кто я такой, и что здесь делаю? — попытался возразить парень, но Кацураги лишь покачал головой: — Уже слишком… Поздно. — вымученно произнёс он. — Мне пора. Напоследок тепло улыбнувшись другу, Кацураги развернулся и бросился бежать обратно в лагерь. Он так надеялся, он верил всем сердцем, что успеет вернуться обратно до того, как Микоши соберётся в свой поход. Его мечтам не суждено было сбыться. На полпути он остановился, понимая, что слишком поздно. Прямо перед ним, держа наперевес Дайтатара Нагамасу, стоял никто иной, как инспектор — Микоши Нагамаса. Слева и справа от него стояла пара сопровождающих из лагеря, также с мечами наперевес. Они так и остались стоять на несколько долгих, безмолвных минут. Просто не могли отвести друг от друга взгляд. Каждый из них… Всё прекрасно понимал. — Кацураги… Ты? — с какой-то звонкой, нездоровой интонацией протянул Микоши. — Инспектор… — юноше не хотелось унижаться перед уважаемым им человеком. Правильнее было бы упасть на колени и молить о пощаде, но гордость и верность в правильность своих поступков не давали Кацураги этого сделать. — Я-я могу всё объяснить, — как бы не чисты были мысли парня, голос всё же вздрогнул от того нервного напряжения, что сгущал окружающих их воздух. — Кацураги. — голос Микоши был подобен ударам металла о металл. — Кацураги, — вновь повторил он и вдруг усмехнулся, словно фигура его собственного адъютанта казалась ему миражом. — Так это ты, получается, предатель? А, Кацураги? — Нет… — огромное желание объяснить ситуацию тугим нервным комков стягивало низ живота. Но какой смысл был сейчас пускаться в разъяснения, если Микоши — человек-импульс? Невозможно будет что-то здраво объяснить ему, теперь же главное было не попасть под горячую руку. — Что значит нет, Кацураги? — взревел Нагамаса, тяжело переваливаясь с ноги на ногу. — Это будешь говорить мне ты, лжец? Ты, возвращающийся сейчас со встречи с нарушителем?! — Он не нарушитель, он просто хотел… — Так значит, встреча всё-таки была, — со злым довольством протянул мужчина, ехидно скаля зубы. — Посмотрите на него — предателя. Даже не юлит, понимает — лгать бесполезно. Каждое слово Нагамасы больно ранило Кацураги, но тот мужественно терпел все несправедливые слова, сыплющиеся градом. Отупляющий гнев постепенно застилал Микоши глаза и главное — разум. Подумать только — собственный, его личный адъютант предал его идеалы. Предал, соврал, прекрасно зная, как инспектор относится к неповиновению и лжи. — Ты должен был быть мне опорой, Кацураги, — продолжал угрожающе шипеть Нагамаса, начиная постепенно подходить к юноше ближе. — Знаешь ли ты, что имя клана Микоши уже было однажды запятнано предательством? Думаешь, я позволю этому повториться вновь? Кацураги медленно и беспомощно пятился назад — с собой у него не было даже простецкого кинжала, чтобы защитить себя. — Послушайте… — примирительно начал юноша, старясь говорить уверенно, несмотря на предательскую дрожь в голосе. — У меня и в мыслях не было предавать вас, инспектор. Просто… Тот юноша, что скрывается там, нуждался в помощи. Я знаю, хоть это и прозвучит грубо, но я уверен — вы бы заставили его уйти, а то и вовсе бы убили, окрестив нарушителем границ и закона. — То есть тебе важнее какая-то вшивая дворняга, чем идеалы своего инспектора? — продолжая злорадствовать, едва ли не прокричал Микоши. — Ты прекрасно осознавал, что ты делаешь. Ты намеренно скрыл информацию о нахождении постороннего на нашей территории. — Но ему нужна была помощь! — в сердцах воскликнул Кацураги. — Я не отрицаю своего проступка, — но послушайте меня, прошу! — О-он, он даже не человек, понимаете? — продолжая слабо пятиться, адъютант с настоящим ужасом смотрел в глаза наступающего на него инспектора. — Он искусственное создание, кукла! Как я мог отказать ей в помощи, когда она была ей так нужна? Спутники Микоши, всё это время стоявшие на своих местах, переглянулись. В отличии от Нагамасы, они по-человечески могли понять, чем был вызван поступок Кацураги — юноша всегда отличался эмпатией и излишним дружелюбием. Но Нагамаса же считал иначе. Для мужчины была неважна причина поступка — важен итог. А итог здесь очевиден: его собственный адъютант пойман с поличным на измене. На предательстве. Если Кацураги раз умолчал о скрывающимся на их территории чужаке — где гарантия, что он не сделает этого снова? Какое имеет право этот гнусный мальчишка сейчас оправдываться, когда все действия его были умышленными? Чем больше рассуждал об этом Микоши Нагамаса, тем сильнее проступали под его кожей вздувшиеся вены. Ослепляющая ярость красила окружающиеся картинки в алые тона, злое клокочущее рычание щекотало горло. Этот щенок скрывал информацию. Этот подлец лгал ему, глядя в лицо! — Послушайте, инспектор… — жалостливо, с надеждой в голосе протянул Кацураги. — Если в… — Ничего не хочу больше слышать от тебя, предатель! — взревел Микоши, одним махом поднимая в небо свой тяжёлый, величественный и благородный двуручный меч. Вспышка молнии отразилась в серебряной стороне лезвия, осветив призрачным бледным светом искажённое в ужасе лицо Кацураги. Юноша не успел ничего понять — Дайтатара Нагамаса как небесная кара мгновенно пронзила его тело. Жестокий в своём исполнении рубящий удар заставил стройное тело адъютанта болезненно вздрогнуть, остриё меча наискось вошло в плечо юноши, с лёгкостью ломая кости и разрывая мышцы. Рокот грома заглушил шокированные вскрики сопровождающих Нагамасы, когда мужчина извлёк меч из дрожащего тела Кацураги, чтобы нанести ещё один удар — завершающий. Дайтатара Нагамаса с ужасающей лёгкостью вошёл в грудную клетку, проткнув ту насквозь. Алая кровь быстрыми толчками текла из горящих нестерпимым огнём рваных ран. Словно капли дождя, казалось, она была везде: пятнала уродливыми узорами одежду Кацураги, стекала по вкусившему плоть мечу. Собиралась под ногами адъютанта, стремительно впитываясь в песок. Сердце юноши было задето ещё во время первого удара, от чего пронзённая грудь уже не была для мёртвого тела сильной проблемой. Ноги его подкосились, тело по инерции само налегло на меч, едва не упираясь на рукоятку. Словно мешок с испорченным провиантом Нагамаса оттолкнул обмякшее тело в сторону, и то тут же распласталось на песке, продолжая окрашивать его своим постепенно темнеющим пигментом. Дождевые капли безучастно барабанили по открытым глазам Кацураги, отлетая от них словно от зеркальной поверхности. Микоши самодовольно вытер лезвие об рукав, чувствуя согревающую изнутри гордость за свой поступок. Такая участь ждёт каждого предателя — закономерный итог лжи. — И-инспектор!.. — сопровождающие мужчину юноши трусливо посеменили следом, стоило Нагамасе двинуться вперёд, не обращая более на тело Кацураги никакого внимания. — Это ведь Татарасуна! Посмотрите в сторону моря — сейчас будет шторм, это опасно! В море бушевала по истине дикая стихия: громадные волны шипели друг на друга, сталкивались, словно в борьбе ни на жизнь, а на смерть. Пена и морось смешивались с падающими с чугунного неба каплями, появившийся ветер в совокупности со всей влагой резал и слепил глаза. — Я не остановлюсь, — проревел Нагамаса, перекрикивая ревущий разъярённым зверем гром. — Оставайтесь на месте. И, решив не тратить более времени, инспектор двинулся в ту сторону, откуда несколько минут назад прибежал Кацураги. Оставшиеся стоять на месте, юноши с болезненным трепетом принялись рассматривать распластавшуюся на песке фигурку, что, омываемая потоками воды, казалась совсем крошечной. Лицо убитого застыло в немом страхе, в глазах — о, в этих всегда блестящих огнём жизни глазах — читались последние чувства юноши перед смертью: боль от несправедливых обвинений инспектора (хотя, казалось бы, мужчина всегда ратовал за справедливость. Неужели у них двоих она была разной?); некая ребяческая обида и главное — простодушная уверенность в том, что его кумир не сделает с юношей ничего дурного. Как же горько ты ошибался, милый друг. — Кацураги? — прячущийся в глубине трюма юноша вздрогнул и зажмурился, когда грохот грома и яркость грозы одновременно оглушили и ослепили его. Но парень сразу же понял — что-то было не так. Шаги, слышимые там, снаружи, были слишком тяжёлыми для адъютанта. Собрав всё мужество, юноша вышел под дождь, намереваясь проверить, кто же пришёл. Тело тут же прострелил испуг, и он попятился, увидев, как твёрдым шагом прямо навстречу к нему идёт крупная мужская фигура с двуручным мечом наперевес. — Вы — инспектор? — стараясь перекричать шум моря, спросил парень. Последующие слова тут же застряли в глотке, когда синие глаза отчётливо зацепились за багряную, свежую кровь, стекающую по острию меча. — Н-нет… — он мгновенно понял всё, от осознания повторяющегося кошмара с уст едва не сорвался крик. — Не правда, нет… — Так ты и есть та самая кукла? — остановившись, спросил Микоши. Признаться честно, мужчина ожидал увидеть нечто более могущественное и внушающее страх. Воображение рисовало механизированное, заточенное под битвы существо, и вид юного, хрупкого мальчишки перед глазами никак не вязался с ранними представлениями. — Г-где Кацураги? — вопросом на вопрос ответил юноша. Он нервно перебирал в руках кончик своей длинной косы в ожидании ответа. Того ответа, что он уже прекрасно знал. — Этот предатель? — глумливо протянул Микоши. — Не переживай — его смерть не пройдёт даром: птицам и местным морским тварям его тело принесёт гораздо больше пользы, чем мне. Парень покачнулся, перед глазами, что слезились от дождя, поплыли тёмные разводы. Нет… Нет, нет, нет. — Хотя, глупо отрицать его пользу, — внезапно сказал Нагамаса. — Он сослужил прекрасной мишенью для Дайтатары Нагамасы — теперь мой меч готов нести и дальше в мир справедливость, готов искоренять любое предательство! Грязь с клана Микоши совсем скоро будет смыта! — Да как же… Как вы можете… — клокочуще прохрипел юноша, поражаясь слепой одержимостью мужчины. — А что? Что ты хочешь услышать от меня, кукла? — Нагамаса вновь обвёл изящный силуэт юноши глазами. — Наверно, надо сказать тебе спасибо за то, что благодаря тебе раскрылась гнилая сущность Кацураги. Кто бы мог подумать — появись на периферии чужак, и мой адъютант мигом побежит служить ему, как собачка. — Неправда, всё было не так! — впервые за всё время от своего пробуждения со злобой громко вскрикнула кукла. — Кацураги восхищался вами, вашим рвением к военному ремеслу! Он хотел быть похожим на вас, а вы… Вы… — А? — Микоши переложил меч из руки в руку. — Что за чушь ты несёшь. Кукла. Опытный взгляд инспектора внезапно зацепился за брошь-перо, что была заколота в волосах куклы. — Убирайся прочь — я, Микоши Нагамаса, проявлю к тебе снисхождение из-за уважения к сёгунату. — тяжёлый взгляд вновь остановился на брошке в волосах. — Это золотое украшение — удостоверение личности, дарованное Её Величеством сёгуном. Кукле было далеко не впервой слышать эти слова. — Но ты не человек, — продолжил говорить Нагамаса. — И даже не инструмент. Я не могу поступить с тобой иначе. Перед тем, как повернуться спиной к кукле и пойти прочь, Микоши завершил свой монолог: — Прошу, не держи на меня зла! И мужчина начал медленно уходить прочь, оставляя за собой на песке тонкий след от меча. Опешившая, стоящая истуканом кукла тупым взглядом широкого открытых глаз пялилась на удаляющийся силуэт. Почему… Почему это случилось с ним снова? В душе тут же воскресли воспоминания минувших дней — ночь, гора, деревушка… Жестокая правда и слёзы. Почему все, с кем юноша сближается, неизменно погибают… По его вине? Он знал, он ведь знал — не нужно было ему сближаться с Кацураги! Не нужно! Не нужно! А в голове всё слышался задорный смех адъютанта, перед синими глазами стояли его добрые глаза, полные хитрых искорок. Но сейчас, снова оставшись в одиночестве, почему-то всё происходящее ощущалось… Иначе. — Не держать… Зла? — впервые в душе куклы зародились другие, незнакомые ранее… Чувства. Сейчас, неподвижно стоя на месте и не замечая беснующихся водяных потоков, юноша нутром чувствовал, как в груди постепенно что-то тяжело оседало, неким покалывающим теплом растекаясь по его искусственным венам. Почему-то совершенно не хотелось плакать. В отличии от той роковой ночи у горы Ёго, в данный момент юноша не испытывал ни грамма сочувствия самому себе. Что-то внутри него с каждой секундой черствело, запечатывая ранимое и нежное, настоящее существо куклы на замок. Заместо жалости, заместо вежливости, терпимости и осторожности под стальными небесами что-то тёмное и ядовитое родилось в его душе. Ранний крохотный росточек зависти напитался влагой и дал свой первый листок — нежные, пугливые черты лица куклы исчезли, уступив место холодной строгости. Потемневший синий взгляд всё продолжал сопровождать удаляющуюся фигуру Микоши Нагамасы. — Зла, значит… Подумать только — даже у такого человека как инспектор имеется настоящее сердце! Разве достоин этот жестокий, ослеплённый эгоизмом глупец носить в груди тот орган, делающий из человека — человека? Вопиющее чувство несправедливости тугой верёвкой обвило горло парня. Он сам дивился тем метаморфозам, что происходили с ним прямо сейчас: от чего же не хочется, позорно всхлипывая, убежать в трюм корабля и забиться в угол, свернувшись клубочком? Почему же его тело колотит не от страха, а дрожь эта вызвана… Страшной по своей силе злобой? Безвкусная влага попала в рот кукле, стоило верхней губе рефлекторно подняться вверх, оголяя белые зубы в угрожающем оскале. Затерявшийся в песке уже знакомый юноше меч как и в прошлый раз вспыхнул белым, отражая свет молнии. Негнущейся от тяжести собственных мыслей рукой парень поднял оружие, крепко взяв его в ладонь и сжав рукоятку до побелевших костяшек. Он уже знал, что должен сделать. Сбросив с себя трусливую оболочку и оставив её на берегу, кукла двинулась вперёд, тщательно высматривая на песке следы Микоши Нагамасы. В тот вечер была, пожалуй, сильнейшая и страшнейшая буря за всё время, что немногочисленный отряд пребывал на Татарасуне. Ночь была темна как уголь, добываемый здесь, из-за грозовых туч не было видно ни одной даже крохотной звёздочки. В тот день Микоши Нагамаса так и не вернулся обратно в лагерь. Вышедшие после окончания бури люди тщетно звали инспектора, но поиски так и не принесли никаких плодов. Тело Кацураги также пропало, оставив после себя на песке окантовку запёкшейся крови. Недалеко от места смерти был найден двуручный меч Микоши — всё, что осталось от пропавшего без вести мужчины. С тех пор этот меч стал носить иное имя — Кацурагикири Нагамаса. Впрочем, тело адъютанта всё же удалось обнаружить — то лежало в трюме некогда затонувшего и вынесенного на побережье корабля. Веки юноши были закрыты, тело заботливо укутано в непонятно откуда взявшиеся здесь полотна и тряпки. Забирая с собой тело Кацураги, бывшие товарищи не заметили, как из сложенных в кулак пальцев выпало незаметное перо-брошка. Маленькое золотое украшенье уткнулось остриём в песок, оперенье же осталось торчать над поверхностью, иногда отражая собою редкие солнечные блики. Впоследствии всё же золотое оперение стрелы в конце концов покрылось пылью, а история, начавшаяся и завершившаяся на побережье Назучи, была сожжена дотла кармическим огнём.