∞
Есть только миг между прошлым и будущим,
— и именно он называется жизнь
Леонид Дербенёв
Юфимия вздрогнула, инстинктивно ловя письмо над самой тарелкой с кашей. И чуть не выронила его вновь, когда увидела на конверте герб Академии. Заявку на зачисление они с Наставницей подали ещё в прошлом семестре. В июне проводился первый экзаменационный этап, а в июле, почти два месяца назад, её вызывали на собеседование с комиссией. Но с ответом всё тянули и даже под конец сентября, казалось, не спешили публиковать результаты. Отбор на обучение медведьм и колдомедиков был жёстким, а на Целителей — уже граничащий с жестокостью (по отношению к психическому и душевному здоровью поступающих). Принимали только самых стойких, подходящих под все требования и критерии комиссии, с высокой успеваемостью и уже имеющимся опытом обучения под крылом Наставника. Юфимия готовилась к поступлению три года. Три долгих, бесконечных года, день ото дня практически живя в библиотеке и Лазарете, изучая, перерабатывая и запоминая громадные объёмы информации, чтобы успеть пройти отбор сразу к окончанию Хогвартса. Бессонные ночи, постоянные пропуски приёмов пищи, почти полное отсутствие свободного времени… Но Фоули не унывала, сжимала зубы, покрепче перехватывала очередной талмуд или учебник и учила-учила-учила, заливая в себя литры зелья памяти, травясь настойками бодрости и закусывая всё это безоарами — чтобы не схлопотать интоксикацию. И Юфимия понимала, что в Королевской Академии, когда она поступит, будет в разы сложнее. Попадали туда немногие, а не вылетали после первого же учебного триместра — ещё меньше. Учили только тех, кто понимает, на что идёт, к чему их готовят, не тратя времени на оставшихся, думающих, что раз они прошли первый этап, то могут расслабиться. Спасение жизней — не та работа, на которой можно ошибаться — это им будут напоминать постоянно, вдалбливая в сознание наравне с заветами Магии — так говорила ей Наставница. Но цель, в конечном счёте, оправдает средства. Юфимия хотела стать Целителем, сколько себя помнила. Не колдомедиком, не медведьмой, а Целителем — с большой буквы. Получить заветную лимонную мантию и приставку к имени, встать рядом, как равная, плечом к плечу со своими детскими кумирами, об автографах которых грезила в тайне от родителей и желала получить гораздо больше, чем очередное новое платье или диадему с инкрустированными бриллиантами. Но в единственную Академию при самом Кабинете Министра и палате Лордов, возглавляемую последние триста двадцать лет Леопольдом Блэквудом — одним из известнейших чернокнижников тысячелетия, брали только лучших. И Фоули стала лучшей. Не во всём и не лучше всех, но, по крайней мере, лучше себя самой три года назад. Юфимия медленно открыла конверт, вытаскивая сложенное письмо. Нашла глазами Наставницу за преподавательским столом и глубоко вздохнула, беря себя в руки. Она сделала всё от себя зависящее, ей нечего было бояться. Выложилась на полную, ей нечего было бояться. Она поступит. Поэтому ей нечего бояться. Фоули развернула письмо и забегала глазами по строчкам. Том откидывается на спинку стула, скользя взглядом по собравшимся. За один день Директор с Деканами проводят не больше десяти консультаций для будущих выпускников, так что вполне логично было назначить все встречи одну за другой. И всё же Тома забавляет то, с какой тревогой и нервозностью ожидающие в коридоре студенты поглядывают на горгулий у кабинета. Словно за дверями их ожидает не просто очередная беседа о будущем, а допрос с пристрастием под пытками и слепящим прожектором у лица. Сара рядом, серьёзна и собрана, но совершенно не переживает. Том легонько постукивает по её запястью, привлекая внимание. Сестра приподнимает уголки губ и подбадривающе простукивает ответ. Их заранее предупредили, что на консультации нет правильных и неправильных ответов. Учителя просто хотят убедиться, что у выпускников есть цели на будущее или, если возникнет такая необходимость, помочь им сориентироваться и выбрать подходящую специальность. Том не переживает, однако что-то всё равно противно ёкает в груди, сбивая с мыслей. Быть одними из лучших студентов Хогвартса совсем не просто. Особенно, когда у тебя превосходная успеваемость сразу по всему, что ты изучаешь. Они с Сарой всегда были внимательны и дисциплинированы на уроках, но их вежливость многие профессора ошибочно принимали на свой личный счёт, считая её симпатией и привилегией. Чем-то вроде знака или намека, что двое лучших студентов обязательно выберут именно их специальность в будущем. Чужое мнение — вещь, конечно, хрупкая, но тяжёлая, как мордредова бетонная плита. Легко разрушить, стоя рядом, но не легко из-под него вылезти, если вдруг позволишь придавить себя. — Реддлы, — скрипуче прорычала горгулья. Кабинет директора оказался меньше кабинетов Деканов, но он был, несомненно, выше. Как целая башня в один лишь этаж, потолок которой сужается до маленькой точки далеко вверху, над их головами. Профессора сидели в креслах по бокам от стола, за которым восседал Диппет, с каким-то сложным механизмом, вмонтированном прямо в столешницу. — Итак, Том, Сара, мы здесь, чтобы поговорить о вашем будущем, — мягко начала Мама Барсук. — Вы уже выбрали, чем будете заниматься после выпуска? — Да, профессор, — Том вежливо улыбнулся. — Я планирую продолжить изучение лечебных зелий. В Йоркшире есть частная лаборатория, которой заведуют Малпепперы. Меня возьмут туда на испытательный срок, пока я не получу Мастерство. Слизнорт буквально лучился от гордости, другие Деканы одобрительно кивают, а вот директор кажется совсем не заинтересованным. — Сара? — Орёл перевел взгляд на свою ученицу, приподняв лохматую бровь. — Я достаточно подготовлена, чтобы получить Мастерство по Трансфигурации сразу после выпуска. Планирую устроиться в одну из студий красоты на Колокольном бульваре, чтобы подтянуть навыки метаморфоз человеческого тела. — Для чего? — недоуменно подал голос Змей. Сара поколебалась, прежде чем нехотя продолжить. — Хочу попробовать попасть в Отдел Информаций. На некоторое время в кабинете повисла пауза. Деканы переглядывались, хмуря брови, и даже Орёл поглядел на девушку несколько тревожно. Миссис Остин прочистила горло: — Ты уверена, детка? Это обдуманное решение? — «Мама Барсук не одобряет» — читалось на лице женщины. Сара коротко кивнула. Том заметил, что Диппет несколько оживился и теперь смотрел на них с куда большим интересом. Так обычно смотрела миссис Коул на посетителей в зеленом кресле. У Юфимии никогда не было нормальных отношений с родителями. Родившись в семье Министра и первой Леди Королевства от неё требовали удивительно мало и в тоже время слишком много — быть идеальной. И хоть у родителей понятие «идеально» никогда не сходилось в едином значении, она научилась ему соответствовать. Бывали моменты, когда она чувствовала себя куклой. Хрупкой, безвольной, даже, пожалуй, ценной, но куклой, которую доставали с полки, сдувая пыль, только когда ею нужно было похвастаться перед гостями. Они с матерью часто сопровождали отца на светских мероприятиях и дипломатических поездках, играя в счастливую семью на публике. Юфимия помнила, как это было мучительно — когда свора гувернанток задолго до выхода затаскивала её в будуар и колдовала над её внешностью долгие часы, чтобы она соответствовала своему образу миленькой принцессы. Они превращали её в Символ Нового Поколения, идол для любования и поклонения общественности и кукольное личико, дополняющее Лорда и Леди Фоули на колдофото в газетах с неизменной подписью «Семья Министра Магии процветает — мы процветаем». Она действительно научилась быть идеальной — перестала плакать, когда гувернантки растирали её кожу до красна, болезненно глубоко втирая масла и лосьоны, лишь бы придать ей, по-детски розовой, благородную бледность и скрыть с глаз долой проклятые веснушки. Не протестовала, когда вместо классических бальных платьев с тонкими корсетами её обряжали в розовую броню из рюшечек, кружев и пышных юбок с фатой и рукавами-фонариками. Стоически носила тяжёлые жемчужные бусы и браслеты, тянущие вниз, но, по мнению матери, скрывающие её слишком длинную шею и слишком костлявые запястья. Юфимия научилась вовремя прикусывать язык, не произносить при отце слово «если» вместо слова «когда» — и не получать жалящим по губам. Никогда не отрицала его правоты, не высказывала сомнений касаемо его политики и, не дай Мерлин, не признавала вслух, что есть кто-то лучше неё. Лорд Фоули не любил её — Мия знала это, как и то, что не любила её и мать — но не потерпел бы, чтобы статус его Наследницы носила та, что готова была признать кого-то сильнее или умнее себя так просто, без дуэли. Больше всего на свете её отец презирал мягких и безвольных, не выносил в людях их слабостей и никогда не признавал кого-то лучше себя и своей жены. А потом жизнь Юфимии круто изменилась. Отец оставил пост Министра и надобность в живой кукле на фоне, отыгрывающей роль маленькой принцессы, отпала сама собой. Мать так и осталась для него его Королевой, а дочь… а что дочь? Магия не бунтует и ладно. — Ты что, действительно сказала Деканам и Директору, что хочешь стать шпионкой? — недоверчиво уточняет Долохов за ужином, когда речь заходит о консультации. Сара усмехается, сверкая глазами, и просто смотрит. Навки, иногда Тони кажется, что Реддл вообще необязательно говорить, чтобы быть понятной — настолько этот взгляд выразительный. Долохов восхищённо выдыхает. — Ты шикарна, дорогуша, просто шикарна, — и даже подзатыльник от Тома не заставит его перестать так думать. Сара лежит на спине, наблюдая за кружащими камушками в воздухе, переливающимися в неярком свете настенных факелов. Метрах в десяти слышится едва различимое дыхание Йормунганда, свернувшегося громадными кольцами. — Ты пойдешь на собрание Клуба Слизней? — лениво тянет Сара, перекатившись на бок и подперев голову рукой. Камушки безвольно зависают в воздухе, замирая. Брат поднимает глаза от книги и вздыхает. — Слизнорт нас ждёт. Сара фыркнула. — Он нас уже четвёртый год там ждёт, но до этого ты считал нерациональным тратить на это время. Том пожал плечами. — Может, я передумал. Сара садится, склоняя голову, и щурится с лёгкой улыбкой. — Он пообещал тебе что-то. Брат закатил глаза. — В этот раз из гостей будет Аллан О'Бейли с супругой. Сара задумчиво нахмурилась. — Аллан О'Бейли — создатель Паутины? Том кивает и добавляет довольно: — А его жена — старшая дочь мистера Малпеппера, заведующая их лаборатории. С ней я переписывался по поводу устройства на работу. Сара лукаво улыбается. — Что ж, желаю удачи, Томми. Усмешка брата перерастает в искреннюю улыбку. — И тебе, душа моя. Сара закатывает глаза на новое прозвище. У Тома наметился явный прогресс с изучением сил камня. Вот только то, что она могла почувствовать на расстоянии, брат ощущал только через прикосновения. И на фоне этого обретённая им привычка здороваться со всеми через рукопожатие казалась Саре крайне забавной. Особенно, если учесть, что никто, кроме них двоих, не знает причин так внезапно повысившейся тактильности у великого и ужасного любимчика Слизнорта, коварно и непростительно тратившего благословенные часы сна на эксперименты в зельеварной. Том решил продолжить изучать зелья и после школы не только потому, что у него хорошо получается их варить и практически с первого раза запоминать длинные рецепты, нет, просто ему действительно это нравится. Удивительно, на самом деле, но ничего раньше не вызывало в нем такой смеси азарта и предвкушения, когда ты до последнего ингредиента не знаешь, получиться у тебя что-то или нет. В этом есть особое очарование — знать, что сколько бы ты не смешивал, не менял составляющие, как заправский фокусник в последний момент доставая всё новые и новые карты, ты никогда не придёшь к финалу. Эта гонка ума и действительности будет длиться всю жизнь — сколько бы ты не проводил времени над котлом, ты никогда не сможешь перепробовать все варианты и комбинации. Когда ему было четыре, Том хотел стать джентельменом, однажды услышав от воспитательницы, что «настоящие джентельмены много зарабатывают». Потом, когда в их приют зачастил странноватый мистер Норрелл, лелеющий мечту найти себе ребенка, похожего на его рано почившую жену, Том захотел стать банкиром. Потому что мистер Норрелл был банкиром, и потому что у мистера Норрелла были золотые карманные часы на тонкой цепочке с крошечным циферблатом, которые так понравились Саре. Потом он хотел стать адвокатом. Совсем не потому, что хотел защищать людей, а потому что обожал учить что-то новое, а книг с законами и правилами в приюте было больше, чем детских сказок. А потом, когда им было по девять, Сара показала ему одолженную в тайне от воспитателей книгу из городской библиотеки. Книгу о мифах. И тогда Том подумал, что быть Богом не так уж и плохо… Правда, когда он сказал об этом вслух, сестра сначала глянула на него, как на сумасшедшего, а потом рассмеялась так громко, что они весь следующий месяц провели за отработками. Больше у Тома таких глупых мыслей не возникало. Последний раз, когда он задумывался о том, чему хочет посвятить жизнь — это было ещё до прихода Дамблдора и магического мира — он хотел стать дворецким. Настоящим дворецким в белых перчатках, с невозмутимым лицом и в идеально пошитом чёрном костюме. Тем, кто бродит незримой тенью и всё обо всех знает. Кто ненавязчиво управляет домом и его жителями не без выгоды для себя. Он бы мог начать с низов, постепенно обрастая связями и в итоге добиться того, что его заметят и предложат работу при Короне. Том никогда не считал свои мечты наивными, потому что твердо знал — захоти он по-настоящему, приложи достаточно сил и терпения, и сможет добиться всего, чего захочет, даже мирового господства. Том оборачивается и смотрит на сестру, вновь закрутившую камни в воздухе и слегка покачивающую головой в такт дрожащему перезвону, когда те сталкивались друг с другом и вновь слетались в парящие спирали. В детстве они редко говорили о будущем. Слишком редко, как он понимает сейчас, но тогда это казалось таким неважным и далёким. А может, всё дело было в нежелании сестры вообще думать об этом, невольно проецируемом и на него. Том помнил Сару в детстве. В том, давно ушедшем детстве, когда она ещё не была такой спокойной и собранной, когда ещё не смотрела так прямо и внимательно, как смотрит сейчас. Он помнил сестру другой, странной девчонкой, пугающей всех своими резкими перепадами настроения и истошными криками по ночам. Та маленькая Сара не смотрела прямо, только насквозь. Иногда её ручки начинали трястись слишком сильно и мешали работе в мастерской, и тогда Том сажал её перед собой и обнимал, грея их своим дыханием. Сестра была тревожным ребенком, иногда забывающим даже простые вещи, теряющимся во времени и, зачастую, совсем не понимающем, где сон, а где реальность. Том помнил, не мог забыть, как сам ночами лежал рядом, давя в себе дрожь, и боялся, что однажды она не вернётся. Останется навсегда в том, своём мире, о котором рассказывала ему шепотом на ушко в перерывах между школой и работой. Но Сара всегда возвращалась. Иногда он просыпался и его встречали усталой улыбкой, покрасневшими глазами или сочившимися кровью, искусанными губами, которые они вместе раз за разом промывали холодной водой. Там, с другой стороны, его сестре тоже жилось не просто и каждый раз из-за этого осознания его душило чувство несправедливости и обиды. Он ничем не мог помочь ей, кроме как быть рядом, держать за руку в моменты, когда она пересекала границу где-то у себя в голове. И он держал, всегда держал — крепко и настойчиво. Раз за разом вытаскивая обратно к себе, не давая забыть. И Сара не забывала. Обнимала, грея свои ледяные ладошки под его рубашкой, жалась ближе, всем своим существом заверяя, что не оставит, что всегда будет рядом и ему не нужно плакать из-за этого. И Том верил, привык не ждать заветных слов, научившись читать их в её жестах, касаниях и взглядах. Том постепенно приспосабливался, и Сара, поняв, что он больше не боится, тоже вздохнула свободнее, расправила плечи и начала улыбаться по-настоящему. Он верил ей и заботился о том, чтобы сестра чувствовала это каждое мгновение, когда ей приходилось бороться с собственным сознанием, путающимся в двух жизнях, как новорождённый котенок в корзине с нитками, в которой шерсть причудливо перекрутилась с хлопком. Но со временем котёнок научился видеть, передвигать лапками и аккуратно распутывать хитроумные плетения. Сара выросла и с возрастом научилась балансировать, и Том искренне надеялся, что не на грани. Сестра больше не кричала по ночам, но на каком-то подсознательном уровне он всё равно чувствовал её нервозность, тщательно контролируемую, дозированную и с лёгкой руки скрытую иллюзией смирения. Это было тем, о чем он никогда не спрашивал, а Сара никогда не говорила, только смотрела холодными вечерами на принесённый с кухни горький какао без сахара или раздобытое у воспитателей дополнительное одеяло с ласковой благодарностью, от которой у Тома всё сжималось внутри и взрывалось яркими фейерверками. Слова на «л» было просто катастрофически мало, чтобы передать всё это бесконечное море чувств и ощущений. Тома корежило каждый раз, когда окружающие этого не понимали. Говорили, что с возрастом это пройдёт, что однажды они разойдутся, как в море корабли, и будут жить каждый своей жизнью, в редкие шторма и грозы пересекаясь у маяка. Тома выводило из себя, с какой снисходительностью говорили об этом взрослые, ссылаясь на то, что так всегда и происходит — одинаковые люди редко проживают счастливую жизнь рука об руку, потому что бороться практически со своим собственным отражением гораздо сложнее, чем со своей полной противоположностью. И Том злился, потому что не понимал, как в их большие головы вообще взбрело то, что со своим отражением обязательно надо бороться. Удивительно даже, что с такой логикой взрослые ещё не решили, что им нужно потушить солнце, потому что «оно же круглое, как блин. А зачем нам два блина?». Сара на подобные замечания только улыбалась еле заметно и пересказывала ему колонку несчастных случаев из утренних газет. На каждого такого «мистера» или «миссис» у неё находилась отдельная поучительная история о том, что не стоит хорошим взрослым ходить под только строящимися зданиями, и пинать новенькие стены своими грязными ботинками, а то, глядишь, и кирпичик, ненароком, на голову свалиться. Хороший такой кирпичик. Этажа эдак с пятого. И ему сразу становилось легче. Взрослые нелепы в собственной вере в себя и свои суждения — он понял это давным-давно. Они верят не в то, что знают, а в то, что правы. Даже если знания ложны или не полны, они продолжат отстаивать свою точку зрения, как гиены, созванные на пир ушлыми грифами, и доказывающие, что живой слон вкуснее мертвого. Том выныривает из своих размышлений и встречается с тёплым взглядом напротив. Сара знает, о чем он думает. И он знает, что она знает. И она знает, что он знает о том, что она знает — и так до бесконечности. Они знают друг друга с макушки до пят, от маленьких, едва заметных шрамов, которые почему-то так и не зажили, до каждой родинки — наизусть. Они так близки, что даже буквы в этом слове стоят дальше друг от друга, чем они с сестрой. Флимонт действительно был прав тогда, при первой их встрече в поезде — какими бы разными они на самом деле не были, но Томисарой они ощущают себя больше, чем просто Томом и Сарой. Тони ворчливо бубнит, неодобрительно косясь на ухмыляющихся близнецов. Реддлы будто и не чувствуют волнения от предстоящей контрольной, смешливо фыркая на его псевдо-грозные взгляды. Долохов не злится, на самом деле, ему просто нравится возмущаться. Иногда это срабатывает и над ним сжаливаются, позволяя списать, а иногда, как сейчас, бессовестно дразнят, задавшись целью вывести его на чистую воду и выпустить уже на волю едва сдерживаемый смех. — Как ты собираешься превращать крысу в кошку, если не знаешь их анатомию? — ехидничает Сара, сверкая глазами. Конечно, ей с её-то продвинутым курсом Трансфигурации подобное кажется не больше, чем детской забавой. Они превращают в кошек людей и людей в предметы — удивительно, что ещё никого не отлеветировали из класса вперед ногами. — Да зачем мне это вообще надо? — застонал Тони. — Я не собираюсь после выпуска заниматься такими извращениями! — В жизни всё пригодится, — заметил Том, приподняв бровь. — Или ты хочешь сказать, что не собираешься превращать всех своих незваных гостей в камень? — подколол его Реддл, напомнив, как когда-то Тони азартно доказывал профессору, что заклинание окаменения у него не получается исключительно из-за хронической фобии каменных статуй. — Я тебе не Медуза Горгона! — возмущается Долохов, пихая друга в плечо. — Горгона Антоша, — весело протягивает Сара достаточно громко, чтобы это услышали остальные, толпившиеся в коридоре студенты, то и дело любопытно вытягивающие шеи. Вот уж кто окончательно потерян для мира и общества, так это те, кто к седьмому курсу так и не выучил заклинание подслушки. — Тебе бы пошли змейки. — Где змей я видеть точно не хочу, так это на своей голове, — страдальчески закатил глаза Долохов. — Мне хватает и того, что у нас они даже на унитазе нарисованы. — Тони, — укоризненно шикнула Юфимия, всё это время старательно делающая вид, что в её трактате по медицине есть что-то интересное. — О! Совесть проснулась! — картинно схватился за сердце Долохов под многочисленные смешки. — А я уж думал, всё. Отпустило. — Хватит паясничать, ты как дитё малое, — насупилась Фоули. — Э, нет. Никаких возрастных ограничений для веселья! — возмутился Тони. — Я протестую и буду жаловаться! — Мерлин, Долохов, — фыркнула Сара, закатив глаза, и демонстративно вручила ему свой блокнот с записями. — Давай, вперед. Визуализация была одним из тех предметов, в которых без практики было невозможно добиться сносных результатов. От курса к курсу пары проходили по одному и тому же сценарию: учитель раздавал пергаменты, ставил на стол объект для рассмотрения, оставляя его видимым лишь на некоторое время, а после студенты должны были как можно подробнее описать увиденное. И если на первых курсах это был один из самых лёгких предметов, то теперь, к седьмому курсу, он перешёл в разряд самых жестко оцениваемых. Во-первых, время на запоминание образца сократилось от десяти минут до мизерных пяти секунд. Во-вторых, двухсторонние пергаменты увеличились до двух футов. И в третьих — с пятого курса сочинения писались полностью на латыни. Теперь от них требовали хорошо построенную структуру и продуманные формулировки, из которых можно было четко воспроизвести последовательность мыслей. Раньше в качестве объекта им выставляли картины, детализированные статуэтки или коллекционные модели домов в разрезе. Чем сложнее был предмет — тем легче было его описать. Взгляд цеплялся, а не бездумно скользил мимо, запоминал яркие цвета и расположение, а не простую скучную текстуру. Первое, чему научил их профессор, было: «Не только Мордред кроется в деталях, но и достоверность, правдивость и реалистичность. Или, если угодно, Ваша хорошая оценка за текст». Но в отличие от постоянно увеличивающегося размера пергамента, объекты с каждым годом становились всё проще и обыденнее. Зато теперь их не ограничивали только внешним описанием. Ставили деревянный куб — и студенты писали о жёлуде, проросшем в старой дырявый шляпе и срубленном столяром. Ставили цилиндр — они рассказывали об одинокой ракушке, которую долгие столетия точили солёные волны океана. На Визуализации учили оживлять предметы, не используя магии. Заставлять людей верить в придуманное и делать из придуманного правду. Ведь то, во что верят хотя бы двое магов или волшебников, уже возможно. Без Визуализации нельзя было стать хорошим Мастером Превращений, думала Сара, как, впрочем, и без Анатомии, и Заклинаний, и Латыни… Реддл видела то, что не видел или не понимал Долохов — как один предмет сплетается с другим и переходит в третий. Темы перекликаются, теория хоть и преподносится под другим углом, но, в сущности, остается всё той же. При чем ни один из этих углов нельзя исключить — фигура станет неустойчивой и постоянно будет заваливаться на один бок. Целителями не становиться без знаний Зелий, Анатомии или Травологии. Хорошие Рунологи никогда не смогут понять рун без знаний древних языков. И ни один Артефактор не станет Артефактором, если не знает таблицы совместимости материалов и компонентов наизусть. Сара видит связи, много связей в жизни. Например, те, что связывают успешных Адвокатов, Глав Департаментов и Политиков — все эти люди знают не только то, что от них ожидают, но и то, что не знают и сами ожидающие. Но их знания не защита — они оружие. А сами их носители похожи на грязных игроков, носящихся по футбольному полю во время дождя. Их цель — не попасть в ворота, а выбить припасённым мячом как можно больше других игроков, извалять их в грязи, а потом предъявить трибунам с вескими аргументами и доводами. Впрочем, знание всегда двояко. И только сам его обладатель сможет определить его назначение и цену. Но есть и такие связи, которых не понимает даже Сара. Пока не понимает. Сила камня раскрылась внутри неё, как горделивый цветок. Ему не нужны были ни вода, ни солнце — лишь её восхищение. И она давала его с лихвой. Огненный цветок распускался, позволял увидеть больше, показывал ей мир с другой стороны, более яркой и в то же время совсем дикой — будто втягивая её в текстуры привычного. А ещё камень мог становиться невидимым — его нити по прежнему пламенели в близи живых, но те, живые, их в упор не видели и не чувствовали. Стоило щупальцам ненавязчиво коснуться человека, как над его головой, словно большущий восклицательный знак, вспыхивала душа. Она у всех светилась по-разному и этим напоминала Саре воду — иногда души попадались тусклые, но переливающиеся, как тонкая корка инея. Иногда пушились белоснежными сугробами. Некоторые были похожи на отливающие на солнце маленькие льдинки, склеенные природой в какую-то замысловатую мозаику. Были и громкие души — постоянно закручивающиеся в водовороты и маленькие горные ручьи, в которых вода бежала с поразительной скоростью. И бурлящие гейзеры, пышущие жарким паром, сливающимися чуть выше в лёгкие облака. Больше всего Саре нравились подвижные и звонкие, как весенняя капель. Эти души будто постоянно смеялись, искрясь светом, как маленькие солнечные зайчики. И во всем этом сияющем безумии, видимом только ей одной, был ещё Томми. Сара не видела души брата, но чувствовала, стоило пальцам зарыться в мягкие кудри, невесомо провести самыми подушечками от виска и за ушко, а оттуда до адамова яблока. Пройтись по плечам, выводя узоры по обтянутой идеально выглаженной рубашкой спине, прослеживая позвонки… Она постоянно чувствовала брата, его всего, будто его душа не парила где-то там над головой, а бежала по венам, разгоняя кровь наравне с магией. Будто именно она закручивала угольные пряди в очаровательные кудряшки, выцеловывала веснушки на тонкой коже плеч и запястий, вспыхивала под ресницами, пряталась в уголке его извечной усмешки, играючи проходясь по самой кромке зубов. Будто весь Том и был душой, ластящейся и игриво извивающейся под нежными прикосновениями, счастливо сияющей под её взглядами и заливающейся мелодичным свистом под её улыбками. Рядом с братом было тепло. Не физически, а как-то по-особенному, внутри, будто все чувства разом приглушались, давая передышку. Мысли в голове послушно замедлялись, выстраиваясь в ряды по категориям, помогая обрести кристальную ясность. А плечи расслаблялись, переставая едва заметно подрагивать от напряжения. Раньше Сара думала, что так умиротворяюще на неё действуют воспоминания об их крохотной комнатушке в приюте — две кровати и продуваемая рама окна каждый раз вспыхивали в сознании, когда день выдавался особенно загруженным. Но присутствие рядом брата действовало гораздо более благотворно — если после воспоминаний о детстве до Хогвартса оставалась лишь грусть и тоска, то объятия Тома оставляли сладкое послевкусие уюта, как если бы она вновь вернулась в то их первое Рождество в замке, когда они весь день провели на пушистом ковре, в полутемной гостиной Змей, поедая печенье с молоком и тихо хихикая над йольскими гимнами магов. Сара ни о чем не жалела. Ни тогда, ни сейчас. Пока Том рядом, всё ещё можно изменить в любой момент, стоит только хорошенько вбить себе это в голову и идти к цели шажочек за шажочком. Медленно, чтобы, ненароком, не споткнуться, и чего-нибудь не потерять и не разбить о жёсткие бетонные ступени всеми известной лестницы. Собрание Клуба Слизней напоминало безумное чаепитие отчаянных диабетиков — сладкого было столько, сколько не бывало даже в Большом зале во время Самайна. А лукаво улыбающийся Слизнорт во главе стола представлялся демоном искусителем, решившим развести их сегодня как минимум на один грех — Чревоугодие. Том невзначай огляделся. Приглашённых было человек двадцать и большинство он знал поимённо, неоднократно вступая с ними в долгие дискуссии на парах. Большая часть была Змеями с влиятельными родственниками и многообещающими перспективами. Ещё четверть составляли студенты, стабильно попадающие в списки лучших учеников Хогвартса. И горстка оставшихся — в основном, спутники и спутницы приглашенных, занимающие призовые места в несколько другом рейтинге школы — рейтинге красоты и зрительских симпатий. Они никогда не попадали, да и не попадут ни в пятёрку, ни в десятку лучших из лучших Хогвартса по успеваемости, но тем не менее имели не малую популярность среди своих сверстников. Но Тома сейчас больше интересовали гости из-за стен замка — Верушка и Аллан О’Бейли. Оба хорошо образованы, занимают высокие должности и имеют по несколько колец Мастера в разных сферах. Женщина, с которой переписывался Том, отчего-то всегда представлялась ему чем-то средним между миссис Коул и профессором Грэм — строгой и требовательной, с очками и тугим пучком на затылке. На деле же ей оказалась невысокая смугловатая девушка с яркой улыбкой и смешливыми морщинками в уголках глаз. Она первой подошла к Тому, пытливо, не без любопытства оглядывая его с ног до головы. Реддл мысленно усмехнулся — Сара тоже часто смотрела на людей таким взглядом. Словно видела в тот момент вовсе не их самих, а новый диковинный образец для изучения. — Ты же Том Реддл, верно? Любитель теории Аль-Матрафи о бесконечности алхимических формул, — с улыбчивым прищуром спросила Верушка. Он понятия не имел, сколько ей лет, даже примерно. Магов и волшебников возраст вообще волновал мало, и все, кому ещё не перевалило за сотню, по умолчанию считались молодыми. — Вы правы, миссис О’Бейли, — Том улыбнулся своей самой очаровательной улыбкой. В любом случае, возраст девушки был не важен. Она также, как и остальные, поразительно легко попадала под его обаяние, проникаясь его словами и идеями. Долохов часто ворчал, что с таким талантом нравиться всем без исключения он мог бы легко пробиться на работу даже в Кабинет Министра, вот только роль политика казалась Тому слишком скучной, а власть, в отличие от могущества, и вовсе чем-то несуразным. Он внимательно слушал Верушку, поддерживая всё же больше светский, чем научный разговор, и не забывал подмечать обстановку. В силу детской привычки, он неосознанно запоминал местонахождение всех людей в комнате, в какое бы помещение не заходил, и неустанно его отслеживал, в голове заранее просчитывая, кто в данный момент находится у него за спиной, где сейчас стоит Сара, и сколько студентов собрались у стола, а сколько — разбрелись по залу. Он также не забывал невзначай наблюдать за передвижениями Аллана О’Бейли и позволил себе незаметно выдохнуть, только когда тот оказался в той же точке зала, что и сестра. Аллан осушил бокал с горячим напитком со сладко-кислым послевкусием, мысленно соглашаясь с женой, что поило у Слизнорта действительно на редкость стоящее. А ещё, кажется, действовало оно вполне исправно — сожаление о зря пропадающем вечере пятницы чувствовалось уже не так явно. — Из чего ты его делаешь? — протянул мужчина, перекатывая остатки по дну бокала. Жидкость переливалась на свету, как плавленное золото. Слизнорт, зараза такая, лишь загадочно улыбнулся. — О, у меня замечательные поставщики ингредиентов! — он подмигнул и заговорщицки прибавил. — Я называю его ихором. — Кровью богов? — Аллан иронично изогнул бровь, не впечатлившись. — И где ты её берёшь? На небесах? — Ну что ты, мой дорогой Аллан, разве ж я могу сказать? — притворно опечалился Гораций, вздохнув с досадой. Ну каков актёр, а. — Я же не спрашиваю, откуда твой Департамент мешками таскает песок времени. О’Бейли крякнул и поднял руку в знак капитуляции. Змей ещё с минуту его разглядывал, пока не расплылся в настолько сахарной улыбке, что Аллана передёрнуло. — У меня есть подарок для тебя, — он приблизился, хитро поглядывая куда-то за его спину. — Помниться, ты уже не первый год ищешь себе ученика? О’Бейли обернулся, проследив за взглядом друга, и громко фыркнул. Его жена уже вовсю беседовала с каким-то парнем, и по одному только её нездоровому оживлению и цепкому взгляду он мог с уверенностью сказать, что та снова идёт на опережение в их маленькой войне, переманивая на свою сторону ещё одного его потенциального ученика. Аллан глянул на друга, убеждаясь, что Слизнорт следит за его реакцией. — Что? Радуешься, что пять ноль и не в мою пользу? — усмехнулся мужчина и снова наполнил бокал горячим напитком. — Дай угадаю, это отпрыск кого-то из Верхушки? Или твой лучший ученик? — едко поинтересовался О’Бейли, продолжая наблюдать за женой и её новым подопечным. — Ты о Томе? — наигранно удивился Слизнорт и добродушно заулыбался. — О, Том замечательный мальчик, всегда самый первый. Очень старательный и вежливый. И ты бы видел его эссе по Зельям! Видит Магия, лет двадцать уже не испытывал я такого нетерпения, ожидая на проверку работы собственного ученика! Настоящий бриллиант, а не мальчик… Аллан кивнул без особого энтузиазма. — …Но ты бы с ним не сработался, — категорично закончил Гораций, заставив друга приподнять брови в немом удивлении. Тот заметил это и снова растянул губы в улыбке, на этот раз успокаивающей. — Том бриллиант и я семь лет его огранял, друг мой, чтобы сделать из него превосходного Зельевара, достойного Мастера своего дела. Знаю, твоя жена больше склонна к Алхимии, но, заметь, это уже четвёртый ученик, которого я для неё подготовил, — не без гордости сказал Слизнорт и резко выпрямился, кивнув в другую сторону зала. — Но для тебя, мой дорогой Аллан, у меня есть особое сокровище. Алмаз, ещё толком никем не огранённый, но уже сейчас сияющий, как stella in caelo. На этот раз О’Бейли не спешил поворачиваться, лишь продолжал скептически смотреть на друга. Впрочем, сам Слизнорт больше не наблюдал за его реакцией, а с каким-то непонятным блеском в глазах смотрел в указанную сторону, кусая губы, не то от нетерпения, не то увлекательности представшей картины. Аллан вздохнул и повернулся без особого интереса и тут же замер, найдя глазами стоящую к ним в профиль брюнетку. Слишком похожую на этого Тома, чтобы это было просто совпадением. Он резко обернулся к Слизнорту. — Эх, ты даже себе представить не можешь, Аллан, сколько сил я приложил, чтобы и она пошла по стопам брата. У неё такой же врождённый талант к Зельям, как и у Тома, но разве ж можно стать Мастером без искренней любви к предмету? — Гораций досадливо махнул рукой и печально вздохнул. — Этот Алмаз, к сожалению, оказался для меня слишком твёрдым, — он повернулся к другу и совсем не наигранно нахмурил брови, настоятельно продолжив. — Королевская двойня, лучшие из лучших на курсе и во всей школе, так что советую тебе поторопиться, друг мой, пока Верушка не прознала, что у Тома есть ещё и не менее талантливая сестра, к слову, профильно изучающая Артефакторику с Ритуалистикой и Трансфигурацию, публиковавшаяся в молодёжном журнале с научной работой о рунах и уже начавшая писать диссертацию для получения своего первого звания Мастера в области Превращений… Сара склонила голову, поддерживая своего собеседника, уже минут десять ведущего малопознавательный монолог об абстрактности действий косметических заклинаний на красивых людях. Но вместо закономерного раздражения, она чувствовала лишь веселье. Младший Флинт был забавен не столько своими широкими, пребывающими в постоянном движении, бровями, сколько совершенно невообразимым ростом — бедному мальчику каждый раз приходилось горбиться и наклоняться при проходах через дверные проёмы классов. А его привычка раскачиваться в разные стороны, как бамбук на ветру, в приступах задумчивости, веселила только сильнее. Впрочем, Сара смотрела больше не на самого Флинта, а на кипящую гейзером душу над его головой. В который раз Реддл думала о том, что облик души не имеет никакого отношения к личности человека. Это, скорее, итоговая совокупность всех личностей и характеров, которыми когда-либо обладали её многочисленные носители в бесконечности реинкарнаций. Будто оболочка души и её облик — это опыт, накопленный и наслоившийся прожитыми жизнями поверх спрятанной глубоко внутри сути. Чего-то изначального, но не могущественного, а, наоборот, слабого и самого уязвимого. А ещё Сара помнила свои ощущения рядом с сундуком из комнаты по требованию, внутри которого было нечто живое. В первый раз она не смогла понять, что не так с той душой, запертой внутри, но после долгих размышлений и наблюдений поняла, что та субстанция не была душой в полной мере. Она ощущалась лишь как неаккуратно отрезанный кусок торта из хаотично спаянных характеров и личностей и с подтёкшей глазурью опыта в добавок. Сара не представляла, что могло повредить душу до такой степени, что она теперь больше напоминала обрубок, совершенно бесполезный и заведомо обречённый. И хоть Реддл и мало пока что понимала во всём этом и наверняка не знала ещё уймы вещей и нюансов, но уже сейчас имеющихся знаний было достаточно, чтобы понять, что этот обрубок уже никогда не станет цельной душой. Он не переродится и не умрет, потому что то, в каком виде он существует сейчас, уже в какой-то степени можно назвать смертью — как отрубленная рука или нога, спрятанная в коробку с чарами заморозки в надежде, что когда-нибудь её несчастливый хозяин найдёт способ прилатать её обратно к телу. Это было варварством — сотворить такое с душой, умудриться за одну лишь ничтожно короткую жизнь обесценить жизни миллионов реинкарнаций до тебя. Саре было противно и до сухости в горле и дрожи в пальцах жалко душу. Реддл не была уверена, кто из Основателей или их потомков мог такое сотворить с ней, потому что если в том сундуке действительно часть души именно Кондиды Когтевран… что ж, тогда Сара слишком переоценивала её ум. Нужно быть полным эгоистом, чтобы так изуродовать то, что даже не принадлежит тебе в полной мере. Потому что Реддл была уверена — такое можно было сделать с собой исключительно добровольно. — Мисс Реддл! — Сара вынырнула из размышлений, едва заметно улыбнувшись сконфужено замолчавшему Флинту, и обернулась к подходящему к ним Слизнорту. — Сара, хочу познакомить Вас с моим хорошим другом! Вы, должно быть, знаете его заочно, он глава Департамента Тайн в нашем Министерстве, — Большой Змей подмигнул. — И он крайне заинтересован одной лучшей ученицей Хогвартса! Сара перевела взгляд на мужчину, склонив голову в приветствии. — Сара Реддл, сэр. — Аллан О’Бейли, — мужчина усмехнулся. — Так это ты сестра того парня, которого так старательно очаровывает моя прекрасная женушка? Реддл слегка иронично приподняла брови. — Вы хотите поговорить об этом? — лаконично уточнила Сара, ненавязчиво разглядывая чужую душу, похожую на витраж из маленьких льдинок. О’Бейли прищурился, молча разглядывая её. — Скажите мне, мисс Реддл, можно ли подкупить магию? Сара оторвала взгляд от души и встретилась с чужим изучающим взглядом, несколько озадаченная прозвучавшим вопросом. Она не совсем понимала, чего от неё ждут — озвучивания общеизвестной истины или собственных рассуждений на этот счёт? Если О’Бейли хочет оценить её знания, то уместнее будет просто пересказать ему несколько заветов Магии. А если хочет понять, как она мыслит — то её рассуждения ему об этом скажут. Реддл склонила голову, разглядывая мужчину в ответ. — Магия неподкупна, — медленно протянула она. — Но с ней можно договориться о честной сделке. Брови Аллана взметнулись вверх и на несколько секунд замерли на самой границе волос… А потом О’Бейли просто громко захохотал, наплевав на все приличия. — Она мне нравится, Гораций! — мужчина вдруг крутанулся на месте и крикнул в другой конец зала. — Один шесть, Верушка! Теряешь сноровку, женушка! — он снова бросил взгляд на Сару и теперь Реддл видела в нем лишь неприкрытое ликование. Аллан смотрел так, будто выиграл джекпот и это… было приятно. Сара нашла глазами Тома и кивнула. Брат в ответ лишь усмехнулся с лёгкой иронией и отсалютовал бокалом, поздравляя с победой. Прийти сюда было хорошей идеей. А прийти сюда в обмен на рекомендацию кандидатуры Сары для О’Бейли в качестве подмастерья — хорошей сделкой с Большим Змеем. Реддл улыбнулась Слизнорту. В конце концов, все в плюсе. Том с Тони и Флимонтом стояли у подножия мраморной лестницы холла, переговариваясь. Вокруг было настолько шумно, что приходилось наклоняться так низко, вторгаясь в личное пространство, что со стороны это могло показаться чем-то большим, чем просто дружеская беседа. Например, зарождающийся заговор. Вдруг Долохов рядом подобрался и несдержанно забормотал что-то на своём, родном, откровенно пялясь в сторону лестницы. Поттер рядом присвистнул, приоткрыв рот. Том прервался, оборачиваясь и замирая. Его сестра была похожа на хрупкий лунный цветок, горящий в колдовском пламени. Самый прекрасный цветок из всех, что он видел. Серебристо-голубое платье оголяло молочные плечи и волнами струилось вниз, расширяясь у самого подола и переливаясь фиолетовыми бликами. Волосы были высоко собраны и усыпаны пыльцой фей, отчего несколько незакреплённых прядок парили, обрамляя худое лицо, где горели дымчато-серые глаза, что пристально смотрели только на него. Губы сестры были слегка приподняты в намеке на улыбку и переливались всё той же пыльцой, будто были сделаны из хрусталя и перламутра. Том вздрогнул, когда Тони рядом настойчиво пихнул его в бок, возвращая на землю, к уже подошедшей к нему Саре, теперь смотревшей на него с насмешливым прищуром. — Ты потрясающе выглядишь, — искренне выдохнул Том, протягивая руку. — Я знаю, — снисходительный смешок. Сестра придвинулась ближе, склонившись к уху. — Ты тоже, лисенок. Том не стал возмущаться, лишь согласно усмехнулся, сверкнув глазами. Сара выпрямилась. — Твой первый бал, сильно нервничаешь? — она положила руки на его плечи, смахивая несуществующие пылинки. — А ты сильно нервничала в свой первый раз? — закатил глаза. Улыбка Сары стала шкодливой. — Я весь вечер просидела за гардинами и отказывалась вылезать оттуда, пока дом не покинут все гости. Том не смог сдержать смешок. — В таком случае, ты знаешь, где меня найти. Сестра успокаивающе взяла его за руку, поглаживая тыльную сторону ладони большим пальцем. — Не забывай проверять еду и напитки на примеси. Не уделяй больше одного танца одной девице, и… — она снова приблизилась к уху. — Не поддавайся на провокации ведьм за сотню, если не хочешь последствий… И последнее: если тебя начнут проверять на прочность или вербовать, не теряй самообладания, — напутствовала сестра. — Помни, что это ты им нужен, а не они тебе. Отодвинулась, окинув его с ног до головы тем самым взглядом курицы-наседки, впервые выпускающей свое чадо из курятника в люди. — Если что, зови, я всегда рядом, — прибавила она и порывисто обняла. Том, конечно, глаза закатил для порядка, но обнял в ответ, притянув ближе и уткнувшись в блестящие волосы. И тут же оглушительно чихнул от попавшей в нос пыльцы. Сара тихо рассмеялась. Флимонт приобнял Юфимию за талию, плавно кружа в танце среди десятков таких же счастливо-окрылённых пар. Рыжие локоны были собраны в аккуратную причёску, которую мягко оплетал рубиновый вьюн, спускаясь к шее и соединяясь с лёгкой подвеской в замысловатую картину из завитков и драгоценных камней. Алый бархат её платья идеально подходил к его расшитой золотыми узорами мантии. — Тебе не нравится танцевать? — шепнул Поттер, когда они зашли на второй круг. Юфимия продолжала улыбаться. — С чего ты взял? — Твоя улыбка ненастоящая, — закатил глаза Флимонт. Фоули фыркнула, продолжая держать лицо. — Ты ошибаешься. Поттер надулся. — Ты такая вредина, Мия! Музыка стихла, чтобы через мгновение зазвучать вновь с ещё большей силой. Юфимия потянула Флимонта к столам с пуншем, залпом осушая взятый стакан. — Считай, что светские мероприятия не самое мое любимое времяпровождение. — Но это не светское мероприятие! — возразил Поттер, недоуменно оглядевшись. — Это наш выпускной! Фоули взглянула на него и рассмеялась. — А ты забавный, — она вновь налила пунша, на этот раз протянув стакан Флимонту. — Здесь сотня студентов, весь преподавательский состав, попечители, директор и родственники выпускающихся… Если это — не светское мероприятие, Поттер, то я ничего не понимаю в этой жизни. — Но здесь нет Министра! — возразил Флимонт. — Какое это светское мероприятие без главного слитка? Улыбка Юфимии померкла. — Ты прав. Я… забыла об этом. Поттер приблизился, несильно стукнув её в плечо. — Я всё ещё считаю, что ты что-то да понимаешь в этой жизни, — доверительно зашептал Флимонт, подмигнув. — Ты поступила в Академию! Так что, считаю, ты имеешь полное право сегодня оторваться! Фоули встретилась глазами с Поттером и невольно улыбнулась, отчего тот победно вскинул кулак в воздух, заставив Юфимию снова рассмеяться. — Нет, ты всё-таки невыносим, Флимонт! — восхищённо и в тоже время нежно выдохнула, стукнув его в ответ. — А ты всё-таки зануда, раз всё ещё стоишь тут и распиваешь алкоголь без алкоголя, вместо того, чтобы зажигать! — хохотнул Поттер, схватив её за руку и потянув в круговорот танца. Сегодня их день. Сегодня они просто веселящиеся подростки, которым не нужно думать ни о чем серьёзном и взрослом. Они живут здесь и сейчас, среди музыки, танцев и громкого смеха толпы, кружась в каком-то безумном общем ритме жизни и магии. Только здесь и сейчас. И никаких завтра.