Сезон сакуры

С утра Тома явился на порог комнаты с завтраком: сияющий и лёгкий, как весенний рассвет. Наверняка, его как обладателя Глаза Бога и самого доверенного слугу приставили ко мне, опасаясь, как бы я чего не учудила. Желудок, едва справившийся с предыдущей порцией его готовки, отказался принимать хоть что-то кроме одного несчастного данго. После я спустилась вслед за управляющим вниз, в просторный зал первого этажа, спрятанный от глаз входящих через главную дверь расписной ширмой с фонариками. От солнечных лучей вся комната была будто вышита золотом, как узоры на фраке господина комиссара. Он сидел на татами, подобрав под себя ноги и с задумчивым видом выслушивал доклад от одного из самураев. Тот что-то указывал на карте, расстеленной тонким свитком на длинном столе. Из их переговоров до меня доносились только какие-то обрывки: «черепаха», «дождь», «крыса». Очевидно, разговор шёл на лишь им понятном языке символов. Эврар тоже так делал, когда скрывал что-то. Меня это злило. От воспоминания о его фигуре в проёме ворот снова стало не по себе. Только спустившись в зал полностью, я разглядела, что в стороне, в компании солдата, стоял молчаливый Сато. Мы переглянулись. Он угрожающе сощурил глаза, оглядев меня с головы до ног, и лицо у него вдруг стало таким, будто он заметил, что раздавил жука. Словом, всё это несло неясный смысл. Руки у него были связаны впереди. Я шла свободно. — А, Тома, — не подняв головы, комиссар обратился только к управляющему, словно я не более, чем его длинная утренняя тень. — Ещё пара секунд. В течение этих самых секунд он задумчиво смотрел на карту, словно на игровую доску. Видимо, обдумав какую-то свою мысль, он поднялся и жестом отослал всех остальных прочь. Вереница фигур вытекла чернильным следом за ширму и исчезла в звуке закрывающихся дверей. Тома вышел последним, и я тоскливо обернулась в его сторону, даже немного расстроившись, ведь в его присутствии комиссар не казался таким… комиссаром. Когда стало совсем тихо, он наконец-то повернулся ко мне. — Если вы не возражаете, опустим обмен любезностями и перейдём к делу, — конец рукава изящно качнулся, когда он указал на карту, но вместо разговора о печати, который я репетировала, вдруг спросил: — Что вы можете рассказать мне о человеке, забравшем дзицуин? — Такого уговора не было, — я мгновенно ощетинилась, как морской ёж. — Верно, — спокойно кивнул он, и легко улыбнулся ни к чему не обязывающей улыбкой. — Но, я полагаю, вы не откажете в услуге комиссии Ясиро. «Комиссии, как же», — оскалилась О-Кику. — «Это просто проверка. Не провали её». Если начну спорить и выделываться, вызову подозрения и все мои слова будут поставлены под сомнение. Надо притвориться, что я правда решила им помочь. Справившись с голосом, я произнесла, будто из праздного интереса: — Зачем вы спрашиваете, если уже наверняка сами всё выяснили? — Вот вам урок на будущее: планируя действия, собирайте сведения из разных источников. Это полезно и помогает избежать целой череды проблем. — С чего вы взяли, что мне нужны ваши уроки? — Канарейка может кричать звонче сокола, но размах крыльев у неё всё же меньше, — едва задев взглядом желтоватые детали на моём костюме, отозвался он. — Если бы вы следовали этому правилу, я бы не застал вас врасплох тем вечером. У меня и была информация из разных источников: я опрашивала слуг из благородных домов, подсаживалась к выпивохам в порту, собирала сплетни среди жриц. Все они говорили одно и то же: Камисато Аято по особому поручению отбыл на Каннадзуку. А уж если комиссар Ясиро уезжал куда-то по делам, то ждать его раньше первого снега не стоило. Я положилась на привычное, но в этот раз оно дало осечку. Единственное, в чём меня можно было бы упрекнуть — я так стремилась заполучить дзицуин, что пренебрегла осторожностью. И, пожалуй, за это всё же заслужила пощёчину. Подняв голову, поглядела на его лицо: солнце делало глаза светлее, будто тонкий лёд горного ручья сходился кругом по радужке. Я сделала самое постное лицо из возможных и бросила: — Вы всегда такой заносчивый, комиссар? Он усмехнулся, будто я сделала ему комплимент и тут же парировал: — А вы всегда грубите людям, которые могут отправить вас в комиссию Тэнрё, леди Кейрин? Одного таланта у него было не отнять: он умел со всей показной вежливостью и лёгкостью напомнить тебе, где твоё место. Я стушевалась и отвернулась к карте, чтобы не пришлось выдерживать взгляд комиссара. «Сделай вид, что идёшь на уступки. Высокомерные снобы любят, когда им подчиняются». — Его зовут Эврар. До указа Сакоку он доставлял товары из Фонтейна в Инадзуму. — А после стал промышлять контрабандой, продавая товары Ватацуми войскам сёгуна, а товары с Наруками — сопротивлению, — со знанием дела отозвался комиссар, подтверждая мою догадку: всё это ему уже было известно. — Что ещё? — Я не знаю, — я пожала плечами и подняла глаза. Он недоверчиво прищурился. — Правда не знаю. У нас не принято много о себе говорить — это вредно для дел. Я ни в чём даже не соврала. Пока что. — Где сейчас печать Камисато? — Скорее всего, у Эврара, — я наклонилась к карте и ткнула пальцем. Небольшой домик неподалёку от Арауми, дабы пустить их по ложному следу. Раньше Эврар использовал его, как перевалочный пункт, но там давно нет ничего, кроме сена и пустых ящиков из-под редиса. — Сколько там людей? — Не считая Сато? — я глянула в сторону двери: и всё-таки, о чём они с ним говорили? — Восемь. Плюс всякие бродяги, случайные проходимцы, нобуси или похитители сокровищ, которых он иногда нанимает. Всего десять человек. Воры, жулики, игроки, многие — разочарованные бывшие солдаты, уставшие от войны. Грустнее всего были истории преданных. Во всех смыслах. Не удивительно, что Эврар оставил меня при себе — я ведь была таким же потерянным ребёнком. Семьёй мы так и не стали, конечно, но творить противозаконные вещи с кем-то, возможно, близость даже большая. «Думаешь, не будь страха перед наказанием за предательство, которое Эврар возвёл в абсолют — они бы не ткнули тебя ножом в спину при первой возможности?» — О-Кику поинтересовалась вполне серьёзно, будто ей правда было интересно; вот только она знала мой ответ. — «Ха! Архонт, какая же ты наивная». — Последний вопрос, — лицо у комиссара вдруг стало серьёзным, будто он решал, где ставить запятую в «казнить нельзя помиловать». — Зачем вы сохранили мне жизнь? Недоумевая, я моргнула. Мне казалось, ему должно быть это очевидно. — Я — не убийца, что бы вы там себе не представляли. — Это не помешало вам меня отравить. Могли бы сбежать с печатью, почему вдруг передумали? Он молча ждал ответа. Я поглядела под ноги. Когда клинок выскользнул из моей руки, я не думала, смогу ли жить с грузом чужой смерти на совести. По правде говоря, вообще ни о чём, кроме Эврара не думала. А потом он ушёл, не обернувшись. — Просто вы… Просто даже в своей смерти Камисато Аято подумал о других. О своей семье. О тех людях, что тряслись над его ослабевшим телом. И мне стало мучительно стыдно. Вот и всё. Но ему, конечно, было не обязательно это знать. — Я подумала, может, комиссар Ясиро из вас и не очень, но вы отлично держите равновесие. Без вас Хийраги и Кудзё вцепятся друг другу в глотки, что точно не облегчит участь людей. «Ты же знаешь, что главы кланов обручены», — пресно бросила О-Кику, намекая, что все мои оправдания шиты такими же белоснежными нитками, как и костюм комиссара. Подумаешь, обручены. Они просто маленькие рыбки кои в пруду с большими и страшными пираньями. Лицо у комиссара вновь стало непроницаемым. Он отдалился, шагнул в сторону и произнёс совершенно буднично: — Что ж, значит, на этом условия нашей сделки выполнены. Вы свободны, — так легко, что даже с трудом верилось. — Можете не беспокоиться, в отчёте о произошедшем, что я отправил комиссии Тэнрё, вы не упоминаетесь. — В отчёте? — я вздрогнула и уставилась на него во все глаза. — Вы же обещали! — Я обещал не докладывать комиссии о вас, — будто даже оскорблённый моими обвинениями в недобросовестности, отозвался комиссар. — Про вашего друга Эврара уговора не было. «В общем и целом, он прав. Не спорь, а то ещё передумает». Меня затрясло и комната будто поплыла, как удаляющийся в тумане берег, на который смотришь с маленькой лодки. Она качается, захлёстываемая волнами, и шторма над Инадзумой утопят её совсем скоро. Если Тэнрё известно о нападении на имение, они начнут поиски, расследование, а их дотошный детектив раскопает на Эврара и его людей всё, что можно за считанные секунды. Они найдут их и арестуют. Быть может, уже ищут! «Нам бы притихнуть, раз такое дело», — ненавязчиво подсказывала О-Кику. Но как мне теперь прятаться? Я так старалась закрыть их от этой бури, а в итоге вышло, будто я смотрю с высокой безопасной горы, как цунами уносит их тела в открытое море. И после всего этого безукоризненно вежливый комиссар в золотом свете утра говорит мне: — А теперь, если вам больше нечего мне сказать, будьте так любезны, леди Кейрин, покиньте имение. У меня ещё очень много работы. Я подумала, что сейчас разнесу здесь что-нибудь. Потом подумала про Эврара, про его настоящее убежище. А после, зло топнув ногой, выскочила прочь.

🌸

Тома наткнулся на девчонку на входе: раскрасневшаяся, она стремительно пролетела двери, едва не сбив его с ног, и понеслась вниз по склону, сквозь вечно дремлющий в ночи лес. Он заглянул обратно в большой зал. — Что вы ей сказали, милорд? Аято взглянул на него через стаканчик с плавающими внутри прозрачными кубиками льда. Завезённая после отмены Сакоку диковинка пришлась ему по душе настолько, что стала почти ритуалом и его забавляла сама мысль о том, что ещё интересного может появиться. — Тебе не показалось, что с ней что-то не то? — вопросом на вопрос отозвался он. — Может, потому что она — ёкай? Вернее, мононоке, — он пожал плечами. — По крайней мере, она сама так сказала. Он бы не поверил в сказки о духах, если бы сам не был свидетелем. От взгляда Камисато-старшего не укрылись яркие искры любопытства в глазах друга. Тот кажется был очарован, но не девчонкой как таковой, а самим фактом такого близкого знакомства со сверхъестественным — будь она хоть мононоке, хоть каппой, хоть призраком. — Хм, занятно… — сказал так, будто это что угодно, но не «занятно». — Это не слишком проясняет произошедшее, хотя, полагаю, отсюда идёт её трогательная бессмысленная преданность. Во всех тех старых сказках, что мать читала им с Аякой в детстве на каждого большого ёкая находился ёкай покрупнее. Потом отец показал ему, что это работает не только в сказках. — Вы правда её вот так отпустите? Линованный свет падал на карту, высвечивая место, куда девчонка ещё пару минут назад показала. Едва ли такое количество людей, которое она назвала, уместится в таком маленьком домике. — Ты знал, что шахтёры в Ли Юэ берут под землю певчих птиц и следят за ними, чтобы предвидеть опасность? Тома понял по одному только тону. Заговорщически улыбнулся, будто они мальчишки, у которых один секрет от родителей на двоих. — Я думал, вы не очень любите певчих птиц. — Я не люблю тех, кто слишком громко и попусту чирикает, — пренебрежительно бросил Аято, а потом помрачнел. — Если в произошедшем на Каннадзуке виновен именно этот человек, то ситуация с фуэки-рюко может накалиться. Нам пригодятся любые сведения, но арестовать его сейчас, значит, вырвать только верхушку сорняка. А корни уходят куда глубже. На целый десяток лет глубже, хотел сказать. Сведения отца — всегда чёткие и стройные — вдруг становились удивительно расплывчатыми, как разведённые водой чернила, едва дело доходило до загадочной «девятой печати». Он вдруг начинал изъясняться метафорами и везде сквозила такая неизбывная тоска, словно что-то грустное и личное было связано с ней. По его словам те дни подобны одиночеству странника в пути — здесь никто тебе не поможет. Так или иначе, именно эта неожиданная перемена чётко давала понять — отец писал расплывчато и мало даже в собственных заметках, потому что эти сведения были заточенным клинком. Они могли их всех уничтожить. И он просто боялся, что они попадут не в те руки. — Может, стоит послать Сюмацубан? — Нет. Если другие комиссии узнают, то это можно будет напрямую связать с Ясиро, — нужно впитать то одиночество странника и быть осторожным. — А пение птиц в такое время — явление привычное и даже незаметное. — Думаете, удастся выяснить, зачем им на самом деле дзицуин? Аято поглядел в окно. Редкие лепестки сакуры, принесённые ласковым ветром с вершины Ёго, крутились в воздухе и бесшумно ложились на черепицу. — Если наша канарейка не собьётся с пути.