Сезон сакуры

Бросая грустные взгляды в сторону города и укрытой розовой дымкой горы Ёго, я подумала, что где-то там за ней — имение Камисато, и впервые поймала себя на странном тянущем чувстве. Наверно, это можно было бы счесть за тоску по дому, но у меня никогда не было дома и я не знала, как она ощущается. «С каких пор их весёлый зверинец стал тебе домом?» — и в целом О-Кику опять была права. Не мне же печалиться о дорогих панно и запахе супа одзони. От нервов я становилась либо болтливая, либо голодная. Но могло ли это место стать мне домом? Было ли оно домом для Хигучи? Должно быть, в этом и был секрет её безграничной преданности. Раздумывая над этим, я не заметила, что кто-то стоит позади и, обернувшись, налетела на гостя, расплёскивая янтарное сакэ из отёко в его руках. — Ох, простите! Это моя вина. Я подняла глаза на говорящего и столкнулась с радужками такими жёлтыми, будто зрачок был окован золотом. — Лорд Акахита… — это вырвалось как-то само собой. — Как очаровательно, что вы меня помните, Кейрин, — он заулыбался, словно бы смущённый моим настойчивым вниманием. — Впрочем, оставим любезности. Позвольте мне сгладить мою оплошность. Я застыла, не в силах пошевелиться, зная, что должна поклониться ему, но не в состоянии заставить себя это сделать. Ещё и потому что мне казалось, если я отведу от него взгляд, он обратится аспидом и проскользнёт мне в рукав. Юноша тем временем протянул мне руку и, аккуратно придерживая за локоть, повёл за собой. Я невольно оглянулась, но знакомого лица среди прочих не нашла. Лорд Акахита завернул за угол здания, сошёл с террасы на тропку, ведущую к статуе Электро Архонта. В небольшом садике за домом деревянная содзу со звоном билась о каменный край. Он вынул платок из рукава хаори, смочил его в воде, льющейся из бамбуковой трубки и вернулся ко мне, с самым заботливым видом принимаясь оттирать пятно. Сакэ попала на ткань между запа́хом кимоно на груди, чуть выше пояса. «Видимо, этот шёлк настолько хорош, что всем сегодня не терпится тебя пощупать». Я изо всех сил постралась, чтобы лицо не перекосило. — Может, я сама?.. Но движения у лорда Акахиты были слишком стремительные и изворотливые, чтобы я успела перехватить его руку. Он тут же парировал: — Нужно сделать всё быстро, — эти странные слова, сказанные с такого короткого расстояния между нами заставляли меня чувствовать себя неуютно, будто за ними стояло что-то ещё. Но лорд только добавил беспечно: — А то останутся разводы. Мне хотелось отдалиться, но дальше были только кусты и стена здания. Отсюда нас почти нельзя было разглядеть, если смотреть из сада. Я видела край террасы, столы и иногда мелькающих гостей, которые не смотрели в нашу сторону. Даже безмолвная Наруками Огосё выглядела безучастно, взирая на своих маленьких и смертных подопечных с вершины уступа. — Мне бы не хотелось давать всем этим старым шельмам ещё один повод посмотреть на вас сверху вниз. Знаете, как они говорят? «Запусти канарейку в спящие персиковые цветы и покоя не будет обоим». «Ему что-то нужно от тебя. Не поддавайся». Я только фыркнула, давая понять, что мне нет никакого дела до того, как они назовут меня. — С чего бы вам об этом переживать? Он на мгновение остановился. Отнял платок и взглянул на меня едва ли не обиженно, чуть выпятив нижнюю губу от досады, словно я несправедливо обвинила его во всех бедствиях этого мира. В этом чувствовалось что-то неверное, но вряд ли у кого-то хватило бы духу упрекнуть его в излишнем драматизме, смотря в такое невинное лицо. — Вы, должно быть, полагаете, я какой-нибудь злодей? — Простите, не хотела вас обидеть. Я хорошо знала, каковы на вкус предубеждения, лишающие тебя сияния в чужих глазах. Он помолчал. Сложил платок и убрал в рукав. — Знаете, мой прапрадед долго и усердно работал, вкладывался в торговлю, за что ему был пожалован титул лорда и мы, его потомки, теперь можем жить, ни в чём не нуждаясь, продолжая преумножать достояние семьи. Но все эти именитые господа не переминут напомнить мне при любом удобном случае, что я по сравнению с ними — пустое место, — он оглянулся на гостей, будто выискивая какое-то лицо, а потом снова повернулся ко мне. — Но скажите мне, Кейрин, разве я заслуживаю порицания за то, что у меня нет двенадцати поколений предков, рождённых с золотой ложкой во рту? Или за то, что мой клан сам заработал себе имя? — Пожалуй, нет. Он ждал моего ответа с упоением, а потом вдруг расплылся в улыбке, морща нос. — Но такова суть нашего иерархичного мира. И каждого, кто попытается её оспорить, ждёт кара. Вам доводилось когда-нибудь видеть соколиную охоту? Я покачала головой, глядя, как он живо размахивает ладонями так, что чёрные рукава разлетаются. — Ох, зрелище поистине завораживающее. Однажды мы вели сделку о поставках алкоголя с известным винокуром из Мондштадта и он пригласил нас поучаствовать. Мне только сейчас подумалось, как на самом деле руки способны выдать натуру человека. У лорда Акахиты были совсем мягкие ладошки, как у новорожденного. Как у человека, что за всю жизнь не держал ничего тяжелее кошелька с морой. Но в то же время с острыми, гибкими и подвижными пальцами, будто созданными для всех видов удовольствий в мире, будь то еда, фокусы, секс или игра на музыкальных инструментах. — Представьте: птица заслоняет своими крыльями солнце, медленно кружит сверху, а потом вдруг камнем падает вниз и впивается когтями в добычу так, что та успевает лишь издать короткий, пронзительный визг. У лорда Аято руки были с виду похожие, исключительно аристократичные, с длинными пальцами и чётко выделенными костяшками под светлой кожей. Гладкие с тыльной стороны, но шершавые на внутренней ладони. В перемене скрывалась правда — такие руки с равной долей вероятности могут быть протянуты тебе для помощи или сомкнуться на твоём горле. Может, от того он и носил всё время перчатки. — Занятнее всего — охота на птиц. Бедняжки иногда пытаются улететь, но у них нет шансов противостоять тому, кто там, наверху, — а ещё, когда лорд Акахита похлопал меня по руке, я почувствовала другое важное различие: кожа у него была ледяная. — Господа голубых кровей не терпят неповиновения и угрозы старому порядку, поэтому мы с вами их так нервируем. «Как по учебнику. Зайди издалека, раскажи душещипательную историю, вложи немного подтекста, привяжи к личному и важному, заставь собеседника самого подтвердить эту мысль. Парень действует талантливо», — я первый раз слышала, чтобы О-Кику кем-то так просто и логически-отстранённо восхищалась. — Но не все же они такие, — я нахмурилась, даже не зная от чего — от его поведения или слов мононоке. — Есть и хорошие люди. — И кто же, например? Комиссар Ясиро? — не дав мне договорить, сразу же бросил он и заливисто рассмеялся, запрокинув голову, так что ленты разлетелись в разные стороны. На воротнике у него была вышита золотая змейка. — Люди вообще не бывают «хорошими» или «плохими», молодая госпожа. Просто их интересы либо совпадают с нашими, либо нет. Меня передёрнуло от неправильности обращения, что он использовал. В нём не сквозило пренебрежение, как в противном «леди Кейрин», потому что моё собственное имя, имя воровки и бродяжки, поставленное рядом со словом «леди» уже было оскорблением всему возвышенному и благородному. Но лорд Акахита не назвал меня по имени. В то же время, скажи просто «госпожа» и это будет каким-то извращением. Но так эффект сглаживался, к тому же, скорее всего, мы являлись ровесниками, что тоже будто бы давало ему какое-то эксклюзивное право так меня называть. — Ваши интересы, полагаю, совпадают с интересами лорда Камисато, — продолжил с благосклонной улыбкой лорд, словно находил мои убеждения умилительными. — От того он кажется вам хорошим, и вы готовы служить ему и его комиссии. — Я не служу ему и уж тем более не служу комиссии Ясиро, — тут же отрезала я безапелляционным тоном. — Вот как? — тёмные брови поднялись, словно он правда удивился, глаза игриво блеснули, и он выдал легко: — Значит, вы просто в него влюблены. — Вовсе нет! — Почему тогда вы краснеете? — Это солнце! Дело медленно шло к закату. И лучи и правда растекались по горизонту, словно кто-то пролил вино над морем, а кленовые кроны алели и кровоточили в золоте света. Лорд Акахита снова добродушно рассмеялся. — Я просто шучу! Не принимайте всё так близко к сердцу. О-Кику внутри издала какой-то звук, похожий на рвотный позыв. Меня саму чуть не стошнило, словно сахарные журавли ожили и теперь шевелились у меня в животе. «Ты похожа на чахоточную», — просто так заметил голос внутри, любящий отпускать случайные непрошенные комментарии. Я подумала: «Заткнись сейчас же!». — Впрочем, если вы настолько самостоятельны, как насчёт сделки? — произнося это, лорд больше не смеялся. — В прошлый раз, в «Призрачной беседке» я поднялся, потому что услышал ваш голос и хотел попросить вас об одной маленькой услуге. Но комиссар Ясиро, к несчастью для нас всех, страдает нездоровым собственичеством. «И не только им». — Спеть, значит? — Именно. Видите ли, у меня завтра вечером встреча в купальнях Тэнсюкаку, а это место очень закрытое, туда нельзя просто пригласить кучу музыкантов или танцовщиц, но при этом подобные встречи — скука смертная. Боги, идти в купальни дворца в компании лорда Акахиты — это что-то за гранью добра и зла. К тому же, лорду Камисато это вряд ли сильно понравится. «В Бездну лорда Камисато. Ему вообще не обязательно знать. Извлечём из этого выгоду. Помнишь, что эта змеюка обещала что-то рассказать о прошлом комиссаре Ясиро?». Разумеется, не за бесплатно и даже не за пару моих песен. Я вздохнула, успокивая нервно дёргающееся сердце, намекающее мне, что стоит бежать отсюда как можно быстрее и как можно дальше. И отозвалась ровно: — Если я соглашусь, как вы собираетсь со мной расплатиться? — А что бы вам было угодно? Его будто бы порадовало, что я так бесцеремонно перешла к вопросу цены. Я пыталась убедить себя, что всегда — даже в самой сложной ситуации — есть возможность извернуться. Я всегда находила лазейки, найду и сейчас. К тому же, купальни — территория Тэнсюкаку, это буквально под боком у сёгуна. Он не посмеет причинить мне вреда. — Вы ответите на любой мой вопрос. И ответите честно. — Идёт, — он пожал плечами, тут же соглашаясь. Потом вытащил из другого рукава маленький конвертик с несколькими иероглифами, складывающимися в «Акахита Акира». — Возьмите. Отдадите это на входе Микаве Аканэ, она отведёт вас ко мне. И с этими словами, он вдруг взял меня за руку и, подняв пальцы к губам, еле ощутимо поцеловал костяшки. Я застыла, не зная, как на это реагировать: в уроках Миюки ничего такого не было. Хотела влепить ему пощёчину, но это было бы слишком. А потом сбоку на террасе раздалось обрывистое: «Кейрин». Я дёрнулась, повернула голову и уставилась на лорда Камисато, не зная куда себя деть. Потянула руку и высвободила пальцы. Заметила, как лорд Акахита едва дёрнул уголком губы, а потом как ни в чём не бывало кивнул комиссару с любезной улыбкой и прошёл мимо. Будто бы разглаживая почти высохшее пятно на груди и поправляя ткань, я незаметно сунула конверт внутрь, под дзюбан, между складок повязки на груди. Проделала всё с ловкостью воровки, скрыв от глаз лорда Камисато. К тому же он какое-то время глядел вслед Акахите и только, когда тот скрылся из виду, повернулся ко мне. — Я вас повсюду искал. — Я немного залила кимоно, лорд Акахита помог мне всё отчистить. Не переживайте, шёлк почти не пострадал и… — Он к вам прикасался? — он спрашивал, но ответа знать не хотел, не давая мне вставить слова. — О чём вы с ним беседовали? — О соколиной охоте, — бросила я, но видя, что он счёл этот ответ за отговорку, добавила: — Ничего особенного. Он, конечно, странный и скользкий, но он ничего мне не сделал и в целом вёл себя довольно мило. Фиолетовые глаза лорда сузились, он смотрел на меня, будто хотел просмотреть всё вплоть до внутренностей и произнёс так, что было ясно — речь вообще не об одежде: — Пообещайте мне больше не проливать ничего на кимоно. — Если думаете, что я могла ему что-то разболтать, то нет. Я умею держать язык за зубами. Я надулась, уставилась в сторону на садящееся солнце, на безразличную статую, на качающиеся у деревьев головки мяты, лишь бы только не пришлось выдерживать немигающий взгляд. Но стоило мне только договорить, как пальцы сомкнулись на подбородке, заставляя меня повернуть голову и взглянуть ему в лицо, не давая отвернуться. — Скажу по-другому: я не хочу, чтобы вы общались с лордом Акахитой. «По-моему, он просто маньяк какой-то. Укуси его за пальцы». — О, Архонт, ладно… — я закатила глаза, но пальцы на моём лице так и не разжались. — Обещаю. Вы довольны? Он помолчал. Мне хотелось высказать всё по поводу того, что я не собственность комиссии и его опека мне не нужна, но у лорда Камисато на секунду стал такой страшный тяжёлый взгляд, что я поняла — спор может привести к серьёзным последствиям. Я, очевидно, заступала на территорию того, что он считал подконтрольным себе. У Кимуры иногда был такой взгляд. Обычно после этого следовала пощёчина. Я инстинктивно опустила глаза, смотря на прорастающие между трещин в камнях дорожки травинки. От воспоминания о Кимуре стало вдруг как-то нехорошо, я повела плечами, желая только сжаться, будто меня вправду могли сейчас ударить. Но лорд Камисато тут же опустил руки и отступил. То ли слишком хорошо чувствовал перемены в настроении, то ли просто потерял интерес к разговору. Я услышала, как он, смягчившись, ровно произнёс: — Не покупайтесь на его внешнюю учтивость, Кейрин. Это лишь маска, за которой властолюбивый избалованный юноша, привыкший получать, что захочет. А после решил избавить меня от своей тени и направился к террасе. Я буркнула себе под нос: «Кого-то напоминает», вдруг попав голос в голос с О-Кику, которая произнесла то же самое. Он замер на верхней ступеньке и бросил через плечо: — Вы что-то сказали? Я поджала губы и отозвалась: — Нет. А потом из сада послышался шум, я увидела, как Хийраги Тисато встала из-за стола и на лице у неё возникла сразу смесь чувств разного рода. На террасу поднялся Хийраги Синсукэ. — Это что, комиссар Кандзё?.. — я застыла, неотрывно смотря, как старик Хийраги подходит к столу новобрачных под всеобщее мертвецкое молчание: не было ни шёпотка, ни лишнего вздоха. — Бывший комиссар, — хладнокровно поправил лорд Камисато. Как некстати. И насколько, должно быть, неловко Камадзи и особенно Тисато столкнуться с ним вот так, посреди собственной свадьбы, судя по их лицам — даже без предупреждения. Старик склонился к столу, поцеловал руку дочери, о чём-то заговорил негромко. А потом тишина поползла сеткой трещин и рассыпалась, когда на террасу взлетел лорд Акахита с такой счастливой улыбкой, что можно было подумать — это его отца выпустили из тюрьмы. Так или иначе, он внёс оживление, и люди вокруг постепенно тоже зашевелились, вернулись к своим делам, хотя и продолжали опасливо оглядываться в сторону внезапного гостя. — Я думала, он под арестом. Впоросительно поглядев на лорда Камисато я заметила, что он озадачен таким неудобным повротом, но совсем не удивлён, будто знал, что Хийраги Синсукэ появится. Вместо ответа последовало только негромкое: — Становится всё интереснее, — он задумался на мгновение, будто бы всерьёз размышлял, стоит ли говорить сейчас об этом, потом выражение сменилось и стало понятно, что добиться ответов не выйдет. — Не забивайте голову. Скоро все будут слишком заняты, и у вас будет время для того, ради чего вы тут, а до тех пор… расслабьтесь. Я встретила слова с самым постным лицом, недвусмысленно намекающим, что расслабление — это вообще последнее, что меня тут ждёт. Но комиссар не придал этому значения. К тому же к нам подошла одна из жриц и завела какой-то крайне мутный разговор. — Леди Гудзи предлагает комиссии Ясиро поучаствовать в организации… небольшого театрального представления по мотивам романа из «Издательского дома Яэ». «Предлагает, как же. Скорее без денег комиссии у этой лисы ничего не выйдет». После неё, переместившись в нижний сад, лорд Камисато заговорил с каким-то мужчиной: лица уже начинали мешаться, теряли черты, становились похожи на оплавленные восковые куклы. — Что вы думаете насчёт летнего фестиваля, комиссар Аято? У нас небольшие трудности с крестьянами, которые не хотят, чтобы парадное шествие проходило через их деревню. «А как насчёт самому решить свою дурацкую проблему, а не бежать за помощью. Тьфу, как жалко». Солнце садилось, зажгли фонари, и весь сад и дом стали трепетно-уютными в полумраке. В очагах света вились светлячки и мотыльки. Я подняла голову и стала смотреть на обрывки черничных облаков, медленно плывущих в высоте. После этой беседы, мы снова поднялись. Открылся вид на вечерний сияющий порт и чёрную, как дёготь воду у берегов Рито. Вдали виднелись очертания огромной заснеженной горы. Напротив стояла какая-то до неприличия красивая девушка с оленьими глазками, смущённо краснеющая под взглядом лорда. — Моя матушка не смогла прийти, но она интересовалась, найдёте ли вы возможным присоединиться к чайной церемонии по поводу моего дня рождения на следующей неделе, милорд Камисато? Я знаю, вы должно быть много работаете, но для нас всех это было бы большой честью. «О, а вот это интересный случай. Она же сейчас прямо из кимоно выпрыгнет перед ним». Каждому без исключения он отвечал подчёркнуто вежливо, осыпая мужчин любезностями, а женщин комплиментами. И все они рдели и уходили довольные. На меня в лучшем случае не смотрели совсем, а в худшем — только бросали любопытные взгляды. В передышках между болтовнёй я предпринимала попытки сбежать, но всякий раз оказывалась перехвачена либо рукой, невзначай удерживающей меня за локоть, либо просто сосредоточенным взглядом, под которым оставалось только стоять недвижимо и терпеть. После третьего неудачного побега я сдалась. Конечно, надулась, но приняла нежелание лорда Камисато отпустить меня уже с этого праздника жизни как данность. «Попрошайки, подлизы, нахлебники, прилипалы и увальни. Боги, ну и контингент. Боюсь представить, сколько терпения нужно — встречаться с ними каждый день». В конце концов, Хийраги Тисато с благоверным встали и вышли к центру террасы, обернувшись в сторону порта. Он придерживал её за руку, а она приподнимала полы лёгкого кимоно — когда она успела переодеться в третий раз для более неформальной ночной обстановки, скрылось от моих глаз. За ними стоял старик Хийраги, а подле него — лорд Акахита с неизменной довольной улыбкой. Гости тоже последовали примеру, отставив сакэ, встав из-за столов, все дружно повернулись в сторону чужих земель. Маленькие фурины, которыми была украшена галлерея перед входом в здание комиссии, переговаривались на своём, звонком языке, выстукивая мелодичную музыку ветра. Я подняла голову. На одном из листиков бумаги, висящем особенно низко, было выведено: «Хризантемы взрастил — и сам же, того не заметив, стал их рабом». Тоскливо, но как-то по-хорошему. Было в этом что-то самоотверженное. Мне почему-то вспомнилась палочка, что я вытащила тогда, в храме Наруками. Люди взволнованно, но тихо переговаривались в предвкушении. Я насторожилась, а потом вспомнила, что видела по дороге сюда ту светловолосую девчонку из лавки Наганохары. Проклятье!.. Едва я ухватила эту мысль, раздался залп и мириады ярких огней рассыпались по ночному небу. Я дёрнулась, чуть отшатнулась назад. Последовал следующий залп, потом ещё один. Россыпи красных, жёлтых, зелёных, синих искр взлетали в небо, складывались узорами и снова рассеивались в темноте. Гремело так, словно на голову мне надели металлический чан и ударяли по нему со всей силы. «Сделай уже что-нибудь! Я сейчас оглохну!» — по-ощущениям О-Кику билась словно в припадке. Лорд Камисато вдруг двинулся через террасу, аккуратно обходя зачарованных гостей. Подошёл к молодожёнам со спины, склонившись, проговорил что-то с улыбкой и кивнул вниз, на побережье. Тисато переглянулась с Камадзи, потом с энтузиазмом закивала и, счастливо рассмеявшись, бросилась с террасы вниз, потянув мужа за собой. Гости довольно быстро сообразили, что к чему. Слегка ошарашенные таким поворотом, но разогретые общей атмосферой веселья и кутежа, один за одним, они поспешили за госпожой Хийраги (или теперь уже Кудзё? Бездна их разберёт, этих аристократов). Я слышала их возню, топот ног, восторженные ахи женщин и одобрительыне возгласы мужчин, но слышала это всё, словно в безвременье, как со дна колодца. Втянула голову в плечи, пытаясь сдерживаться, справиться с оглушительным рёвом петард в небе. Фейерверк и не думал заканчиваться — это же всё-таки свадьба — и надежда просто переждать всё постепенно угасала. Людей становилось всё меньше, пока наконец потухающие в грохоте голоса совсем не исчезли, и я услышала только: — Кейрин?.. Лорд Камисато стоял напротив. Небо за его спиной переливалось и горело заревом, ярче восхода. Он специально их всех выдворил, а я даже не могла собраться с мыслями, чувствуя, что меня колотит. — Дайте мне секунду… Он нахмурился на мгновение, потом лицо разгладилось и послышалось неловкое: — Ох, я совсем позабыл о вашем маленьком недостатке. Я закрыла глаза. В голову ничего не приходило, там стоял гул. Каждый раз, у меня будто трескались кости в черепе. В ушах резало. Я ощущала, как мучается О-Кику и из-за этого мне тоже становилось плохо. Потянулась, зажала уши, но это не помогало. Зажмурилась. Цветные блики плясали в темноте под веками. Меня затошнило. Потом рука опустилась на плечо и потянула меня куда-то. Я шла наощупь, не в состоянии открыть глаза. Услышала только ровное: «Идёмте» над самым ухом сквозь пальцы. Попыталась пробубнить что-то про фуэки-рюко, но язык будто распух во рту. Обдало прохладным воздухом и запахом цветов. Хлопнула дверь, отрезая звук. Он стал более мягким, чуть приглушённым, но всё равно забивался в уши так, будто мне вкручивали огромный раскалённый прут в голову. Я пошатнулась, оперлась спиной о стену и беспомощно съехала на татами. Хотела зажать голову коленями, потому что по ощущениями она расползалась, а содержимое вытекало на пол, как сырое яйцо. — Всё ещё слишком громко? — послышалось где-то на переферии. Я кивнула, думая, что если открою рот — меня вывернет наизнанку. В груди жгло. Я заскулила, не думая ни о чём. Хотелось свернуться в клубок. Фейерверк грохотал хуже гнева Наруками Огосё, и оставалось лишь желать, чтобы я потеряла сознание и перестала чувствать непроходящую, разрывающую боль в голове. — Вот что, — какой-то обрывок вдали. — Попробуйте сосредоточиться на звуке моего голоса. Я плохо слышала этот голос и ничего не видела, кроме разрывающихся снопов искр в темноте. Но чувства ещё приходили, отзывались теплом, от нахождения кого-то совсем близко ко мне, ближе протянутой руки. Следом за этим чужие ладони легли поверх моих собственных, прижатых к ушам. Разжали с усилием мои оцепеневшие пальцы, едва сдвинув, и по одному только звуку я поняла, что губы почти касаются моего уха. — Помните, я говорил, что Аяка боялась гроз в детстве? — опять череда залпов. Так резко и продолжительно, что я бы свернулась ещё сильнее, если бы было куда. Он говорил, не останавливаясь. — После смерти родителей её страх вернулся и мне часто приходилось сидеть с ней штормовыми ночами, рассказывая истории, чтобы она успокоилась. Хотите расскажу вам одну? Я закивала — если это можно было так назвать, лишь бы только он не замолкал. Попыталась вцепиться в каждую букву в слове, мне было плевать о чём именно пойдёт речь, лишь бы был какой-то отвлекающий звук, что-то ещё кроме непрекращающегося шума и звона. Ориентир в ужасающей пустоте. — Однажды далеко-далеко, в домике у кладбища жил старик. Все местные почитали его за сумасшедшего, ибо ждали от него, что тот женится и даст продолжение своему роду, но его никогда не видели в компании какой-нибудь леди. Казалось, что вот-вот наступит опасная близость момента, когда начнёшь кашлять кровью. Я подтянула колени ближе. Старалась не дышать, чтобы этим звуком не сбивать ровного голоса. — В преклонных годах, почувствовав себя плохо, тот старик послал за своей сестрой и её сыном, своим молодым племянником. Они прибыли и поняв, что осталось их родственнику совсем не долго, стали делать всё возможное, чтобы облегчить его участь. Страх — это плотоядный монстр. Я знаю, я смотрела ему в глаза. Но как взглянуть, как сбежать, если не знаешь чего боишься? Если сердце так бьётся, что готово пробить рёберные кости? Осталось только дрожать, цепляться за ощущение кого-то так близко, что от моих губ до его сонной артерии меньше десятка сун. — В один знойный полдень, сидя у кровати дяди, племянник вдруг увидел, что в комнату влетела белоснежная бабочка. Он стал отмахиваться от неё, а бабочка вылетела в сад, но не хотела улетать. Юноша вышел за ней, погнал прочь прекрасное создание, и сам не заметил, как оказался в глубине кладбища. Бабочка села на отдалённую, старую могилу. На надгробии виднелось имя «Акико», могила явно была очень старой, но ухоженной и украшенной цветами. Когда юноша опомнился, то бабочка уже исчезла. История, полная горечи и красоты, как и вся жизнь. Что-то глубоко человеческое, болезненное, как нарыв, но успокаивающее, как поцелуй в лоб. Сколько бессонных ночей слышали эту историю, рождённую от боли, но созданную из нежности? Словно увидеть растерянного своими слабыми руками мальчика, что лихорадочно ищет в памяти сказки. Когда-то их рассказывала мать, они проплывали мимо и ветер уносил их, небрежно отброшенные мелочи перед лицом серьёзных уроков. А теперь именно эти мелочи нужны. В этих мелочах вся суть. — Он вернулся в дом и увидел, что его дядя скончался во сне, а на его лице лежала счастливая улыбка. Юноша рассказал матери о произошедшем и та поведала ему, что когда-то в юности её брат был влюблён в девушку по имени Акико, но им не суждено было быть вместе. И когда она умерла, он построил домик, чтобы быть всегда рядом с ней, и день за днём приходил на её могилу зимой и летом. В этих мелочах целая вечность, и вдруг — на крошечное мгновение — я почувствовала себя причастной. Лишь тень от вечности, достаточная, чтобы проглотить тревогу, коснулась моих черт в ушедшем на второй план шуме. Потому что в настоящей вечности нет страха, но она убивает страх. Потому что вечность — это любовь. Размером с ранки на разбитых на тренировке коленках, заботливо заживлённых чужим прикосновением. Размером с детскую комнату, размером с кисть для каллиграфии. С цветок камелии и Глаз Бога. Размером с бабочку и могильную плиту. Никто никогда не рассказывал мне сказок. — А теперь прекрасная Акико пришла за ним, и влюблённые воссоеденились, словно бы опавший цветок вновь вернулся на ветку. Фейерверк уже отгремел. Мои ослабевшие фарфоровые запястья лежали на коленях. Я открыла глаза, поднимая тяжёлые ресницы, чтобы увидеть бледное в полумраке лицо прямо над моим. — Конец. Пальцы ещё держались за мгновение прикосновения. Расслабились, чуть скользнули вниз. И вишнёвый цвет на моих щеках впервые не обратился алым, не расползся по всему лицу, лишь застыв под ладонными впадинами, прижатых к моим щекам рук. Я моргнула, но лицо напротив не менялось. Те же сапфировые грани вдоль по кругу у расширенного зрачка. — Вам ведь не нравится эта сказка, — тихо-тихо произнесла я на выдохе. — Не нравится, — улыбнулся, будто извиняясь за какую-то хитрость. Камисато Аято презирал самоутешение перед лицом ужаса — если тебе положена смерть, сделай так, чтобы последняя искра твоей жизни озарила кого-то светом ярче фейерверка и в этом будет спасение от пустоты бытья, а не в надежде, что кто-то придёт и укажет тебе путь. Но то, что могло быть осадком, внезапно стало мостом. Я облизнула пересохшие губы и произнесла в маленькое пространство между нашим дыханием: — Знаете, иногда мне кажется, будто бы я вижу ваш настоящий облик, но каждое такое видение оборачивается лишь иллюзией. Вы ведь, в самом деле, никогда не снимаете маски. Он тотчас перестал улыбаться, выглядящий, словно бы допускал соблазнительную мысль не быть осуждённым, но убедил себя, что она создана лишь его собственным сознанием. — Вы не захотите знать мой настоящий облик, Кей, поверьте мне. — Вы боитесь правды. Снять маску, значит свежевать себя живьём, отодрать её вместе с кожей. Кожа — барьер от мира вокруг. Это высокая ограда поместья, за которой тебя не достанут. Никто не сможет ранить тебя, если не будет знать, куда бить. Руки отстранились, выпустили моё лицо. — Всё просто. Правда — кошмарна. Мы помолчали. Мне нужно было попытаться выпрямиться, но в голове ещё гудело, и я завалилась вперёд, подхваченная до того, как носом встретилась бы с татами. Протянула руки в вязком намёке на темноту и коснулась шеи в разрезе хаори. Словно бы точка опоры. Слишком близко, даже нелепо, но я встала только потому, что он придерживал меня за руку. — Все делали вещи, которыми не гордятся, — наконец произнесла я удивительно спокойно, не думая о чужих пальцах ниже сгиба локтя или своих на молочных ключицах, над которыми отрешённое перед неизбежностью лицо. — Верно. Разница только в том, что я сделаю их ещё раз, если придётся. Руки разжались. Покачнувшаяся и упавшая на лоб голубая прядка была быстро и небрежно возвращена на место. Я поправила своё кимоно, услышав, как лорд Аято бросил через плечо: «Нам пора». Комната слегка крутилась, но в моëм бренном, слабом теле всё будто залило водой грандиозного потопа и теперь там плавали маленькие симпатичные кои. — Из-за меня вы всё пропустили. Он остановился у двери, взялся за ручку. Потом всё же глянул на меня исчерпывающе. — Как думаете, сколько фейерверков, будучи комиссаром Ясиро, я видел? Я хмыкнула. Шагнула к двери, пропускаемая вперёд. Заметила мимоходом, что в комнате стояли коробки и свёртки. Среди них мелькнула знакомая подарочная упаковка — я видела её в зале, в имении несколько дней назад вместе с посудой кинцуги. Теперь то утро казалось каким-то отдалённым и нереальным. — А нас не потеряли? — Все слишком заняты, — он повернул ручку, потянул дверь. — Никто даже не заметит, что нас нет. Створка раскрылась, я шагнула через порог и тут же налетела на высокую фигуру на террасе. Один глаз обычный, второй в обрамлении вздувшегося шрама от ожога — оба устремлены на меня и принадлежат Сандаю Сабуро.