Дом на холме

Итан

Ворон цвета самой чёрной ночи кружил над испепелённой лучами беспощадного солнца, иссохшей землёй. Распахнув крылья, он плавно парил в потоке слабого, еле ощутимого ветра, такого слабого, что лишь он, возвышаясь на несколько метров над поверхностью, мог чувствовать его робкие прикосновения. Ибо жара, неимоверная жара, движущейся волной гнетущей духоты и густого смога, овладевала всем, что находилось на раскалённой потрескавшейся земле. Вдали, не попадая под бдительный взор парящей над высотными зданиями птицы, стоял мужчина. Он неподвижно застыл в пространстве полного отчуждения, окружённый каменными джунглями преданного забвению и чужого ему города. Невыносимая жара сводила мужчину с ума. По его лбу медленно струились капли солёного бисерного пота, сбегали вниз и плавно обрисовывали контуры его упрямых заостренных скул, спускаясь за кромку туго затянутого воротника. Солнце, находящееся в самом зените, слепящими лучами светило мужчине прямо в глаза, заставляя его время от времени прищуриваться. В пересохшем горле разверзлась пустыня. Рвано дыша, он втягивал в себя обжигающий глотку смрадный воздух, тем самым стараясь охладить пыл, вызванный нестерпимыми условиями здешних мест. Но мужчина стоял. Неподвижно. Смирно. Покорно. В нём не было сомнений, ни единой мысли, терзавшей его подсознание, способной сломать силу воли закаленного, подобно стали, духа и взбудоражить спокойствие хладнокровного ума. В нём не было сомнений, порождаемых смутными предположениями и беспрекословной верой в лживость собственных убеждений. В нём не было сомнений. Лишь твёрдая, никем и нечем неколебимая решимость, сопровождаемая безраздельной уверенностью. Уверенностью в правильности происходящего. Жил ли в мужчине страх, столь знакомое человеку чувство утраченной надежды и тёмного отчаяния? Жил ли в нём страх, гибкий и изворотливый, рождавшийся в моменты полного угнетения и одиночества людской души? Жил ли в нём самый сильный страх — страх смерти? Осознание вероятности грядущей погибели мужчину не пугало. Нет. Он не боялся смерти. Он был с ней знаком. Они уже встречались. Мужчина не перечесть, сколько раз видел, как смерть, распахнув свои бездушные объятия, следовала по пятам за его товарищами и мёрзлым веянием дышала им в спину. Он видел, и не раз, как она лишь одним леденящим прикосновением уносила жизни десятков людей. Мужчина не испытывал страх перед смертью. Он был к ней готов. Готов встретить её как давнего друга в тот час и миг, когда она позовёт, и вместе рука об руку пойти с ней к затуманенным истокам его истерзанной пороками души. Ему не хватало смелости признаться в этом себе, но он чувствовал, как какая-то его часть тихо и трепетно, будто стыдясь своих самых искренних желаний, жаждала узреть смерть собственными глазами. Жаждала умереть. Он не имел права признаваться в этом. Просто не мог этого себе позволить. Ведь если бы признал, разве бы это не означало, что он проиграл, так и не дав игре начаться? Разве не означало бы, что он пропал, безвозвратно погряз в омуте мрака безнадёжности своего разума? Не означало ли, что он предпочёл сдаться без сопротивления? Нет, мужчина не боялся смерти. Смерть он воспринимал лишь как начало нового витка жизненного цикла. Ведь ничто на этой земле не имело свойства жить вечно. Всему было суждено зачахнуть в силу ограниченности своего времени. В том числе и ему, когда часы его жизненного потока пробьют двенадцать в последний раз, после чего в безмолвии застынут на веки вечные. Мужчина точно не смог вспомнить, кто и когда ему сказал, что совсем и вовсе не имеет никакого значения то, когда человек умрет, важно лишь — как именно. Поэтому мужчина не боялся смерти. Он смирился с неизбежностью своей погибели, как предпочитал смиряться со всем, что жизнь ему преподносила. Мужчина не боялся смерти. Он чувствовал над собой её затаённое дыхание. Он её ждал. Итан медленно выставил левую ногу вперёд. Плавно перенося свой вес на правую, он согнулся в коленях и, будто хищный зверь перед выпадом на свою добычу, принял стойку, означавшую готовность к атаке. Бушующий адреналин разгонял густую кровь по венам мужчины. Его ровное дыхание становилось учащённым, с тяжёлой хрипотой он выдыхал обжигающий воздух. Прихлынувшее к его нервным окончаниям возбуждение заставило зрачки мужчины расшириться. Все его чувства — зрение, обоняние, слух — обострились в несколько раз. Он слышал каждый малейший шорох шагов в радиусе нескольких десятков метров от него, взглядом реагировал на каждый колышущийся блик дневного света, заливавшего улицы города, улавливал каждое движение тени, отбрасываемой на асфальт человеком, в точности представляя кто и, на какой позиции в данный момент находится, чуял примесь запаха въедливого дыма, исходящего от верхних этажей здания напротив, солдатского пота и слабые нотки бергамота чьего-то уж слишком яро и не к месту распылённого одеколона. Но уравновешенный ясный ум мужчины оставался спокойным. В нём не было сомнений. Лишь твёрдая решимость, сопровождаемая безраздельной уверенностью. Мужчина не давал ни одной тревожной мысли, способной вывести его из состояния полной концентрации, проникнуть вглубь его самосознания. Он улавливал их в момент зарождения, наспех обрывал им крылья, так и не давая возможности взлететь. Итан устремил свой взгляд вперёд. Он уже успел подробно изучить свою цель. Теперь мужчина лишь, немигающим, будто гипнотизирующим, взглядом рассматривал вход в серое, местами облупленное здание. Мужчина отчётливо представлял, кто его враг. И он выжидал. Тонкие длинные пальцы мужчины так крепко сжали рукоятку ствола полуавтоматической винтовки М16А2, что побледнели костяшки. В руках ощущалась лёгкость, несмотря на прекрасно сбалансированный трёхкилограммовый вестник необратимой смерти, чья пуля со скоростью девятьсот метров в секунду беспрекословно поражала цель на расстоянии более полукилометра, и от одной только возможности его использовать кровь в жилах стыла. Висящее на груди оружие малого калибра, известное под названием «чёрная винтовка», давало мужчине особую уверенность в скором осуществлении его цели и эффективности избранного метода. Итан краем глаза взглянул на стоящего неподалёку товарища с непримечательной европейской внешностью, который бегло перебирал пальцами деревяные бусинки на ожерелье, сплетённом из нитки, и что-то тихо щебетал себе под нос. Он не знал этого мужчину лично, но прибывал в полной готовности прикрыть его спину, если возникнет такая необходимость. Он был абсолютно уверен и в том, что мужчина так же прикроет его. Итан прислушался. Мужчина уже знал ответ на свой вопрос о том, что именно бормочет себе под нос его рядом стоящий друг, но всё же хотел услышать слова, срывающиеся с его губ глухим шёпотом. Слова молитвы, которую ранее он никогда не слышал. Слова молитвы, которую он не знал. Верил ли Итан в бога? Нет. Не верил. По крайней мере ни в одного из тех, которых настойчиво предлагали ему мировые религии. В нём не было веры в бога, во всесущее, верховное, высшее существо. Уж слишком много, на взгляд мужчины, было этих всевышних богов, слишком много религий, слишком много толкований евангелий, священных текстов, библий, псалмов, стихов. И каждая из религий её приверженцами считалась абсолютной, каждая — единственно верной, каждая — единственно истинной. Если так, то остальные всесущие других религий являлись кем? Лжебожествами? А если спросить у представителей этих религий, кем же, на их взгляд, является бог ими принятой веры? Итан слабо представлял, как боги всех религий, что исповедуют люди, садятся за круглый стол посреди небесного царства и делят свои территории. Мужчина не мог этого представить. Он не мог этого принять. Но в то же время он не испытывал неприязни к религиозной жизни. Отчасти он восхищался безграничностью веры других людей. Если только эта вера была чиста. За свою не слишком долгую жизнь он повстречал множество людей различных вероисповеданий. И среди них были те, кто часто ходили в церковь, часто исповедовались, упоминали священные изречения и цитировали важнейшие заповеди, но по своей сути являлись дерьмовыми людьми со слабо выраженным чувством сострадания. Они совершали поступки, которые противоречили всему, что они несли о боге. Также он имел счастье, если так можно это назвать, повидать религиозный фанатизм, и все последствия, вытекающие из него. Итан встречал и на своём пути людей, чья вера была скромной, она не кричала о себе всему остальному миру и не противоречила жизненным установкам этих людей. Она была поистине честна и благородна. Идея о том, что вера предназначена лишь для самых слабых, вовсе не тешила самолюбие мужчины. Итан так не считал. В нём тоже жила вера, возможно, она не была связана с религией или богом, но вера в нём была. Она определенно существовала. Если отбросить ярлыки и придуманные обряды, возведённые в ранг обязательных атрибутов верования, оставив лишь базовую основу, то удивительно, насколько та схожа во многих религиях мира. И не имеет значения, назовёте вы это десятью заповедями христиаства или десятью благими и неблагими действиями кармической связи в буддизме, суть этих писаний не изменится, и вещают, в сущности, они об одном и том же. Не убей, не укради, почитай отца своего и мать свою да прочее в том же духе. Религия — это лишь способ повествования. Суть же повествования одна. Так считал мужчина. Во что же верил Итан, если не в единого бога какой-либо религии? Он верил в то, что если бутерброд и падает на пол, то, как правило, колбасой вниз, он верил в то, что очередь на соседней кассе всегда проходит быстрее, чем та, в которой стоит сам, он верил в то, что как только он сядет в ванную, наполненную горячей водой с хлопьями душистой мыльной пенки, обязательно раздатся звонок в дверь. Ну а если серьёзно, мужчина верил в человека, в его разум, в силу его духа, в порыве которого тот становился способным совершать невероятные, непостижимые для ума поступки. Мужчина верил в то, что все деяния, благие или нет, человеку обязательно вернутся бумерангом. Он верил в то, что сочувствие и сострадание, отличающее человеческий род от животного, может исцелить самые мрачные пороки людских сердец. Итан не верил в бога как в единое существо, но отчётливо понимал разницу между добром и злом, чёрным и белым. И этой веры для него было достаточно. Но молитва, будь она произнесена на иврите или китайском, его всегда успокаивала. Умиротворяла. Он никогда ранее её не слышал. Он её не знал, но пристально вслушивался в каждый звук, тихо произнесённый его другом. В нём не было сомнений. Лишь твёрдая решимость, сопровождаемая безраздельной уверенностью. Итан прищурил глаза. Солнце своими яркими лучами всё ещё щекотало веки мужчины. Он глубоко вдохнул раскалённый сухой воздух. Сердце забилось быстрее. Мужчина отчётливо слышал его ритмичное постукивание внутри своей обтянутой бронежилетом грудной клетки. Итан медленно навёл прицел винтовки на предполагаемую цель. Задержал дыхание. В ту же секунду всё его тело напряглось, словно натянутая струна. Прозвучал сигнал. Раздался скрип скользящего троса, сопровождаемый звоном выбитого альпинистами оконного стекла. До ушей донеслись громкие хлопки выстрелов, прозвучавшие где-то на верних этажах здания, расположенного напротив. Оттуда же были слышны душераздирающие вопли людей. Послышались несколько взрывов дымовых гранат. Итан поднял руку. Одно лёгкое движение ладонью вниз, и он да группа стоящих позади него ребят ринулись в сторону парадной двери.