Дом на холме

Итан

Многих из тех, с кем Итану посчастливилось водить дружбу, можно было поделить на три категории. Первые — ранние подростковые годы, проведённые за партами учебного заведения, именуемого школой, вспоминали не иначе как одну из лучших пор жизни, надо признать, в некоторой степени заурядной и во многих значениях — не слишком успешной. Ежедневная рутина таких людей была заполнена огромным количеством самолично нажитых проблем и периодическим самобичеванием, спровоцированным собственными усилиями. Вторые, наоборот, пожелали бы да поскорее вычеркнуть из памяти тот неудовлетворительный остаток скопившихся воспоминаний, приобретённых во времена суетливой беготни по узким, холодным школьным коридорам. Но, помимо этих двух категорий, нередко в окружении мужчины попадались лица, придерживающиеся мнения не столь категоричного. Вкратце, таких людей можно было охарактеризовать как личностей, поддерживающих нейтральное отношение, причём вне зависимости от возникшего вопроса или решаемой проблемы. Индивиды, обозначавшие свою позицию ближе к нейтралитету, зачастую не могли вспомнить или выделить из периода многолетнего обучения воспоминания, сильно впечатлявшие их. Такие, что могли бы повлиять на формирование их собственного мировоззрения. Они часто вовсе не помнили многое из событий произошедших во время учебы. Событий, которые в отдельных слоях общества анонсировались чуть ли не как наиважнейшие в пути взросления человека и считались весьма ценными в развитии. Такие люди часто, а то и вовсе, намеренно или нет, путались в собственных показаниях, пытаясь ответить на вопрос, как же на самом деле чувствовали себя, будучи детьми. Вместо того, чтобы купаться в грёзе ностальгии по детству, они предпочитали посвящать остаток потенциала памяти более важным и значимым событиям, стараясь большее внимание уделять свершениям, произошедшим с ними уже после окончания школы. Сам же мужчина, осмысляя данную тематику, не причислял себя ни к одной из вышеупомянутых категорий. В размышлениях о влиянии времени, проведённого за изучением материала школьной программы, на личностную характеристику человека, Итан придерживался более неоднозначных суждений. По мнению мужчины, помимо этих трёх групп, можно было выделить ещё несколько десятков иных, не столь однозначных толкований отпечатка неотъемлемой роли психологических переживаний подростка на формирование последующих жизненных установок повзрослевшего человека. Но если по каким-то причинам ему всё же приходилось оценивать собственный опыт и соотносить с какой-то из известных ему категорий, то он, пожалуй, согласился бы с принятием нейтралитета средней статистики; предпочел бы остаться в непримечательной позиции, не вставая на ту или иную сторону, но тем не менее, лично для себя, подчеркнул бы несколько важных событий — горстку позитивных и парочку разочаровавших моментов, столь значительно повлиявших на формирование его как личности. Таких, с которыми в той или иной степени был или будет вынужден столкнуться каждый ребёнок во время вступления на собственный путь взросления. Ещё мужчина бы умолчал о влиянии на его психоэмоциональное состояние последнего года обучения, который, откровенно говоря, он и вовсе бы стёр из памяти, если бы такая функция существовала. Но, увы, невзирая на собственную неприязнь к терзающим воспоминаниям, помнить Итану приходилось всё и в самых мельчайших подробностях. Так или иначе общая картина жизни во времена пребывания в почётном звании школьника Итана особо не удручала. Надо признать, в годы своей юности он вовсе не привык задаваться подобными нравственными вопросами. Нельзя сказать, что парень искренне наслаждался буднями, проведёнными за усвоением школьной учебной программы, но нельзя было и заявить, чтобы Итан из-за чего-то особенно переживал. Скорее юноша принимал этот отрезок времени как нечто естественное и необходимое; попросту плыл по течению, другими словами, выполнял назначенные ему обществом обязанности так же, как наверняка большинство детей его возраста. Однако некоторые события из подростковой жизни Итана все же стоили того, чтобы быть упомянутыми, так как являлись куда более значимыми, чем мужчина мог себе представить, и, определённо, заслуживали, чтобы их освещению посвятили хотя бы несколько абзацев, а то и парочку от края до края исписанных страниц. Мужчина бы до последнего отрицал важность пережитка тех лет, но попросту бы не смог отречься от понимания, что именно события, произошедшие с ним в школьные годы, в некой степени стали отправной точкой дальнейших свершений его жизни, в свою очередь повлекших за собой цепочку причинно-следственных связей, которые привели мужчину туда, где, по его мнению, было его место. Его призвание. Хотя, возможно, оно было предначертано ему ранее, намного раньше, чем мужчина впервые о нём задумался. В те годы, когда уже давно в не детских, но далеко ещё и не во взрослых сердцах настырно и неумолкаемо буйствовал подростковый бунтарский дух, Итан и Габриэль вместе с сотнями таких же, обречённых на участь школьника подростков, коротали дни напролёт, тщательно смакуя гранит навязанной им общественными нормами науки в самом обыкновенном и непримечательном городском среднеобразовательном учреждении. В учреждении, каких в стране было возведено дюжины десятков и которые по сей день ежегодно и неустанно под назойливый трезвон металлического колокольчика выпускали самых обыкновенных и непримечательных учеников прямиком в тёплые объятия взрослой ответственной жизни. В то время, сидя за слегка исцарапанной ручкой партой и подпирая локтем тяжёлую (хотелось бы ещё добавить, полную осознанности и великих знаний, но увы) голову, Итан скользил унылым взглядом по англоязычным плакатам, развешанным вкривь и вкось по всем четырём стенам душного подвального кабинета. Год за годом в минуты особой скуки (в ту пору времени довольно-таки часто посещавшей его) Итан разглядывал эти неизменные бумажные изделия, удивляясь, как много новых деталей каждый раз примечал. Что же касалось самого английского языка, как и любого другого предмета, изучаемого в школе, особых трудностей в учёбе парень не испытывал. Итан не был отличником или даже хорошистом, хотя, определённо, отдавал себе отчёт, что, если бы хотел, вполне мог им стать. Ничто не препятствовало такому раскладу событий, если бы не принципы, самолично принятые юношей. Итан предпочитал придерживаться выработанной за годы стратегии — не вкладывать больше сил и труда туда, где этого не требуется. Используемая им тактика заключалась в получении оценок чуть выше среднестатистических по предметам, которые ему нравились и были интересны, и ни в коем случае не ниже проходного балла по предметам, к которым он был более-менее равнодушен. Такой подход к учебному процессу позволял парню особо не выделяться среди одноклассников, а также не мелькать на неблагожелательном учете у преподавателей, что оставляло возможность уделять больше времени и внимания вещам более приятным и значимым, к примеру, личным достижениям в спорте. По крайней мере, юноша искренно верил, что выбранный метод расстановки приоритетов являлся для него самым рабочим. Что же касалось одноклассников и учителей, то их мнения о голубоглазом парнишке с загадочным шрамом на правой щеке несколько разнились. Если говорить откровенно, для того, чтобы заметить умственные способности, которыми Итан обладал и которые так тщательно старался скрыть от окружающих, особой проницательности не требовалось. Стоило лишь немного понаблюдать за деятельностью старшего близнеца, и в мысли преподавателей стали закрадываться подозрения по поводу соответствия показателей, демонстрируемых юношей во время проверочных работ, и истинных его возможностей. То, что Итан являлся мальчиком весьма смышлёным, даже не ставилось под сомнения. Вот только почему он так пренебрежительно относился к учёбе и собственной успеваемости, учителям было не понять. Некоторые излишне принципиальные особы, привыкшие всегда добиваться самолично установленного порядка, несколько раз пытались подтолкнуть парня к большей осознанности в делах, касающихся учебы. Прибегая к не особо изощрённой политике нравоучительных бесед, они старались выведать истинные причины неудовлетворительного подхода Итана к процессу осваивания школьной программы, так как уже давно полагали, что парень был способен на большие свершения. Даже не так: учителя, все как один, были более чем убеждены, что юноша намеренно старался не преуспевать в учёбе. В то же время Итан при каждом, даже малейшем, упоминании выдвинутых претензий лишь весело отмахивался. Он не намеревался отступать от принятой тактики, продолжая придерживаться сложившихся установок до самого выпуска из школы. Вскоре преподаватели, поняв, что от разговоров подобного рода проку мало — беседы парнишку только забавляли, уж очень упёрт он был в собственных суждениях, — были вынуждены уступить. С досадой и лёгкой грустью они приняли действительность такой, какой она являлась в представлениях самого юноши, смирились с непокорностью ученика, так как повлиять на неизменную принципиальность темноволосого парнишки были не в силах. Но если кому из учителей и не были свойственны переживания по поводу успеваемости Итана, то это преподавателю физкультуры, которого в момент осознания нахождения под своим руководством такого безмятежного и уверенного в себе юного таланта настигла полная эйфория. Бывшему тренеру футбольной команды и нынче по совместительству учителю спорта на миг показалось, что, он, будучи уже на закате спортивно-преподавательской карьеры, неожиданно сорвал джекпот. Именно такую характеристику эмоций можно было присвоить улыбавшемуся во весь рот физруку, седому дядьке почтенного возраста, когда тот постиг спортивную предрасположенность и выносливость, присущую обоим братьям. Что же касалось самого виновника торжества, то в чём в чём, но в спорте Итан выделяться не стеснялся и выкладывался со всей возможной отдачей. И не было важным, какой именно это был спорт. Выносливости Итана, азарту, яркими искорками мелькающему в томной голубизне взгляда, его усердию, прилагаемым усилиям и неотъемлемому стремлению к победе — этому всему не было предела, когда речь заходила о спортивном состязании. Юноша удивлял своей способностью приходить на финиш первым с абсолютно стопроцентной вероятностью, без сомнений побеждать во всех дисциплинах, в которых, в связи с учебной программой, требовалось его участие. Оказывать содействие во всех спортивных мероприятиях, куда школа его отправляла. Он умудрялся показывать себя лидером во время слаженной командной работы, в то же время не забывал о перспективе блеснуть спортивными достижениям в индивидуальных дисциплинах. И что казалось наиболее удивительным — во всем в этом, во всех начинаниях и свершениях Итан не проявлял ни крупицы надменности, ни возвышенности собственного эго над значимостью других участников. Спорт для Итана не являлся способом достижения какого-либо поощрения от людей, оценивающих его или наблюдающих, он ни в коем случае не являлся способом измерения превосходства над соперниками. Парень был лишён соревновательного духа ради самих соревнований, хоть, надо признать, в годы юности от излишней скромности не страдал. Скорее спортивная успеваемость для Итана являлась предметом выражения собственных возможностей. Парень любил испытывать себя, он поистине наслаждался процессом и игрой, будь то футбол, баскетбол, волейбол или эстафета в комплексной дисциплине по плаванию. Так Итан выплескивал накопившиеся эмоции, избавлялся от груза напряжения и стресса, искал способы расслабления через выброс заряда энергии, так он испытывал свою стойкость. И не важным становился факт, проигрывала его команда школьный матч по стритболу или они становились победителями междугородного турнира по бегу на длинные дистанции. Итан наслаждался процессом спортивных состязаний ровно так же, как наслаждался возможностью выражать свою индивидуальность через призму созерцания спортивного духа. Он получал удовольствие от каждого приложенного усилия, каждой капли пота, которую во время противостояния в той или иной дисциплине стряхивал со лба. Итан умел проигрывать, так как не питал страха перед поражением. Исход соревнований для него также не имел значения. Весомость определялась лишь внутренним противостоянием самому себе. Но, надо признать, в то время парень ещё плохо разбирался в собственных стремлениях, не говоря уже об анализе совершаемых действий, поэтому наверняка не осознавал того факта, что именно борьба с самим собой, не зацикливаясь на окружающих, являлась причиной его множественных побед. По правде говоря, потребности в излишнем внимании Итан тоже не испытывал. Способная воодушевить человека волна признания была юноше безразлична, хоть и, надо признать, весьма приятна. Та нередко ощущалась как дополнительный бонус, подталкивающий к более рискованным свершениям. Но всё же, если рассматривать с перспективы самого юноши, Итан пребывал в неоспоримом убеждении, что из всех ныне живущих только один человек был способен понять его таким, каким он казался самим себе, только одному человеку было свойственно осознать истинную природу стремлений и неиссякаемых порывов юноши. Немудрено, что этим человеком являлся Габриэль. Личности более близкой, по мнению Итана, ему во всём мире было не сыскать, а более горькой потери не вообразить. К слову, в достижениях спортивного характера Габриэль старшему брату уступал лишь на несколько секунд в дисциплинах, где успеваемость измерялась временем, и на пару пропущенных штрафных очков в командных спортивных состязаниях. Как и Итан, юноша обладал свойственной их генетическому фонду превосходной атлетической развитостью и спортивной предрасположенностью. Пожалуй, в данной области деятельности друг от друга близнецов отличало лишь то, что Габи, который всегда сильно негодовал, а порой и крайне возмущался, когда его имя сокращали подобным образом, был более смирным в своих внутренних стремлениях. В отличие от буйного неукротимого ветра, что преобладал в Итане, Габриэля лучше всего охарактеризовал спокойный нрав стихии земли. Приземленность и взвешенность младшего близнеца уравновешивала их тандем, укрощая необузданность первенца. Кроме этой отличительной черты, парень также числился более успевающим в делах, касающихся учёбы. Габриэль выделялся усердием, заслуживавшим отдельной похвалы. Он был умеренно тихим и вдумчивым, сообразительным молодым человеком. Несмотря на присущую, кажется, почти естественно подходящую его нраву робость и небольшую природную стеснительность, Габи владел особым, не всем людям доступным умением заводить новые знакомства с непостижимой лёгкостью. Отзывчивость и чуткость юноши поражала полным отсутствием фальши или наигранности. Итан гордился и одновременно восхищался школьными достижениями брата больше, чем собственными. Он часто удивлялся тому, с какой ловкостью Габриэль находил время, чтобы преуспевать во всём. Парень посещал художественные классы — Габи с детства имел предрасположенность к творчеству. Также с ещё несколькими одноклассницами принимал участие в развитии факультатива профессиональной фотографии. Помимо этого, занимался спортивной греблей и совместно с братом играл в школьных командах по футболу и волейболу. Несколько раз в году ездил на олимпиады по естествознанию. Ещё и плавать умудрялся поспевать, да и от обязанностей по дому, насколько Итану помнилось, никто брата не освобождал. И всё же, невзирая на индивидуальные отличия каждого, одно признание, касающееся обоих, напрашивалось само собой и было более чем очевидным: никакие из порознь нажитых достижений не были сравнимы с теми свершениями, что братья достигали совместными усилиями. Каждый для себя они уже давно осознали эту простую истину. Оба были повязаны друг с другом, и индивидуальное благополучие одного напрямую зависело от чувств, переживаемых вторым. Связь между ними была прочнее кровных уз, прочнее и любых негласных обещаний, данных человеком во имя чего бы то ни было — любви или мира. В наличии этой невидимой нити, соединяющей, казалось бы, настолько разных и в тоже время столь близких по духу людей, был вынужден убедиться каждый, с кем близнецы общались. Сами же братья это таинственное, но для них вполне естественное ощущение подсознательной близости воспринимали почти обыкновенным, будто самим собой подразумевающимся образом. Всё-таки с точки зрения собственного восприятия оба были не способны увидеть или оценить то, насколько же их взаимопонимание казалось нераздельным и крепким, и в каком-то роде выходило за рамки привычного мировоззрения людей, ежедневно окружающих их — друзей, одноклассников и учителей. Можно было с уверенностью заявить, что каждый из близнецов по отдельности являлся личностью, вовсе не туманной или не внятной, а вполне ясного мышления и твёрдых, строгих взглядов. Может, конечно, с ещё не до конца сформировавшейся целостной картиной идентификации собственного «я», но всё же как Габриэль, так и Итан, оба были людьми, имеющими чётко выраженные качества состоявшейся индивидуальности, сильно отличавшейся друг от друга. Каждый придерживался собственных принципов и мыслил самостоятельно, часто мнения братьев по одним и тем же вопросам совершенно разнились. Каждый выделялся наличием уверенности, каждому было свойственно иметь свою накопительную базу навыков, каждый характеризовался другими как человек с различными благими и неблагими качествами, оба имели некие изъяны, заметные со стороны. Но какими бы успешными и талантливыми парни окружающему их обществу не казались, всё менялось в момент, когда индивидуальная энергия, обитавшая внутри каждого, как яркая, ещё никем не замеченная прежде вспышка, как сочное воссозданное пятно среди бескрайнего омута сияния самоцветов галактики, сливалась воедино. Смешивалась, как смешивается буйный порыв сильнейшего урагана, способный одним резким рывком вырвать столетний дуб вместе с обильными корнями из земли, с ультрамарином отбрасываемой тени облака песчинок, взболтанного из-под рельефа умиротворённой, прохладной и неподвижной земли. Итан и Габриэль уже давно усвоили эту весьма простую истину. Их индивидуальное развитие всегда делилось на два. Братья редко, когда находились порознь подолгу. Они постоянно пребывали в непосредственной близости друг от друга, и во многих случаях окружающими воспринимались как нечто цельное, будто и не имеющее возможности существовать раздельно. Такому восприятию общества способствовало множество причин, по большей части связанных с естественным поведением каждого и манерой преподносить себя окружающим, но, пожалуй, главная из них скрывалась в неоспоримом и единогласном решении, принятом задолго до того, как мальчики осознали суть его действия. Если парни участвовали в каких-то мероприятиях, то всегда делали это вместе. Никак иначе. Впрочем, многих одноклассников и учителей, этот самостоятельно принятый близнецами принцип только радовал. На самом деле во многих значениях даже восторгал, так как сулил большую вероятность успеха, а то и стопроцентную победу во время состязаний, нежели иная расстановка. Не принципиально, был ли это дружеский матч или групповое школьное домашние задание, работая и прикладывая усилия вместе, трудясь во имя одной и той же цели, братья умудрялись показывать колоссальнейший успех. Оба будто питали силу в наличие друг у друга. «Как две булочки в одной упаковке», — порой шутливо, но не без гордости за возможность играть в одной команде подразнивали близнецов друзья. Окружающие с удовольствием наблюдали за слаженной совместной работой Габриэля и Итана, за удивительной способностью обоих понимать друг друга с полуслова, а то и с полумысли. Однако сами братья ничего экстраординарного в умении на подсознательном уровне ощущать перемены настроения и намерения друг друга не замечали. Для них это было более чем естественным, ибо никто из них не знал, каково это, когда иначе. Каково это жить друг без друга. Поэтому, ну и ещё по нескольким весьма весомым причинам, трудиться по отдельности, пребывая по разные стороны баррикад, Итан и Габриэль категорически отказывались, независимо от того, что стояло на кону. Однажды, несколько лет назад, обоим всё же «посчастливилось» обзавестись опытом игры в разных командах. И как выяснилось, опыт этот показался им весьма неудовлетворительным как и по итогу результатов сыгранного футбольного матча, так и по эмоциям, пережитым во время злосчастного поединка. Помнится, Итан постоянно отвлекался на Габриэля, не в силах сконцентрироваться на игре. Обычно он не глядя мог чувствовать, где и на какой позиции находился его младший брат, в какую сторону стоило давать пас, также мог с лёгкостью предугадывать последующие перемещения и намерения Габриэля. В тот раз он и вовсе не ощущал себя в своей тарелке. Итану будто чего-то постоянно не хватало. Чего-то поистине необходимого, фундаментально ценного, будто определяющего его собственное существование. После той неудовлетворительной игры, обменявшись впечатлениями, оба решили больше такой опыт не повторять. Близнецы потребовали от учителей, которые, между прочим, часто намеревались настаивать на обратном, не разделять их во время каких-либо состязаний или занятий в группе. Признаться, многим из преподавателей было крайне любопытно понаблюдать за коммуникацией близнецов с другими одноклассниками и качеством ими проделанной работы во время выполнения задания самостоятельно. Некоторые для удовлетворения своего любопытства прибегали к изощренным и даже хитрым методам. Но несмотря на все старания, разделить юношей оказалась задачей непосильной. Итан и Габриэль наотрез отказывались выполнять поставленную перед ними задачу, если при этом им приходилось находиться в разных командах. Кроме негласного правила, заключающего в себя абсолютное взаимодействие, у братьев имелась ещё одна условность, которую, по правде говоря, они вслух никогда не озвучивали. Она была принята путём, кажущимся таким же естественным, как их неразрывная взаимосвязь. По единогласному мнению обоих, это правило было бы даже лишним обсуждать, так как оно не требовало излишних изысканий или дополнительных подробных пояснений. Гласило оно вот что: Итан и Габриэль никогда и ни при каких обстоятельствах не соревновались друг с другом. Если им и приходилось принимать участие в одной и той же индивидуальной дисциплине, допустим, в беге или в плаванье, они выбирали разные забеги или заплывы. Тоже самое касалось и учебы, как и любой другой сферы деятельности. Братья не привыкли проводить сравнения между собой, каждый подчеркивал свою индивидуальность как нечто уникальное, также не забывая о важности осознания индивидуальности брата. В них не жило желание иметь превосходство друг над другом. Каждый видел в брате лишь то, чего ему самому, по собственному мнению, не хватало, и к чему он стремился, стараясь равняться на другого. Хоть, надо признать, удавалась обоим это весьма редко, но стараний своих они не прекращали. В коем-то роде оба были очень похожи. Оба — дети поздней весны, пришедшие в этот мир во время цветения душистых ландышей, красующихся в перламутрово-белом на лугу необыкновенно тёмной и нехарактерно жаркой майской ночью. На свет братья появились с разницей в четыре с половиной минуты в самое что ни на есть перепутье смены созвездий. По стечению обстоятельств, весьма загадочных, но надо признать, крайне забавных, родиться близнецы пожелали каждый в свой определённый день и отведенный ему час. Итан впервые распахнул свои веки на закате двадцать первого числа, ровно за две минуты до полуночи. Габриэль был рожден на самом рассвете двадцать второго — через две с половиной минуты после того, как настенные часы пробили двенадцать. Так уж сложилось, что обоим новорожденным было суждено получить не только разные дни рождения, но и два различных знака зодиака — созидательного Тельца, воплощённого стихией Земли, и мутабельных Близнецов — знака головокружительного порыва воздуха. Впрочем, астрологией и характеристиками, приписываемым людям гороскопами, парни не слишком-то увлекались, поэтому дате своего рождения особое значение не придавали. День рождения, как и все остальные праздники, братья предпочитали отмечать вместе, на время забыв о формальностях. Иногда жребий, ловко устроенный Итаном и Габриэлем в виде забавного развлечения, выпадал на двадцать пятое число, в другие же года — на двадцать шестое. Близнецы так и не условились между собой, какой из дней прихода в этот мир стоило считать днём рождением обоих, этим же изредка вгоняя в смятение своих друзей и знакомых, так как те поистине не понимали, почему, задавая один и тот же вопрос, зачатую получали разные ответы. Однако, помимо вышеупомянутой условности, имелось в биографии юношей ещё кое-что любопытное, о чём, откровенно говоря, они и вовсе не догадывались и чего наверняка не узнают никогда. Сибил не раскрывала сыновьям этой заветной то ли тайны, то ли правды, она сама не понимала, как верно обозначить волнующий её вопрос, ответ на который был сокрыт в омуте её собственных сомнений. Она не могла пребывать в полной уверенности в том, в чём, определённо, должна была, будучи матерью своих детей. «Кто же из мальчиков кем на самом деле являлся?» — мучал её вопрос. Был ли Итан Итаном, а Габриэль Габриэлем, или вовсе всё наоборот. Женщине было стыдно признаться даже самой себе, что она не знает правды, кто же из её сыновей на свет появился первым и кого каким именем она окрестила. Нянча ещё не окрепших после рождения Итана и Габриэля, Сибил часто ловила себя на мысли, могла ли она, будучи матерью, перепутать их в младенчестве? Ведь не было ничего такого, насколько бы тщательно и бережно женщина не рассматривала своё несколькими днями ранее родившееся чадо, что она могла бы посчитать отличительным признаком, хотя бы наималейшим. Сыновья казались ей идеальными отражениями друг друга в зеркале, столь ясными и идентичными, образовавшимися в лучах яркого света белого дня. Естественно, уже несколькими месяцами позже, чуть подросшие Итан и Габриэль постепенно начали приобретать некие различия как в поведении, так и в мимике, почти незначительные и мало кому из посторонних заметные, исключая, конечно, саму Сибил. Тем не менее, в самом начале материнского пути женщине нередко приходилось прибегать к более изощренным методам, необходимым для того, чтобы случайно не перепутать мальчиков между собой. Иногда Сибил спасали инициалы, ею же аккуратно вышитые на крохотной одежде младенцев, иногда она надевала им на руки тонкие резиновые браслеты с напечатанными на них именами. Но всё же, несмотря на все предпринятые меры предосторожности, Сибил по сей день не была в полной мере уверена в том, что в какой-то из сомнительных моментов жизни в силу своей усталости не перепутала детей. И вполне вероятным казался ей факт, что Итан мог и не быть старшим по рождению, и назвала она его вовсе не тем именем, которое мальчик так уверенно носил. Тоже касалось и Габриэля. Безусловно, всё могло обстоять именно так, как являлось, может, её сомнения совершенно безосновательны. Но нельзя было исключать и обратное. К сожалению, нежному характеру Сибил была свойственна принципиальная озадаченность, наверное, поэтому она и молчала, не решившись рассказать о своих сомнениях сыновьям. Со временем женщина приняла и даже в некотором роде смирилась с истиной такой, каковой та для неё казалась. Ведь если подумать, была ли в этом во всём хоть крупица смысла или какая-то разница? В терзаниях разума, что так долго сопровождали её? Сложилось бы ли что-то в жизни обоих сыновей иначе? В конце концов, потеряла бы она одного из них и кого же именно, если бы знала наверняка? Изменило ли это хоть что-то, будь Сибил уверенна в том, в честь кого каждый из её них был назван и кто поистине являлся её первенцем? Честно, если бы братья узнали о мыслях, столь искусно терзающих подсознание матери, они бы сильно не расстроились. Будь Итан Габриэлем или Габриэль Итаном, в жизнях обоих особо ничего бы не поменялось. Это бы не показалось для них новостью существенной или удивительной, способной возмутить или как-то изменить, повлиять на призму, через которую оба созерцали окружающий мир. Братскую любовь и взаимопонимание, живущее в глубинах очаровательных голубых глаз и в потайных кромках тёплых сердец обоих, данный факт бы никак не ослабил. Наоборот, такая история была бы способна искренне позабавить братьев, безусловно, дав новую пищу для размышлений, предназначенных для выдумывания очередных весёлых повестей, которые они позже могли бы поведать друзьям, чем они так азартно баловались в юношестве. В любом случае, если бы Итан и Габриэль знали о вероятности быть назваными именами друг друга, они бы всё равно оставались уверены, что на их дружбу и идентификацию собственного «я» та бы повлияла минимально. И даже сейчас, небрежно развалившись за партой, выразительно прикрывая рот от протяжного зевка, вызванного скукой, Итан почувствовал лёгкий толчок локтем в бок, секундой позже увидел небольшой лист бумаги, протягиваемый ему Габриэлем. Лицо брата уже озаряла лёгкая улыбка, а в глазах мерцали искорки предвкушения предстоящей «битвы», пусть и развлекательного характера и устроенной между братьями. На листке виднелись очертания четырёх линий, образовавших поле для небезызвестной игры в «Крестики-нолики», и посередине уже виднелась жирная буковка «О». Итан, мельком взглянув на брата, тут же расплылся в широкой улыбке, черканул ручкой в одной из ячеек жирный крест. И все бы хорошо, и жизнь могла бы и дальше течь в том же ритме, не сотрясая, не поражая сознание очередными судьбоносными поворотами, но, согласитесь, тогда бы она и вовсе не называлась бы «жизнью». Небезызвестно, что течение потока времени изменчиво так же, как изменчиво и непостоянно всё то, что происходит с человеком в силу воздействия выбранного им пути. Пути с путеводительной звездой на завитке, мерцающей в небе и, будто молитва, сопровождающей его. Звездой, за которой он следует, которая также неподвластна перед силой изменчивости. Созерцаемыми человеком гранями, она перевоплощается, приобретая всё новые, прежде невиданные формы естества. Так же, как и жизнь в её постоянном непостоянстве, грядущие перемены не имели возможности пощадить кого-либо, в том числе и пылкое сердце голубоглазого юноши. В тот же день, где-то через полчаса после окончания урока английского и быстрого перекуса, именуемого завтраком, в школьном кафетерии Итан и Габриэль сонно плелись по пустынным коридорам, ведущим к кабинету, где должен был проходить следующий урок. Сегодня в связи с подготовительной программой к выпускным экзаменам (братья в этом году оканчивали экзаменационный девятый класс) английский был поставлен как дополнительный нулевой урок, и закончился он аж на десять минут раньше предполагаемого времени. В главном корпусе здания всё ещё было необыкновенно тихо и темно. За всю дорогу от столовой до нужной части школьных помещений братья встретили лишь парочку заспанных лиц. Народ в коридорах обычно подтягивался ближе к девяти, точнее — без пяти минут до начала первого урока. Многие и вовсе имели привычку опаздывать на пару с лишним минут. В данный момент стрелка на циферблате наручных часов Итана показывала лишь сорок минут десятого. Свернув за угол и поднявшись по лестнице, Итан увидел, как навстречу с противоположной стороны вышли двое, с виду обыкновенных и ничем не примечательных парней, кажется, учащихся в классе на год ниже. Парень не был лично знаком ни с одним из них, да, возможно, видел одного или второго ранее на тренировке по волейболу или футболу, возможно, даже играл в одной команде, но точно вспомнить не мог. Да он бы даже внимания не обратил на этих двоих, если бы те в свою очередь, заметив его и Габи, как-то странно и не особо по-дружески не переглянулись. И даже бы бровью не повёл, если бы, проходя мимо, один из них вдруг нагло не выпалил: — Пидор! — и оба заржали в унисон. Откровенно говоря, Итан был весьма удивлён из-за оскорбления, прозвучавшего в их с братом адрес, если не сказать, что полностью ошарашен. Помимо его и Габриэля, никого другого на площадке не виднелось, поэтому факт, что высказанный плевок гадостей предназначался именно им был неоспорим. Вот только зачем и по какими мотивам тот был произнесен, Итан не понимал. Юноша являлся человеком не особо конфликтным. Он не мог припомнить случая, когда пытался задеть или обидеть кого-то специально, как и не помнил, чтобы его когда-либо за что-то дразнили. Да, пожалуй, иногда из-за более явно выраженной вспыльчивости, чем у Габриэля, Итану случалось вступать в споры на более повышенных тонах. Но такие инциденты в жизни парня были достаточно редкими явлениями, и происходили они чаще всего в рамках спортивного интереса. По натуре парень, собственно, так же, как и его брат, был весьма миролюбивым, и в драки, зачастую организованные между одногодками для разрешения тех или иных разногласий, не лез. Также Итан не мог вспомнить, чтобы когда-либо сам был зачинщиком конфликта. Если всё же разногласия случались и парень чувствовал, как напряжение в воздухе накалялось, он всегда мог положиться на навыки младшего брата. В сфере переговоров, предназначенных для сглаживания возникших острых углов и конфликтов, Габи был бесподобен, и за благополучное разрешение многих, в итоге не случившихся стычек Итан мог быть благодарным именно ему. Но в таком случае, будьте добры пояснить, чего ради этим двоим смельчакам понадобилось, да ещё и с утра по раньше, их оскорблять? Дорогу братья никому не переходили, видимый повод для конфликта, по размышлениям Итана, тоже не находился. Тогда ради чего, ради какой такой цели этим дурням понадобилось их задевать? Итан чувствовал, как внутри него что-то медленно закипает. Парень уже оборачивался, чтобы ответить, когда Габи оттащил рывком его обратно. — Да забудь ты, — отмахнулся он рукой. — Не видишь, придурки. — Ну вот по башке бы и дали. Будет не лишним, — раздраженно буркнул Итан. Но Габриэль был прав, реагировать уже поздно. Парни успели исчезнуть из вида. Спустя минуту оба поднялись на им нужный третий этаж. Возле кабинета, в котором предстоял урок математики, уже толпилась небольшая компания взбудораженных весёлыми разговорами одноклассников. Честно говоря, Итан вполне мог прислушаться к совету брата и забыть о недавно произошедшем непонятом инциденте, правда, он бы выкинул это недоразумение из головы, как предпочитал избавляться от всего ненужного и неприятного, с чем сталкивался, если бы не одно маленькое «но». Что-то в выражении лица брата, что-то мимолетное и невооруженным взглядом почти неуловимое, что-то, что Габриэль так тщетно старался скрыть под маской лучезарной улыбки, что-то его поистине насторожило. Вызвало лёгкое беспокойство, причину возникновения которого Итан и сам не мог себе объяснить. Парень стоял посреди скопившейся толпы шумно разговаривающих и громко смеющихся подростков, всеми силами стараясь поддерживать беседу, но время от времени бросал обеспокоенный взгляд в сторону Габриэля, кажется, ничем на данный момент не взволнованного и что-то бурно обсуждающего со старостой класса. Итану казалось, что услышанное ранее оскорбление несло за собой нечто личное, нечто, чего он пока не мог постичь, но в чём, определённо, был уверен. По его мнению, оно было лишено всякого смысла, по крайне мере, в данный момент, но то, что смысл в тех словах имелся, Итан знал наверняка. И юноша не ошибся. Сложившаяся ситуация приобрела внятные причины несколькими днями позже, когда вся картина происходящего, наконец-то, прояснилась. Интуиция, возникшая в связи с изменчивостью психоэмоциональной составляющей брата, юношу ещё никогда не подводила, и подозрение, что с Габриэлем творится что-то неладное, со временем только усиливалось. Во-первых, Габи вёл себя тише (куда ещё тише?), чем обычно. Итан часто ловил себя на мысли, что брат летает где-то в облаках. Габриэль будто пребывал в глубине замкнутости своих мыслей, тем самым терял концентрацию и становился рассеянным, что по природе парню и вовсе было не свойственно. Глядя со стороны, вряд ли кто-либо мог заметить эти маленькие перемены, возникшие в поведении юноши, может, только кто-то сильно глазастый и глубокомыслящий, ибо обычно люди не были столь внимательны к своему окружению. Но не Итан, он слишком хорошо знал брата, чтобы не почувствовать его внутреннее беспокойство. Как-никак Габриэль во многом отзеркаливал его самого. Странным казалось лишь то, что всё, что с Габи происходило, всё это началось именно после той словесной стычки на лестничной площадке. После оскорблений, услышанных в их адрес. Ранее, до того момента, брат вёл себя совершенно обыкновенно. Второе, что Итан для себя отметил — мимолетные смешки и косые взгляды весьма неблагожелательного характера, изредка кидаемые разными людьми в их сторону. В большей мере они предназначались Габриэлю, но от взора старшего брата тоже не ускользнули. Природу такого поведения незнакомых или малознакомых людей, хоть и учащихся с ним в одной школе, Итан не понимал. Юноша не мог найти объяснение происходящему, Габриэль же казался весьма равнодушным. По крайне мере, он хотел выглядеть таким. Итан пару раз пытался подтолкнуть брата к откровенному разговору, но ничем результативным эти его старания не увенчались. От прямых вопросов Габриэль ловко уворачивался, советуя брату просто не реагировать на чужие глупости. Ну да, как же, просто не реагировать! Как бы Габи не пытался скрыть свою обеспокоенность, от Итана ему было не спрятаться, и он прекрасно это понимал. Но всё равно продолжал хранить молчание. Позже Итан всё же вспомнил, где же раньше видел он тех двух придурков, нецензурно обозвавших их, и почему лица парней тогда показались ему знакомыми. Оба занимались греблей в той же секции, что и Габриэль. И когда в четверг этой же недели брат пришёл домой с явными ссадинами на костяшках обеих рук, при этом соврав, что поранился во время тренировки (Итану было известно, что Габи уже неделю как не появлялся на занятиях), терпение юноши достигло своего предела. На следующий день парень решил расспросить Шона, хорошего друга Габриэля, вместе с которым тот занимался в одной команде, в надежде, что, может, ему будет известно о том, что же на самом деле происходит с его младшим братом. Ибо, видимо, от Габриэля правды было не дождаться. Попросту небывалый случай! Чтобы брат что-то скрывал да ещё и нагло врал ему об этом. Такого ещё не было. Итан кипел от злости и негодования, вызванного непониманием и неизвестностью. Шона он встретил ближе к обеду. Тот, как обычно, был одет весьма просто — синие джинсы и яркая лиловая кофта, — и стоял посреди коридора, возле шкафчиков, наспех закидывая учебники в рюкзак. — Привет, Шон! — парень хлопнул по плечу. — Вот черт! — тот резко дёрнулся. — А, блин, это ты! — Отступил на пару шагов назад. — Напугал меня, Итан. Не нужно так подкрадываться.  Итан, слегка оторопев, застыл. Такого парень явно не ожидал. Дело было в лице Шона. Точнее в том, что ещё можно было назвать нормальным человеческим лицом. Десятки мелких ссадин и царапин расчерчивали правую щёку парня, веки опухли, глаза заплыли из-за насыщенных фиолетовых синяков. На левой щеке виднелся неглубокий порез, неумело заклеенный пластырем.  — Звиздец... Что с тобой случилось?! Кто тебя так? — парень был обескуражен увиденным. Потрепанный видок Шона вызывал только сочувствие. И чем дольше Итан на него смотрел, тем больше возрастало его беспокойство, не столь связанное с ним самим, сколь с оцарапанными кулаками Габриэля.  — Ай, да подкараулили вчера после школы, суки. Впрочем, неважно, — протянул Шон и, бегло осмотревшись по сторонам, продолжил перебирать учебники в своём шкафу. — Насколько знаю, Габи повезло больше.  — В каком смысле повезло больше? Кто подкараулил?! — в голосе Итана прорезалась явная, уже ничем не скрываемая тревога.  — Да пацаны из клуба. На прошлых выходных они нас якобы видели в парке и, наверное, увиденное им пришлось не по вкусу, вот и решили высказать своё мнение. — Шон показательно пальцем обвел свой глаз. — Да кто их вообще спрашивал, мрази! — пылко выплюнул в конце. — Кого нас?! Кто видел?! Блин, Шон, ты можешь объяснить нормально?  — Нас! — вспылил парень. — Меня и Габриэля. Мы в кино ходили. Ну и целовались.  Глаза Итана округлились. Потрясение, внезапно постигшее его, словами было не передать. — Что... что вы делали?! — спустя несколько секунд молчания, медленно произнёс он шепотом. — Целовались, блин. Це-ло-ва-лись, — протянул Шон по слогам не без раздражения в голосе. — Ну, как люди целуются знаешь? Брось, Итан, не тупи! — сорвался парень и тут же внезапно осёкся.  Видимо, взгляд Итана, отражающий полное отсутствие понимания, и лицо, вытянувшееся в недоумении, если не сказать, что в абсолютном шоке, внесли свою ясность.  — Вот же чёрт! — тихо пробормотал Шон. — Только не говори, что не знал? — Знал что? — как будто эхом отозвался в ушах Итана собственный, кажется, уже неконтролируемый голос. Но спрашивать было лишним, Итан и так понимал, каким будет ответ на этот вопрос. Теперь догадаться было несложно.  — Ну, в общем... — парень неуверенно замямлил. Шон пытался подобрать слова. Он понимал, что должен был быть осторожнее в своих выражениях. Чёрт, он же был абсолютно уверен в том, что Итан в курсе всего и Габи уже давно ему обо всём рассказал. Но, по-видимому, парень ошибся. Шон даже представить не мог о неведении Итана. И теперь ему было стыдно. Не перед Итаном, конечно. Переживёт! Стыдно было перед Габи. Не Шон должен был это делать, раскрывать правду. Но вышло всё так, как вышло. По-дурацки! Блин, что за день-то такой! — Я и Габи, ну, мы не то чтобы вместе, но пару раз встречались погулять и, ну, ты понимаешь. В общем, лучше тебе самому с ним об этом поговорить, — пробормотал он. — Извини, Итан, рад был тебя видеть, но мне пора бежать. Я сюда специально пораньше спустился, чтобы случайно не наткнуться на тех ублюдков, мать его! — Парень с силой захлопнул двери шкафчика. — Правда, Итан, извини. Поговори с Габи, думаю, так будет лучше. Ещё увидимся! Накинув на плечо лямку рюкзака, Шон скрылся за углом. Итан ещё долго стоял неподвижно, смотрел вслед пустоте, пытаясь осмыслить только что услышанное.  Как же так вышло, что Итан, будучи настолько близок с Габриэлем, или, по крайней мере, парень считал, что они близки, как так получилось, что он и не догадывался, не заметил природную тягу брата к собственному полу, если таковая была? Каким же слепым нужно быть, чтобы не видеть, кажется, столь очевидное? Теперь, шагая вдоль пустых стен протяжённых коридоров, Итан обдумывал свою невнимательность, пытался вспомнить хоть что-то из собственной жизни, хоть мельчайшее воспоминание, намекающее на нестандартную ориентацию брата. И картина сложившегося положения постепенно начала вырисовываться в сознании юноши.  Насколько Итану было известно, по поводу гомосексуалистов или людей нестандартных взглядов и ориентации он ничего против не имел. По правде говоря, он их ни разу не встречал и лично с ними не общался, чтобы задуматься о том, как к этому всему относиться. Да, возможно, что в какой-то момент за компанию с друзьями парень и посмеялся над несколькими глупыми или забавными шутками, высказанными в адрес геев, но открытой враждебности к ним не испытывал. По крайней мере, он так думал. Честно, не было надобности испытывать, так как его это попросту не касалось. До нынешнего момента. Итан не был разочарован фактом вероятной (пока он лично не убедится в этом, услышав подтверждение непосредственно от брата, окончательные выводы делать не хотел) нетрадиционной ориентации Габриэля, скорее, он был ошеломлен. Так как за все годы совместного проживания под одной крышей и в одной комнате, не мог вспомнить случая, где Габи бы повёл себя как-то иначе, не как следовало, что могло подарить повод усомниться в нём. Они же говорили и о девчонках, обсуждали их, Габриэль сам поднимал некоторые темы по поводу привлекательности и прочего. Он открыто общался с представительницами женского пола даже чаще, чем Итан. Вот только осмысляя всё это сейчас, Итан впервые посмотрел на отношения брата с девушками немного под другим углом. Да, Габриэль много времени проводил в компании девушек и на занятиях по гребле, и в школе, и во время работы в факультативе фотографии, всё верно, только само общение с ними у него было несколько иным, не таким, как у Итана, с лёгким флиртом или заигрыванием. Скорее Габриэль относился к представительницам прекрасного пола более по-дружески, нежели старший брат, без предпосылок на романтическую заинтересованность. Теперь Итан видел это весьма отчётливо. Вот только означать это могло всё, что угодно. Как же он мог не заметить? Как же проглядел? Нет, юноша, не был разочарован самой сутью понимания, скорее парень негодовал из-за того, что не смог увидеть это сам. Слова, сказанные дядей тогда возле озера, теперь тоже приобретали смысл. Неужели это он один был таким идиотом, настолько слепым дураком? Это же надо быть таким эгоистом, чтобы не подметить столь явное, не быть способным узреть истинную природу дорогого тебе человека, даже не заподозрить.  Зайдя в кабинет, Итан негодующе пнул валяющийся под ногами ластик, так удачно подвернувшийся на пути, и уселся за парту. Он внимательно оглядел Габриэля, вполне обычного и ничем неординарным не выделяющегося, сидящего рядом с ним и пристально рассматривающего учебник по истории. Вот только взгляд Итана, которым он одарил брата, уже не был прежним. И всё же, если это правда и Габриэль — гей, почему он сам ему об этом не рассказал? Подходящих моментов для откровений было достаточно. Почему же ни разу за все годы совместного проживания он не поднял этот вопрос? Думал ли Габриэль, что Итан бы не понял его, или ещё хуже — осудил? Но как он мог так думать, они же были братьями? Родными братьями. Итан бы не осуждал. Он не испытывал бы отвращение. Да, вероятно, для того, чтобы принять и понять влечение Габриэля, потребовалось бы время, но Итан бы не пошёл против брата, вне зависимости от того, что бы тот ему не сказал или сделал. Если бы Габриэль убил, они бы вместе закапывали труп. И никак иначе. Разве Габи этого не понимал? Почему же тогда не поделился с ним столь сокровенным? Вообще, когда в последний раз они делились друг с другом чем-то важным и значимым, Итан не мог вспомнить. И это расстраивало его, поистине огорчало.  Юноша намеревался поговорить с младшим братом после того, как они доберутся до дома, но не знал, как и с чего разговор начать. Раньше ему не приходилось сомневаться или испытывать опасения по поводу бесед с Габриэлем. Он считал, что мог поделиться с братом чем угодно, и ждал такого же доверия к себе. Теперь же парня одолевали некие сомнения. Но он понимал, что так или иначе, рано или поздно, этот разговор должен состояться. Итан просто обязан всё выяснить.  Вечером того же дня, перед самим ужином, Итан зашёл на кухню, где Габи уже разогревал суп, вчера заботливо приготовленный матерью. Отодвинув стул, парень присел за стол с уже разложенными приборами и салфетками. Габриэль, вытащив из шкафа две тарелки, потянулся за половником, весящим на крючке у стены, покрытой кафельной плиткой.  — Ты же суп будешь? — спросил он, наливая в одну из тарелок.  — Угу, — пробормотал Итан.  Он наблюдал, как Габриэль ловким движением раскрывает пакет с хлебом и ставит на стол банку со сметаной, взятую из холодильника.  — Сегодня на перемене я говорил с Шоном, — нерешительно начал Итан.  — Ммм, да? И... и как он?  — Не очень, — признался тот.  Габриэль поставил на стол две тарелки, полные наваристой жидкости и мясных фрикаделек, но за стол садиться не спешил. Так и застыл, стоя у плиты, с испачканной поварёшкой в руках.  Итан не знал, как правильно следует задать новый вопрос, в голове за весь день он уже успел перебрать множество вариантов, но ни один из них не показался ему вполне подходящим, поэтому парень решил спросить как есть, особо не виляя.  — Почему ты мне на рассказал?  — Что не рассказал? — голос брата был тихим. — Ну, то, что ты... эмм.. то, что ты... эээ... — Всё же нужные слова было подобрать сложнее, чем казалось.   — Гей? — на вдохе Габриэль закончил начатое братом предложение. — Да, эээ, что ты гей. Почему ты мне об этом не рассказал? И почему соврал о том, что случилось с тобой вчера? Я имею ввиду ссадины на твоих руках? Эти мудаки ведь и тебя подкараулили, не только Шона, верно?  — Да, подстерегли. Но как видишь, маленько просчитались, — Габриэль одарил брата улыбкой, весьма нервной и озадаченной, на взгляд Итана. Но лицо старшего брата оставалось серьёзным.  В том, что Габриэль умеет постоять за себя, Итан не сомневался. Оба, будучи детьми, несколько лет весьма успешно посещали занятия по дзюдо, позже — кикбоксу, поэтому кое-какие навыки самозащиты у них имелись. Вдобавок братья обладали отличной реакцией и выносливостью, часто перерождающейся во время физического противостояния.  — Я хотел. Правда! — признался Габи. — Я думал тебе рассказать, постоянно об этом думал, честно. Просто это не так легко сделать. Я же не знал, как ты отреагируешь. Ну, понимаешь, я не был уверен, когда и как стоит говорить. Думал, оно само как-то плавно сложится.  Итан пристально глядел брату в глаза.  — Однажды, — после незначительной паузы продолжил Габриэль. — Я почти тебе рассказал. Помнишь, мы тогда ещё фильм смотрели. Там был ещё этот актёр, как его звали, ну с нетрадиционной ориентацией. Ты тогда пошутил о нём весьма нелестно. В общем, высказался не очень толерантно, вот я и как-то струсил, что ли. Не стал рассказывать. — Габриэль виновато посмотрел. — Я понимаю, что это была только шутка, и ты ничего плохого ввиду не имел, но как-то оно, ну, знаешь. В общем, я решил повременить. Рано или поздно ты бы всё равно сам всё понял или узнал от кого-то. Не то чтобы я это особо как-то скрывал... — и он замолчал в ожидании реакции брата.  Итан же был готов язык откусить себе за ту глупую шутку, вспомнить бы ещё какую, высказанную при просмотре фильма. Честно, он не помнил, ни что это был за фильм, ни героев той картины. Но выражение лица Габриэля, в данный момент наблюдающего и ждущего, что он скажет, парень запомнит надолго, если и не навсегда. В нём и волнение, и стыд, и капля лёгкого облегчения, и тревожность, и беспокойство. Всё вместе. Всё одновременно. Все так отчётливо.  — Честно, я бы правда хотел услышать это от тебя, Габи, — наконец-то Итан заговорил.  — Я знаю.  Оба смотрели друг на друга долго, внимательно вглядывались в черты, будто отражающие собственные, в черты, столь схожие и родные, и постепенно на лицах обоих серьёзность сменялась улыбкой, такой лёгкой, естественной, затрагивающей лишь кончики тонких губ.  — Да не извиняйся. Было бы за что. По правде, это я должен извиниться за то, что такой тупой, — он посмеялся.  — Ну, в принципе, этого я никогда и не отрицал. — Ехидно улыбнувшись, Габи уселся напротив брата.  — Эй! Уважение к старшим! — воскликнул Итан. Но широкая улыбка уже озаряла его лицо.  Казалось, Габриэль мог наконец-то выдохнуть, отпустить ношу, которую так долго в одиночку нёс. Поделиться, снова разделить себя на два. Он чувствовал облегчение, воцарившееся в нём, он наконец-то смог открыться, перестать опасаться, быть самим собой. Вот только почему он так тревожился по поводу того, как воспримет новость его брат? Это же был Итан. Итан. Никто другой.  — На четыре минуты, всего четыре минуты. — Габи постучал пальцем по столу. — Никак нет, братец, четыре с половиной! Целых четыре с половиной!  — Велика же разница.  Весёлые голоса сменялись металлическим постукиванием ложек о тарелки, полные остывавшего супа. Недавно пережитые волнение и сумбурная тревога медленно перетекали в обыденную легкость и естественность беззаботной беседы, столь часто протекающей во время ужина. Итан смотрел на игривый огонёк во взбудораженном взгляде брата, в данный момент наверняка пытающегося выдумать новую колкость, чем в шутку ему насолить. Черпая ложкой куриный бульон, он смотрел на Габриэля и внезапно вспомнил уже, кажется, навеки забытый рассказ матери о том, как много внимания уделяли они друг другу в младенчестве. Как не отлипали друг от друга, стискивая в детских объятиях. Как близки были они тогда и как, оказывается, сильно отдались сейчас, что страх быть непонятым преобладал над братским взаимопониманием. Что же Итан сделал не так, выстраивая отношения с Габриэлем, из-за чего тот побоялся рассказать ему столь важное? Этот вопрос не оставлял юношу в покое. Парень вдруг осознал, что не помнил, когда же в последний раз имел возможность обнять брата так, как рассказывала мать. Может, тогда — в младенчестве. Точнее возможность у него была всегда, она и сейчас имелась, но почему он этого не делал, не воспользовался ею, чувствуя, что именно этого искренне желает? Желает выказать поддержку, такую, которую не способен был выразить словами. Почему же тогда он продолжает сидеть здесь и глядеть на брата? И обнял ли он его, если бы знал, что спустя два года такой возможности уже не будет? Если бы знал, что потеряет брата? Определённо. И не отпускал бы. Никогда.  — Итан, я рад, что теперь ты знаешь. Правда, — спустя некоторое время, Габриэль прервал его размышления. — Я тоже, — парень мягко улыбнулся и, минуту подумав, решил уточнить ещё пару интересующих его вещей. — А мама в курсе? — Да, она знает.  Прекрасно! Получается он — единственный дурень, который ни о чем не догадывался. — Эм, а как долго это у тебя? Ну, когда ты понял, что ты по парням?  Габриэль тихо рассмеялся. — Вероятно ровно тогда, когда ты понял, что тебе нравятся девочки, — он весело улыбался. — Честно, не знаю, Итан. Точную дату и время тебе не скажу.  — А Шон и ты, вы, ну, встречаетесь? — Всё же как странно было задавать подобные вопросы не о девушках. Итану казалось, что он никогда не сможет к этому привыкнуть, но парень дал себе обещание, что постарается.  — Шон? А, нет! — положив грязные тарелки в раковину и слегка залив их водой, Габриэль отмахнулся. — Мы всего-то сходили в кино и погуляли разок. Вряд ли у нас с ним что-нибудь получиться. Да, и к тому же, — он замешкался, — мне нравится кое-кто другой.  — Мхм, ну понятно. Итан намеренно не стал расспрашивать, кем является парень, понравившийся брату, так как потрясений на сегодня для него было более чем достаточно. Как-нибудь потом уточнит, если ему, конечно, удастся переварить это всё.  — А Шона так нехило потрепало, — констатировал Итан. — Слушай, а кто они, те парни, что подстерегли вас после школы?  — Нет, Итан, даже не думай! — резко воскликнул Габриэль. — Я сам разберусь. Если нужна будет твоя помощь, я скажу тебе, ладно?  Итан лишь покосился.  — Я серьёзно, — продолжил парень. — Тем более эти ублюдки вряд ли ещё будут приставать. После вчерашнего. А что касается Шона, то с ним я завтра поговорю. Ему и вправду досталось.  — Габи, не знал, что ты умеешь материться, — решив перевести тему, съязвил юноша, кинув задорный взгляд в сторону брата. — Я ещё и не так могу! — парень кротко рассмеялся и спустя мгновение спросил: — Кстати, мама просила сходить в магазин, я собираюсь идти сейчас, пойдёшь со мной? Поможешь отнести. Там целый список, вон, на комоде посмотри.  — Да, давай, только переоденусь. — Итан уже намеревался пойти в комнату, но неуверенно обернулся: — Эм, Габи, послушай, я хочу, чтобы ты знал, что можешь рассказывать мне всё, ладно? Не надо ничего скрывать. Ты — мой брат, и я... ты же знаешь, что я.. — он мялся, пытаясь подобрать нужные слова.  — Я знаю, Итан, — Габриэль улыбнулся.  — Кстати, теперь я понимаю, почему девушки так и сохнут по тебе, — подметил он, и широкая улыбка, словно мёд, расплылась на его губах. Итан вопросительно поднял брови.  — Ты такой милый, когда признаешься в любви!  — Да ну тебя! — Развернувшись, парень  зашагал прочь. Но звонкий смех Габриэля уже заполнил все укромные  уголки заурядной квартиры. Последующая пара месяцев была полностью посвящена учёбе, так как грядущие выпускные экзамены не заставляли себя ждать. Итан и Габриэль уже давно определись, что после окончания девятого класса продолжат обучение до завершения двенадцатого и в итоге получат аттестаты о среднем образовании. Что они с ними будут делать дальше, парни пока что не задумывались. У них ещё было достаточно времени для того, чтобы определиться. Жизнь казалась полной пёстрых красок, и верилось, что на заре их, определённо, что-то ждёт.  Итан не сразу свыкся с мыслью об ориентации брата. Ему потребовалось немало времени, чтобы принять, но парень старался. В итоге юноша попросту к ней привык, больше та не удивляла. Ведь на самого Габриэля, того, которого, казалось, он знал, это никак не повлияло, тот оставался прежним. Может если только в лучшую сторону — парень стал более уверенным. Итан не мог догадываться об искренней признательности брата, о том, что для него значило быть с ним откровенным. Не скрывать ничего и не скрываться. Сколько же мучительных часов и тёмных ночей подобные мысли терзали юношу, сколько же сомнений он пережил?  Школьные будни продолжали течь своим чередом, не останавливаясь, не замедляясь, проносились сквозь учительские кабинеты и рутинно сменялись по кругу. Воспоминания Итана казались ему непостоянными, переменчивыми в зависимости от состояния, в которым он пребывал. Мужчина не был уверен, что всё, что и как он помнил, сохранилось с абсолютной достоверностью и можно ли было доверять своей памяти. Но год учёбы в девятом классе Итан прожил в собственных мыслях бессчётное количество раз. Тренировки. Взаимоотношения. Друзья. Брат. Подготовка к экзаменам. Городской чемпионат по плаванию. Сами экзамены. Ежегодный чемпионат страны. Первое место среди юниоров. Начало лета. Подготовка к выпускному. Выпускной. Вручение аттестата. Пьянка. Июль. Жара. Август. Веселье. Лагерь. А потом, потом в его жизни появилась она. Кассандра.