Теперь всё будет по-другому | Crawling

      — Даже не поздороваешься?              Джозеф впервые в жизни видел эту девушку, но она смотрела так пристально, что он не мог не почувствовать засосавшее под ложечкой чувство вины. Яркие краски смелости, мазками запечатленные в её взгляде подпортила клякса стыда. Девушка пыталась её скрыть, но та въевшимся румянцем осела на щеках и кончике носа. Незнакомка вздрогнула, сжимая от напряжения кулаки, когда Джозеф обернулся и, склонив голову, посмотрел на неё.              — Ты что, не помнишь меня? — выдвинула неожиданную догадку она, но, будто одернув себя, нахмурилась. — Или делаешь вид, что не знакомы? — Джозеф шумно выдохнул. Он едва сдержался от того, чтобы не закатить глаза.       — Надо было с самого начала кинуть больничную карту в рюкзак, чтобы не объяснять всем одно и тоже каждый раз, — Джозеф прикусил губу, сдерживая раздражение. Голова невыносимо болела с самого утра. И лекарства не помогали. — У меня временная амнезия, но беспокоиться не стоит. Скоро я вспомню и тебя, и что ты натворила.       — С чего ты взял, что я что-то натворила? — незнакомка скрестила руки на груди, но проскользнувшая на уголках губ улыбка выдала то, что она поняла шутку и не сердится.       — Ты сама себя выдала, — миролюбиво фыркнул Джозеф. — Ну так что, будем знакомиться или каждый пойдет своей дорогой?       — Фань, — девушка протянула руку, и барабанщик пожал её, отмечая, насколько холодные у неё пальцы. — Может, посидим в Джексоне? Или ты занят?       — Полчаса у меня есть, — улыбнулся Джозеф.              С отъезда Кая прошла почти неделя. Выходные выдались ужасно скучными, не спасла даже репетиция с Дикими цветами, звучавшая сносно несмотря на отсутствие бас-гитары. Разве что немного пустовато — но Джозеф был уверен, что проблема решится, когда вернется Тео.              Зато, когда началась учеба, стало немного легче. После того, как все промежуточные тесты, результат которых очень сильно влиял на итоговый балл, были написаны, учиться отчего-то сразу стало легче. Или помогло то, что доктор Мерритт немного снизил дозу лекарств. В любом случае Джозеф больше не клевал носом, и даже частично понимал то, что говорят преподаватели. А мистер Кеннеди, ставший их постоянным учителем математики, в понедельник даже похвалил его. Для барабанщика, добравшегося до одиннадцатого класса исключительно благодаря друзьям, это было большим достижением.              В среду ему написал Айзек и наконец предложил встретиться. Джозеф так долго думал, соглашаться ли, что в конечном итоге вовсе забыл ответить. Его отвлек звонок, знаменовавший начало двадцатиминутной перемены, во время которой они с Дэвидом и Элеонор традиционно обедали в каком-нибудь пустом классе. Это время принадлежало только им, так что Айзек был отодвинут на задний план. Потом были уроки и репетиция с Дикими цветами.              Про то, что нужно ответить на приглашение, Джозеф вспомнил только вечером. Возможно, если бы барабанщик был чуточку посуеверней, он бы углядел в этом знак свыше. Но преследуемый чувством вины, Джозеф просто быстро согласился, следующим сообщением уточняя время и место.              Четверг. После занятий. У меня дома.              Джозеф бы вряд ли согласился, если бы это был не Айзек. Но ведь они когда-то встречались, так что получается не чужие люди. Барабанщик не чувствовал, чтобы над ним сгущались тучи. Даже наоборот, мысли о предстоящей встрече воодушевляли. Он ведь впервые увидит человека, которого когда-то полюбил — было интересно, похожи ли они с Коди, потому что раньше Джозеф никогда не задумывался о том, есть ли у него любимый типаж. К тому же в сложившейся ситуации только Айзек мог пролить свет на его прошлое.              — О чем задумался? — поинтересовалась Фань. Она казалась зажатой, даже несмотря на выпрямленные плечи.              А Джозеф вспомнил, где раньше слышал это имя. В тот день, когда случился тот инцидент с Тео и школьным психологом. Лоуренс рассказал о том, что Фань — его девушка — изменила ему с Дарлин, тем самым пытаясь оправдать секс с Шерманом. Теперь стало понятно, чего Фань стыдится.              Цепочка выстроилась логичная и вполне понятная даже Джозефу. Лоуренс — лучший друг Коди и наверняка рассказал ему об измене. Коди в то время был парнем Джозефа, так что исключить, что и он поведал ему о случившемся, было нельзя. Поэтому Фань боялась и злилась одновременно. Ей оставалось лишь догадываться, как после такого Джозеф, с которым они, судя по всему, были хорошо знакомы, будет теперь к ней относиться.              А Джозеф и сам не знал. Ситуация, конечно, была не из приятных, но чем Лоуренс и остальное Приличное общество были лучше? Они ведь тоже врали — про роман Коди и Джоан, и утаивали — про то, с кем их вокалист встречался на самом деле. Конечно, это не оправдывало Фань, но ведь наверняка и у неё были причины так поступить.              — Думаю о том, что совсем не понимаю людей, которые едят брокколи в месте, куда все приходят, чтобы насладиться бургерами, — хмыкнул Джозеф, надеясь, что сможет разрядить напряжение между ними. Фань, несмотря на всю полученную информацию, не казалась ему отталкивающей. — Оно что, сырое?       — Нет. С чего ты взял? — непонимающе захлопала глазами Фань, с недоверием опустив глаза в тарелку.       — Оно хрустит.       — Во-первых, это цветная капуста, а не брокколи, — засмеялась Фань, отправляя овощ в рот. — А, во-вторых, — добавила она, прожевав, — это очень вкусно.       — Поверю на слово, — уверил её Джозеф, улыбаясь Марте, ставившей перед ним тарелку с классическим бургером.       — Дурак, — беззлобно прошептала Фань, переводя взгляд на окно.              Её что-то тревожило. Также как всех, с кем Джозеф успел познакомиться и подружиться за время амнезии. Кажется, в шестнадцать невозможно не быть чем-то загруженным. Даже он, привыкший жить моментом, не мог очистить голову. Мыслей, неправильных и как будто чужих, было слишком много. Из-за них Джозеф не знал, что делать. Он как будто застрял на перекрестке, не решаясь выбрать ни одну из сторон. Барабанщик скучал по собственной беззаботности.              — Что тебя тревожит? — он склонил голову, изучая профиль Фань. Только оказавшись так близко, Джозеф понял, что оказывается на ней есть косметика. Легкий, как говорила его мама, естественный макияж. Не для того, чтобы стать красивей. А лишь ради того, чтобы скрыть бессонные ночи, проведенные в слезах.       — Ты помнишь Дарлин? — Фань оторвалась от разглядывания редких прохожих и посмотрела на барабанщика. Тот неоднозначно пожал плечами.       — Что-то слышал.              Дарлин — та, с кем Фань изменила Лоуренсу. Джозеф не стал лишний раз упоминать об этом вслух. К тому же ревность, которая упрямо отказывалась слабеть, плотоядна сжала его ребра, когда барабанщик вспомнил, как бас-гитаристка взяла Коди за руку.              — Мы расстались.       — Лоуренс поставил ультиматум? — предположил барабанщик. Фань, на секунду округлив глаза, прищурилась.       — Значит, ты помнишь?       — Нет, — развеял её опасения Джозеф, — Лоуренс недавно рассказал, — Фань казалась уязвленной. Она отложила вилку, которую все равно держала в руках скорее рефлекторно, чем ради дела. Казалось, теперь девушка пыталась понять, кому ещё бывший парень успел растрепать про измену. — Он не хотел как-то очернить тебя этим, — поспешил успокоить её барабанщик. — Скорее оправдать то, почему переспал с парнем.       — С кем с кем? — не поверив, переспросила Фань. Джозеф улыбнулся, и она скопировала улыбку, придав ей немного неловкости. — Вот это было… неожиданно.       — Хочешь мое мнение? — Джозеф прокашлялся, прогоняя с лица и тень веселья. Он никогда и ни с кем не говорил на такие серьезные темы, но Фань казалась той, кто поймет, что барабанщик имеет в виду. — То, что ты изменила Лоуренсу, безусловно плохо. Но гораздо хуже то, что вы с Дарлин после этого расстались. Получается, вы напрасно причинили ему боль. Наверное, если бы мне кто-то изменил, мне было бы проще пережить это, если бы я знал, что виной тому любовь.              Фань, кажется, хотела возразить, но, передумав, сглотнула на придыхании. Она снова отвернулась к окну, сосредоточившись на жилом доме по ту сторону дороги. Шестиэтажное здание, последний этаж которого располагался под скатом крыши, подпирал хмурое небо. Отчего-то Джозеф знал, что оно представляет из себя изнутри — как будто когда-то бывал там. Высокие потолки, из-за которых подъем по лестнице превращался для неподготовленных в сущий кошмар. Окна в пол, благодаря которым даже в больших комнатах было достаточно естественного света. А ещё ничем необлицованные стены — эдакий лофт, картина с кроликом и кушетка, на которой барабанщик точно когда-то лежал.              — Но я правда её люблю, — тихо возразила Фань. От её слов у Джозефа по спине пробежали мурашки. — Это Дарлин выбрала группу.       — Коди тоже, — по тому, как округлились её глаза, барабанщик понял, что Фань ничего не знает. — Так ты не в курсе? Их отношения с Джоан фальшивка.       — Вы встречались? — осторожно, будто пробуя лед на прочность, уточнила Фань. Джозеф скованно кивнул. Оказалось, что говорить об этом в прошедшем времени отстойно. — А почему расстались? — Фань прикусила себя, одергивая. — Прости, если лезу не в свое дело.       — Потому что меня такое положение дел не устраивало. Коди для меня чужой человек, и всё, что я чувствовал — это влюбленность и рефлекторную привязанность. Возможно, когда амнезия пройдет, я пожалею об этом, но сейчас мне кажется это правильным решением. Не хочу никому врать и прятаться. У Коди есть причина на это, хоть и надуманная — он боится, что с ними разорвут контракт. Мне же терять нечего.              Всё время его затянувшегося монолога Фань кивала. Она замерла только когда между ними воцарилась тишина и, облизав пересохшие губы, подняла на барабанщика взгляд. В потемневших глазах не было осуждения. Только сочувствие.              — Почему-то мне кажется, что тебе это решение тоже далось непросто. Даже несмотря на то, что ты почти не знаешь Коди и не помнишь причин, по которым влюбился в него. Но ведь сердцу не прикажешь.       — Особенно когда всю жизнь шел у него на поводу, — с грустью улыбнулся Джозеф. Кажется, Фань была первой, с кем он поговорил про их отношения с Коди. Стало даже как будто немного легче, если не считать пробудившейся тоски, которая теперь не отпустит его до самой ночи. — Но иногда ведь нужно и головой думать.       — Ты прав, — кивнула Фань, скорее относя его слова к чему-то своему, личному. — Можно с тобой посоветоваться? — в секунду её голос изменился. Из тихого стал звонким, с мелодичными нотками вызова.              Джозеф неопределенно пожал плечами. Он не относил себя к тем, к кому люди бегут за помощью. Это барабанщик каждый раз, чувствуя себя бессильным щеночком, осматривается по сторонам, выискивая протянутые руки. Но не отказывать же.              — Вообще-то я приехала сюда по делу. Просто сейчас Дарлин с группой в отъезде, а значит мы точно не пересечемся. А здесь я для того, чтобы поговорить с родителями Лоуренса. Он до сих пор не рассказал им, что мы расстались. Его мама постоянно звонит, спрашивает, всё ли у нас хорошо. У меня больше нет сил врать.       — Хочешь им рассказать? — повел бровью барабанщик. Встрепенувшись, Фань неуверенно посмотрела на него.       — Думаешь, это плохая идея?       — И да, и нет. Я думаю, что нужно дождаться Лоуренса. Это ведь его родители, в конце концов.       — Ты прав, — эхом повторила Фань. — Иначе получится, что я снова действую за его спиной. Я ведь не хотела причинить ему боль, — она поднялся глаза, встречаясь с Джозефом взглядами, будто хотела убедиться, что он видит — она не врет. — Мы были друзьями. Жаль, что всё так закончилось, — добавила Фань шепотом.              А Джозеф подумал, что отчасти их истории чем-то похожи. Он тоже хотел, чтобы они с Коди сохранили дружеские отношения — хотя в его случае вина за случившееся лежала только на вокалисте. Ну и, возможно, отчасти еще на Джозефе без амнезии, это ведь он согласился жить в тени. Только вот дружбы не вышло, так что барабанщику оставалось смириться с потерей.              Фань проходила тот же путь, только с другой стороны. Ей ещё предстояло свыкнуться с мыслью, что она потеряла Лоуренса навсегда. Также как и Дарлин.              — Может, прогуляемся? — с надеждой в глазах и голосе поинтересовалась Фань. Оставаться сейчас одной ей точно не хотелось. Джозеф, хоть уже и опаздывал к Айзеку, всё равно согласился.              Барабанщик немного жалел о том, что когда-то попросил Коди устроить ему экскурсию по городу. Теперь почти каждый угол напоминал о том дне. И о вокалисте. Особенно озеро, куда они пришли с Фань.              В парке до сих пор не сошел снег. Но озеро уже почти растаяло, так что на берегу появились вбитые в землю таблички с предупреждениями не выходить на тонкий лёд. Теперь Джозеф был рад тому, что тогда не позволил Коди поцеловать себя. Хотя в тот момент корил себя за нерешительность. Они были знакомы всего ничего, но оказались так близко. И Джозефу хотелось стать ещё ближе — так сильно, что это желание обжигало внутренности.              Они недолго постояли у кромки воды, разглядывая пока пустующие домики для птиц. Продрогнув, Джозеф предложил прогуляться по аллее. Он не знал, куда она ведёт, но очищенная от снега асфальтированная дорожка всё равно казалась смутно знакомой. Барабанщик как будто даже слышал обрывки диалога. Один голос принадлежал Джозефу, а вот второй, женский, был ему незнаком.              Фань все ещё казалась задумчивой. Чуть закинув голову, она рассматривала хмурое небо. Морось смешивалась с солью на губах. Джозеф прислушивался к её ровному дыханию, и не решался оборвать тишину. Он вглядывался вдаль — на пустырь, казавшийся холодным, лишенным всякой привлекательности. Было немного странно, что ухоженная аллея заканчивалась именно так. Совсем как чья-то внезапно оборвавшаяся жизнь.              Только мужчина, выгуливавший на этом пустыре собаку, привносил в него жизнь. Щенок резво наворачивал круги, не забывая время от времени возвращаться к хозяину, который, присев, ласково трепал его за ухом. Получив порцию поглаживаний, пес снова пускался в бега. Тогда мужчина, выпрямившись, поправлял едва прикрывавший горло длинный шарф и неспеша шел вперед. Джозеф не сразу понял, что именно привлекло в мужчине его внимание — тонкий шрам, тянувшийся от уха к виску. Незнакомец даже не пытался скрыть его, уложив пепельно-белые волосы наверх. Почувствовав на себе долгий взгляд, мужчина обернулся и тоже посмотрел на Джозефа. Только встретившись взглядом с его внимательными карими глазами, барабанщик подумал о том, что пялиться на незнакомцев неприлично, и отвернулся. Но почему-то ему казалось, что они ещё встретятся.              — Мне кажется, или ты ещё о чем-то хочешь поговорить? — спросил Джозеф у Фань, отвлекая ту от разглядывания свинцового неба. Девушка нерешительно кивнула.              Они проходили мимо скамейки для пикников и, не сговариваясь, решили немного передохнуть. Фань осталась стоять на ногах, полубоком к барабанщику — разглядывая зеркальную небу серую кромку воды. Джозеф сел на лавку, прислонившись спиной к столику и вытягивая ноги. Не хотелось признаваться в этом слух, но короткая прогулка утомила его. Он всё ещё ждал, когда снова появятся силы жить полной жизнью — ведь тогда бы Джозеф смог бы пойти в зал, ходить на вечеринки и вообще начать строить планы на бурную личную жизнь. Но пока всё это было лишь в его мечтах — по вечерам он с трудом уламывал себя сходить в душ и позаниматься чем-то полезным прежде, чем идти спать.              — Я подумываю о том, чтобы уехать в Париж, — вырвалось у Фань. Холодный воздух, смешавшись с её словами, придал им налет равнодушия.       — На лето? — буднично поинтересовался барабанщик. Фань покачала головой.       — Навсегда. У меня там тётя живет. Она сказала, у них в районе есть хорошая школа. Смогу заодно ходить на кастинги, меня всегда привлекала перспектива построить карьеру в Европе, — улыбка, с которой Фань говорила это, не могла утаить потерянность в её голосе. Это мешало Джозефу искренне порадоваться за девушку. А ещё он сразу понял, что именно послужило основной причиной для такого решения.       — Даже не будешь пробовать бороться? — поинтересовался барабанщик. Фань сделала вид, что не понимает, что он имеет в виду. Джозеф хмыкнул. — С Дарлин окончательно покончено?       — Да, — Фань прикусила губу, будто обожглась собственными словами. — Нет, — она нахмурилась и отвернулась так, чтобы барабанщик не видел её лица. — Я сделала свои шаги и не виновата в том, что Дарлин не хочет сделать свои.       — В чем-то ты права, — разглядывая её спину, Джозеф все равно видел лицо Фань. Печальные глаза, в которых застыли слезы. — Но может, ей просто нужно больше времени, чтобы решиться?       — Ты не понимаешь, — Фань посмотрела на него через плечо. — Она даже не думала, что у нее есть выбор. Просто сразу выкинула меня из своей жизни, будто я… — Фань поперхнулась воздухом, и только тогда Джозеф смог увидеть на её щеках прозрачные дорожки слез. — Будто я ничего не значу.       — И всё равно, — Джозеф поднялся на ноги. — Даже это может оказаться маской. Поговорите. Если хотя бы одна клеточка твоей души засомневается в том, что Дарлин ничего к тебе не чувствует, значит ещё есть шанс. А если нет — то тебя и правда ничего не держит. Главное, сделать всё, чтобы убедиться, что потом не будешь жалеть.       — А ты с Коди убедился? — склонив голову, поинтересовалась Фань. Джозеф, вспомнив их последний разговор, поморщился и кивнул.              У дома Айзека Джозеф оказался, только когда уже начали собираться сумерки. Они ещё немного побродили с Фань по парку — ставшему пугающе пустым, потом барабанщик проводил её до автобусной остановки и направился в сторону закрытого сектора, в котором, если верить картам, и находился особняк.              Просто домом у Джозефа бы язык не повернулся его назвать. Он казался огромным — по крайней мере снаружи. Высокий, под два метра забор заканчивался острыми шпилями. Черный, как вороное перо, он отчего-то казался липким, будто только что выкрашенным — не хватало разве что листочка с предупреждением.              Ворота оказались заперты, и Джозеф нажал кнопку звонка, зачем-то прислушиваясь к хрустящей тишине. К дому вела изогнутая дорожка, по одну сторону которой тянулся, исчезая в траве, тонкий провод. Сначала Джозеф подумал, что он ведет к разбрызгивателю, но, приглядевшись, не увидел ни одного устройства по распылению воды. При этом газон казался ухоженным, даже несмотря на то, что совсем недавно ещё лежал под толстым слоем снега. Ни одной пожелтевшей травинки — наверняка семья Айзека не скупилась на садовника.              Никто не спросил, кто он и зачем пришел. Ворота, тяжело гудя и вибрируя, отъехали в сторону, пуская барабанщика внутрь. Теперь, когда Джозеф оказался на несколько шагов ближе, дом казался ещё больше.              Он отличался от всего, что барабанщик видел в этом городе. Ни грамма фермерского уюта, который пытался вложить в своё жилище, наверное, каждый пятый житель. Никакого современного минимализма. Темная черепица крыши навевала мысли о воронах, которые просто обязаны были кружить под свинцовым небом и гаркать. А некоторые, особенно смелые, уселись бы на выступе открытого окна, расположенного под сводом башни.              Трава, впитавшая талый снег, казалась темнее привычного. Кусты под окнами были аккуратно подстрижены — кто-то явно заботился о них круглый год. Чуть поодаль, под падубом пустели садовые качели — кто-то из обитателей дома оставил на них длинный коричневый шарф, показавшийся смутно знакомым. Хотелось подойти ближе, чтобы убедиться, что это просто паранойя и внизу не окажется маленького сердечка.              Голова раскалывалась всё сильнее.              Джозеф хотел нажать на звонок, но рука, будто встретившись с невидимым препятствием, замерла в воздухе. Им ведь и так уже известно о его присутствии. Наверняка, и дверь открыта. Он обхватил ладонью ручку и надавил на неё одновременно с тем, как это же сделал кто-то с другой стороны.              На него уставился мужчина — средних лет, начинающий лысеть, при этом выглядящий ухоженно и опрятно. Он выученным движением поправил рукава белоснежной рубашки и, посторонившись, пропустил Джозефа. Мужчина располагающе улыбнулся, но барабанщику все равно стало не по себе. Столь стремительная перемена в настроении — от едва скрываемого недовольства до добродушия. Отличная актерская игра, хоть и не лишенная определенных недочетов.              — Мистер Блэр, я полагаю? — произнес мужчина с легким ирландским акцентом. Джозеф невовремя подумал о том, что когда-то его седые волосы блестели золотом. — Вас ждут. Поднимитесь на второй этаж, по коридору вторая дверь направо.              Джозеф поблагодарил его, но получилось как-то скомкано и почти не слышно. Дворецкий — по всей видимости это был именно он — забрал у него куртку и куда-то унес. Джозеф хотел было разуться — дом сиял, и ему было неудобно разрушать созданный здесь идеальный порядок — но мужчина, невесомо дотронувшись до плеча, остановил его.              — В этом нет необходимости, — уверил он барабанщика и снова улыбнулся. Как точка, которую некоторые люди принципиально ставят в конце предложения.              Джозеф с трудом подавил в себе желание развернуться и убежать. Отчасти, потому что не хотел выставить себя в лучшем случае невоспитанным, а в худшем — психом. А отчасти догадываясь, что пути назад уже отрезаны. Когда барабанщик поднимался по мраморным ступенькам крыльца, то слышал, как ворота с уже знакомым гулом закрываются.              Колонны и широкая лестница с изогнутыми перилами, добавляла просторному холлу, в котором, наверное, когда-то проходили балы, королевского шика. Наверняка, очень давно этот дом принадлежал богатому работорговцу. Усмехнувшись этой мысли, Джозеф поднял глаза. Второй этаж начинался с лоджии — да, именно так, по словам Кая, называлось то, что барабанщик для себя определил как балкон внутри дома. С неё открывался прекрасный вид на всё, что происходило внизу, при этом пригнувшись, самому можно было остаться незамеченным.              Тревога, как и головная боль, всё нарастала. Джозеф чувствовал на себе внимательный взгляд дворецкого, задержавшегося у дверей, будто почуяв, что жертва вот-вот сорвется с крючка и сбежит. Барабанщик сглотнул вонзившийся в глотку ком. В отличии от множества мест, на которые память откликалась, но умалчивала о связанных с ними событиях, здесь Джозеф абсолютно точно был впервые. Возможно, в этом и было дело. Ему нужно было поскорее увидеть Айзека — знакомый образ в незнакомом месте — чтобы успокоиться.              Из комнаты, на которую указал дворецкий, лилась музыка. Что-то очень грустное, вонзающееся в сердце нагнетающим чувством одиночества, потери и тоски. Удивительно, но в их переписке Айзек ни разу не упомянул, что занимается музыкой. Даже напротив, Джозеф был уверен, что тот не то, что равнодушен, а скорее даже недолюбливает её. Это было единственным, что рассказала о бывшем поврежденная память.              Он было уже хотел войти внутрь, когда внезапное осознание острыми иглами вонзилось под кожу, вынуждая обернуться. Там, где начиналась лестница, в стене напротив было небольшое углубление. На выбитой красным бархатом кушетке, лежала книга — но не это привлекло внимание барабанщика. Подняв глаза, Джозеф уставился на портрет — видимо, семейный — двух безликих взрослых, отпугивающих пустотой, ставшей за полсотни лет их жизни бездонной, и двух детей.              Мальчик и девочка. Айзек и Джин. Они были как две капли воды, но все равно не похожи друг на друга. На лице Айзека читалось нетерпение — художник не смог или не стал скрывать его. Глаза смотрели куда-то за края картины. Казалось, вот-вот Айзек встанет и уйдет, наплевав на крики родителей.              Джин же была само совершенство. Спокойная, уверенная, ужасно холодная и от того завораживающая. В её идеально расчесанных рыжих волосах блестели драгоценные камни. Казалось, она загипнотизировала художника взглядом и потому тот отдал все лучшие мазки именно ей. На картине Джин была лишена несовершенств — хорошенький прямой носик, чистая кожа, ни одной ненавистной ей родинки. И при этом на картине она казалась самой живой. Все больше приглядываясь, Джозеф начинал чувствовать копившийся в ней гнев и злость, которые вот-вот возмездием прольются на всех, кто когда-то не угодил.              Увлекшись семейным портретом, Джозеф не заметил, что музыка резко прекратилась. Он услышал дыхание и, обернувшись, встретился глазами с Джин. Та улыбалась, оголив верхние зубы, и совсем не была похожа на себя, написанную маслом. На левой щеке появилось сильное высыпание, нос чуть-чуть с горбинкой — причем такой неестественной, будто его кто-то однажды сломал. Волосы растрепанные, сухие на концах из-за неправильного ухода и постоянных окрашиваний.              Джин больше не была той, кто держит всё плохое глубоко внутри, создавая иллюзию совершенства. Она казалась безумной и единственное, что её сдерживало — переживание, что Джозеф испугается и сбежит раньше времени.              — Понравилась картина? — спросила она задорно.       — Не знал, что вы с Айзеком родственники, — Эф прищурился. — Почему не сказала?       — Хочешь, забирай, — продолжала гнуть свое Джин, даже не слушая его. — У тебя же нет ни одной фотографии с Айзеком. Он ненавидел фотографироваться. Он и здесь то отсидел четыре часа только потому, что я попросила.        — Где Айзек? — Джозеф понятия не имел, с чего он это взял. Просто его не покидала уверенность, что с Джин не все в порядке. Вернее, с её головой. Этот блеск в карих глазах, отдающий безумием, он уже когда-то видел. Только никак не мог вспомнить где.       — Пойдем. Я провожу тебя к нему.              Джозеф не доверял ей, но другого выхода у него не было. Дворецкий всё ещё караулил дверь — он улыбнулся, когда они случайно столкнулись взглядами. В этот момент Джозефу показалось, что даже сброситься с лестницы будет лучшим решением, чем идти за Джин в капкан, который вот-вот захлопнется.              Джин остановилась возле двери, ведущей в комнату, и, открыв её, услужливо пропустила барабанщика вперед. Внутри не было фортепиано или рояля — мелодию, которую Джозеф услышал в коридоре, скорее всего издавал виниловый проигрыватель. На только что игравшей пластинке кто-то красной краской написал похабное слово. Ещё несколько пластинок, на каждой из которых было втоптано оскорбление, были разбросаны по столу. Джозеф сомневался, что после этого они всё ещё смогут служить по назначению — хотя вряд ли от них этого ждали.              В кресле, придвинутом к столу, сидел парень с портрета. Пальцами правой руки он барабанил по испорченной пластинке. Или… подразумевалось, что он делает это. Айзек застыл, будто время для него остановилось. Кажется, он даже не дышал. А приглядевшись, Джозеф понял, что это не человек. Манекен или кукла. Очень реалистичная.              Как и остальные в этой комнате.              Три девушки скромно сидели на диване, положив руки на колени. Их глаза были опущены вниз, на бледных лицах вспыхнул румянец. Одна из них, склонившись к уху той, что сидела посредине, как будто что-то нашептывала ей. Третья сжимала в руках смятую фотографию — Джозеф не видел, что было на ней изображено, а подойти и посмотреть не решался. Было что-то печальное в её полуопущенных ресницах и искривившихся губах. Девушка будто чувствовала себя третьей лишней и от того злилась.              Их лица казались Джозефу знакомыми, но пытаясь нащупать в памяти имена, барабанщик натыкался лишь на всё усиливавшуюся головную боль. При этом он слышал их смех, помнил разговоры, переходившие на шепот, когда они с Филом проходили мимо в школьном коридоре. Та, что сжимала фотографию, всегда утыкалась взглядом в пол и прикусывала нижнюю губу, чтобы сдержать улыбку. Её тихое «привет» терялось в гомоне чужих голосов, но они с Филом всегда слышали его. И всегда отвечали.              В голове вспыхнуло имя. Элисон. Без образа. Вряд ли оно принадлежало этой девушке, но, скорее всего, они были подругами. Только вот вспомнить, кто такая Элисон тоже не получалось. Джозеф знал только то, что с ней было связано что-то очень-очень важное.              Барабанщик боялся повернуть голову вправо. Последнюю фигуру он заметил сразу и на короткое мгновение даже обрадовался. Но сейчас Джозеф мечтал, чтобы ему это показалось.              В отличие от остальных, Джеймс стоял. Черная медицинская маска была опущена на подбородок. В широко распахнутых глазах застыли слезы — такие реалистичные, что казалось, одинокая слезинка вот-вот скатится по щеке.              Комната пропиталась запахом его одеколона, и его становилось всё больше. Тяжелый, он вытеснил воздух и не давал сделать вздох. Вообще-то два года назад Джеймс не пользовался такими вещами, и всегда пах мылом и камелиями. А ещё лаком для волос. Джеймс ненавидел свои непослушные вихри, а однажды, в тринадцать лет, очень коротко постригся. Тогда-то Джозеф и понял, что его друг обладает невероятной красотой. Другие с такой прической становились похожими на беспризорников, а Джеймс как будто только сошел с обложки модного журнала. А сейчас он и вовсе был похож на фарфоровую куклу — бледная кожа, нездоровый румянец, и длинные ресницы, оттеняющие глаза цвета надвигающейся бури.              Проглотив подкатившую к горлу тошноту, Джозеф обернулся на Джин. Та, прислонившись спиной к дверному косяку, улыбалась как ни в чем не бывало. Будто даже гордилась устроенным кукольным представлением.              — Что это такое? — опустившимся голосом, поинтересовался барабанщик. Даже если его не отпустят, он все равно сбежит отсюда. Выйдет через окно, если понадобится.       — Да так, — ухмыльнулась Джин. — Маленькая коллекция.       — Коллекция чего? — Джозеф проглотил осевшую на связках дрожь. Его пугало то, как спокойно Джин относилась к этому. А ещё больше — её улыбка. — Знаешь, неважно, я ухожу.              Барабанщик корил себя за то, что вообще решил прийти. Он ведь ни разу не виделся с Айзеком после амнезии. Всё их общение сводилось к телефонной переписке, и у него ещё хватило мозгов довериться этому человеку. Теперь Джозеф не был уверен, что это вообще был Айзек. Скорее всего он переписывался с Джин.              Только зачем она это устроила? И где её брат?              Пожалуй, Джозеф проживет и без ответов на эти вопросы. Всё, что ему хотелось — это уйти отсюда поскорее. Джин, услышав об этом, нахмурилась.              — Куда ты торопишься? Разве ты не хочешь высказать Айзеку всё, что думаешь о нем? Или так ничего и не вспомнил? — последнее она произнесла с нескрываемой злобной усмешкой. Джозеф передернулся.       — Ты в курсе, что это кукла? Причем очень стремная, — слова барабанщика ничуть не расстроили Джин. Даже как будто насмешили.       — Куклы? — спросила она удивленно. У Джозефа по спине пробежали мурашки, когда он понял, что Джин может принимать их за реальных людей. — Пускай так. Знаешь, что объединяет всех этих «кукол»?       — Мастер, изготовивший их? — оскалился барабанщик.              Он пытался придумать способ пройти мимо Джин, не навредив ей. При условии, что она наверняка попытается ему помешать, проделать это казалось затруднительным. Джозеф пытался успокоить себя тем, что она просто больна и не выпила вовремя лекарства. Но внутреннее бессознательное вопило, чтобы барабанщик держался от Джин подальше.              — Нет, — она отпустила смешок, оценив его шутку, но тут же придала лицу серьезное выражение. — Они все мертвы, — Эф не понимал, откуда у него взялись силы, чтобы не упасть, потому что его ноги после слов Джин стали ватными. И это было ещё не всё. — И это я их убила. Это моя коллекция.       — Ну, хватит, — Джозеф испуганно засмеялся, и Джин, чтобы поддержать его, тоже заулыбалась. Барабанщик не мог смотреть на неё, потому что становилось жутко. — Я звоню в полицию.              Удивительно, но Джин не стала возражать. Она скептически наблюдала за тем, как барабанщик достает из кармана телефон и, набрав 9-1-1, тут же отнимает телефон от уха, вглядываясь в экран. Ни одной полосочки. Что-то в доме глушило связь.              — Внизу стоит стационарный телефон, — участливо сообщила Джин и даже посторонилась, давая Джозефу пройти.              Инстинкты самосохранения кричали, что это всё ещё ловушка, в которой Джозеф увязал всё больше. Но он уже не слышал их. Желание жить — животное, не подчиненное рефлексам или инстинктам, вело его вперед. Туда, где, как казалось Джозефу, он будет в безопасности. И то, что это дорога, которую для него выстелил охотник, Джозеф не понимал.              Дом как будто изменился. Коридор стал длиннее, а первый этаж, до этого поражавший элегантной роскошью, утонул в темноте. Наверное, дворецкий зашторил окна. А ещё выключил свет. Лестница, по которой Джозеф поднимался несколько минут назад, теперь исчезала во мраке — совсем как его память. И чтобы выбраться отсюда, барабанщику нужно было туда погрузиться.              Сначала Джозеф услышал раскатистый смех. Мужской. Незнакомый. Очередной ступеньки под ногой не оказалось, и он полетел вниз, загребая руками воздух. Падение, продлившееся всего мгновение, оборвалось болью. Кажется, Джозеф ободрал ладони. Едва зажившие после автомобильной аварии ребра протестующе заныли, когда барабанщик попытался подняться. Лодыжка горела огнем.              Он так и не успел встать на ноги. Боль в затылке ослепила. Джозеф провалился в яркий свет, путая реальность, вымысел и обрывки воспоминаний, наконец складывающихся в цельный паззл.              * * *              Он вспомнил.              Фил лежал на кровати, закинув ноги на стену, а Джозеф — прямо на полу. Под боком спала Момо. Барабанщик лениво перебирал пальцами её короткую серую шерстку, наслаждаясь убаюкивающим мурчанием.              — Скажи хотя бы имя, — попросил Джозеф уже не первый раз за час. Но Фил оставался непреклонен. Рассмеявшись, он покачал головой.       — Не-а, — мячик, который гитарист сжимал в руке, подлетел к потолку и приземлился обратно на ладонь. Реакция у Фила была отменная — Джозеф уже успел в этом убедиться, когда, ошибочно предположив, что друг потерял бдительность, попытался выхватить у него телефон и огреб за это по полной.       — Ну, пожалуйста, — Эф придал голосу ещё больше жалобных нот. У Фиби и Рут всегда прокатывало — после такого у Маркуса не хватало сил отказать им. Фил, изобразив сердитость, кинул в него мячиком. Несильно. Момо даже не пошевелилась. — Я никому не скажу. И не буду искать его в интернете. Честно-честно, — пообещал барабанщик, незаметно от Фила скрещивая пальцы. Нет, ну убедиться, что друг встречается с красавчиком он ведь должен.       — Тео.       — Красивое имя, — Эф перевернулся на живот, и они встретились взглядами, — а фотку покажешь?       — Ты невыносим, — рассмеялся Фил. — Иди сюда.              Когда Джозеф лег рядом, Фил достал из кармана телефон и открыл галерею. Тео и правда оказался красавчиком, так что барабанщик шутливо присвистнул, за что сразу же получил толчок в бок. Рассмеявшись, он потянулся к чужому телефону и сам пролистал ещё несколько фотографий, подмечая на каждой всё новые детали.              У Тео была татуировка, большая часть которой скрывалась под футболкой. Бунтарь, значит. Ему ведь скорее всего, как и Филу, было всего шестнадцать. Значит, пришлось постараться, чтобы найти место, где эту татуировку сделают, не спрашивая паспорт или разрешение родителей.              На следующей фотографии Тео курил, и Джозеф неодобрительно фыркнул. Фил, чуть повернув голову, обжег его горячим дыханием.              — Что? — спросил он с непониманием.       — А не рановато для пагубных привычек? — язвительно заметил Джозеф.              Он не смотрел на Фила, но знал, что его глаза после этих слов потемнели. Сам гитарист придерживался здорового образа жизни — правильное питание, спорт, никакого алкоголя и сигарет. Но при этом весьма лояльно относился к тем, кто слегка легкомысленно относился к своей.              — Да ну? Тебе-то всего семнадцать.              Джозеф знал, что Фил имеет в виду. Они обсуждали это миллион раз — так, что начинала гудеть голова. Фил долго и занудно, будто цитируя книги, рассказывал о том, что бывает с теми, кто встает на эту скользкую дорожку. Легкие наркотики — это только начало. И Джозеф, уверенный в том, что сможет завязать, когда захочет, сильно заблуждается. Однажды ему станет мало того, чем он травит свое тело сейчас. Он решит попробовать — конечно, всего один раз — героин. И это будет первым шагом в никуда.              Джозеф понимающе кивал головой, хотя не думал, что это хоть как-то к нему относится. Он ведь и употреблял не ради пресловутого чувства эйфории, а ради Айзека. Просто за компанию.              Но завязать пришлось. Кай, Джеймс и Фил выглядели не на шутку встревоженными. К тому же он начал пропускать репетиции, потому что Айзек с каждым разом как будто всё больше увеличивал дозу. Однажды Джозеф проснулся у него дома в кровати в спальне для гостей со спущенными до коленей штанами. Внутри всё горело огнем, а ходить или сидеть было невыносимо больно. Когда Эф подошел к зеркалу, то первым, что бросилось в глаза, были следы удушения на шее. Только вот барабанщик ничего не помнил — ни кто это сделал, ни почему допустил это. Он тогда не на шутку испугался, а Айзек в ответ на все вопросы сказал только: «Было весело, да?»              Он вспомнил всё. Каждый день, который вытеснился из памяти, только чтобы Джозеф не сошел с ума. Как Айзек по-настоящему относился к нему — бил, а потом вымаливал прощение. Не оставлял ни одного живого места на теле, оставляя нетронутым лицо и руки. А на утро просил ничего не говорить друзьям.              Однажды Айзек перегнул палку. Синяк на лице стал слишком большим, а Джозеф, едва дыша, просил только одного — чтобы его отвезли в больницу. Он не помнил, что говорил тогда, чтобы убедить Айзека в том, что тому ничего не угрожает. Вроде клялся, что не будет заявлять на него в полицию, и никому не позволит этого сделать.              Сглотнув, Айзек согласился. А в следующее мгновение Джозеф полетел вниз с лестницы — он и так еле стоял на ногах, так что хватило одного несильного толчка. Его родителям и друзьям Айзек сказал, что Джозеф сам упал. У Джозефа же начались проблемы с памятью. Выпадали дни, события, обиды и имена. Он никому не говорил, потому что надеялся, что это пройдет само.              А потом Айзек принес в школу оружие.              — Я завязал, — заверил Джозеф Фила, снова вернувшись в те дни, когда ещё всё было хорошо. Гитарист грустно улыбнулся и растрепал ему челку, игнорируя недовольное шипение.       — Молодец, — Фил снова лег на спину. Было бы здорово, если бы они были не в его маленькой комнате, где по потолку расходились микроскопические трещинки, а на улице. Тогда бы можно было разглядывать облака, гадая, на что они похожи. — Не позволяй Айзеку снова втягивать тебя в это.       — Хорошо, — стыдясь собственной лжи, пообещал Джозеф. Он хотел сдержать слово, но власть Айзека над ним была слишком велика.              Тот день запомнился барабанщику в мельчайших деталях. Весна. Суббота. Раннее утро. Когда отец собирался на работу — в последнее время у него совсем не было выходных — ведущие пообещали жаркий день. Ведущий посоветовал не забывать перед выходом надевать головной убор.              — Или спрячьтесь от пекла под зонтиком, но тогда вы рискуете остаться без рук, — засмеялся один из ведущих, — потому что в другой вы будете держать мороженное или милкшейк в вафельном стаканчике, если не успеете его быстро съесть.              Маркус устало выдохнул и выключил телевизор. Кажется, веселье ведущих утомило его ещё больше. Прежде чем выйти из дома, он бросил короткий взгляд на сына, уминающего хлопья, залитые холодным молоком.              — Кепку не забудь, — обронил он вместо прощания. Эф механически кивнул, больше сосредоточенный на изучении новостной ленты твиттера. — Помнишь, о чем мы договаривались?       — Ага, — буркнул Джозеф, но, кажется, отца такой ответ не устроил. Подняв глаза от телефона, барабанщик столкнулся с недовольным взглядом. — Я должен забрать Фиби с катка, потому что мама повезет Рут к стоматологу.       — Ага, почти. Только забрать ты должен Рут, а не Фиби.       – Какая разница, они всё равно как две капли, — фыркнул Джозеф, но сегодня Маркус точно не был настроен на шутливый тон. Он предостерегающе повел бровью.       — И займись учебой. Ты сильно скатился, а впереди экзамены.       — Впереди летние каникулы, — поправил его Эф, полностью отдавая себе отчет, что ходит по тонкому льду, — а экзамены я как-нибудь спишу… то есть сдам.              Разлегшись на ковре в комнате Фила, Джозеф отчего-то снова и снова припоминал этот утренний разговор. Раньше он думал, что ему кажется — отношение отца изменилось. Это не было копившейся усталостью. Маркус действительно был недоволен сыном, и, видимо, больше не мог этого скрывать. Он улыбался, когда разговаривал с Фиби или Рут, а при общении с сыном его лицо становилось угрюмым. Уголки губ опадали. Джозефу как-то даже показалось, что отцу неприятно находиться с ним рядом.              — О чем задумался? — поинтересовался у него Фил. Дожидаясь остальных, они валялись, наслаждаясь прохладой, которую даровал кондиционер.       — Да так… — Джозеф задержал дыхание, прислушиваясь к ровному биению сердца.              Он действительно последнее время сделал многое, чтобы подорвать доверие Маркуса. Одни наркотики чего стоили. Но он завязал, а после того, как сказал об этом Айзеку, тот обиделся и перестал с ним разговаривать. Это длилось уже почти неделю, и с удивлением Джозеф начинал осознавать, что всё это время чувствует себя свободным. Синяки, которые по словам Айзека он заработал из-за собственной неуклюжести, сходили.              — Думаю, может все-таки что-нибудь приготовим? — они встретились взглядами, и Фил, прищурившись, задумался.       — Сосиски в тесте? — Джозеф облизался.              Ему было хорошо и без Айзека, но всё равно чего-то не хватало.              Хотелось влюбиться. По-настоящему. До беспамятства. На всю жизнь.