Теперь всё будет по-другому | Crawling

      Джозеф слышал четвертый выстрел. Также как и три предыдущих, пуля прошла насквозь, пропитавшись его кровью и едва слышной усмешкой, искривившей женские губы. Он не мог заставить себя посмотреть туда, откуда донесся звук, чтобы проверить догадку.              Сознание, вибрируя в такт угасающему сердцебиению, тянулось к свету, прочь от боли, заполнившей каждую клеточку тела. Джозеф подумал о том, что если не будет шевелиться, то даже сможет привыкнуть к ней. И протянуть, пока кто-нибудь не найдет его и не отвезет в больницу.              А ведь Джозеф до последнего был уверен, что Айзек не сделает этого. Ведь они любят друг друга. Так ведь?              Музыка действовала на нервы. Барабанщик старался абстрагироваться от неё, сосредоточив внимание на Айзеке. Тот вздрогнул и оглянулся через плечо, когда Джозеф окликнул его. Элисон, которую Айзек держал на прицеле, отчего-то медля с расправой, задрожала ещё сильней. Её обезумевший взгляд был направлен на барабанщика. С губ слетали беззвучные мольбы о помощи.              Хотел бы Джозеф пообещать ей, что всё будет хорошо.              — Опусти оружие, Айзек, — мягко попросил он, выставляя вперед руки. — Ещё не поздно одуматься, — добавил барабанщик, бросив короткий рефлекторный взгляд на дверь, ведущую в кабинет физики, куда, судя по всему, и держал путь его парень.              Тогда Джозеф ещё ничего не знал.              Айзек, фиксирующий каждое его движение, злобно усмехнулся. Он дернулся, и Элисон, не выдержав, закричала, тут же затыкая себе рот ладонью. Она едва стояла на ногах.              — Ты это серьезно? — Айзек отпустил высокомерный смешок. За ним тянулся кровавый след, и парень, потеряв рассудок от переполнявшего его адреналина, собирался сделать его ещё длиннее. — Только взгляни на них, — он взмахнул рукой, давая понять, что имеет в виду всех, кто дрожал, закрывшись в классе и ожидая неминуемой участи. Элисон закрыла голову руками. Её рваное дыхание как истекающие песчинки доносились до ушей барабанщика. — Они наконец заметили меня.       — Ты хоть понимаешь, что натворил? — Джозеф шумно выдохнул. Он успел приблизиться к Айзеку на пару шагов, и надеялся, что в случае чего, успеет перехватить оружие или хотя бы перенаправить его. — Дай Элисон уйти, и мы поговорим.       — А нам есть о чем? — повел бровью Айзек. Он вел себя отстраненно и с холодом, но в голосе всё равно проскальзывала надежда.              Что Джозеф одумается и встанет на его сторону. И они будут как Бони и Клайд — потому что барабанщик слишком искалечен, чтобы вспомнить, кто все эти травмы ему и нанес. Ведь только поэтому Джозеф всё ещё любит его. Испугавшись собственных мыслей, Айзек вздрогнул.              — Пожалуйста, Айзек, — взмолился Джозеф. Он надеялся, что все успели закрыться в классах и парень до них не доберется. Нужно было только спасти Элисон, а там будь что будет. — Мы всё исправим.       — Заткнись, иначе присоединишься к своим драгоценным друзьям. Я убил их, ты ведь в курсе? — злорадно прошипел Айзек.              Джозефа прошиб холодный пот, но думать о словах Айзека не было времени. Его задумка осуществилась — всё внимание стрелка переключилось на него. Рукой Джозеф дал знак Элисон обойти их и бежать.              Только проблема заключалась в том, что Элисон оказалась зажата в угол с противоположной от лестницы стороны, и незаметно проскользнуть мимо Айзека у неё ни за что бы не вышло.              Но другого выхода просто не было.              Задержав дыхание, Элисон вжалась в стену и сделала несколько неуверенных шагов. Айзек, считавший, что ситуация всё ещё только под его контролем, казалось этого не заметил. Он смотрел только на своего парня, который, чтобы не спугнуть его, не разрывал зрительного контакта.              — Кто подбил тебя на это? — спросил Джозеф, облизывая губу. — Ты ведь не такой.              Произнесенные слова отдавали фальшью, и все трое это понимали. Даже Элисон, мир которой сузился до клокочущего внутри страха. Замерев, она посмотрела на Джозефа, будто не поверила в то, что он действительно это сказал.              Все в школе знали про тяжелый характер Айзека и поэтому не торопились связываться с ним, несмотря на то, что его фамилия открывала любые двери. Он не был из тех, кто без повода набрасывается на едва знакомых людей, но и приятным человеком Айзека назвать было нельзя. Просто он вечно был раздражен и всем недоволен, и в своем недовольстве предпочитал винить других. Его настроение стремительно падало вниз, если он видел, что кто-то счастлив.              И тогда Айзек начинал вредить. Поливать грязью за спиной — громким шепотом, чтобы человек точно слышал, и выбирая самые обидные определения. Специально задевал в шумной толпе. И самое безобидное, но при этом изводящее — не спускал длительного сканирующего взгляда, будто хотел изучить каждую черту того, кто ненарочно перешел ему или его сестре дорогу.              К слову, обида за Джин была даже сильней, чем собственная. Лучше всех это прочувствовала на себе школьная группа поддержки, когда не взяла сестру Айзека к себе. Не то, чтобы они остались недовольны её физической подготовкой. Просто Джин из-за фигурного катания часто пропускала занятия, и никто не мог исключить, что то же самое не произойдет с тренировками. Ей объяснили ситуацию, и Джин ушла, как будто даже согласившись с доводами и не обидевшись на девушек за это.              А через неделю стало известно, что деньги на финансирование группы поддержки больше выделяться не будут. Директор объяснил это пересмотром приоритетов в распределении бюджета, но все, кто хоть немного был посвящен в дела школы, знал правду. Большую часть расходов покрывала семья Роджерсов — главные благодетели школы, которые и определяли, на что пойдут деньги.              Поэтому все удивились, когда Джозеф начал встречаться с Айзеком. Желание Роджерса то было вполне объяснимым. Он просто тянулся к тому, что ненавидел всей душой. Джозеф играл в школьной рок-группе и был довольно популярен. В школе у него было много друзей, а знакомых, с которыми барабанщик любил потрепаться на перемене, и того больше. Сблизившись с ним, Айзек смог прикоснуться к жизни, которая всегда казалась ему недосягаемой. Тем более барабанщик подарил ему всё свое внимание и заботу. Любого другого нормального человека это бы изменило, но не Айзека. Наоборот, он решил изменить Джозефа.              Сперва пошел легким путем. Влюбил в себя, давая то, что барабанщику нравилось больше всего — внимание. Это Джин подсказала. Её раздражали близкие отношения школьной рок-группы — казалось, что когда четверо её участников вместе, то они непобедимы. И заряжают этим чувством всю школу.              У Айзека получилось задуманное. Барабанщик смотрел на него влюбленными глазами, разве что не истекая слюной. Но всё ещё оставался слишком независимым. Он продолжал общаться с друзьями и ходить на репетиции, одно упоминание которых до невозможности раздражало Айзека. Когда Джозеф с упоением рассказывал о том, как они сегодня поработали над новой песней, хотелось ударить его наотмашь. Так, чтобы сломать челюсть — ведь только тогда Джозеф бы заткнулся. Но он продолжать следить за тем, чтобы с губ не слезала приклеенная улыбка, и поддакивал — этому его тоже научила Джин.              Тогда Айзек перешел ко второму этапу. Уломать Джозефа попробовать наркотики оказалось не так сложно, как они с Джин боялись. Помогла слюнявая фразочка о том, что влюбленные всё должны делать вместе — в том числе оказаться под кайфом. Эф делал это неохотно — «за компанию», в прямом смысле этого слова. Айзек в какой-то момент даже испугался, что зависимость обойдет его стороной. Но однажды барабанщик сам попросил дозу. Ему всё ещё было это не нужно, но наркотик вплелся в клетки крови. Тело познакомилось с тем, что такое «ломка». А пирамида потребностей начала понемногу перестраиваться.              Теперь Джозеф оказался во власти Айзека, ведь тот был единственным, кто мог дать ему желаемое. Но связь все равно была недостаточно крепкой. Барабанщик никак не хотел тонуть в болоте, навсегда увязнув в навязанных пороках. А ведь они с Джин считали его слабым звеном в их компании. Тем, кого не составит труда выкинуть из игры.              Но дело было толи в том, что на Джозефа оказывали сильное влияние слова друзей о том, что наркотики — это зло, толи собственное осознание, что он ступил на скользкую дорожку. Повышать дозировку приходилось обманом. Или избив до потери сознания — только тогда Джозеф становился покорным, как того хотел Айзек.              А ещё, нанося все эти удары — один за другим, и даже нарочно толкая барабанщика с лестницы, Айзек чувствовал неладное. Он влюблялся в Джозефа — ведь только с ним / на нём / можно было выплеснуть скопившиеся эмоции. Какой-то стокгольмский синдром наоборот.              И тогда Айзек решил, что пора это прекращать. Он ненавидел школу, и тех, с кем виделся там каждый день. К тому же недавно Айзек обзавелся оружием — винтовкой и двумя пистолетами. Помогли барабаны, не так давно подаренные Джозефу отцом, и которые Айзеку удалось удачно толкнуть в интернете. На сдачу он купил пули. Очень много пуль.              Всё складывалось удачно. Никто ни о чем не догадывался. Особенно родители, которые, желая контролировать каждый шаг своих детей, никогда не разрешали пользоваться наличными.              Джин разозлилась, когда услышала о желании брата. Но вообще-то Кай тоже не особо вёлся на её манипуляции, и это раздражало девушку даже больше, чем то, что брат посмел сам разработать план. Конечно, она внесла кое-какие коррективы — например, Джеймс, этот паршивец, который мечтал переспать с её парнем, должен был сдохнуть исключительно от её руки. А ещё эти девчонки из кавер-данс-группы, особенно Элисон, эту мышь, которую отчего-то все считали красивой, — тоже.              Но самым интересным оставался финал. Джин пообещала, что он избежит наказания — но не сказала как. Единственное, что требовалось от Айзека — стрелять. Пока не закончатся пули.              Но убивать Джозефа он не хотел. В кого угодно сколько угодно — да. Но Джозеф должен был жить, а ещё лучше — понять, почему Айзек делает это, и встать на его сторону.              Выстрел вырвал у барабанщика громкий вздох. Вообще-то пуля предназначалась Элисон — девчонка попыталась сбежать от правосудия, и Джозеф закрыл её собой. Айзек испугался. Даже захотел отбросить пистолет и, прижав парня к груди, подобно зверю выть, взывая о помощи.              Но Джозеф каким-то чудом стоял на ногах. И смотрел не на Айзека — тот вообще как будто перестал для него существовать — а на Элисон.              — Беги. Быстро, — прохрипел он, прижимая руку к животу. Его пальцы, когда-то ласково касающиеся щеки Айзека, окрасились в красный.              И девчонка побежала. Айзек хотел выстрелить ей в спину, но внезапно у него появилась идея получше. В случившемся виноват только Джозеф. Айзек не стрелял в него, это барабанщик сам подставился. Потому что жизнь какой-то шалавы для него оказалась важнее их любви.              Второй выстрел он сделал целенаправленно. Третья пуля угодила барабанщику в плечо — только потому что тот, стремительно теряя силы, упал на колени. Что было дальше — Айзек помнил смутно. Он не отдавал себе отчета в том, что творил. Руки сами делали то, к чему привыкли. Айзек хладнокровно наносил удары — один за другим, надеясь, услышать, как Джозеф захлебывается в крови и мгновенно умирает. Но он дышал — и раздражение становилось всё сильней.              А потом пришло осознание.              Винтовка, которую Айзек использовал как холодное оружие, стала невыносимо тяжелой, почти неподъемной. Джозеф лежал неподвижно — лишь едва слышное дыхание и тяжело вздымающая грудь указывали на то, что он пока жив. И не потерял сознание, хотя наверняка всей душой молил об этом.              Айзек опустился на колени и стер кровь с его лица. Ему нравилось причинять барабанщику боль. Нравилось то, что Джозеф забывал про то, кто нанес ему все эти побои — а значит, был беззащитен перед опасностью. Вот только Айзек не думал, что это чувство перерастет в любовь.              Нечто подобное он испытывал только к сестре, которую никогда не смел и пальцем тронуть. С Джозефом же было иначе — его можно было ломать и любить, любить и снова ломать. Сколько угодно раз.              А сейчас он умирал.              — И долго ты будешь возиться с ним? — едва слышно прошипела Джин. Айзек и не заметил, когда она оказалась за его спиной. — Добей уже его.       — Мы так не договаривались, — проскулил он, подняв голову, и Джин тут же подцепила ногтями его подбородок. — Он должен был остаться в живых.              Вообще-то Джозеф должен был послушно остаться на крыше школы. От мысли, что барабанщик ослушался его, Айзек снова начал закипать. По его подсчетам, в пистолете ещё оставались две пули — как раз хватит, чтобы наверняка отправить Джозефа к друзьям.              — Будешь стрелять или будешь ныть? — скривилась Джин. Выпрямившись, она огляделась по сторонам. Ученики попрятались по классам, но все равно наверняка прислушивались к тому, что происходит в коридоре. Выстрелы должны были их припугнуть, но надолго этого не хватит. Надо было поторапливаться, чтобы никто не увидел её вместе с убийцей на месте преступления.              Джозеф слышал четвертый выстрел. А ещё видел глаза Айзека, который плакал, потому что не хотел этого делать. После всё провалилось в темноту.              * * *              Джозеф медленно открыл глаза. Черная точка на краешке зрачка росла, обретала всё больше мелочей, постепенно превращаясь в комнату. В полумраке барабанщик с трудом смог различить уже знакомые детали — диван, стол и книжный шкаф, впрочем, не выполняющий свои прямые обязанности, а предназначенный скорее для складирования различного хлама.              В первый и последний раз, когда Джозеф был здесь, он не уделил внимания интерьеру — его полностью захватили куклы, сделанные по образу и подобию тех, кого он хорошо знал и любил. После барабанщик попытался сбежать. Неудачно, если брать в расчет, что он снова здесь. Крепко привязанный к стулу плетенными веревками и с капельницей, прозрачная лента которой вплеталась в его вены.              Наверняка, именно из-за раствора, которым его травили, Джозеф чувствовал себя так паршиво. Ему едва удавалось держать голову прямо, потому что, если честно, больше всего хотелось закрыть глаза и, отпустив сознание, снова оказаться в густой темноте. А ещё, Джозефу было трудно дышать. Каждый вздох приходилось вырывать силой, как будто кто-то засунул ему поперек горла кость. Кашель, которым барабанщик надеялся избавиться от этого ощущения, не помогал, а только забирал силы.               Он дернулся, попытавшись вырвать катетер, но тело совсем не слушалось его. Джозеф и на миллиметр не сдвинулся. В него как будто залили цемент, который, смешиваясь с бурлящей в венах лавой, затвердевал, превращая барабанщика в каменное изваяние.              Вместо крика вырвался лишь непонятное и явно не предвещавшее ничего хорошего бульканье. А сразу следом за ним Джозеф услышал знакомый женский смех — точь-в-точь как тот, что раздавался над ним в школьном коридоре старшей школы Мадисона. Тихий, с нотками беснующего безумия. Который — барабанщик теперь это знал наверняка — мог принадлежать только одному человеку.              — Ты очнулся, — произнесла Джин, переводя смех в сочувственную улыбку. — Что-нибудь болит?              Вести с ней переговоры Джозеф не собирался. Уже только то, что она стояла в двух шагах от него — свободная, веселая, живая — заставляло клокотать всё внутри. Впервые в жизни барабанщик признался себе, что всей душой возненавидел кого-то.              Джин. За то, что позволила умереть Филу. За то, что искалечила Кая. За то, что убила Джеймса. И за это сама заслуживала смерти.              Если бы Джозеф ничем от неё не отличался. Но он и мысли не допускал о том, чтобы собственноручно отнять у Джин жизнь. Нет. Он приведет её к правосудию. И только если оно не окажется достаточно справедливым, возьмет всё в свои руки.              Слишком поздно, чтобы это можно было как-то исправить, Джозеф понял, что плачет. Соль щипала обкусанные губы. Теперь барабанщик понял, что на самом деле перекрыло его дыхательные пути — вернувшаяся память. Он только начал привыкать к мысли о том, что больше никогда не встретится с друзьями. Принял его и был готов жить дальше — ведь рядом все ещё были те, кто стоил того, чтобы бороться. Родители, Гилморы, Кай. И, конечно, Коди. Кость еще больше уперлась в трахею, когда Джозеф подумал о том, что позволил себе потерять его навсегда.              — Ну что ты, не плачь, — Джин ласково погладила его по щеке. — Тебе нечего бояться. Я сейчас расскажу, что будет дальше, и тогда ты поймешь, какого редчайшего шанса удостоился.              Джозеф не хотел слышать ничего из того, что она собиралась ему рассказать. Скинув её руку со своей щеки, барабанщик поднял глаза, встречаясь с Джин взглядом. С Айзеком их объединяла чрезмерная самоуверенность. Как и брат, она была уверена в том, что всё держит под контролем.              — Ты больная сука, — бросил он, не веря, что эти слова вылетели из его рта. Джин, откинув голову, громко рассмеялась.       — Значит, ты всё-таки вспомнил, — озвучила она догадку, отсмеявшись. — Так даже лучше, не придется вдаваться в подробности.              Джозеф ничего не сказал. Только снова дернулся, теша Джин тщетными попытками высвободиться. Вырвать капельницу не получилось. Зато Джозеф кажется услышал, как затрещали фиксирующие запястья веревки. Пока неощутимо, но это дало барабанщику надежду, что если он продолжит трепыхаться, то сможет ослабить импровизированные кандалы. Судя по тому, что пошевелить ногами у Джозефа не выходило, они тоже были связаны. Но с этим он сможет быстро разобраться, когда освободит руки.              — Очень скоро из-за лекарства твое сердце остановится, — произнесла Джин ласково, будто начала рассказывать барабанщику сказку. Тот, подняв глаза, посмотрел на неё как на сумасшедшую. Он успел несколько раз дернуться, прежде чем Джин зарядила ему звонкую пощечину. — Сиди смирно, пока я рассказываю, — она склонилась и прикусила его за мочку. Джозеф почувствовал, что его тошнит. — но, если я все правильно рассчитала, у меня будет ещё несколько часов перед тем, как твое тело начнет разлагаться. К этому времени я успею вернуться, и сделать из тебя ещё один отличный экспонат в мою коллекцию. А потом я покажу её Каю, надеюсь это не убьет его. Может, я даже буду навещать его в дурдоме, где ему самое место, — добавила она уже озлобленно. — Таких как вы, увы, больше не лечат. Но засунуть вас туда, где вы не сможете распространять свою заразу, мы все-таки можем.       — Кай не изменял тебе с Джеймсом, — Джин округлила глаза. Кажется, она не ожидала услышать это от барабанщика. — Даже если бы они начали что-то друг к другу чувствовать, то не поступили бы так с тобой. Сначала бы Кай поговорил.       — Ага, конечно, — Джин оскалилась. — В тот день, когда вы играли в бутылочку, он был совсем не против засосаться с этим никчемным барабанщиком из Приличных парней.       — Приличного общества, — зачем-то поправил её Джозеф, хотя сейчас это имело значение меньше всего. — Откуда ты знаешь? — Джин рассмеялась.       — Я всё знаю. Майкл рассказал, где вы будете жить. Ну, а расставить камеры труда не составило. Если уж мои родители нашли людей, которые сломали тебе руку из-за каких-то фоток, то уж нанять кого-то для такой ерунды вообще не проблема.              Джозеф не злился на двоюродного брата. Влюбиться — это ведь не преступление. Тем более Майкл не знал, что Джин за человек, а когда начал догадываться, то сразу же порвал с ней, ещё и барабанщика предупредил о возможной опасности. Все-таки его брат — гений. Ему-то понадобилось гораздо больше времени, чтобы углядеть в глазах Джин безумие. Даже когда все карты указывали на неё, как на возможную пособницу Айзека, Джозеф продолжал её оправдывать.              — У тебя все равно ничего не получится, — ухмыльнулся он, сделав вид, что слова о камерах нисколько его не напугали. — Родители будут искать меня. А Кай сразу догадается. Он и так подозревает, что это ты убила Джеймса.       — Поэтому я и иду в школу, глупый, — Джин болезненно потрепала его по щеке. — Если произойдет взрыв, эпицентром которого станет твой шкафчик, никто тебя и не подумает разыскивать. Скажут, разорвало на куски. Тем более, столько жертв — все будут убиты горем. Особенно если погибнет всеми любимый вокалист Приличного общества.       — Больная сука, — Джозефу было плевать на то, что он повторяется. Намерение дождаться правосудия ослабло, захотелось высвободиться — неважно как — и задушить Джин, не позволив воплотить задуманное.              Но в нем уже было больше половины капельницы, и сил на активное сопротивление попросту не осталось. Зато барабанщик ухватился за слова Джин о том, что она сейчас уйдет — которые звучали для него как шанс. Только действовать нужно будет быстро.              То, как Джин закрыла за собой дверь, Джозеф не видел, а только слышал. Он закрыл глаза, пытаясь привести мысли в порядок. Внутри всё клокотало, и это напоминало то чувство, которое впервые барабанщик испытал на крыше школы в Мадисоне, когда понял, что на самом деле лежит в гитарном кейсе Джеймса. Он всегда горел жизнью — это и было его главным мотиватором двигаться вперед. Веселиться на полную катушку, любить, заниматься музыкой, проводить время с семьей. Все эти вещи делали его счастливым, но в тот момент стали неважными.              Его собственная жизнь отошла на задний план. Джозеф мог думать только о том, что он не должен допустить, чтобы пролилась чья-та кровь.              В тот раз он опоздал. И не мог допустить, чтобы это повторилось.              Ему все-таки удалось оборвать капельницу. Правда, Джозеф, видимо, переборщил с раскачиваниями, потому что в очередной раз стул накренился слишком сильно и, под тяжестью, завалился вбок. Наверное, камнепад где-нибудь в горах и то издает меньше шума. Эф, зажмурившись, прислушался.              Громко стучало сердце. Лекарство из капельницы растекалось лужей возле его ног. Но, что самое главное, чужих шагов пока было не слышно.              Джозефу удалось высвободить одну руку. Трясущимися пальцами он развязал тряпку, фиксирующую вторую руку, а после, скрючившись, высвободил ноги. У него кружилась голова, а ещё к горлу то и дело подступала тошнота — наверняка, всё дело было в лекарстве или чем там его пичкала Джин. Ощущение, что изнутри он действительно покрылся тонким слоем бетона, становилось всё сильней. Сердце, которому пророчили скорую остановку, то и дело пропускало удары. Прижав руку к груди, барабанщик сглотнул, пытаясь отдышаться.              Телефон, который Джин не стала у него забирать, кирпичем оттягивал карман. Внутри скопилось столько злости, что хотелось просто взять и разбить его об стену. Как настолько незаменимая вещь стала такой бесполезной? Оставался только стационарный телефон где-то внизу, до которого ещё надо было как-то добраться. Прижавшись к двери, Джозеф прислушался и, убедившись, что в коридоре тихо, медленно надавил на ручку.              Бесполезно.              Странно, но он не слышал, чтобы Джин запирала дверь. Если бы у него было больше сил, Джозеф бы выбил её ногой — даже плевать на то, что на шум обязательно бы прибежал дворецкий. Подумаешь, он же старик. Но у Джозефа всё ещё не было сил, значит, нужно было придумать что-то другое.              Закричать? Разбить вазу, стоимость которой наверняка достигала десятков тысяч долларов? Или… Джозеф достал телефон из кармана, посмотрел сначала на него, затем на стену и снова на телефон. Чтобы привлечь внимание дворецкого, ему придется навести шума. Сбитая картина не подойдет.              Одновременно со звоном вдребезги разбитого стекла, куда-то вниз оборвалось и сердце. Вооружившись вазой, Джозеф прижался к стене — открывшаяся дверь должна была спрятать его — и стал вслушиваться.              Торопливые шаги. Кто-то остановился возле двери. Зазвенела связка ключей. Тихий скрип.              Дворецкий вошел и замер, впившись взглядом в разбитое окно. Мгновением позже он зафиксировал взглядом валяющиеся на полу тряпки, которые должны были обездвижить заложника, перевернутый стул и капельницу — а он ведь изначально был против. Предложил юной госпоже проверенный способ — один маленький укол и мгновенная смерть того, кто ей докучал последние полгода. Но Джин такой расклад не устроил — она хотела, чтобы Джозеф умер медленно и мучительно.              А теперь мальчишка сбежал.              Мужчина размышлял о том, стоит ли выглянуть в окно, чтобы убедиться, что заложник по чистой случайности не свернул себе шею, или сразу позвонить молодой госпоже, когда затылок обожгла острая боль. Старый дурак. Он и не додумался проверить, что мальчишка спрятался за дверью. Современная молодежь горазда на выдумки — всё благодаря трусости, сковавшей их сердца. Вот ему бы и в голову не пришло действовать исподтишка.              Он упал, и Джозеф, осторожно опустившись на колени, приложил пальцы к его сонной артерии. Сердце было готово вот-вот вырваться из груди. Из-за него барабанщик не сразу услышал замедлившийся пульс дворецкого. По крайней мере он его не убил. Всматриваясь в побелевшее лицо, Джозеф почувствовал на языке горечь. Родители всегда учили его уважительно относиться к старшим, правда, не сказали, распространяется ли это на случай, если этот самый старший насильно держит его в заложниках.              — Простите, пожалуйста, — все-таки прошептал Джозеф, хоть и не надеялся, что старик слышит его. Ему на самом деле было жаль. Особенно при условии, что барабанщик собирался обездвижить дворецкого теми самыми веревками, которые не так давно фиксировали его собственные конечности, — мне правда очень-очень жаль, — добавил он, выпрямляясь.              Теперь надо было найти телефон.              В холле снова горели настенные светильники, выполненные в форме свеч. Классика с современным налетом — раньше Джозефу бы такое понравилось. Не то, чтобы он обставил собственный дом в похожем стиле — просто было в этом что-то завораживающее. Теперь же он шарахался от зловещих теней на стенах и замирал, когда собственные шаги по выложенному мраморной плиткой полу, казались слишком громкими. Ему всё мерещилось, что кто-то выскочит из угла — во фраке и перчатках — и, схватив за руку, посадит обратно под замок.              Джин не соврала. В маленькой комнате, служившей чем-то вроде коридора, соединяющего холл, кабинет и кухню, на изящном столике стоял антикварный телефон. Именно такие — с увесистой трубкой и позолоченным номеронабирателем — Джозеф видел только в старых фильмах. На самом деле он имел совершенно смутное представление о том, как таким пользоваться.              Короткие, шаркающие гудки сменились длинными. Вслушиваясь в их монотонное гудение, барабанщик задержал дыхание. Сначала он хотел позвонить в городскую полицию или просто 9-1-1, но подумал, что им придется слишком долго объяснять, кто он, где находится и что вообще происходит. Вернувшаяся память подсказала номер Дагни Бьёрг — Джозеф понятия не имел, как умудрился запомнить его. Голос детектива в трубке звучал вяло, будто ранний звонок заставил её вылезти из кровати, и недовольно, как бы предупреждая, что основания для этого должны быть очень весомыми.              — Дагни? — Эф сглотнул и, на минуту замерев, снова прислушался. Не хотелось, чтобы дворецкий нанес ответный удар, огрев его чем-нибудь по голове. — Это Джозеф Блэр.       — Эф? — голос детектива Дагни тут же потеплел. Они не так уж и много общались, но, кажется, впечатление о барабанщике у неё остались только самые приятные. — Почему ты звонишь с утра пораньше? Что-то случилось? Твои родители сказали, что ты потерял память…       — Она вернулась, — Джозеф проглотил невовремя подкатившую к горлу тошноту. Голова закружилась, и, чтобы не упасть, барабанщику пришлось вцепиться свободной рукой в край стола. Только сейчас он заметил, что на запястьях от веревок остались следы, очень похожие на расчесы, которые, казалось, вот-вот начнут кровоточить. — Помните, мы говорили о Джин Роджерс?       — Сестра Айзека? Конечно, помню…       — Она сошла с ума, — Джозеф зажмурился. Он понятия не имел, что говорить, чтобы Дагни поняла, насколько все серьезно. — Мне нужна помощь.              Его так сильно трясло, что для того, чтобы удержать у уха трубку, приходилось придерживать её двумя руками. А ещё Джозеф задыхался. Он мог выдыхать, но вдох получался рваным — половина кислорода заканчивалась ещё в трахее. От этого в его голосе появились непривычно высокие истеричные нотки — наверняка Дагни с той стороны казалось, что Джозеф вот-вот заплачет.              — Джин призналась в том, что убила Джеймса. А ещё девочек, которые были в туалете, — Эф закашлялся. Горло свела судорога, так что последние слова он произнес почти шепотом. — И Айзека.       — Но зачем она это сделала? –непонимание в голосе Дагни медленно сменялось осознанием. — Только если она не собиралась…       — Убить меня следом за ними? Да, но это неважно. Она сейчас в школе. Хочет устроить взрыв, чтобы все подумали, что я погиб из-за него и не стали искать… Её нужно остановить.       — Я тебя поняла, — всегда подвижный голос Дагни оброс сталью. Ей не пришлось ни о чем просить, Джозеф сам понял, что нужно внимательно выслушать всё, что детектив сейчас ему скажет. — Я в Мадисоне, но прямо сейчас позвоню хорошему знакомому, который работает у вас в участке. Пока ждешь его, найди безопасное место… — она запнулась, — тебе сейчас угрожает опасность?       — Нет. Думаю, что нет, — неуверенно добавил Джозеф. Дагни такой ответ вряд ли убедил. Барабанщику почему-то показалось, что она недовольно прикусила губу.       — Все равно лучше перестраховаться, а я постараюсь как можно быстрее ввести его в курс дела, — Дагни шумно выдохнула. — Спрячься куда-нибудь и не высовывайся, солнце. Помощь близко. Главное…              Её голос прервали короткие гудки. У Джозефа так сильно кружилась голова, что он видел лишь смутные очертания дворецкого. Сомкнув руки у барабанщика на шее, старик прижал его к стене, не обращая никакого внимания на жалкие попытки высвободиться.              — Я ведь с самого начала говорил, — стиснув зубы, прошипел он. — Всего один маленький укольчик, и ты больше не доставишь никаких хлопот.              Хотел бы Джозеф понимать математику также, как и то, что имел в виду дворецкий. От боли и недостатка кислорода он почти ничего не видел, но догадался, что рука, которую дворецкий убрал с его шеи, потянулась за шприцом.              Дерьмовей не придумаешь. Но умирать Джозеф не собирался. Проглотив застрявший в горле глоток воздуха, барабанщик закрыл глаза и попытался вспомнить всё, чему его учил Фил.              — Ткни ему пальцами в глаза, — посоветовал друг. Он стоял чуть поодаль, не улыбаясь и скрести руки на груди. Джозеф видел его даже отчетливей, чем дворецкого. Верный себе, Фил и в этот раз пришел на помощь. — Только не переусердствуй, ты ведь не хочешь его ослепить.              Если честно, Джозеф не был в этом уверен. Старик служил семье, которая платила ему за это деньги — по сути просто выполнял свою работу, не задумываясь о совести или морали. Протирал пыль, готовил, не давал сбежать заложникам, которых вознамерилась убить юная госпожа. Разве такой человек заслуживал пощады? Фил учил, что да.              Да и голос, по какой-то причине всё ещё живший внутри него, был с этим солидарен. Насколько бы не был плохим человек — Джозеф не должен опускаться до его уровня. И речь не о том, чтобы подставить левую щеку, если ударили по правой. Джозеф не судья и не присяжный. Он жертва и не должен выносить приговор. Всё, что от него требовалось — просто не дать себя убить.              Совет Фила сработал. Уязвленно взвизгнув, дворецкий ослабил хватку и отступил на несколько шагов, вытирая одной рукой невольно хлынувшие слезы. Во второй руке он все еще держал шприц, и, чтобы, во-первых, обезопасить себя, а во-вторых, выиграть немного времени, Джозеф ударил по ней ребром ладони чуть ниже запястья, где на уроках по оказанию первой помощи их учили считать пульс.              Получилось. Старческая рука согнулась, будто кукольная, шприц упал и откатился куда-то под столик. Джозеф не собирался тратить время на то, чтобы найти его. Он побежал, на самом деле сам не зная куда. Второй этаж барабанщик откинул сразу — слишком большая вероятность, что дворецкий настигнет его на лестнице и скинет вниз. Оставалось пересечь холл и через задние комнаты выбежать во двор. Конечно, ворота все еще закрыты, но может ему удастся привлечь чужое внимание.              На середине зала его настиг оглушающий выстрел. Пуля просвистела всего в нескольких миллиметрах от его виска и врезалась в одну из подпирающих лоджию колонн. Только Джозеф не знал об этом. Испуганный, он упал на пол и, зажмурившись, закрыл голову руками. Тело молчало. Барабанщик знал, что почувствовал, если бы пуля попала в него — эту раздирающую боль он запомнил на всю жизнь. Значит, пронесло.              Или нет. Потому что дворецкий, задержавшийся только ради того, чтобы все-таки поднять шприц с лекарством, собственным весом прижал его к полу. Одновременно с грохотом выбиваемой двери и чужими криками, предплечье обжег холодный металл иглы.