No Paths Are Bound / Никакие запреты неведомы

Повязка на глазах была естественным прикрытием, и в хорошие дни, когда удача благоволит к нему, люди протягивают милостыню, которой хватает, чтобы купить горячей еды. То немногое, что осталось от тех умений, что дало ему самосовершенствование, позволяет Се Ляню сносно ориентироваться и выполнять какую-нибудь черную работу. Он помогает людям собирать урожай, ухаживать за домашним скотом — но все же, это непостоянная работа. В конце концов, он находит один из своих храмов в отдаленной деревне, разрушенный и заброшенный. И по правде — это место вполне подходит ему по ощущениям. Местные земледельцы иногда дают ему работу, а когда ее нет, что ж, он голодает. Ему не привыкать — он провел немало голодных ночей, потому что из-за своих капризов частенько отказывался от еды. Однако этот голод совсем другой. Грызущий, холодящий внутренности — и Се Лянь лежит на полу храма, ожидая, когда сон наконец спасет его от этой томительной боли. Но потом… кто-то начинает приносить еду. Когда он просыпается и впервые обнаруживает рядом с головой плошку с фруктами, то слишком голоден, чтобы удивляться чему-либо. Как знать, может это кто-то из деревенских пожалел его и послал кого-нибудь из детей отнести еды убогому попрошайке. Он проглатывает все без особой гордости, даже ягоды, которые ненавидел в детстве. Плошка появляется каждое утро. Иногда Се Лянь обнаруживает ее и по вечерам тоже, когда уставший до смерти, возвращается с полей. Фрукты. Мясо. По его щекам скатывается несколько благодарных слез, когда он находит на плошке хлеб. После пары недель любопытство берет над ним верх. Свернувшись на полу, он притворяется спящим. Едва услышав осторожное звяканье плошки о каменный пол, он переворачивается быстрее молнии и ловит чье-то запястье, вызвав тихий испуганный вздох. — Кто ты? Молчание.  — Почему ты мне помогаешь? Сам он не может понять почему, разве что это просто случайное проявление доброты. Но все же… Тут Се Лянь замечает, что запястье, которое он схватил, совсем тонкое и хрупкое. Тот, кого он схватил дрожит — и дрожит еще и оттого, что Се Лянь стиснул его изо всех сил. Се Лянь пристыженно отпускает его. — Я прошу прощения… Ты не должен… Однако прежде чем он успевает сказать что-то еще, фигура отползает прочь, оставляя его лежать на полу, с протянутой рукой. — …бояться — заканчивает он с горечью. С тех пор плошку оставляют на ступенях храма — ни шагом ближе. Но временами Се Лянь все еще ощущает чье-то присутствие. Возвращаясь он обнаруживает, что кто-то подмел пол, а в другой день находит одеяло — ничего особенного на самом деле, но все же, это гораздо лучше, чем лежать на ветхом тряпье. Иногда он думает, что Фэн Синь, ослушавшись приказа, нашел его, но… Даже если так, то Фэн Синь никогда бы не стал прятаться от него. К тому же, запястье, за которое он ухватился принадлежало кому-то более юному, скорее всего подростку. Но кто же тогда сейчас ему помогает и почему? Сейчас, когда он ненавидим всем остальным миром — ненавидим и забыт. Часто он чувствует, как кто-то, не осмеливаясь подойти ближе, наблюдает за ним издали. Се Лянь поднимается с места, где он собирал камни у ручья, и медленно поворачивает голову в ту сторону. Он не видит глаз, что смотрят на него, но ощущает взгляд. — Я знаю, ты здесь, — мягко зовет он. Слышится шуршание листвы и треск веток, словно незнакомец собирается уйти и в голосе Се Ляня звучит паника. — Пожалуйста! — шум затихает и теперь голос Се Ляня дрожит. — Пожалуйста, не уходи, я… Он… так одинок. Се Лянь не может вспомнить, когда он в последний раз разговаривал с внимательным собеседником. Не может вспомнить каково это, когда рядом кто-то есть. Это так печально. Он опускает голову, ожидая что подросток убежит, но… Сейчас Се Лянь слышит, что звуки раздаются все ближе, словно кто-то осторожно пробирается к нему. Пробирается без единого слова, но едва шорох и треск раздаются достаточно близко, Се Лянь тянется вперед и хватается за рукав мягкой изношенной рубахи. — Почему ты здесь? Простой вопрос, но в словах звучит боль. Ему отвечает юный голос. — … чтобы служить Вашему Высочеству. Се Лянь холодеет и теперь уже он отшатывается, дрожа. Ему казалось, что он уже смирился с позором от своего падения, но все же гораздо спокойнее было оставаться неузнанным. — Ты знаешь… кто я? Голос звучит чуть более твердо — даже самоуверенно и если бы Се Лянь сейчас не был в смешанных чувствах, то вероятно нашел бы это очаровательным. — Я всегда узнаю Ваше Высочество. Се Лянь снова вздрагивает от этого обращения, отодвигаясь ближе к ручью. — Не надо…тебе не стоит меня так называть… Он слышит, как мальчик снова собрался уходить, словно обеспокоенный тем, что мог оскорбить божество, но Се Лянь вновь крепко хватает его за рукав. — Не уходи — повторяет он, дрожащим голосом — пожалуйста, не уходи. —…. Вместо ответа, мальчик встает рядом с ним на колени. Се Ляня пробирает дрожь облегчения, но он продолжает крепко держать его за рубашку и повторяет свой вопрос: — Почему ты здесь? —… — в голосе мальчика отчетливо слышалось смущение — ...чтобы служить.  — Но почему? — настаивает Се Лянь и голос его звучит хрипло — Я не могу ничего тебе дать. Опускается тишина и у Се Ляня мелькает мысль, что, наверное, мальчик не понимал это до настоящего момента. Может быть он думал, что отшельничество Се Ляня было чем—то вроде самоналагаемой епитимьи. В конце концов, он не мог знать о проклятых кангах и теперь, после этих слов, вполне может уйти. Глаза Се Ляня под повязкой снова наполняются слезами. Он покинет его. Непременно. Се Лянь знает, что это неизбежно. Се Ляня покинули все, а тех, кто не ушел, Се Лянь давным-давно оттолкнул сам. Никого не осталось. Он дрожит, когда мальчик отвечает: — … а мне ничего и не нужно. Поначалу Се Лянь не верит ему. Он осторожен и недоверчив, как раненое однажды животное. Мальчик все еще приходит каждый день. Приносит еду утром и вечером, тихо отвечая на вопросы, которые задает ему божество. Пару раз Се Лянь замечает, что мальчик молится, но не на коленях, а склонив голову перед алтарем внутри храма. Се Лянь напоминает ему, что не может ответить на его молитвы. В его нынешнем состоянии он даже не может услышать их — и когда говорит об этом, то в голосе звучит горечь. Но он не может увидеть улыбку на лице мальчика. — Я молюсь не ради этого. Се Лянь хмурится. Улыбка на лице мальчика остается для него невидимой, неся в себе больше веры, чем, когда—либо мог видеть Се Лянь. — Ваше Высочество однажды ответил на молитвы своего слуги и этого достаточно. Се Лянь замер, глядя на него невидящими глазами. Но когда?  — О чем ты просишь? Мальчик не поднял головы и ладони его были сложены в молитвенном жесте. — Мне нужен ответ. Что—то шевелится в его памяти и пальцы дергаются, когда он пытается вспомнить. — Ответ на что? — Ради чего мне жить на свете? У Се Ляня перехватывает дыхание. Он не забыл тот день. Это было всего лишь несколько лет назад, но все же… — И ради чего же? То, что произносит мальчик, лишает Се Ляня дара речи. — Ради тебя. Как же он был тогда глуп, думая, что может спасти всех и вся. Что он способен… Конечно тот Се Лянь мог быть чьим-то смыслом существования, но после всего что он натворил из — за своего глупого высокомерия… Что принесла мальчику эта вера? Ничего — теперь он приносит еду мусорному богу. Это не причина, ради которой стоит жить. Возможно выполнение обязательства, но во всяком случае не то, что стоило бы веры. Когда Се Лянь снова обретает возможность говорить, то голос его глух и полон жалости к себе: — Это был не самый лучший ответ, не правда ли? Но мальчик отвечает неожиданно резко: — Мне другого и не нужно. Он всегда отвечает именно так, и Се Лянь не может этого понять. — Забудь обо мне. — Никогда! — Оставь меня в покое. — Этот слуга никогда не оставит Ваше Высочество — чтобы ни случилось, я всегда вернусь обратно! Се Лянь ему не верил. Он полагал, что мальчик в скором времени передумает — но нет. Он все еще приходит, даже спустя долгие месяцы повторяющихся диалогов. Се Лянь вновь задает тот же вопрос:  — Кто ты? Мальчик никогда раньше не отвечал прямо, только скромно называя себя последователем или верным слугой, однако в этот раз медлит, словно сомневается. Наконец, будто его слова могут ужаснуть Се Ляня, он что-то бормочет под нос и если бы слух принца не обострился из-за слепоты, то он бы даже не услышал тихое: — Хун… Се Лянь распахивает глаза под повязкой. — Хун-эр? Наступившую тишину, нарушает только звук неровного взволнованного дыхания мальчика. Пару раз тихо всхлипнув, он спрашивает наконец: — Ваше Высочество… помнит меня? В его голосе нет самоуверенности, мягкости или дерзости. Теперь в нем только бескрайнее благоговение и слезы. Это воспоминание было почти стерто хаосом, что случился позже. Когда Се Лянь думал о нем, то вспоминал обычно то, как был зол на Ци Жуна либо же гадал, что случилось с мальчиком потом. В конце концов, Се Лянь решил, что и его унесло Поветрие Ликов. Но он выжил и это говорило о том, что маленький испуганный ребенок, которого он тогда поймал, тот окровавленный плачущий мальчик, который потом цеплялся за него, повторяя, что он не проклят — стал убийцей. Поистине, то что Се Лянь его спас не принесло ему ничего хорошего. — Я помню тебя — отвечает он дрогнувшим голосом. Се Лянь чувствует, как внутри него вспыхивает что-то давно угасшее, забытое и стертое его многочисленными ошибками. Вера. Он раскрывает объятья и мальчик, помедлив мгновение, все-таки бросается к нему, дрожа от тихих всхлипов — и вместе с ним плачет и его божество. Вытекая из-под повязки, слезы оставляют на щеках Се Ляня блестящие дорожки, пока он крепко обнимает Хун-эра. — Я помню тебя — шепчет он снова и Хун-эр прижимается теснее. Теперь Се Лянь верит ему. Он верит, что взгляду этого мальчика доступно то, что не видят другие. Этот мальчик знает, каково это — быть сломленным, одиноким и презираемым. Он обнимает мальчика, нежно поглаживая его волосы и тот засыпает.